Остаться в живых

Копать землю оказалось сложнее, чем виделось. Надо, все-таки, завести ручной мотоблок, думал Кешка, вгрызаясь в непокорную дернину. Упорства и воли к победе хватило на пару часов. Взмок как мышь. Пот лил ручьями. Почему, интересно, мокрый как мышь? Разве они копают? Или так потеют? Второй неожиданностью оказалось солнце. Что будет летом, если уже весной так печет? Кешке казалось, оно низко, с ранья ведь взялся: кто рано встает, тому бог подает, учила мама. Спина незаметно, но капитально сгорела.

В доме достал крынку со сметаной, под ноги метнулась кошка, заюлила. Положил ей в блюдечко пару ложек, погладил по раздутым бокам. Смешная стала, будто трехлитровую банку проглотила. На спину шлепнул побольше, чем досталось кошке. Растер натруженными руками, слегка морщась от касаний. Мозоли, натертые лопатой, будут саднить, к гадалке не ходи. Узкая полоска кожи на лопатках осталась непромазанной. Не смог дотянуться ни снизу, ни сверху, через плечи. Ничего, это ненадолго. Чай, больше не в городе, где одна физическая нагрузка — фитнес-клубы, в которы, все-таки, зря он не ходил в своей прошлой жизни офисного планктона. Глядишь, было бы легче. Но и так скоро полегчает. Он привыкнет. Тело привыкнет. Мышцы нальются, появятся и сила, и растяжка.

Взял мешок с клубнями топинамбура, поплелся обратно в огород. Может, до вечера отложить? Дождаться прохлады? Или уже сделать и забыть?

Топинамбур воспевала на уроках биологичка. У нее был настоящий пунктик на топинамбуре: питательный, полезный, растет как сорняк, и копать при необходимости можно хоть из-под снега. Гадость наверняка, мороженый-то. Но жрать захочешь, и мерзлую землю взроешь, и любую дрянь слопаешь. А эту печальную необходимость Кешка имел в виду, поскольку еще до окончания школы осознал неизбежность мирового кризиса.

Даже старшеклассник, ну, по крайней мере, Кешка, понимал, что современная финансовая система доживает последние годы. А дальше начнется полный хаос. Большая часть людей утратит доступ к дешевым энергоресурсам, за этим начнет нарастать дефицит продуктов. Население земного шара сократится в несколько раз, то есть, на много миллиардов. Мирным путем такому не произойти: начнутся голод, эпидемии, войны, а у выживших изменится жизнь. Крестьян опять станет больше, чем горожан, которых останется процентов десять, а не восемьдесят-девяносто, как сейчас. Среди них будут представители власти, силовики, войска и ремесленники. А вот тех, кто производит сомнительной ценности услуги — офисных работников, многочисленных чиновников — не станет. Какое-то время заводы по инерции будут работать, но закончится все полным крахом цивилизации. Начнется эпоха мародеров. До конца привычной жизни, прикинул умненький школьник Кешка, остается лет пятнадцать. От силы двадцать. А значит, разумному человеку... совершенно необходимо посадить хотя бы запас топинамбура.

Но хотелось не сажать, а на воду. Там Кешка чувствовал себя счастливым. Плавать — блаженство, необходимый отдых. Казалось, на море даже в полдень солнце не такое палящее, как везде.

Коротко, "для порядка", тявкнула Кешкина собака, кудлатый кабысдох. Пес попался неудачный. Не охранник, но хотя бы брехло. Кешка соседского щенка пожалел, буквально, из мешка вынул, в котором его собирались утопить. Хорошо хоть кобель, в любом случае не придется решать, как с котятами.

Брякнула калитка. Основательный забор Кешка считал глупостью. Когда начнется спрогнозированный кризис, и по деревням попрут мародеры, ни от чего не спасет. Так что поправлять — только силы с деньгами тратить и выделяться, привлекая ненужное внимание. Поэтому калитка висела на честном слове и одной петле. За ней стояла высокая русая девушка.

— Здравствуй, Любаша! Заходи, гостем будешь!

А сам высыпал клубни на землю и принялся раскладывать рядком, на ходу разгребая лунки: пусть видит, он делом занят.

— Добрый день! — улыбнулась она. — Цыплят взять не хотите? По полста за штуку? У нас много, самим столько не надо. А вам, глядишь, сгодится? На яйца или для души?

Кешка внутренне передернулся. Вот, опять ему тычут тем, что он из города понаехал. Цыплят для души предлагают, а не как всем нормальным людям. Хотя Любаша — еще ничего, подтрунивает слегка. Из сельских по именам Кешка знал человек десять. Охотнее всего разговаривал с бабками. Во-первых, в сельпо они встречались чаще всех. Во-вторых, это ж деревенское радио: что не скажешь, разнесут. Так что о нем судачили, и его самого знало уже, наверно, с полсела. С Любашей сталкивался несколько раз, и она, ему, пожалуй, нравилась: крепкая, сильная, ладная, с пышной грудью. И кожа загорелая по-деревенски, наверно, загар и зимой не сходит.

— Вечером зайду глянуть, — степенно сказал в ответ. — Штук пять-десять возьму, пожалуй. Не пригодятся, так съем.

Любаша подошла, присела на корточки рядом.

— Что это у вас?

— Топинамбур, он же иерусалимский артишок, — просветил Кешка.

— А, бараболя, — отозвалась девушка. — Вы не так садите. Смотрите, вот глазок. Отсюда в рост пойдет, им лучше вверх.

"Снова деревенские городского жизни учат," — усмехнулся про себя Кешка. И неожиданно для самого себя невпопад ответил:

— Хочешь со мной на море после обеда?

Белоснежный катер был заветной Кешкиной мечтой. Они собирались завести лодку еще вместе с отцом. Вечерами обсуждали модели, ходовые качества, какой мотор лучше... А потом отец растаял, как в море корабли. Все алименты выплатил авансом, оставив сыну отдельную квартиру. Кешка был благодарен, что жилплощадь отец записал именно на него, отделив от матери. Но благодарность проклюнулась, когда в двадцать пять потребовались денежные средства. Мать выла как по покойнику, когда он стал продавать свою однушку, выселив квартирантов. Заткнулась, лишь когда Кешка сказал, что отец не для того оставил, чтоб она решала. Но это было совсем недавно, буквально, вчера. А до того Кешка долгие годы недоумевал, не мог понять, негодовал и злился, что отец будто вычеркнул его из жизни.

Берег затерялся где-то далеко, за горизонтом. Любаша сидела на кормовом рундуке, легкий бриз еле заметно играл ее русыми волосами. Кешка деловито возился со снастями. Время и место были неудачные, это уже понимал даже он со своим невеликим рыболовным опытом. Но удочки позволяли занять руки, а отчасти и голову, отвлекали от странного томления, навеянного то ли самой девушкой, то ли ее бедрами и всем остальным волнующим, загадочным, манящим. Только плеск волн о борт нарушал тишину.

— Странный ты, все-таки, — вдруг сказала Люба. — Наши все в город рвутся, а ты — наоборот. А ведь у тебя там все было, если не врешь: и жилье, и работа. Чего не жилось?

Сельские изрядно потешались над странностями "дачника", что вытворяет всякие глупости на свой городской лад. Вон, рыбу удить среди дня поперся. Кешка обычно отмалчивался. Не говорил даже, что никакой он не дачник. Дачники — это те, что лето погулять приехали. А он здесь насовсем. Ничего, привыкнут. Главное, чтобы почаще видали за такой же работой, как у них. Увидят, как он дрова заготавливает, землю копает, картоху садит, дом чинит, сами поймут. А пока что был вежлив, ни с кем не обращался свысока, не выказывал превосходства, зато охотно просил совета и внимательно слушал, чему учат в ответ. Пару раз его уже даже предлагали угостить. Он отказывался: водки принципиально не пьет. А еще ею не расплачивается, потому что принципиально не покупает и в руки не берет. Сначала удивлялись очередной причуде городского, но быстро привыкли брать деньгами на бутылку. Ничего, постепенно он их переучит...

Кешка обычно отмалчивался, но тут его как прорвало. И он заговорил, рассказывая Любе, как предсказал надвигающийся кризис. Нет, не предсказал: он не гадалка, чтоб пророчить. Спро-гно-зи-ро-вал! Говорил, все сильней увлекаясь, даже начал размахивать руками, забыв про спининг. Частил, будто старался пересказать всю предыдущую жизнь. Упомянуть все важное разом.

Как весь последний год школы и первый год техникума составлял бесконечные списки. Как старался учесть все-все, что пригодится на следующие пятьдесят лет, если негде пополнить запас. Как считал, какого и сколько нужно инструмента, включая мелочи вроде гвоздей, что точно понадобятся, например, для ремонта. Или утвари, кастрюль там всяких. Эти лучше взять дорогие, хорошей стали, чтобы один раз купить, и на всю жизнь хватило. Лекарства. Два ящика мыла, и то учел. Свечи собирался посчитать, но решил, что к тому времени, когда кончится электричество, у него будет пасека: сам наделает из воска. А на первое время большой запас не нужен, хватит пары сотен. Как несколько месяцев вегетарианствовал, чтобы убедиться, что прожить можно и без мяса. Бутерброды, и те делал с салатными листьями и овощами. С неделю и вовсе голодал. Да, убедился, что при этом можно работать, но ослабел уже на третий день. Хотелось сидеть и не двигаться, стал сонливым, усталым. Нет, можно, конечно, обойтись и без мяса. Но лучше иметь не только кур на яйца, а еще хотя бы козу на молоко.

Любаша слушала внимательно, не перебивая даже вопросами. Когда Кешка выдохся, спросила:

— А остальные как же?

— Кто? — удивился Кешка.

— Другие люди, — пояснила Любаша. — Вот вы говорите, начнется кризис, остановятся заводы, закроются магазины...

— Ты чего опять выкаешь? Мы ж на ты перешли, — перебил Кешка. Девушка, не обращая внимания, продолжила:

— ...начнется голод, из городов потянутся беженцы и мародеры. Но если ты это видишь уже сейчас, надо что-то делать? Как-то пытаться решить общую проблему?

Кешка вскинулся:

— Митинговать, например, идти? Или в президенты сразу податься? А я ведь не говорю, что герой! И не собираюсь решать глобальные проблемы! Их и не решить, хоть пуп надорви! Я делаю то, что должен любой нормальный человек! Позаботиться о себе! Обеспечить свою жизнь!

Тут Кешка запнулся, а потом добавил:

— Свою и своей семьи!

Опять запнулся. Подумал, что уже почти кричит на девушку. Взял себя в руки и продолжил уже спокойнее:

— Понимаешь, Любаша, зиму не отменишь. Но можно надеть куртку, и в ней будет тепло. Не закатить Солнце вручную. Но можно надеть темные очки. А если в доме пожар, что не погасить? Остается хватать вещички и бежать. Хоть на улицу, даже если там дождь и слякотно. Нет, можно, конечно, забиться под лавку. Но это решит проблему минут на десять, а дальше — огонь, дым и верная погибель. А города, стоит отключить воду и электричество, станут душегубками. Так что единственный выход — вон! Подальше от общества потребления, доживающего последние дни!

Люба молчала, пристально глядя на Кешку, словно ожидая чего-то еще. "Распустил хвост, как паладин перед девой, — хмыкнул про себя Иннокентий, — пора снижать градус." Небольшие волны слегка покачивали катер. Кешка поправился:

— Ну, ладно. Не дни, годы. Может, на наш век и хватит? — попытался шуткой что-то загладить. Восстановить то неуловимое, хрупкое, что начало было возникать между ними двумя.

— Кеш, — произнесла она. — Даже если все будет именно так... Так ведь еще не началось... А ты... Ты уже живешь, получается, как беженец?

Солнце медленно спускалось, окрашивая волны кровавыми бликами.

Топинамбур в середине лета удивил Кешку рыжими взъерошенными ромашками с узкими лепестками. "Недоделанный подсолнух", — смеялась Любаша, когда Кешка рассуждал, о чем биологичка не говорила: с такими зарослями и клумб не надо, мало того, что одна сплошная польза, так еще и цветы. "Кролики — это не только ценный мех," — хохотала Любка еще громче над его рассуждениями. Но есть топинамбур оказалось невозможно. Точнее, можно, но невкусно, потому что был он сладковато-приторный и довольно противный. Кешка с неделю упорствовал, перебирая рецепты: пытался тереть в салат, запекать, обжаривать, добавлять в борщ вместо картошки. Так и не притерпелся.

Из десяти цыплят, купленных у Любкиного отца, семь выросли петушками. Кешка подозревал, что ему их всучили нарочно, как городскому недотепе. Но промолчал, опасаясь теперь еще и поссориться с девушкой: цыплята того не стоили. Их драчливые наскоки друг на друга Кешку даже забавляли. Сдался он, когда у них окрепли голоса, и хоровое утреннее кукаренье стало нестерпимым. Петух, которому он впервые собственными руками снес голову, вскочил с колоды и понесся как всадник без головы. К Кешкину изумлению успел оббежать полдома, прежде чем упасть и затихнуть. Перья с непривычки пришлось обдирать почти час. Замученная тушка приобрела жалкий вид. Съесть все равно не удалось. Зная про желчный пузырь, Кешка, тем не менее, ухитрился его раздавить, сваренное мясо горчило. Не он не расстраивался. Опыт. Это все опыт. Из книжек его не наберешься, а вот практика — точно научит. Пусть все идет своим чередом.

Все и шло — дни за днями, недели за неделями. А когда из радиоточки ровный, уверенный мужской голос объявил о введении на территории области чрезвычайного положения, Кешка сквозь естественную тревогу ощутил даже что-то вроде удовлетворения. Он был прав, все сделал верно. А вот те, кто смеялся над его прогнозами, остались в дураках. Даже прикинул, как Любаша придет к нему просить совета, может, даже извинится, за то, что не поддержала его, когда он ей открылся. А он, конечно же, ее извинит, и научит выживать в новом мире.

Но Любаша с этого дня стала избегать Кешку. А затем случилось то, чего он не просчитал.

Никто не предлагал сдаться. Никто вообще не выдвигал никаких требований. Первый залп картечи вспорол и смял лобовое стекло. Съехав в кювет и накренившись, полицейский "уазик" заглох. Подбежавшие, не жалея патронов, поливали из ружей и обрезов беспомощную машину.

— Отставить! — крикнул здоровяк в кожаном пальто. Приблизившись к машине, он рывком открыл дверцу. Водитель был мертв. Кровь и мозг из разбитой головы забрызгали салон. На заднем сидении скрючились еще два тела.

— Нашумели, Зубр, уходить отсюда надо, — раздался голос сзади.

Отставной майор Зубров, поморщившись, вытащил из кобуры мертвого водителя пистолет и запасной магазин и посмотрел влево, где за желтеющими деревьями виднелись крыши рыбацких халуп.

— Не раньше, чем наберем жратвы, — не снимая перчатки, он задумчиво поскреб рукой седеющую щетину. Действительно, нашумели. В центре МЧС уже наверняка разрываются телефоны. Да, скорее всего, уже и не уйти. По крайней мере, по суше. Он посмотрел на своих людей. — У этих крестов по-любому полно лодок, собирайте и грузите жратвой. Мочите всех, кто сопротивляется, терять нечего. И живее, жопы в горсть! Армия придет, все здесь останемся.

Быстро обчистив расстрелянный "уазик", мародеры со всех ног бросились к деревне.

Кешка не слышал далеких выстрелов. Свежий ветер с моря гремел прибоем, свистел в окнах. Видимо, начали рассыхаться рамы. Надо будет законопатить щели, но позже. Кешка взял со стола свежеизготовленную краболовку, подергал леску, проверяя прочность. Результат удовлетворил. На плитке зашипела выплеснувшаяся из-под крышки вода. Время варить уху.

— Нет, не забирайте! Это молоко! Деткам!

Женщина в цветастом платке вцепилась в козу, обхватив ее руками. Мародер, яростно матерясь, тщетно пытался оттащить. Зубров, ухватив его за воротник, оттолкнул в сторону. Мощный удар ногой в лицо оторвал женщину от козы и отбросил в сторону. Ухватив козу за рог, Зубров одним движением перерезал ей горло. Ожидая, пока прижатое к земле животное затихнет, он бросил взгляд на неподвижно лежащую женщину. На миг кольнуло сердце. "Прости, баба, своих детей кормить нечем," — подумал он, затем встал, бросил мертвую козу к ногам незадачливого мародера и скомандовал: "Тащи к лодкам".

Ветер свежел. Смеркалось. Зубров стоял на берегу, около ряда лодок. Выбирал самые большие, но даже сейчас, груженные провизией, они дрожали и стучали о песок днищами, повинуясь порывам ветра. Глядя на пенные барашки волн, Зубров подумал: "Да, прогулка предстоит та еще". Достав из-за пояса пистолет убитого полицейского, он поднял руку и выстрелил в воздух. Из разграбляемых дворов на шум повылезали мародеры. Зубров видел, что несут они не только провизию, но решил не заострять внимания.

— Уходим. Крепите груз, — скомандовал он. — Эй, а где рябой, что вчера к нам пристал?

— Да, вроде, вон в тот дом пошел, — один из мародеров вытянул указательный палец. — Сходить за ним?

— Я сам, крепи груз, — сказал Зубров и направился к указанному дому.

Выстрел застал Кешку врасплох. Нет, он сразу все понял, ситуация была спрогнозирована и десятки раз прокручена в голове. И все же не верилось до последнего. Тупая, скотская логика мародеров «умри ты сегодня, а я завтра» не укладывалась в голове. Ведь насколько разумнее каждому заботиться о себе, а не отбирать друг у друга! Тогда хватит всем и надолго. Вмиг вспотевшие руки стали непослушными. Заранее заготовленная коробка выскользнула из них, и патроны рассыпалась по полу. Кешка не стал их собирать. Вынув из-за шкафа заряженное ружье, он выскользнул из дома.

Дверь дома была открыта, но войти Зубров не успел. Едва нога коснулась порога, из-за косяка двери показались стальные рога вил, и, описав дугу, устремились ему в грудь. Зубров спокойно ушел с линии атаки и, ухватив вилы за черенок, потянул, продолжая их движение. Нападавший, седобородый старичок, не отпуская вил, вывалился из-за косяка двери и, запнувшись о порог, растянулся возле крыльца. Зубров выстрелил. Из-под головы упавшего брызнула струйка крови и собралась шариками в пыли. В следующий момент Зубров был уже в доме.

Пятеро. Кешка сосчитал мародеров у лодок. Они крепили груз и явно собирались выйти в море. От пригорка, на котором он затаился, до них было метров двадцать. Ни кешкин дом, ни гараж, где стоял катер, с их позиции видны не были. "Пронесло, — подумал Кешка, — не заметят". Вдруг, совершенно некстати, в голову пришла предательская мысль о Любаше. Из глубины души поднялись какие-то неуместные, иррациональные чувства и вступили в спор с гласом разума. Нет, ну чем он-то, Кешка, мог помочь ей против пятерых вооруженных преступников? В этот момент он услышал выстрел со стороны ближайшего дома. Даже не пятерых. Кто знает, сколько их еще? Бежать. Кешка сполз на животе с пригорка и что есть ног, бросился к гаражу.

Труп рябого лежал на полунабитом мешке. Спина была истыкана вилами. Многократно, с ненавистью. Зубров навел пистолет на скулившего в углу детину.

— Не стреляйте… катер… скажу, где катер… — выдавил тот сквозь рыдания.

Подбежав к гаражу, Кешка понял, что ключи забыл в доме. Пришлось возвращаться. А вот плитку надо выключить, еще пожара не хватало. И быстрее назад. Вот, сейчас, открыть гараж, толкнуть плечом катер. Трейлер прокатится по хорошо смазанным полозьям ровно пять метров сорок сантиметров, выведя катер на воду. А потом просто запрыгнуть и завести мотор. Все. И только ветер догонит. Лишь бы открыть гараж, руки не слушаются, никак в замок ключом не попасть. Еще и долбаное ружье мешает. Кешка прислонил ружье к стенке гаража, двумя руками вставил ключ в замочную скважину и провернул. Раздался щелчок. Нет, это был взрыв. Как будто ядерная ракета влетела ему в голову. Отлетев в сторону, Кешка рухнул на песок. В одном ухе повисла тишина, но другим сквозь шум волн и ветра он еще некоторое время слышал, как здоровый мужик в кожаном плаще окучивая его ногами приговаривает: "Ты на кого, сука, ружье приготовил? Может у тебя, падла, еще и вилы есть? А? Есть вилы?"

"Какие вилы? Почему вилы?" — подумал Кешка и потерял сознание.

Когда Кешка пришел в себя, уже почти стемнело. В ушах стоял странный свист, а левый глаз не хотел открываться. Кешка поднес руку к лицу, но тут же отдернул, пронзенный болью. Мародеры уже загрузили катер и готовились к отбытию, вручную сталкивая его на глубину, где можно опустить и завести мотор. Море сопротивлялось, накатывая волны, бьющиеся о форштевень.

Волна ненависти захлестнула Кешку. "Тупые уроды, скоты, быдло! Это мой план! Моя жизнь! Я все спрогнозировал. Подготовился, пока вы жировали, ни о чем не думая," — превозмогая боль, Кешка полз к гаражу, туда, где под нижней полкой, скрытый от посторонних глаз, лежал заряженный рублеными гвоздями обрез. Добравшись, Кешка осмотрелся. Вот он, обрез, только руку протяни, а мародеры так удобно скучковались в копите катера, подсвеченные кормовым фонарем. С такого расстояния — все шестеро в фарш. Вдруг, тот, который бил его, в плаще, повернул голову. Их глаза встретились. Точнее, глаз в наступающей темноте Кешка не видел, но взгляд, который он почувствовал, заставил тянущуюся к обрезу руку безвольно замереть. Из темных пятен глазниц на него смотрела смерть. Кешка опустил голову. "Надо остаться в живых," — подумал он и заплакал.