Участковый

 

Не люблю понедельник: всегда в этот день не высыпаюсь. В понедельничное утро меня не радуют ни бодренькое радио, ни брызжущее в окно почти весеннее солнце, ни вид моей сестры милосердия — Лидочки. Хотя на вид Лидочка всегда свежая и очень славная.

И у моего первого пациента в этот день глаза были покрасневшие, будто он тоже не выспался. Сам парень был опрятно одет и небрит.

— На что жалуетесь? — спросил я.

Молодой человек пожаловался на свою девушку. Да так, что стало за него обидно и жалко.

— Доктор, я думал, что люблю её. А она просто приворожила меня, просто и вульгарно...

— Иными словами, вы сомневаетесь в своей любви?

Он потупился.

Его девушку я знал с много лет. Как и самого парня. Но мало ли, что бывает.

— Что же, приворот действительно лишняя штука. Давайте поглядим.

Я достал рамку, посмотрел.

— Не вижу следов приворота, — сказал я сдержанно. — Вы зря её обидели. Всё чисто.

— Как? Правда?!

— Конечно, правда. Вам следует пойти и извиниться! Это рекомендация врача, молодой человек.

Он обрадовался, будто я предложил ему награду. И тут же опять скис.

— Может быть, всё же стоит сделать анализы? — промямлил нерешительно.

— Конечно, давайте сделаем.

Я охотно выписал направления на анализ крови, мочи, полное сканирование. Особенно на сканирование. Иногда полезно немножко помучиться. Очень хорошо помогает.

— Следующий!

Вошёл ещё один молодой мужчина. Незнакомый.

— Проходите, — сказал я. — В чём ваша проблема?

— Непреложный обет, — ответил он, прямо глядя мне в глаза.

Сзади послышался дробный стук. Это Лидочка рассыпала целую коробку восковых фигурок.

— Нет, — сказал я твёрдо. — Мы не занимаемся такими вещами. Вам следует обратиться в учреждение, в котором была совершена сия процедура. Вероятно, это нотариальная контора?

Мягко говоря, не одобряю непреложные обеты. Непреложный обет сто раз не нужен человеку, который с детства привык исполнять обещанное. А если человек по какой-то причине не может этого выполнить — не нужен тем более.

Нотариальные конторы оказывают людям эту поганую услугу. И ещё загсы, те с удовольствием позволяют давать клятву верности. С понятным удовольствием, если учесть, сколько они за такую услугу берут. И в разы больше — за расторжение. А парню, вероятно, помогала не контора, а какая-то необразованная ведьмочка, инквизиция по ней плачет.

— Этот обет заключил мой друг, а не я, — сказал посетитель, не отводя тёмных, очень широко расставленных глаз.

— Тем более! Не могу вам помочь.

Он безропотно вышел. Только у порога обернулся, и в его взгляде мелькнуло что-то несказанное, несделанное — то ли им, то ли мной. Но уже вошла, протиснувшись мимо парня, девушка, которую обидела свекровь. Девушка сильно обиделась, а теперь боялась, что с её свекровью произойдёт что-нибудь скверное.

День потёк своим чередом.

Потом явились Свиридовы с их родовым проклятием; их целое семейство, и они почему-то так и ходят на ежегодный профилактический осмотр всем колхозом: бабушка, две мамы и их трое детей, ещё одна их троюродная родственница, и для компании — их мужья, всего десять штук. Со Свиридовыми я проваландался до обеда, когда спать захотелось с новой силой.

— Всё, — сообщила Лидочка, вернувшись из очередного похода в регистратуру.

— Да неужели...

— Тот, с непреложным обетом, долго сидел. Пережидал Свиридовых. Не дождался.

Я только поморщился, зная, что сейчас скажет Лида. И не ошибся, конечно.

— А снятие венца безбрачия — вполне законная процедура. Можно сказать, невинная, — произнесла она в сторону, как бы сама себе.

— Лида,— сказал я устало. — Вы же сама врачеватель. Вы умная девушка. Сколько раз вам повторять, что у вас нет никакого венца безбрачия.

Лида встала и ушла в процедурную. В открытую дверь я видел, как она перебирает коробки с серебряными иглами и переставляет ёмкости со святой водой. Лида прекрасно знает, что я отвечу, но демонстративно продолжает наводить порядок в идеально прибранной процедурной.

— Ну Лидочка. Вы же симпатяга, вы такая милая, когда не вредничаете. Тоже мне проблема — замуж выйти! Любой мужик...

— И даже вы, Николай Валерьевич? — подхватила Лидочка самым зловредным своим голосом.

Раньше меня стесняли эти разговоры. Теперь я ответил, будто исполняя очередной ритуал:

— Нет, я исключение из правил. Я никогда не женюсь.

 

Во вторник я с утра на вызовах. Участок маленький, я всегда хожу пешком.

Солнце больно резало глаза, отражаясь от снега. Но оттепели не было. На газонах лежал плотный снег — в детстве я любил ходить по такому, не проваливаясь.

Я обошёл почти всех. Оставался грудничок с подозрением на сглаз. Подойдя к подъезду, я зацепился взглядом за белую машину с красным крестом. Что такое на моём участке?

Я осмотрел мальчика, не нашёл ничего опасного, выписал рецепт на амулет. А спускаясь по лестнице, на площадке второго этажа услышал, за приоткрытой дверью:

— В Склиф? Носилки надо.

— Какой Склиф, это в Мерлина...

Распахнул дверь и решительно вошёл.

Коридор. У входа в комнату топчется врач скорой помощи. Парень и пожилая женщина — мать? На диване девушка. Для диагностики не нужно много времени: под ушами наметились жаберные щели, уже невооружённым взглядом видно, издали. Метаморфоз входит в последнюю стадию. Парень беспомощно обнимает девчонку. Точнее, цепляется за неё.

— Неотложку вызвали? Правильную? — резко спросил я женщину. — В ванну воды налейте, лучше бутилированной. Быстро.

И, не дожидаясь ответа, шагнул в комнату.

Тут было много февральского солнца, скачущего с облезлого трюмо на открытый ноутбук, с ноутбука на дверцы зеркального шкафа. Я вытащил из сумки камень, дёрнул на себя дверь шкафа, поймал солнечный поток. Втиснул девушку между двумя зеркалами. Девушка уже задыхалась, не могла стоять, билась всем телом. Еле-еле удерживая её (а ведь девчонка субтильная), я поднёс камень к её глазам. Не без труда поймал солнечный луч. Так, хорошо. Ещё немного...

Парень смотрел на нас шалыми глазами.

— Помоги, — бросил я ему. Вдвоём мы перетащили девушку на диван. Она не отталкивала нас, просто извивалась, как рыба. Я достал иглы. Руки дрожали: подержи-ка человека на весу. Эх, Лиду бы мне сюда.

Парень помогал держать, но толку от него было мало. Кое-как я поставил иглы. Вдвоём мы потащили девчонку в ванну, бухнули в ванну прямо в футболке и джинсах. Вода кое-как прикрыла жабры. Надолго ли хватит кислорода?

Девушка (глаза над водой) смотрела на меня перепуганно, но осмысленным и живым взглядом.

— Дыши, — велел я ей. — Дыши. Через несколько минут пойдёт обратное преобразование, надо будет ещё потерпеть. Потом откроются лёгкие. Поняла?

Девчонка смотрела. Не пыталась кивнуть. И тогда, оттирая меня, в ванную ворвалась новая бригада.

Быстро приехали.

Отряхивая воду с противно мокрых рукавов, я вышел из ванной. Постоял. Приехавшие парни работали чётко.

И время неохотно сбилось с аллюра, потеряло лихорадочный скок.

— Как это вышло? — спросил я немолодую женщину, которая только что таскала в ванную тридцатилитровые бутыли.

— Не знаю, как... Вроде бы он просто сказал ей "рыбонька ты моя".

Что же, и такое тоже бывает. Правда, редко. Ребята прибыли, так что им и выяснять то, что я проморгал. Но хоть девочку спас.

Я кое-как собрал инструменты и ушёл, удостоившись мимолётного "ты молодец, в неотложке раньше работал?". Девушка уже дышала лёгкими.

У подъезда вместо машины с крестом стояла машина с подковкой. Хотя вот теперь-то как раз не вредно показать девчонку терапевту.

 

Я шёл, не торопясь. Мне вдруг вспомнился парень, который приходил ко мне вчера и которого я не принял. Непреложный обет, сказал он. Его друг дал непреложный обет. Досадно за этого друга, конечно. Но — я ведь законопослушен?

Дурачки, которые позволяют себя в это вовлечь, обычно плохо представляют, во что влезли. Хотя большинство без проблем расплачивается по кредиту. Остальные — тоже расплачиваются. Непреложный обет на то и непреложный, что не выполнить его нельзя. Очень часто должники попадают в аварию и получают компенсацию. Или посмертную страховку. Бывает и хуже…

Я остановился.

Не было видно огня или каких-то разрушений. Только две пожарные машины и одна "скорая". Опять? Что за день такой сегодня?

Небольшая толпа топталась вокруг лежащего на снегу человека. Я вдруг невольно подался вперёд, рассмотрев на его запястье браслет. Тяжёлый, литой, даже громоздкий браслет. С тонким, изящным рисунком чернью. Крылышки, соты. Знакомый рисунок. Очень знакомый.

— По нашей части, не по твоей, — неохотно сказал врач, распознавший во мне мага-врачевателя. Медики немагического профиля нас сдержанно недолюбливают.

— Справимся. Подвинься. Ну-ка, берём!

Я подвинулся. И встретился со взглядом широко расставленных чёрных глаз.

Тот парень, который приходил вчера ко мне в кабинет. Он смотрел, медленно узнавая меня, и ещё можно было просто пойти дальше...

Если бы он не так отчаянно смотрел.

— Здравствуйте, — сказал я. Парень моргнул.

— Это мой друг, — сказал он. — Это я, я запер его в квартире. Этот чёртов обет. Мы думали, можно оттянуть исполнение… Наивно, да? Балконная решётка на замке. Входная дверь закрыта, ключей нет. Видите, как получилось? Он не хотел выходить, а всё-таки вышел. С помощью спасателей. Но пока достали…

И вздумалось же какому-то умнику сделать предвидение обязательным курсом института... Мне было не по себе. Но не уходить же теперь.

— Подождите, — я взял его за запястье и оттащил в сторону. — Успокойтесь. Кому задолжал ваш друг?

— Кому должен? — переспросил он. — А, вы про обет. Тот человек из неформальной администрации. Вы, верно, не знаете… Его ещё зовут Шершнем.

Я знал Шершня, очень хорошо знал.

— Когда истекает срок? — спросил я, глядя, как пострадавшего укладывают на носилки и заталкивают в машину.

— Завтра вечером. В девять. Он ведь не умрёт, не может он сейчас…

— Сам по себе не умрёт, — согласился я. — И в больницу Шершень не пойдёт, не его стиль. Не знаю, когда ваш друг окажется у него. Но времени мало. Послушайте, вы вчера были у меня. О чём вы хотели меня попросить? План у вас есть? Или вы от отчаяния?

— Есть план, — сказал он. — И очень простой. Я возьму этот обет на себя. Отменить невозможно, но ведь можно взять чужое обязательство на себя. С отсрочкой.

— Большой отсрочки я дать не могу... вы справитесь?

— Конечно. Я нашёл-бы какую-нибудь ведьму, но мы только со вчерашнего дня в городе, и я не нашёл лучшего, как…

Не нашёл лучшего, как прийти к врачевателю из районной поликлиники. У которого за такое действо отнимут диплом, только и всего.

Врач "скорой" приглашающе посмотрел на моего парня и захлопнул двери. Тот даже не обернулся. Он смотрел на меня, прямо, даже требовательно. А ведь только что глядел, как потерянный ребёнок.

— Вы сделаете?

— Сделаю, — сказал я с досадой. Раздумывать было некогда. — Лучше не терять времени. Прямо сейчас. Идёмте со мной.

 

— Обычно, как только узнают, что не родственник, уже и разговор другой.

Он стоял посреди моего кабинета, рассеянно оглядываясь.

— А Витька мне просто старый друг. Всего лишь. Вовремя нашёл врача моей жене. Помогал мне мать хоронить. Словом…

— Это сейчас неважно, — перебил я.

Мне очень не нравилось то, что я собирался сделать. Но отказать человеку, пострадавшему от Шершня, я не просто мог.

— Перенастроить обет такого уровня сложно, я дам вам всего месяц отсрочки.

— Согласен, — сказал он после крошечной паузы.

"Скорее", — говорил его взгляд.

— Идёмте сюда, в процедурную. В кресло садитесь, — я начал закреплять датчики. — Лида!

Лидочка подошла. Посмотрела внимательно и строго, с готовностью к трудовым подвигам во взгляде. Хотя вроде бы сейчас перерыв. Пересменка. Белая шапочка сидела на темноволосой головке безупречно ровно.

По правилам криминального жанра следовало отослать её с поручением. Свидетель… Я усмехнулся.

— Лида, приготовьте, пожалуйста, эн-двенадцать штрих, большой. Браслет стандартный, размера три, — я покосился на запястье пациента. — И шприц на десять.

 

Когда я учился на втором курсе, студенты факультета врачующей магии вовсю увлекались дуэльками. Причём особым шиком считалось не просто вызвать обидчика дуэль, а кинуть ему в физиономию перчатку. Для этого самые завзятые бретёры (они же пижоны) носили перчатки даже летом.

У нас был принят неписаный, но строгий дуэльный кодекс. Считалось совершенно невозможным допустить, чтобы о дуэли стало известно преподавателям. Поэтому, хотя дуэли среди студентов преследовались очень жёстко, из-за них редко случались отчисления. Уродующие внешность и калечащие заклятия считались моветоном. Кроме того, хоть это и не оговаривалось, смертельные заклятия не применялись. Почти.

И я, щенок со второго курса, полез драться с пятикурсником, имевшим самую скандальную и тяжёлую репутацию. Активистом и отличником учёбы. Из-за этого пятикурсника умер в больнице маленький тихий студент из тех, кому сама природа отводит роль неудачников. Все об этом знали, никто об этом не говорил. По официальной версии, студент умер от перитонита. Расследования, можно сказать, не было, почему — я не знаю до сих пор.

Шершнем того пятикурсника тогда ещё не звали.

Я вызвал его, — хватило же ума. Из-за девчонки, конечно.

Я выудил из глубин портфеля свою дешёвенькую и грязноватую скомканную перчатку и бросил ему в лицо. Он улыбнулся в ответ и снисходительно уступил мне право первого удара. Я, скрипя зубами от злости, согласился.

Долго ждать и готовиться я тогда не умел.

Через два дня будущий Шершень, с лёгкостью отразивший моё заклятие стыда, очень доброжелательно предложил мне, как младшему, фору — ещё один удар. Я отказался.

Несколько дней ничего не происходило. Мне было страшно ждать, если честно, всё страшнее с каждым днём. Страхи подстерегали меня на тёмных улицах, в электрических розетках, в ящике с ножами — ведь я не знал, откуда придёт опасность. Шершень мог использовать практически любое заклятие. И я стал бояться множества самых невинных предметов.

Пока не догадался, наконец, что это заклятие страха.

И сразу почувствовал себя лучше. Сварил противоядие под названием "трын-трава", решил, что я молодец и умница, что сам чёрт мне не брат, и вознаградил себя поездкой на дачу со своей девушкой Светкой. Той самой, которую обидел Шершень. В качестве средства борьбы со страхами, кроме "трын-травы" мы прихватили с собой водки. А ещё — кока-колы и мяса для шашлыка.

Дача оказалась простым садовым участком, маленьким, но очень уютным. Только сортир с классическим окошком-сердечком благоухал неожиданно сильно.

Мы жарили мясо в затейливо украшенной открытой беседке, и я был немного озадачен тем, что шашлык пахнет розами. Никаких роз поблизости не росло. Я решил, что так пахнет Светкина помада.

Мы ещё пили чай на веранде, это было очень романтично и мило. Только розовый запах преследовал всё навязчивее.

— Варенье из розовых лепестков? — спросил я со знанием дела.

— Что ты. Простая смородина. Вот смотри.

Перед моим носом обнаружилась чайная ложечка, полная варенья. Оно выглядело как черносмородиновое, хотя пахло розами. Ложечку держала маленькая ручка, переходившая в голое плечо. По случаю тёплого майского дня Светка была одета в легкомысленную открытую маечку и щеголяла ухоженной кожей — ещё не загоревшей, но не синюшно-белой, а будто мраморной, светящейся изнутри. И эта кожа, чёрт возьми, тоже пахла розами.

И Светкины губы пахли розами всё сильнее.

Но мне стало на это плевать.

Мы как-то дотянули до единственной спальни. Дальше тянуть было — ну никак. Это по-моему. Светка же в самый неподходящий момент вдруг заявила:

— Что за запах?

— Розами пахнет.

— Совсем не розами! — сморщилась она.

Мне было безразлично — розами или нет. Я потянулся губами к её белоснежному, безупречно округлому, как дынька, плечу.

Тогда мой живот свело болью. Я охнул и отстранился.

— Тебе что, плохо? — спросила Светка встревоженно.

Я молчал. Боль исчезла так же резко, как появилась. Полежав, мы снова нерешительно потянулись друг к другу. Боль в животе вернулась в самый неподходящий момент. Она сопровождалась конфузящим звуком. Какой всё-таки пошляк был этот Шершень.

Я молча выпутался из одеял, кое-как оделся и ушёл в сортир. И пережил бы всё это, и придумал бы для Шершня достойный ответ, но мои неприятности ещё не кончились. Добротный пол любовно сделанного маленького помещения проломился подо мной.

Тёплого душа на ухоженном маленьком участке не оказалось; я отмывался под садовым шлангом, трясясь от холода и унижения. Во всём этом был единственный положительный момент: мир решительно перестал вонять розами.

Шершень в ответ на мою претензию, что заклятие против правил было многослойным, удивился:

— О чём ты? Медвежьей болезни нет в моём арсенале, это так примитивно. Заклятие запаха. Это, конечно, тоже не из серьёзного арсенала. Это так, шутка была. Когда ударю серьёзно, ты это почувствуешь. Увидишь, — он улыбнулся вполне доброжелательной улыбкой. — Потому что простенький щит даже новичок умеет выставить, а вот его родственники... В общем, удар за тобой. Жду.

От его улыбки, как всегда добродушной, меня продрало жутью. До меня наконец-то дошло, что игрушки кончились. И я сломался. Не использовал право очередного удара.

Светка требовала, чтобы я не сдавался, и порывалась мне помочь. Потом наши с ней отношения тихо умерли. Я досрочно сдавал сессию с другой группой, чтобы пораньше уехать. Хотя и другой группе всё было прекрасно известно.

Попросил маму связать мне к осени варежки вместо перчаток.

С Шершнем после всего этого я только раз столкнулся нос к носу. В буфете. Он сочувственно посмотрел на меня и сказал, как бы между делом:

— Участковым будешь. Тоже хорошая работа.

И я ничего не ответил.

 

На самом деле, быть участковым не так плохо, как думают некоторые. Несмотря даже на несерьёзную зарплату и отсутствие перспектив. Я уже десять лет на этом участке, и я мало кого на нём не знаю. Я часто бываю у людей дома — меня не стесняются вызывать. Я утешаю семьи, пережившие утрату. Я подсказываю, какая вещь позволит сохранить лёгкую, светлую память. Я делаю амулеты молодожёнам и слежу, чтобы дети рождались желанными. И ещё — иногда, как сегодня, оказываюсь в нужном месте в нужное время.

И ко мне не стесняются приходить. Вот и этот парень пришёл. А я отправляю его к Шершню. К этому насекомому со смертоносным жалом.

— Карточку заполнять не надо? — спросила Лидочка невозмутимо.

— Не надо, — согласился я.

И подумал, что даже не спросил имени парня. Неудобно.

— Меня зовут Малышев. Пётр Малышев, — сказал он на мой вопрос. Он трогал браслет, как это делают все впервые его надевшие. Говорят, что от этих браслетов впечатление, как от наручников. И Малышев наверняка думал о том, снимет ли его вообще.

Он поднял на меня глаза. Он очень хорошо держался.

— Спасибо, доктор.

Он знал, за что благодарил меня. Мне стало совсем скверно. Когда он вышел, я отвернулся от любопытных, изучающих глаз Лидочки. Потянул из магографа пластинку, рассеянно поглядел. (По идее, надо было магограф выключить, не плодить вещдоки).

И вздрогнул, увидев криминальные линии.

Присмотрелся. Да, линии были именно в следе Малышева. Пакостничество Шершня тут было явно ни при чём.

Это означало, что долг Малышева был не денежный. Похоже, его друг, а значит, теперь и Малышев собственной персоной, обещал убить Шершня. Не больше и не меньше. Я, осёл, я даже не удосужился спросить о природе обета, в своей самонадеянности, что нормальному человеку не придёт в голову такой дикой идеи. Потому что Шершень не Шершень будет, если позволит себя убить. И Малышев это знал. Он выбрал.

Не обманул проклятый дар предвидения, так тяжело дававшийся мне на третьем курсе. Если дойдёт до дела, потерей диплома мне не отделаться. Зато и работу искать не надо будет.

— Что-то случилось? — спросила Лида.

Хоть бы её не зацепило следом. А то кто их знает, наши правоохранительные органы.

Надо бы охраняющим обрядом закрепить.

— Лида, линии магографа нехорошие. Давайте сделаем вам охранку. На всякий случай.

— Давайте, Николай Валерьевич, — без всякого энтузиазма согласилась Лидочка. — Если вам хочется. Тем более, что процедура не противоречит кодексу врачевателя и вашим личным убеждениям.

— Лида…

Я посмотрел на неё внимательно. Ведь симпатичная девчонка, ничего не скажешь. Может быть, излишне строгая на вид.

— Ну-ка, идите сюда.

Я посадил её перед тройным отражателем и надел очки. Лида не возражала, сидела смирно. Вообще-то, смотреть через такой отражатель — то же самое, что лезть в душу. Я увидел легко, минуты через три. Другим людям, сидящим перед зеркалом, я никогда не рассказываю, как много можно в нём видеть. Но Лидочка это понимает, она всё равно что сама рассказала эпизод из школьных времён. Новогодний вечер, ожидание, платьице. Запах духов. А потом — мальчик, который танцует не с Лидой, а с её подружкой. "Лида, куда же ты, сейчас подарки..." Гора красивых свёртков под ёлкой. Строгая седая дама называет фамилии. Лидочка безразлично разворачивает шелестящую фольгу. Внутри — изящные лиловые чулочки. Хихикающие по углам подруги...

И комплекс на долгие годы. С такими проблемами отсылают к психотерапевтам. Девять из десяти которых — полные бездари.

А я-то какая скотина. Как будто мне трудно помочь.

— Снимаем венец безбрачия, — объявил я. — И охранку делаем. Скорее, Лида, у нас до приёма всего двадцать минут.

 

В четверг под конец дня пришёл старичок — легенда нашего учреждения. Среди пенсионеров вообще немало таких, которые ходят и ходят по врачам, так что начинаешь удивляться: как они до сих пор живы, при таком множестве болезней. Но этот дед — что-то особенное. Он уже довёл всех специалистов по очереди. И только сегодня добрался до нас с Лидой. А вот его внука я наблюдаю регулярно.

— Доктор, — сказал дедушка проникновенно. — Гастроэнтеролог послал меня…

— Ко мне?

— Не совсем.

Он посмотрел на меня печальными глазами.

— Доктор, у меня есть страшное подозрение. Курица, которую я скушал третьего дня за обедом, была проклята!

— Ну что же, — я взялся за ручку. — Конечно же, с такими вещами не шутят. Давайте сделаем все анализы.

Старичок бдительно следил за мной, пока я выписывал направления.

— И это всё? Как же вы отпустите меня? А вдруг мне станет плохо раньше, чем результаты анализов будут готовы?

— Лида, — позвал я. — Замерьте у больного общий биопатогенный уровень.

Всё-таки хорошая сестра мне досталась. Я смотрел, как невозмутимо Лида прилаживает аппарат к руке дедули. И вдруг заметил на её собственном запястье новинку.

Браслет. Не такой, как наши стандартные, лёгкий и тонкий. С цветочками. Миленький до глупости.

Три недели прошло с тех пор, как я снимал ей венец безбрачия. И вот, кажется, уже помогло. Подействовало, что называется. Только зачем опять эти клятвы, которые невозможно преступить? Уж Лида-то, казалось бы, должна понимать.

Когда пациент, помучив нас ещё минут двадцать, наконец, убрался, я устало спросил:

— Лида… ну и зачем? Зачем вам эти свадебные обеты? Можно подумать, вы не верите мне, как специалисту.

— Верю. Ещё как верю, — заявила она истово и горячо. — Если бы вы знали, как я вам верю, Николай Валерьевич!

 

Щурясь, я выбрался на вечернюю улицу. Солнце запрыгало по лужицам, по льдинкам, остро ударило в глаза. Сегодня таяло весь день, совсем весна. Дворничиха ширкала метёлкой по тротуару, сгоняла прочь остатки грязного снега и воды. Недовольно косилась на ряд нависающих над тротуаром машин. Мешают убирать, надоели.

— Сейчас уеду, — сказал я ей. — Одну минуту.

Она отвернулась, не ответила. Я знал её очень хорошо. Молодая совсем тётка, ей бы не дворником работать — да только попробуй найди работу после срока в женской колонии для граждан с выраженными магическими способностями. Для ведьм, коротко говоря.

— Смертник пошёл, — вдруг сказала дворничиха. — Ну и лох. Ничего, месяца три поживёт ещё.

Я тоже посмотрел в спину "смертнику". Он уже садился в свой внедорожник, и след за ним тянулся скверный. Но и без следа, — пообщавшись с человеком раза два, я уже не спутаю его с другим.

Малышев.

В глазах плавали тёмные круги — от низко, вдоль улицы, светившего солнца.

И всё ещё можно было не ввязываться в это дело.

Я чертыхнулся, уселся за руль, ещё раз выругался и поехал следом за Петром Малышевым.

На Вечерней была пробка, не очень большая. Дальше — неожиданно свободно. Я очень скоро понял, кого "ведёт" Малышев. Этот "Лексус" я и сам ни с чем бы не спутал. Даже если бы не чуял пассажира за тонированными стёклами.

Шершень ехал за город.

Время осталось где-то за гудением мотора. Потом оно мелькнуло бликами солнца на задних стёклах, брызнуло жидкой грязью из-под колёс. Что-то изменилось. Даже мне пришлось напрячь память, чтобы вспомнить: только что на дороге рядом были две почти одинаковых машины с тонированными стёклами. Теперь снова была одна. Уже без Шершня.

Малышев ничего не заметил, он уверенно преследовал врага. Догнать его, остановить? Дорога между нами была заполнена плотно, в три ряда. А дальше — совсем свободно.

Мы ехали.

Впереди затрезвонил, закрываясь, железнодорожный переезд. Я видел "Лексус" перед шлагбаумом. Малышев нёсся вперёд. Он не собирался останавливаться, он примеривался протаранить Шершня, вытолкнуть на пути перед налетавшим поездом...

Рассуждать было некогда, и я ударил.

Внедорожник Малышева вильнул в последний момент, почти задев "Лексус". Врезался в шлагбаум. Машину занесло и развернуло на рельсах. Как говорила моя мама — ни два, ни полтора. Я обнаружил, что бегу, бегу к Малышеву, не полагаясь больше на магию. Участковый паршивый.

Я успел открыть дверцу и выдернуть его из машины, как морковку с грядки, и даже оттащить в сторону, за железнодорожную будку, когда налетел состав.

Как в кино, блин.

Он довольно быстро обрёл дар речи.

— Это... вы? Вы что? Меня же вёл случай. Я...

Я развернул его лицом к "Лексусу".

— Вот люди, которых вы едва не прикончили. Смотрите. Шершня нет.

Люди как раз выбирались из машины. Заметно было, что происходящее их очень впечатлило.

— А где Шершень? — свирепо спросил Малышев.

— Это другая машина. Взгляните на номер.

— Но я...

Дар речи снова покинул Петра Малышева.

— Будем ждать развития событий? — спросил я его. — Можете сдать меня правоохранительным органам. Или уедем?

Он смотрел на меня очумелыми глазами.

— Идёмте.

Я затолкал его на правое сиденье своей подержанной "Нексии". Мы поехали назад, в город. Малышев сидел смирно. Высовываясь из кармана его пальто, неприятно поблёскивал металл оружия.

— Неразумнее вашей выходки с переездом может быть только прямая стрельба по Шершню, — заметил я. — Вы будто бы не знаете, что отводить пули умеет любая ведьма. Без всякого образования.

Малышев молчал.

— Вашу машину я угробил. Мои сбережения никакие, но могу предложить вам взамен свою, — я хмыкнул. — Очень неравноценная замена. Зато на колёсах за оставшееся время вы успеете наделать гораздо больше глупостей.

Он снова не ответил мне. Только, когда въехали в наш район, попросил:

— Если можно, высадите меня у десятой школы.

Девушка, крутившая головой у школьных ворот, кинулась к нему. Смех, слёзы и сопли, спутавшиеся чёрные кудряшки — я даже не сразу узнал свою строгую недотрогу Лидочку. Некоторое время я любовался мелодрамой, потом выбрался из машины тоже.

— Но как же так, — говорила в это время Лида. — Ничего такого не могло случиться. Не должно было.

— Так ничего со мной и не случилось, — ответил Малышев. — Я даже не поцарапался.

— Вот что, мои дорогие, — сказал я, подходя к ним. — По-моему, вам нужно мне кое-что рассказать.

Взял их за руки и повёл к машине.

— Пётр.

— Что? — оба сидели на заднем сиденье. Малышев прямо смотрел на меня через зеркало заднего вида.

— Почему вам вздумалось поиграть в графа Монте-Кристо? Расскажите мне всё, о чём до сих мор умалчивали.

— У отца Витьки была заправка в Кленовске, — начал он, помолчав. — Шершень наехал на него... не знаю, что они там не поделили. Только Шершень потребовал денег, а потом прислал сценарий, чтобы они знали, что ждёт отца. И всё так и было, по этому сценарию. Сначала отнимались пальцы, один за другим. Потом руки, потом ноги. И боли, жуткие боли. А родные смотрели и ничего не могли сделать. У них таких денег всё равно не было. Когда отказала печень, Витька поклялся убить его. А потом Шершень о чём-то говорил с ним, и он не выдержал. Сломался.

Я кивнул.

— Он уже не хотел ничего делать, но обет вёл его. Он не хотел... а я хочу. И поэтому смогу.

— По-видимому, сегодняшний случай ни в чём вас не убедил, — заметил я холодно.

— Я буду пробовать. Не может быть...

— Я могу предсказать, чем всё кончится, — перебил я его. — Скорей всего, это будет фарс, сценка... Вы случайно в самодеятельности не участвуете? Малышев?

— Не участвую, — ответил он. — Театр... да. Мы с Лидой взяли билеты в драму. На пятницу.

Я видел, как у него покраснели уши.

— Теперь вы, Лида.

— У меня ничего особенного, — Лида порозовела. — Я встретила Петю, сразу... в тот день, когда мы делали процедуру. В метро встретила, вот где! А потом он мне всё рассказал, и мы сделали простую вещь. Мы обещали, что поженимся в мае. Любовный обет нерушимый! Значит, мы поженимся. И до свадьбы у нас... ну, ничего плохого не случится. Любовь сильнее смерти. Ну да, вы же знаете, — она порозовела ещё больше. Малышев был уже весь свёкольного цвета. — Так вот, в мае. Позже было — никак. Но и до мая Пете — хорошая отсрочка. А мне ведь всё равно ничего не грозит. К тому же вы навесили охранку, Николай Валерьевич.

Дурочка, подумал я с жалостью и нежностью. "Любовь сильнее смерти". Как же девчонки глупеют от любви.

Моя парочка сидела молча, смотрела на меня через зеркало в четыре глаза. Ждала совета.

Вот теперь приехали, подумал я. Выбора больше нет. И слава Богу. В конце концов я давно готов. И про Шершня знаю гораздо больше, чем знает любой заурядный врач, чем любой житель нашего города. И не зря в холостяцкой, оставшейся мне после мамы квартире, которую соседка всё порывается прибрать, а я ей не позволяю, собраны книжки со знаниями, которые простому участковому врачевателю просто некуда применять.

Вот только пациенты останутся без участкового. Но нельзя же всю жизнь мимо проходить.

— Давайте проедем ещё ненадолго со мной, — попросил я.

— Куда?

— В нашу поликлинику.

— Разве она ещё не закрыта?

— Закрыта, — сказал я. — Конечно, закрыта.

 

Какие могут быть проблемы со входом, если замок тебя помнит?

И дежурная работает у нас уже Бог знает сколько. Так хорошо, когда все тебя знают.

Мы прошли в кабинет.

— Ваш друг хотел отказаться от обета, — сказал я. — Поэтому я легко перевесил обязательство на вас. Пётр, я очень хотел бы, чтобы и вы отказались. Так будет проще.

— Что? Отказаться? — вскипел Пётр Малышев. — Нет, я убью его! Сам.

Вот ещё д’Артаньян новоявленный. Он же Монте-Кристо и Гастелло, всё в одном флаконе... Ну ладно.

— Но вы, хотя бы, не возражаете, если вашей проблемой займётся кто-то ещё? Хорошо. На этом и остановимся.

— Я помогу, — заявила Лидочка, снова становясь деловитой сестрой.

— Помогите, Лидуша. Терпеть не могу колоть себя иголками.

Кровь в пробирке позеленела, смешавшись с препаратом. Потом закипела. Я капнул на стыки браслета, поданного Лидой, готовясь запечатать его. Произнёс формулу:

— Эн, эн, сто двенадцать, штрих, пи ро квадрат, ультра, пятнадцать. Обещаю и клянусь покончить с человеком, именующим себя Шершень, и всем злом, которое он может причинить. Обещаю и клянусь покончить с ним раньше, чем Пётр Малышев.

Половинки щёлкнули и слились.

— Извини, — сказал я Петру. — Всё-таки я учился некоторым вещам. Поэтому я попробую первым. А ты уже — потом. Если я не смогу.

Обманутый Пётр смотрел на меня так свирепо, что я улыбнулся. Хороший человек Малышев. Лида забыла о своих обязанностях. Впервые за всю нашу с ней совместную работу.

— Пойдёмте, — напомнил я им. — Поздно. Пора домой.

Солнце скрылось, оставив от наступившей было весны только запах талой воды. Дворничиха до сих пор скребла асфальт — за углом. Мимо прошли бабушка и внук, поздоровались.

Надеюсь, на моём участке по-прежнему будет добросовестный участковый.

И — я очень надеюсь — у Петра с Лидочкой всё будет хорошо. Потому что этим участковым по-прежнему буду я.