Простая история
Зеркальный грот
Кильмурр открыл глаза и увидел многократного себя в глупой позе стоящего посреди зеркальной комнаты. Он осознал всю тягостность и трагичность зеркальной шизофрении: повсюду дрожало его худое, жалкое тело, мелькали трехпалые руки, пытаясь нащупать настоящего Кильмурра, но пронзали пустоту, а серые, вытянутые, как спички, головы с дырками глаз безвольно болтались на тряпичных уродливых шеях, и сложно было понять, какая голова — настоящая, в какой из них лежит тяжким грузом сознание собственной самости, а где — лишь призрачные отголоски бытия. Кильмурр не мог разобраться со своим телом — оно дробилось на осколки, производя сложные математические умножения на себя самого, но с его душой творился не меньший беспорядок — он уже минуту как пытался вспомнить хоть что-нибудь, кроме своего имени, и ничего не приходило, лишь неуловимая, прозрачная медуза памяти танцевала космические танцы в его больной голове. Но вдруг картинка исказилась — в зеркальной комнате, многократно отражённый, возник кто-то новый. Гость своим видом походил на табурётку, имеющую на крыше несколько пар глазных яблок, вкусных на вид, но совершенно не аппетитно поддёргивающихся. При виде этого чудовища, Кильмурр пронзительно закричал, вспугнув стаю дремучих лермушей, задремавших на потолке стеклянной комнаты. Лермуши затрепетали краблями, заверещали и выпорхнули в открывшийся вдруг проход. Кильмурр продолжал кричать. Он не мог смириться с тем, что в этом устойчивом непоколебимом мире вдруг объявилось нечто незнакомое, табуреточное, многоглазое. Табуретка глядела на него спокойными взглядами, ничего не говоря, лишь только устало позёвывая, открывая зубастую, но весьма миловидную пасть, в которой мелькало что-то белое и приятное. Кильмурра успокоил вид чего-то белого и приятного, и он перестал кричать.
— Здравствуйте, — сказал томным голосом Кильмурр. — Вы пришли меня спасать?
— Кря-кри-кру! Кру-хрим-кря! — завопила Табуретка. И вновь распахнула милую пасть, обнажив белое и приятно нечто, лежащее на мягком, подушковатом языке.
— Это мне? — удивился Кильмурр.
— Кря-кри-кру! — пронзительно закричала Табуретка, призывно потряхивая всем своим естеством.
Кильмурр достал из табуреточной пасти белое нечто, и сразу же всё понял — это было письмо, пришедшее от его далёкого, забытого навсегда друга, а существо, которое так внезапно объявилось в зеркальной комнате, являло собой одного из лучших почтальонов галактики.
— Спасибо вам, — благодарно сказал Кильмурр, — мистер Табуретка, то есть господин Почтальон.
— Кру-хим-хя! — доброжелательно прокрякал почтальон и вышел из комнаты. И сразу стало очевидно, где выход, и как освободиться от этих назойливых зеркальных двойников, так настырно пародирующих друг дружку.
Кильмурр с надеждой открыл письмо и увидел корявый, детский почерк его забытого друга:
"Хаюшки, Килли! Я скучал тебе, мой дорогой! Это сущая правда! Пройдя через бездны Сигрийских ям, поборов Подродкового Краба, изведав отчаянное "хря" белобрысого Солдата северных олей, где лён голосится под тяжким взглядом Неназванного, я обрёл истинное знание Тетра-Гнома, и нет никого круче меня в этой безалаберной вселенной! Ты не веришь мне? О, Килли, ты всегда был таким скептиком! Неужто ты ещё в пути, неустанно ищешь нашего дорогого создателя, чтобы дать ему смачного пинка под зад и узнать тайну своего происхождения? Забудь об этом, друг! Старик уже сотню лет как слетел с катушек, и не произвёл ни одной зверушки, даже самой маленькой, — мне рассказали об этом лабросские маброчки, принесшие правду на своих остроногих крыльях! Мне солнечными ночами рычал об этом в уши кожбский ветрогон со своей ветхой мельничной засады! Я знаю тайны мир-ра, Килли! И пусть я бесстрашен и храп, никогда я не рискну пересечь Море Коралловых Жаб, где царствует непобедимый Пират Жуберванн. Его корабль — это нечто, что я не могу объяснить: он ходит вне пространственных дуг! Я тысячу раз говорил тебе — не суйся туда, друг, пираты шутить не любят, они — Воры Памяти, берущие на абордаж гигантских летучих пучкоглазых Коушеров, не щадящие ни-ко-го.Или ты хочешь загреметь в Зеркальный Грот? Не лучшее место для такого пряного пацана как ты, ведь оттуда ещё ни один мазерльянен не выходил мёртвым, а живым — тем паче. Если встретишь чёрный корабль с весёлой жабой на парусах и песчаными часами на флаге — уноси свои мягкие ножки, Килли! Уноси ноги!
P.S.
Жди письма. С любовью твой, Мурри."
О Мурри, старый добрый Мурри, подумал с тоской Кильмурр, где же ты сейчас? Неужели всё так же… На этом месте Кильмурр запнулся, потому что больше ничего о своём забытом друге не знал. С этими мыслями он вышел из грота и осознал себя на острове Потерянной Одежды. Повсюду валялись кости и снасти, разглашались трубы и разлагались трупы, всё здесь олицетворяло собой потерянность, одиночество, безодежность. Потерявшие память, выпотрошенные пиратами, но ещё живые костлявые звери, похожие на ржавые качели, скрипели на ветру своими металлическими рёбрами и причитали:
— Нет нам одежды! Стыдно безпамятными умирать! — и рыдали, поливая маслянистыми чёрными слезами землю. Бессмысленно они бродили вокруг да около, стонали, скрежетали, лязгали корявыми зубами и взывали к Создателю, которого позабыли навсегда.
От острова отходило несколько дугообразных линий: как вспомнил Кильмурр — для перемещения через пространство между островами или континентами. Но линии эти бездействовали, дырявые лодчонки валялись рядом — выход во внешний мир был закрыт. Вдалеке, высоко над плавучими островами, пренебрегая пространственными дугами, прямо по воздуху шёл мрачный чёрный корабль пиратов. Рядом на ржавом песке Кильмурр увидел табуреточные следы почтальона — тот удалялся медленно, словно раздумывая, что делать дальше. Вдруг из задней части ходячей табуретки вылез удивительно длинный хвост, и, поднявшись вверх, закрутился пропеллером. Почтальон стал медленно и безучастно подниматься в воздух.
— Друг! — Закричал Кильмурр и ринулся к нему. — Забери меня отсюда!
Подняли носы, встрепенулись механические звери — беспамятные аборигены острова. Мучительный их рёв пронзил тишину.
— Спасите! Заберите! — выли аборигены. — Невмоготу. Душа болит! Пусто нам! Безодежно!
Кильмурр бежал со всех своих тряпичных ног за летучей табуреткой, а за ним толпою мчались, подминая друг друга, обезумевшие, костлявые скрипуны.
В последний момент Кильмурр ухватился за лапу молчаливой табуретки, и, оказавшись в воздухе, нелепо засеменил тряпичными ножками, как бы шагая по пустоте. Внизу шумело и возмущалось металлическое месиво.
— Простите, друзья, — грустно сказал Кильмурр и помахал на прощания бархатным платочком. — Почтальон не выдержит двоих.
И так они летели над землёй, удаляясь всё выше и выше, и странные виды открывались вокруг: по всей вселенной бежали от острова к острову пространственные дуги, где-то их было больше, где-то совсем немного, но ясно было одно — все дороги вели к центру, в столицу. Пространство между островками суши было заполнено странными атмосферными явлениями: ближе к острову Потерянной Одежды несносный и злой Северный Ветер набухал важностью черных туч, а чуть дальше, на востоке, скромный заяц рассвета торопливо жевал воздушную вату луны; недалеко от столицы, возле скопления грозовых кораллов чернело стремительное пятно пиратского корабля. Кильмурр махнул на кораллы:
— Друг, мне туда нужно, будь любезен!
— Кру-пра-тур! — огрызнулась табуретка, и злобно затрясла всем своим естеством, пытаясь сбросить незадачливого пассажира.
— Друг, что ты делаешь? — закричал Кульмурр. — Я же так и упасть могу-у…
И он упал. Дорога вниз была долгой и протяжной и закончилась глухим ударом, лишившим Кильмурра всякого восприятия действительности. В этот момент мир схлопнулся и исчез.
Праздник конца
Кильмурр осознал себя на синем песке близ незнакомого пляжа. Вокруг толпились толпы, столбились столбы и возвышались возвышенности. Причудливые тела неизвестной породы и непонятного склада ума скапливались в небольшие скопления, где звучали неразборчивые речи, медленные и тяжкие, словно говорящие не ведали и не чувствовали времени. Из плавной реки говорения Кильмурр выловил вкусное слово "рыба", потом ещё раз "рыба" — и этим насытился. Где-то на пляже загромыхал траурный марш, привлекая к себе тех, кто любил марш, и особенно тех, кто любил траур. Толпы стремительно рассеялись и вновь сформировались уже под куполом неумолимо торжественного громыхания. Возле Кильмурра остались лишь две единицы существования: одна громадная, похожая на дом, из окон которого вылезали любопытные, но пугливые глазки, вторая — как гном, в красной кепке набекрень, в красных же сапогах с ярко-кровавыми помпонами, с горбатым синим носом и красными веками на глазных яблонях.
— ПУ! ГА! ДА! — приветствовал Кильмурра дом. — ХО! КА! НЫ!
— Что-что, простите? — не понял Кильмурр.
— Он сказал, — подал голос гном: — ПУ! ГА! ДА! ХО! ГА! НЫ! — и смачно сплюнув, добавил: — Если я правильно его понял, конечно.
— Мне интересно знать, как это переводится.
— Никак. Мистер Гезельхайнер не склонен сотворять осмысленные речи.
— ПРА! ЫХ! — грустно сказал мистер Гезельхайнер, смущённо опустил фасад лица и спрятал испуганные глазницы под ставнями век.
Наступило мычание, лишь ветер пытал трепетные тряпки одежд гнома да в отдалении рвали тишину жизнеутверждающие звуки траурного марша.
— Простите, — сказал Кильмурр. — А что это за место?
— Это не место, сэр, — ответил гном. — Это — время. Время перед концом. Перед началом конца.
— Конца чего?
— Вы сейчас про какой конец интересуетесь, про тот, что в начале, или в конце?
— Нет, я решительно ничего не понимаю, — Кильмурр вздохнул и опустился на песок, чтобы валяться и ничего не понимать, потому что непонимание было сладко на вкус и походило на конфету.
— У любого конца есть два конца, тот, что в начале, и тот, что в конце, — сказал гном. — Мы говорим о конце конца. Предсказатели предсказали конец не только конца начала и конец конца, но всего, понимаете, всего! Все, что было начато однажды, и что имело свой конец и своё начало — закончится без следа. Без следа останется всё, что имело след, а имеющие хвост, останутся без хвоста, головастые лишаться голов, телесные — тел, бестелесные потеряют свою бестелесность и так далее... Такова участь всех живых и всех мёртвых. Остались считанные минуты, возможно –годы: точного времени знать не дано, как не дано знать само время. Впрочем, время осознаётся умом лишь post-factum, лишь по прошествии, и раз нет эмпирических данных, нет никакого непосредственного переживания здесь и сейчас, а только движение объектов, следовательно, нет и начала, которое есть ни что иное, как конец наоборот, то есть как бы смерть наизнанку…
— МЫ ВСЕ УМРЁМ! — завопил пухлый безногий мальчик со ртом набитым непрожёванным мандаринами и умчался прочь.
— Да, — продолжал философствовать гном. — Смерть существует лишь как абстракция, как игра ума, мы сталкиваемся с ней косвенно, интеллектуально, невозможно пережить эмпирически смерть, не потеряв при этом способность к переживанию, то же самое можно сказать о Боге, всемогущем создателе вселенной, мы не можем пережить Бога эмпирически, не став при этом самим Богом, следовательно, Бог и смерть тождественны и не могут быть разделены. Смерть человека — это смерть Бога. Мы празднуем конец света, умирание Бога, великое освобождение души от бремени тела! Ура! Ура! Ура!
— УР! ТУ! ДА! — радостно закричал дом и захлопал ластами.
На пляже началась возня. Кого-то возили на санках, а кого-то — мордой по песку, но все были довольны, все кричали и праздновали начало нового конца.
— Кажется, — сказал гном. — Там начинается что-то интересное. Пойдёмте глядеть.
И они ушли глядеть, гном и дом, а следом за ними поплёлся ничего не понимающий Кильмурр. На синем песке рисовали волнистые узоры две фиолетовые, грустные луны, тоже пришедшие поглазеть на праздник из-за большой любви к ночным пейзажам и траурной музыке. Сами же музыканты были безобразны, то есть не имели конкретного образа, поэтому всё время менялись, перетекая из того в это, плыли, следуя за нарастаниями и увяданиями музыкальных ритмов.
Возник конферансье в маске чеколеня, замахал руками, словно обезумевший дирижёр и закричал так, что течение времени приостановилось:
— Маскарад! Начинаем маскарад!
И тут же запестрели маски: чеколени, мышотки, соркабуты, крузяки — в безумном коловращении мелькали удивительные физиономии, среди которых вскоре появилась сама смерть, танцующая с песочными часами в костлявых пальцах.
— Да здравствует конец! — кричали звери, и их безумный рёв улетал куда-то в небеса, распугивая блуждающие пугливые звёзды.
— Эй, — обратился Кильмурр к старику в маске шаркала. — Как добраться до пиратского корабля?
— У-у-у, — завыл старик. — Проклятые пираты! Будь они прокляты, проклятые пираты! Прокляты! Будь прокляты! Да! Да! Прокляты, проклятые! Да настигнет их конец! Начало конца!
Кильмурр застонал и повалился на песок, ничего решительно не понимая, но вдруг заметил знакомый образ, среди всеобщего безобразия — это была табуретка, знаменитый на всю галактику почтальон.
— Мистер почтальон! — позвал радостный Кильмурр.
— Кря-кри-кру! — прокрякала табуретка и раскрыла свою милую пасть, обнажив, как и прежде, белое письмо на подушковатом языке.
Кильмурр прочёл:
"П-п-привет, К-килли. Очень т-трудно писать, когда д-дрожат руки и з-зубы. Я почти нашёл её, но… Здесь так х-холодно и снежно. Я з-застрял в горах Г-гизаматур. Спасть нельзя. М-мабры уже б-близко. Они хотят п-п-превратить меня в карапута… Килли, запомни, если встретишь кислого Хромуса — не шути с ним, он не умеет смеяться. Но если попадётся Буджум — уноси ноги! А моей матери п-передай, что я её люблю. Всё… Конец...
P. S. Если ищешь п-пиратов — п-плыви в столицу.
P. P. S. У меня нет матери… Ты ведь знал об этом, дуралей?
Твой Мурри".
Интересно, подумал Кульмурр, что делает Мурри в заснеженных горах Гизаматура? Неужели всё так же ищёт… На этой мысли Кильмурр запнулся, потому что не знал, что ищет его новый старый друг. Но совет показался ему полезным, и он спросил у гнома:
— В столицу как попасть?
— На лодке, — ответил равнодушно гном. — Но зачем куда-то добираться. Проще остаться здесь и дожидаться смерти.
— Но где, где мне достать лодку? — не унимался Кильмурр.
Остров был мал, поэтому спустя несколько шагов Кильмурр очутился на противоположном берегу, где стояла лодка старика. Пространственная дуга уходила далеко за горизонт событий.
— Значит, прощание… — сказал вслух Кильмурр и помахал бархатным платочком пёстрой толпе на противоположном стороне острова. Ему замахали в ответ. Смерть помахала песочными часами. Гном — колпаком, дом — из уважения снял крышу, обнажив воспалённый силой ума мозг. Всё было кончено, и Кильмурр водрузил своё мятное тело в лодку и нажал транспортировочный переключатель. Лодка заскрипела и медленно, с надрывами, двинулась вверх, по течению дуги. Мимо проносились звёзды, переговариваясь на ходу, разнося свежие сплетни.
— Дзынь, брынь, трынь, — говорили звёзды.
— Эх-мэх, — отвечали им две грустные луны, любящие ночные пейзажи и траурную музыку.
И вдруг что-то случилось. Сверху ощущалось присутствие большого. Чёрное и неумолимое оно нависло над тряпичной головой Кильмурра. Ослепительное сияние ослепляло. Зажужжало жужжание. Кильмурр почувствовал, как неведомая сила поднимает его в воздух, и от волнения и тревоги он лишился сознания, скрыв пеленой сна от глаз богов весь существующий мир.
Пираты
Кильмурр осознал себя на широкой палубе незнакомого корабля посреди бескрайней вселенной. Над ним сильно развивался большущий чёрный парус, и в этом своём непостижимом развитии эволюционировал до позвоночных. Кильмурр с радостной тревогой понял, что очутился на самом настоящем пиратском корабле.
— Хей! Ты та самая сухомятная крыпса?
Над Кильмурром возвышалась небольшая сущность с напряжённым от излишнего напряжения лицом и злыми вздутиями ущербных губ.
— Что? Как вы сказали? Крыпса? — испуганно спросил Кильмурр.
— Тысячу врачей! Я не буду повторять дважды! Отважный пират Жуберванн не повторят дважды. Не повторяет! Ты слышишь меня? Дважды! Никогда! Может быть трижды! Но не дважды! Слышишь ты меня, сухомятная крыпса? Вонючая беременная крыпса!
— Да, сэр! Я та самая сухомятная крыпса!
— Отлично, юнга! Так держать. Танцуй — тебе письмо
И он бросил танцующему Кильмурру мятую бумажку. Кильмурр с надеждой развернул письмо и, танцуя, прочёл:
P.S. Я не здесь. Не ищи меня там. Твой потерянный Мурри."
Капитан вырвал письмо из рук Кильмурра и разорвал в клочья.
— Это всё чепуха! — закричал Жуберванн. — Есть дела поважнее всяких писем. Так вот, Кальмармэн, мы искали тебя! И искали не просто так. Зачем, ты думаешь, мы столько лет грабили вас, жалкие крыпсы, зачем забирали вашу память?
Кильмурр пожал плечами.
— Мы хотим найти Создателя и захапать все его сокровища! Представляешь сколько добра можно найти у всеблагого творца Вселенной? Все сущности, которые нам попадались до этого, были созданы не самим Создателем, но блуждающей Машиной Творения, поэтому путь на Запретный Остров был нам закрыт. Но благодаря твоим воспоминаниям мы нашли его. Ты — одна из первых тварей, созданных в этой безалаберной вселенной! Теперь корабль готов к отплытию, твоя память укажет нам дорогу…
Но тут что-то случилось, загремело и загрохотало, из кухни донеслись жаркие запахи еды и драки. Там кто-то яростно ел и дрался. Выскочил боцман с уродливым лицом и ртом набитым непрожёванной тухлой капустой. Он махал руками и кричал:
— Капитан! Капитан! Беда!
— Чего ты орёшь? Опять юнги передрались из-за этой вонючей капусты?
— Капитан! — запыхавшись, бормотал боцман. — Наш кок обезумел и покусился… на корабль.
— Что?!
— Он уже успел покусать юнгу Карла. Но самое страшное — кок добрался до спасательных шлюшек...
— Что-о-о-у?!
— Да. Он вкушает прелести спасательных шлюшек
— Медузу мне в пузо! Ламантин мне в палантин! Только не спасательные шлюшки! Я берёг их на чёрный день… Поймать кока! Вздёрнуть на мачте!
— Капитан, это невозможно. Кока больше нет. Есть Буджум — пожиратель реальности, и он жрёт наш корабль.
— Тысячу гостей!
— Капитан, у меня две новости: хорошая и плохая. С какой начать?
— Давай с плохой.
— В корабле — дыра, и мы идём ко дну.
— Тюлень мне под ремень! Черепаху в пах! А хорошая какая?
— Капитан, у вселенной нет дна. Так что мы будем падать бесконечно.
— Мать моя русалка семи морей! Поднять паруса! Почему они валяются? Включайте мотор памяти! Курс на Запретный Остров! Мы должны найти Создателя!
И корабль двинулся вперёд, распадаясь на ходу. Движение плавно перешло в иную плоскость. Корабль начал падать вверх и немножко вправо. Вскоре что-то стукнуло и взорвалось, посыпались обгоревшие матросы, а страшный Буджум умчался, насытившись, прочь.
— Вот какую злюку мы пригрели на своей пиратской груди, — сказал боцман и с достоинством умер.