Дружба крепкая не сломается
Винк что было сил хлестал лошадей, однако оторваться от погони ему не удавалось. Бросив поводья, он развернулся к пулемету. Вдавил скобу до упора, пулемет вздрогнул, закашлял, выплевывая свинцовую смерть. Но пули не причиняли преследователям особого вреда. Дневная кворрийская магия прекрасно справлялась с человеческой техникой.
Равнина плавно поднималась к отрогам гор, и Винк сверху хорошо мог разглядеть преследователей — корабли кворри плавно скользили над короткой выжженной травой, ярко-синие паруса походили на осколки неба, нечаянно осыпавшиеся на землю.
Винк видел и самих воинов, с голыми мускулистыми торсами темно-зеленого цвета, с длинными космами развевающихся на ветру черных волос. Если они подберутся чуть ближе, то ему не уйти. Повозка будет сломана, так, будто ее смял кулак великана, а сам он окажется прижат к земле тяжкой невидимой силой. А не то будет и вовсе размазан по песку и траве.
Гряда отрогов все приближалась, подъем стал круче, повозка то и дело подскакивала на камнях и выбоинах, грозя развалиться.
Винк резко осадил коней, те, хрипя, встали. Юноша быстро распряг правого — молодого жеребца. Прижался к взмыленной шее, ткнул каблуками в ходящие ходуном бока и устремился к темным на фоне заходящего солнца зубцам гор. Когда конь уже не мог идти дальше, Винк оставил его и принялся карабкаться по камням, стремясь подняться как можно выше.
Взобравшись на голый каменистый выступ, Винк глянул вниз. Кворри разбили лагерь как раз под его скалой. Сбежать невозможно — они наверняка расставили часовых у всех склонов. Что же они будут делать дальше? Винк закусил губу. Кворри жили только в низинах и не поднимались на возвышенности. Почему — никто не знал. Как никто не знал, откуда они взялись — эти кворри. Появились внезапно, в самом сердце Материка. Словно родились из песка и сухостоя. И зашагали отряды зеленых воинов по бескрайним равнинам прерий. А за ними тянулись суда с женщинами и детьми и всяческим скарбом. Суда — похожи на обычные лодки, только паруса маленькие. И ветер всегда дует в эти паруса, куда бы они ни были повернуты. И плывут эти лодки не по воде, а по воздуху — невысоко, всего-то в десятке дюймов от земли.
Винк с завистью глянул на парусники, рядком составленные за лагерем. Посмотришь — самые обычные. Ни в жизнь им не сдвинуться с места — кили зарылись в песок. А взойдут на их палубы кворри, и суда поднимутся над землей, паруса наполнятся послушным ветром. Чудеса.
Чудес было много. Там, где появлялись чужаки, прекращали работу электростанции и телеграф, вставали поезда и пароходы, пули теряли свою смертоносную силу и падали на землю безобидными кусочками металла в десятке ярдов от ружья. Днем.
Дневная магия кворри ломала человеческую технику или, по крайней мере, не давала ей толком работать. Днем кворри властвовали над природой, силой мысли управляли ветром и дождем, крошили камни. В ночное время все эти умения пропадали. Ночью просыпалась другая магия — странная, непонятная и оттого гораздо более пугающая. В человеческих селениях, что громоздились теперь на склонах гор, словно птичьи гнезда, ходило много жутких слухов о странных существах, порожденных шаманами кворри именно ночью. Говорили о том, что шаманы забирались в человеческие сны и подчиняли спящего своей воле. Спастись можно было, только если быстро проснуться или если в самом сне вспомнить, что ты в горах, на высоте, тогда кворри исчезали из сна. Так что трудно было сказать, когда опаснее пришельцы — днем или ночью.
На горы опускались сумерки, снизу, от лагеря кворри потянуло дымком. Когда совсем стемнеет, надо будет попытаться сбежать, подумал Винк. Хоть какой-то шанс будет. Завтра утром, когда чужаки вновь обретут природную силу, ему не прорваться. А пока нужно отдохнуть, набраться сил. Отяжелевшая голова склонилась к теплому камню, глаза сами собой закрылись. "Надо только не забывать, что я на вершине…". Юноша провалился в глубокий сон.
***
Шаман сидел перед мерцающими угольями, пересыпал из ладони в ладонь песок и размышлял. Люди этого мира глупы и слабы, а отсутствие у них страха перед высотой и вовсе заставляет усомниться в их разумности. Но что-то в них есть такое, что он, мудрый старый кворри не может понять. Отчаянная храбрость, гибельная удаль вдруг прорывались в них и тогда даже самые мужественные воины кворри робели перед напором аборигенов. А кворрийские девушки с интересом глядели на широкоплечих бледнокожих работников, что трудились на строительстве новых поселений. И его дочь, подумать только, его звездочка Тье, полюбила на свою беду отчаянного местного недотепу. Тот не преминул воспользоваться и надругался над бедняжкой. Похоже, этот паршивец по-настоящему влюбился в Тье, раз, потеряв голову, нарушил все запреты, презрел все опасности и соблазнил ее. Старик покачал головой. Ах, как он мог проглядеть! Его милая, шаловливая Тье, идеал чистоты и невинности… Прекраснее девушки не было и не будет среди дочерей кворри. Что ж, пусть страсть сама накажет негодяя.
Шаман бросил горсть песка, согретого его рукой, в догорающий костер. И угли зашипели, зашевелились, будто оживая. Старик пробормотал слова заклинаний и взглянул в переливающиеся жарким светом малиново-розовые глаза, что внимательно смотрели на него из остывающего костровища.
— Стань тем, кого он хочет видеть более всего! Стань Тье, моей дочерью. Обмани его, заморочь ему голову, приведи ко мне!
***
Хорошо нежиться в постели, зарываться в одеяло, когда солнце гладит первыми теплыми лучами твои пятки, а свежий утренний ветерок приятно холодит голову. И открывать глаза так лень. Но в комнате был кто-то еще. Какой-то человек стоял у кровати. Винк разглядел его в узкую щелку между ресницами. Кто же это?
— Мама?
Тишина в ответ.
Винк раскрыл глаза. Тонкий силуэт на фоне окна казался призраком.
— Тье? — растерянно пробормотал он, — что ты тут делаешь?
Быстрая картавая речь — словно ручеек бежит по камушкам — так говорили на людском наречии кворри.
— Я люблю тебя, милый! Я хочу быть с тобой. Хочу, чтобы ты согрел меня своим жарким телом…
Винк почувствовал, как что-то прохладное и слегка маслянистое, словно кожа ящерицы, скользнуло под одеяло, прижалось к нему. Легкий озноб пробежал по спине — отвращение было не то чтобы непереносимым, но вполне явным. Его обдало сладковатым запашком подгнивших овощей — так "благоухали" девушки кворри. Узкое, жесткое тело Тье оказалось сверху. Она была полностью обнажена. Проворные и очень сильные пальчики скользнули по его животу вниз, он против воли почувствовал возбуждение. Тье оседлала его, темно-зеленые груди с фиолетовыми сосками раскачивались перед его носом.
— Оухх! Оухх! — стонала девушка, вдавливая Винка в кровать; в ее светло-сиреневых глазах плясали алые огоньки.
Спустя некоторое время она скатилась с Винка, легла рядом. Оба тяжело дышали.
— Вы, люди, такие забавные, — прошептала девушка, а ты — ты лучше всех! Такой мягкий, такой теплый… так бы и съела.
Она положила руку ему на грудь, и он вновь напрягся от легкого омерзения — зеленая шестипалая ладонь с черными ноготками-коготками — смотрелась на его теле слишком уж чужеродно. Юноша попытался выбраться из-под этой руки, но не смог ее даже чуть-чуть сдвинуть — силы были неравны. Девушка приблизила лицо к его груди, он почувствовал, как ее длинный липкий язычок скользит по коже, оставляя дорожку слизи. Дорожка вела вниз — все ниже и ниже…
— Оай! — теперь застонал уже он. И через пару минут буквально завопил: — Уюй! У-у!..
Девушка отстранилась, довольно причмокнула влажными губами, облизала их, а потом попыталась поцеловать Винка в губы. В последний момент он успел увернуться и подставил щеку. Но все равно скривился, словно от приступа жуткой зубной боли.
— Да, — переведя дыхание, сказала Тье, — я ведь пришла не просто так. Я пришла, чтобы… чтобы спасти тебя. Да, верно! Тебе грозит смертельная опасность! Нам надо бежать! Пойдем, я отведу тебя в безопасное место.
Винк с трудом сел на кровати. Потряс головой.
— А что… что случилось?
— Некогда рассказывать, ты сам все узнаешь, пошли! Верь мне, любимый!
Тье нетерпеливо ухватила юношу за руку.
— Пойдем же!
Вот они перед дверью, Винк замешкался, и Тье сама открыла запор. Юноша хотел было шагнуть за порог, но приостановился и выглянул наружу — выход вел в пропасть.
— Там же обрыв, Тье…
Он растерянно огляделся — в комнате никого не было. Лукаво усмехнувшись, он подошел к постели и рухнул в нее как подкошенный.
…
Высокая густая трава в подлеске — лучшее место для отдыха после долгого перехода. Но лужайка, выбранная Винком в качестве спальни, оказалась не самым спокойным местом. Трава лезла ему в нос, ласкала щеки, шумела над головой. Винк перевернулся на другой бок, но трава не отставала. Она сопела, ерошила ему волосы, лезла носом в ухо и повизгивала. Юноша приоткрыл один глаз.
— Гламми?
И вскочив разом на ноги:
— Глам, это ты?! Ты не умер?
— Как видишь, нет, — протявкал енот и почесал за ухом.
— Как это прекрасно!
Винк присел рядом со зверьком.
— Мама сказала, что ты убежал, но я не верил ей, я знал, что ты умер. А ты живой.
Он нерешительно протянул руку, коснулся передней лапы. Затем, осмелев, погладил енота по голове, потрепал загривок, зарылся пальцами в густой мягкий мех.
— Глам, Гламми! Живой, — повторял он.
— Ага! Еще какой живой. Жить здорово! — зверь жмурился от удовольствия.
— Слушай, ты, наверное, есть хочешь?
Винк пошарил у себя по карманам и виновато развел руками.
— Извини, дружище, у меня ничего нет.
Енот махнул лапкой.
— Ерунда. Себе я что-нибудь найду. А вот ты выбрал не самое лучшее место для отдыха. В самом сердце трясины.
Винк с тревогой огляделся. И действительно, зеленая лужайка, на которой он прикорнул, была окружена кочками, между которых поблескивала черная жижа.
— Как же меня угораздило, — Винк почесал затылок. — И как теперь выбираться.
— Не беда, я выведу, — енот зевнул во всю свою зубастую пасть. В глазах его промелькнули малиновые искры и тут же угасли.
Он легко запрыгал с кочки на кочку, Винк последовал за ним.
— Эй, а помнишь, как мы играли в пиратов, и ты свалился в реку, а я тебя вытаскивал?
— Ну еще бы!
— Ты был похож на мокрую кошку.
— Но-но!
***
Взошло солнце, а шаман все сидел у погасшего костра, словно и не спал этой ночью. Перед ним стоял человек, руки и ноги его не были связаны, но бежать он не мог — крепче веревок держали шаманские заклятья.
— То, что ты соблазнил мою дочь, я знаю. Что ты не любишь ее и даже не считаешь красивой — тоже мне известно. Хотя, что вы, люди, понимаете в красоте.
Винк криво ухмыльнулся.
— Ты поступил умно, подослав ко мне Гламми. Ему я не мог не поверить. Он — самое доброе, самое счастливое мое детское воспоминание.
— Мне нет дела до твоего Гламми. Он исполнил мою волю — привел тебя ко мне. И скоро он исчезнет. Вместе с тобой.
— Я должен был сообразить, что это только сон, ведь настоящие еноты не говорят. Но все равно, я должен сказать тебе спасибо. Ты подарил мне несколько счастливых минут.
— Лучше скажи мне, что ты замышлял? Что вынюхивал у нас? Раз тебя вела не страсть, значит, был холодный расчет. Расскажи сейчас, не жди вечера. Ты прекрасно знаешь, что тебя ждет после захода солнца — падение в бесконечный кошмар. А я в любом случае узнаю твои замыслы. Так что говори прямо сейчас, и, обещаю — твой последний сон ничто не потревожит. Итак?
Винк глядел в бледно-сиреневые глаза старика и улыбался.
— Я хотел угнать одну из ваших лодок. Хотел понять вашу магию. Вот и весь секрет.
Улыбка тронула и узкие губы шамана.
— Глупец, ты ничего бы не понял. Никто из вас не сможет управлять нашими летучими ладьями. А теперь засыпай, несчастный. Тебе повезло, что ты отделался так легко. Уходи во тьму! Обращайся в прах!
Шаман поднял длинную жилистую руку, и на лицо юноши словно бы легла тень. Глаза Винка закрылись, колени подогнулись, и он рухнул наземь.
Было очень тихо. Лагерь еще спал, склоны близких гор розовели, подсвеченные восходящим солнцем. Шаман прикрыл глаза и заклевал носом.
Вдруг он вздрогнул, огляделся. Ничего, никого. Разве только в остывших давно углях шевельнулись, заалели на мгновение огоньки. Нет, показалось.
— Нет, старик, ничего у тебя не выйдет! — проговорил звонкий и немного лающий голос на чистом кворррийском языке.
Шаман изумленно уставился на Винка. Тот твердо стоял на земле, глаза его полыхали красным огнем.
— Что происходит? — пробормотал старик.
— Глам, скажи ему, — шепнул Винк.
— Да о чем с ним говорить! — ответили губы Винка, изображая оскал енота.
— Почему ты разговариваешь сам с собой? — подозрительно спросил шаман.
— Я вовсе не хочу исчезать, — енот продолжал вещать губами юноши. — Я буду с тобой, Винк. А вместе ему нас не одолеть. Во мне теперь его сила. Он вложил в меня слишком много жизни, когда вспоминал свою дочь. А ты, когда думал о Гламми, то призвал всю силу своего мира, всю свою любовь к нему. Теперь я Гламми и буду им всегда.
Шаман, наконец, понял в чем дело. Он вскочил на ноги и принялся чертить в воздухе заклинание, развеивающее слишком живучие наваждения, но вдруг остановился и вознес руки к небу — как он мог запамятовать, что ночная магия днем бессильна!
Он почти успел бросить на человека, одержимого енотом, еще одно связывающее заклятье, да тут и застыл — с разинутым ртом, растопыренными пальцами и на одной ноге.
— Скорей бежим к лодкам, я его долго не удержу!
…
Высоко в небе скользила ладья. Ее парус был почти незаметен на фоне небесной лазури. Винк сидел на носу и глядел вниз: на черточки лодок кворри, на воинов, бестолково мечущихся по траве.
— Здорово ты придумал, Гламми! Мы станем первыми воздушными пиратами. Будем нападать на лодки кворри и угонять их. Будем учить других людей править ими. Ведь кворри не могут подняться в небо. А люди могут. Это ведь так легко!
Юноша говорил, казалось, в пустоту, потому что никто кроме него не мог увидеть зверька с пушистым хвостом и хитрющей мордочкой, в глазах которого посверкивали алые искры.
— Бутылка мертвеца на четырнадцать харь… — затянул енот, хотя со стороны это выглядело так, будто поет человек, которому стало скучно от одиночества.
Поет, дурачась, чуть подвывая и тявкая после каждого слова.
— Хоп-ля-ля и красотку на ночь! — подхватил Винк. — Слушай, Глам, а ты не мог бы хоть изредка превращаться в Тье? А?