Семь голов Келвера

 

Осень водит по листве багряными мазками. Яблоня, груша и шелковица стряхивают свои пышные убранства на серые изгибы пустынных улочек. По небу начинает разливаться предрассветное чириканье воробьёв. Из труб дожига вторичного биоматериала густо валит дым. Он тянется жёлтой лентой, укрывая квартал вонью сожженной органики. На ломанных прямоугольных домах, выполненных в стиле деконструктивизма, следы коррозии и биолизиса. Некогда блестящие хромом высокоэтажки потеряли лоск и превратились в опасный лабиринт с ржавеющим скелетом.

Я смотрю на трёхэтажный дом по улице Генома. Чего ждать от хозяев — не знаю, поэтому немного нервничаю, тереблю ручку информационного ящика. Ящик раскачивается, стукаясь о мою ногу чуть выше колена. Неприятно, но успокаивает. Весь этот регион кажется чужим и далёким. "Пятно Симбиониоса" — так говорят об этих трущобах в Биозене — фирме, где я числюсь переносчиком второго класса защиты. Благо, под твидовым пальто прячется пятизарядный "Подавитель", а за поясом брюк короткоствольная "Надежда". Оружие заряжено и снято с предохранителей.

Взбежав по лестнице, ставлю ящик на порог, одна рука ложится на спусковой крючок "Подавителя", а другой приветливо машу в сканер. Знаю, что на той стороне мои приготовления видны как на ладони, и, тем не менее, осторожничаю.

Дверь, сверкнув решёткой лазерных лучей, растворяется.

— Входите, — сторонясь, говорит мужчина в домашнем халате, в плисовых штанах… и с неприятным липким взглядом. Его аккуратный пробор, на чёрных вымазанных гелем волосах, отдаёт плектрантусом. Лицо слегка вытянутое книзу напоминает о тех временах, когда люди покупали домашних животных, похожих на хозяев, и пестовали их, закармливая до смерти. Уставшая от охоты такса подошла бы хозяину дома лучше всего.

Я морщусь: с франтами дел не иметь! Никаких. Никогда. Но деньги не пахнут, а у таких денег — куры не клюют.

— Спасибо, господин Хаспар Фитч, — слегка киваю и, подхватив ящик, прохожу внутрь.

— Гаспер Фитч.

— Извините, Гаспер.

— Проходите в гостиную, присаживайтесь. Оружие можете оставить в прихожей.

— Не положено, — чеканю, глядя на пустые полки со специальными углублениями.

Гаспер пожимает плечами.

— Тогда просто проходите, нас ожидает долгий разговор.

В гостиной: пара кожаных кресел и низенький диван, изогнутый как серп, толстый ковёр с короткими ворсинками и окна в медной окантовке; возле полок с ветхими корешками книг круглый столик с хрусталём в виде лебедей, прогоняющих уток с озера. В их толстых брюшках сатум — синтетический наркотик на основе трупного яда. У наркотика разный цвет из-за концентрации. Молочная белизна стен прикрыта двумя пёстрыми полотнами, изображающих странных тварей: безликие, шестилапые, со стёртыми лицами и с кожей, словно рыбьей чешуёй — они пугают и в то же время притягивают.

Сажусь в кресло и ставлю ящик рядом с собой. За второй год службы переносчиком я ещё не попадал в более неприятное место. Обстановка обычная — ничего выдающегося, но вот картины… Сам пишу в свободное от работы время и знаю, что в каждом пропорциональном теле должно быть семь голов — это первая заповедь художника. А тут, помимо жуткости тварей ещё и на заповедь наплевали.

— Итак, приступим, — говорит Гаспер, звеня хрусталём. — Будете? — И тянет щепотку сатума на мизинце. — Очень хороший, собственная выработка.

— Нет, спасибо, у нас не принято.

— Ах да, вы же из Биозена — лучшей фирмы по переносу инфы. "Доставляет всегда!" — так говорите?

— Именно так. В наш комплекс услуг входит сохранение информации, доставка её в полном объёме, в любую…

— Подождите, господин…

— Меня зовут Максим Келвер.

— Максим, расскажите лучше о себе.

— Не понял?!

— Как вы стали переносчиком? Сами согласились на операцию или основатели Симбиониса помогли?

Я щурюсь, как от яркого света, застываю на мгновение, фокусируясь на переносице Гаспера, а потом снова принимаю безразличное выражение, какое бывает, когда говорят о постороннем предмете, абсолютно тебя не касающемся.

— Граждане нашего города всегда процветают.

— Очень хорошо, значит, это был не ваш выбор.

— К чему вы клоните?

— Не мне вам объяснять последствия работы переносчиком… Через десять — пятнадцать лет у вас начнутся провалы в памяти, а через двадцать перестанете узнавать знакомых, семью…

— У меня нет семьи, господин Гаспер.

— Тем более с мозгами как у младенца вы её вряд ли заведёте.

Гаспер нюхает сатум. Его голова дёргается, спина выгибается дугой, а пальцы начинают быстро шевелиться, словно лапы паука, в сетях которого запуталась жертва.

— У меня нормальные мозги. Последние тесты показали коэффициент интеллекта равный ста тридцати девяти баллам, — говорю я и отвожу взгляд. Всегда презирал наркоманов.

— Это пока что, раньше ведь было больше?

— Сто шестьдесят три.

— Вы хотите это изменить, Максим?

Я задумываюсь. Что мне может предложить этот франт? Убить кого-нибудь? Скорее всего. Всем известно, что только переносчикам разрешено носить оружие для собственной защиты. Перенос информации опасное занятие, впрочем, как и перенос оружия. А может, что-нибудь другое?

— Да, я хотел бы это изменить, господин Гаспер. Но как?

— О, не думал, что мы так быстро поймём друг друга, она не ошиблась. Что вы знаете о Геноме и его проекте?

— Об идеальном городе?

— Именно.

Задумываюсь ненадолго вспоминая.

— Некогда группа учёных решила создать совершенное общество. Эту группу возглавил профессор Геном. Он, как и его коллеги, не был жителем нашей планеты, он прилетел из Солнечной системы на корабле "Странник". Неизвестно было ли это его настоящее имя или псевдоним, и где сейчас этот корабль, но Геному удалось создать такой город. Его жителям не надо было работать, потому что команда профессора синтезировала еду, одежду и прочие товары в лабораториях совершенно бесплатно...

— А дальше, знаете, что случилось? — перебил Фитч.

— Кто-то из учёных проговорился и жители узнали о том, что они и город, и товары из одного и того же биоматериала, который профессор Геном называл органиком.

— Всё верно. Генома и команду учёных убили.

— Да, и жители покинули "идеальный город" навсегда, построив вокруг новые жилища.

— Но ушли не все.

Гаспер приближается, застывает, хватаясь рукой за подбородок, как будто у него вдруг заболели зубы, и садится в кресло. Вид у него менее самодовольный, чем перед приёмом сатума, движения резкие, обрывочные. Его руки порхают, выписывая причудливые формы, губы дрожат, а язык заплетается. Сатум заставляет чувствовать.

— Я тоже органик, — говорит он надорванным голосом. — Нас осталось немного и мы уже не бессмертны, какими были раньше, когда заправлял всем Геном. Сейчас, по прошествии более двухсот лет, мы умираем. Не все смогли отказаться от своих корней и переселиться в Симбионис, став симбионтами. Мы не смогли породниться с кремниевыми аборигенами. Нам это чуждо, мы хотим жить как прежде.

— Вы органик?! Двести лет… А "Пятно Симбиониса"?

— Бывший город Генома. Не знали? Да вы ещё совсем молоды… Сколько вам? Двадцать? Тридцать?

— Что вы от меня хотите?

— Я хочу, чтобы вы помогли нам. Есть одна информация, которая поможет замкнуть цикл, и мы сможем снова стать самодостаточными, но она у одной госпожи…

— У кого? — спрашиваю.

— У Алексис Инди.

— Это невозможно...

— Я знал, что вы так ответите, но цена будет тоже немаленькой. Вы станете свободным и независимым. Во-первых, я дам вам корабль "Странник", на котором вы сможете улететь куда угодно — галактика большая, а вы, уж поверьте — я знаю, где он. Во-вторых, помогу избавиться от следящего чипа встроенного вам, когда вы согласились стать симбионтом…

— Я не соглашался!

— Сейчас никто не знает: соглашался он или не соглашался. Но я не закончил… И, в-третьих, вы получите полный расчёт Генома для собственного восстановления — а это бесконечная жизнь!

Я поднимаюсь и медленно шагаю к окну. На улице темно. Неяркий голубоватый свет пульсирует возле двухэтажного дома с разбитым крыльцом. Предложение франта очень заманчивое, но Алексис Инди — одна из основоположников Симбиониса. Поговаривали, она даже была любовницей самого Генома... К ней нереально подобраться человеку моего статуса. Без шансов! Долго стою, ничего не говоря, раскачиваюсь с пятки на носок.

— Мне надо подумать, — наконец выдавливаю. — День.

Гаспер откидывается, кладя голову на спинку кресла, и вытягивает ноги. Протяжный стон, как стонет зверь, когда добыча, вильнув хвостом, убегает вдаль.

— У нас мало времени, она говорила…

— Кто она? — Нотки раздражения сыплются из меня, словно песок с ожившего бархана. — Что говорила?

— Сейчас это неважно. Когда решитесь, тогда всё и узнаете. Прощайте. Жду вас завтра.

Лазерные лучи входной двери медленно превращаются в дифракционную решётку. Мысли тяжёлыми цепями звенят в голове, не давая сосредоточиться. Кто такая "она" и почему этот разговор произошёл именно со мной, а не с более опытными коллегами? Почему? Что во мне особенного? Два года работы переносчиком — ничего выдающегося... А может, выставка моих картин в прошлом месяце как-то повлияла на выбор франта? Творчество человека, у которого в голове скрипят чужие байты, и который не помнит, что было десять лет назад... Хм, возможно, возможно... Но причём здесь картины, когда они никому не нужны кроме меня и Анны?

И что делать? Соглашаться?

 

***

 

У Анны Ройтес белоснежная шея, как лёд на вершинах гор западее Симбиониса. Она хрупкая и нежная. Она — само совершенство. Не все это понимают, но и не всем дано это понять. Далеко не всем.

Я размашисто рисую контуры будущего портрета. Графит короткими штрихами превращает белое в чёрное. Оживляет пустоту, заставляя её дышать полной грудью.

Обнажённая Ройтес лежит на софе едва прикрытая шёлковой простынёй. В руках у неё чёрный "Подавитель" — длинное ружьё с подствольным накопителем частиц, — отлично контрастирует с её кожей. Смертоносный тандем.

— И ты не согласился? — спрашивает Анна, глядя на меня сквозь паутину ресниц. Её зелёные глаза жмурятся, то сверкая язычком торшерного света, то растворяясь в полумраке.

— Пока нет, — рассеяно отвечаю, меряя вымазанными сажей пальцами расстояние на холсте.

— А согласишься?

Кусок графита замирает в воздухе.

— Это ты говорила обо мне с Фитчем?

— О чём ты?

— Он два раза повторил "она говорила"…

— Не знаю.

Её тело выгибается, и Анна соскальзывает с софы. "Подавитель" с громким стуком падает на пол. Она идёт, плавно ступая. Её шаги еле слышны, а тело излучает чистую энергию, которая завораживает, уносит прочь из реальности. Душно. Ночь, холодная осенняя ночь вдруг становится жаркой до невозможности. Пот слезами тающего ледника обжигает грудь. Как же она прекрасна! Рука Анны отталкивает недорисованный портрет. Тот валится на пол, разлетаясь на мелкие осколки.

— Извини, — говорит она.

Её губы пахнут виноградом.

 

***

 

Сочные груши гниют, источая запах забродившего мёда, который пропитал всю рощу. Из-за полысевших веток неуверенно выглядывает солнце. Его лучи пронзают рваные облака. Внизу, под плотным ковром тумана, в наспех вырытых траншеях, копошатся люди в военной форме. Кожаные коричневые шинели сливаются с вспенившейся глиной полигона. Вспышки лучевых ружей, истошные крики, суета.

Взрывная волна проходит совсем близко, разбрасывая остатки кремниевой породы. Хлопок и новая граната протоплазмы летит под ноги кремниевому великану. Вспышка с ядром из жидкого синего теста откалывает новые куски — великан качается, опасно кренясь вбок — того и гляди упадет. Я стою за прозрачной сверхпрочной оградой тренировочного полигона. Боекомплект на нуле.

— Как успехи? — подходя, спрашивает Анна. Её "Подавитель" раскалён, а на правом рукаве, где должны быть отличительные нашивки — четыре орла — грязь. Волосы собраны в тугой узел. — Всех истуканов завалил?

— Смеёшься, — улыбаюсь. — Ты посмотри на них внимательнее. Плотные, здоровые, как скалы на морском побережье… всего три манекена, а уже два отдела отстрелялось. Пятьдесят человек! Шутка ли…

— Сейчас не до шуток.

— Почему?

— Будет война. — Она на удивление спокойна.

— С кем? — продолжая улыбаться, спрашиваю.

— С кремниевыми.

— Но они же…

— Глупые?

— Ну да — истуканы.

— Кхм… на самом деле они используют нас, а не мы их.

Остывающая волна адреналина после учений начинает разгораться с новой силой. Разве?.. Но все эти чипы памяти насильственно встраиваемые каждому симбионту, такими же симбионтами…Это по указке кремниевых? Аня бы не стала так шутить. У неё четвёртый класс и она может быть в курсе того, о чём не знаю я. Но как же остальные жители? Они ведь ничего не подозревают!

Моё лицо застывает.

— Да не может быть!

— Может, — вздыхает Анна. — Ты многого не знаешь.

— Так расскажи.

— Ты примешь предложение Фитча?

— Ты о…

— Да, это я с ним говорила.

Я смотрю на Анну в замешательстве. Неужели она не понимает, что это опасно? Не только для меня, но и для неё, да и для всех людей, с которыми я когда-либо общался. Если я похищу данные из памяти Алексис Инди и это вскроется, то всех убьют.

— Я не...

— Почему?

— Пожить бы ещё хотелось.

Анна подходит вплотную, и раскалённый ствол её "Подавителя" упирается мне в плечо. Она молчит, разглядывая меня в упор. Мне неловко. На мгновение, кажется, глаза у Анны становятся влажными. Но это только кажется, потому что лицо у неё каменное, словно у кремниевого манекена.

— Я в тебе ошиблась, — говорит она и разворачивается, чтобы уйти.

Пытаюсь поймать Анну за руку, делая шаг вперёд, но она дёргает плечом, и мои пальцы сжимаются в кулак. Я не верю: так не бывает.

— Прощай. — Её слова бьют наотмашь. — И забудь.

Теряюсь и не знаю, что же сделать. Догнать и остановить? Попытаться удержать силой, убедить, доказать? Не знаю… Анна уже всё, по-моему, решила. Быстро и безвозвратно.

 

***

 

Дни проходят в беспросветной тоске: учения, пустой дом и снова учения. Анну видел несколько раз. Попытки поговорить пресекались на половине моего приветствия. Чувствую себя скверно. Шатаюсь вечерами по улицам, смотрю на праздных жителей. Все готовятся к зиме, только мы как дураки ползаем по полю на окраине Симбиониса. Слова Анны не подтвердились — кремниевые не стали на нас нападать. Переноску инфы временно отменил совет основателей, хотя, по большому счёту, я жалею, что именно сейчас нечем загрузить мозг. Я бы хотел больше не думать об Анне, вспоминать наши скоротечные вечера... Хочу этого, но трясусь над её портретами, которые остались мне, как напоминание о времени, когда всё было по-другому. Эти противоречия терзают, не дают спокойно спать. Живу, как вареный…

Взвесив все "за" и "против" — понимаю, что долго так не протяну. Просто не смогу. Решаюсь на встречу с Фитчем. Будь что будет!

"Пятно Симбиониса" получило своё название не зря. Через пару домов от последнего блокпоста Симбиониса, вижу группу органиков. На них лохмотья: бывшие добротные пиджаки и платья, штаны и юбки, котелки и шляпки превратились в бесцветные лоскуты. Восковые лица, оплывшие то ли от болезней, то ли от сатума; дряблые кособокие движения, будто тело застыло на изломе. И бормотание. Невразумительное, безостановочное, бесконечное. Оно не останавливалось, даже когда я проходил мимо на расстоянии вытянутой руки. Умирающие безумцы! И дома под стать органикам, такие же болезненные и беспомощные. Когда я раньше приходил по поручению фирмы, времени рассмотреть это захолустье во всех подробностях не было. Да и, по правде говоря, встретить органика на улице большая редкость. Мы знали, что они есть, но я никогда не думал, что их так много.

Солнце делится остатками тепла, пробивая плотную вату облаков. Крутые повороты улочек открывают новые картины разрухи, деградации и новых органиков. Иногда я цепляю кого-нибудь из них плечом — никакой реакции. Некоторые просто лежат на пороге своего дома. Думаю, греются. По возможности стараюсь не переступать их, а обходить. Но возможность бывает не всегда.

Возле дома Фитча до меня доходит: нет детей! И подростков тоже нет! Никого, кто мог бы наполнить улицы смехом, визгом, плачем — хоть какими-то эмоциями, жизнью. Наконец, подхожу к сканеру — квадрат с оранжевой подсветкой на стене возле входной двери — и машу рукой. Прождав минут пять, слышу шевеление с той стороны, ещё через минуты три дверь начинает растворяться.

— Здравствуйте, мистер Гаспер, — говорю я франту, когда он с недоумением смотрит на меня через решётку лазерных лучей. — Я подумал и решил принять ваше предложение.

— Что же, — кивает Фитч, — проходите в гостиную. Вы, как я погляжу, несильно торопились.

Вхожу и по привычке нащупываю спусковой крючок "Подавителя". Становится спокойнее. С первого моего визита к Фитчу почти ничего не изменилось: кресла, столик и полки стоят на своих местах, окна продолжают отражать свет медными рамами, а вот картины... Они эволюционировали! На мерзких безликих мордах появились клыки и чёрные провалы глазниц. Из туловищ выросли кости, обтянутые лентами сухожилий, а из обрубков пальцев — когти. "Как живые!" — подумал я и вздрогнул: кажется, одна из тварей шевельнулась.

— Вам нравятся мои картины? — спрашивает Гаспер, подталкивая меня легонько к креслу. — Присаживайтесь, пожалуйста.

— Нет, — говорю, — они отвратительны.

— Не все, далеко не все. Вам, как художнику, должно быть известно, что мастерство приходит не сразу, а с опытом и практикой.

Застываю как вкопанный.

— Откуда вы знаете, что я рисую?

Фитч пропускает мой вопрос мимо ушей, увлечённо звеня хрусталём. Подцепив мизинцем щепотку сатума, он оборачивается и спрашивает:

— Не желаете?

— Нет! Гаспер, ответьте на вопрос.

— На какой? — продолжает увиливать Фитч, засовывая мизинец в ноздрю. Короткий вдох, судороги. — Вы согласны украсть у Алексис Инди…

— Да согласен я! Откуда знаете про моё увлечение?

— Она сказала.

Чувствую, как злость поднимается от колен, и жжёт раскалённым металлом тело, рождая желание достать из-за пояса "Надежду" и прострелить Гасперу голову.

— Кто она???

Медленно-медленно Фитч отходит от столика с наркотиком в хрустальных лебедях и присаживается в кресло напротив меня. Его веки полузакрыты, а на лице бродит блаженная улыбка. Прокашлявшись, начинает пальцами отбивать на подлокотнике кресла марш. Проходит минута, затем другая, моё терпение обрывается, и я достаю "Надежду".

— Я спросил… — говорю и запинаюсь.

В гостиную впархивает хорошенькая блондинка в белом прозрачном плаще поверх длиннющего свитера и бросается мне на шею. Её объятия застают меня врасплох. Коленка, обтянутая углеводородной тканью, упирается мне в живот. Полноватая в талии, как пчела, набравшая мёда под завязку — она, тем не менее, проворна и стремительна. Быстро чмокнув меня в щёку, блондинка успевает поправить короткую прядь волос за ухом, печально улыбнуться полными губами с белым росчерком шрама в уголке нижней; вздохнуть, снова улыбнуться, сходить к столику и налить себе стакан воды, отпить немного, а потом, приблизившись ко мне, тихо говорит:

— Это я сказала Фитчу о том, что ты любишь рисовать, Максим.

Сижу как ошарашенный не зная, что ответить.

— Я тебя не знаю, — выдавливаю.

— Мы знакомы, я Анна Ройтес.

В голове что-то хлюпает. Такого не может быть! Анна Ройтес — брюнетка с зелёными глазами и талией с ноготок.

— Кто? — переспрашиваю.

— Твоя напарница.

— Ты врёшь!

— Макс, тебе промыли мозги, — говорит блондинка. — Ещё месяц назад мы были вместе. — Запинается и уточняет: — Работали вместе. Ты должен знать: переносчики сами не работают в целях безопасности. Если одного захватывают — напарник стирает свою часть информации, если с напарником случается беда — товарищ обязательно приходит на помощь… — Слеза прокатывается по пухлой щёчке. — или они гибнут вместе.

Долго молчу, а потом хмыкаю. Это настолько невероятно, что мне становится интересно: что же выдумает эта "Анна" ещё? Прячу "Надежду" за пояс — обстановка мирная, хоть и, несомненно, дурацкая, — и говорю:

— Переносчик работает сам.

— Ты мне не веришь. Хорошо. Откуда, тогда, по-твоему, я знаю, что ты всё своё свободное время после работы тратишь на рисование? Пишешь натюрморты, пейзажи, портреты, а? И не красками пишешь, а исключительно куском графита?

— Потому что мой отец писал графитом, поэтому… Постой! Да об этом все знают.

— Какой отец?.. — спрашивает блондинка и подмигивает Гасперу.

Тот никак не реагирует, продолжая смотреть на меня затуманенными глазами. Или в этот раз он принял другой наркотик, или просто устал. "Скорее всего — первое", — думаю и обращаюсь к "Анне", как к человеку, чей интеллект понизился до уровня переносчика с двадцатилетним стажем работы.

— Мой отец.

Блондинка начинает смеяться, словно я сказал шутку. Она топает ногами и хватается за живот, правда, недолго. Её эмоции так же быстро меняются, как и у меня. Уже через мгновение она подбегает к уткам и набирает ещё один стакан воды, протягивает мне. Её лицо становится серьёзным.

— Макс, поверь: мне тебя обманывать ни к чему! Я просто расскажу правду, а ты уже сам решишь, что с ней делать. Готов?

Я киваю, делая большой глоток.

— Значит так, — говорит она, — отца у тебя никогда не было. Ни у кого из нас, если не считать Генома и его учёных родителями. Это они нас создали. Мы все органики: и ты, и я, и Гаспер, и те люди, которые живут в "Пятне Симбиониса", и те, кто живёт в самом Симбионисе. Органики — ни больше ни меньше!

— Хорошо, а как же…

— Не перебивай! Симбионты появились, когда часть мятежных органиков, убивших учёных, решили создать собственный город. Они сумели договориться с кремнивыеми, чтобы те поделились с ними технологиями. Взамен обещали оказывать всякого рода услуги. Но, по сути, стали рабами.

— Интересно, — не удержался я. — Как же мы могли стать рабами, когда мы путешествуем по всей вселенной и свободно владеем оружием?

— А ты уверен, что ты путешествуешь? А ты уверен, что у тебя настоящее оружие, а не дубинка примата?

— Конечно, путешествуем, я вот был…

— Макс, нигде ты не был, уж поверь мне. Все воспоминания записаны на твой кремниевый чип. Они его перезаписывают по своему хотению, ты даже…

— А зачем им это? — удивляюсь я.

— Кому, кремниевым? Мы для них, что-то типа домашних животных — развлекаются. А, если ты об Алексис и её команде, то — власть.

— Допустим, ты не врёшь, Анна, но как это связано с тем, что я уже знаю одну Анну Ройтес и она — не ты?!

— Что? — У блондинки округляются глаза.

— Именно.

— Я Анна Ройтес! Они… они подменили тебе воспоминания, может… может, для того, чтобы… Не знаю, зачем они сделали это! Но это и неважно! Сейчас главное сосредоточиться на Алексис Инди и её памяти. Нам нужны её воспоминания. Она в них хранит все научные исследования Генома. Ты должен достать их, от этого зависит наше будущее.

Её тирады звучат неубедительно. Сижу и думаю, как быстрее свалить из этого дома. Наркоман Гаспер и сумасшедшая блондинка… Как Анна могла с ними связаться и пойти против Алексис, втянув и меня в это? Да, век у переносчиков недолог, но не обрывать же его в самом расцвете из-за утопичных идей о возрождении предков… Предков? Что за чушь я несу! Ну, какие нам органики предки? Посмотреть на них и на нас — ничего общего! Полуразвалившиеся, опустившиеся… Силуэты — не люди! И мы: здоровые, молодые, сильные. И зачем блондинка назвалась Ройтес? От всей этой истории у меня в животе неприятно закрутило, а возле сердца закололо холодом. Хорошо, чёрт с ними и с их бредовыми идеями. Меня волнует только Анна. Настоящая. Она моя единственная семья. Человек, ради которого можно пойти на преступление, ради которого можно рискнуть собственной жизнью, лишь бы быть рядом, вместе.

Я поднимаюсь и потягиваюсь. Спину слегка заломило от долгого сидения. Стряхнув с пальто невидимую пылинку, подхожу к блондинке вплотную и в надежде отделаться от неё и от этого места побыстрее, спрашиваю:

— Скажи, что нужно?

Блондинка приходит в движение: она подбегает к картине с огромнейшей тварью серебряного окраса в полный рост и её руки начинают носиться стрижами над холстом. На секунду "Анна" отходит в другую комнату и возвращается со стулом. Я вижу, как часть картины изменилась, где шаманила эта сумасшедшая, появилось (вместо ног твари) поле с металлическим диском, точно инкрустированная бриллиантами тарелка на обеденном столе. Бриллианты мигают разноцветными огоньками, а по краям стола шевелится трава, напоминающая карликовую хвою. Я никогда не видел ни такой странной техники рисования, ни такого чудного рисунка. Но блондинка залазит на стул и продолжает. Через пару минут на меня смотрит с картины одна серебряная голова монстра. На продолговатых височных долях порядка тридцати глаз. Мне становится не по себе, и я отворачиваюсь.

— Что ты… рисуешь?

— Я не рисую — это портал.

— Что?

— Это портал, выводящий на корабль Генома "Странник". Это единственный корабль на всей планете, которым могут воспользоваться органики, чтобы улететь отсюда.

— И…

— Я хочу, чтобы ты знал, где он, если со мной или с Гаспером что-то случится и наша операция провалится.

— Зачем он мне?

— Ты возьмёшь его и ещё десяток своих картин на выставку.

— Какую?

— Выставка творчества симбионтов, которая будет проходить в конце следующей недели. Алексис Инди, как и остальные основатели будут на ней. Сто процентов, когда они увидят "Странника", они заинтересуются тобой и пригласят на беседу тет-а-тет. Предположительно Алексис лично захочет залезть тебе в мозги, чтобы найти корабль. Как открыть портал — знает только первый органик созданный Геномом, так что Алексис ничего не светит, но ты сможешь пошарить в её мозгах при помощи одной программы.

— Какой программы?

— Вот этой, — говорит сумасшедшая и протягивает мне кусочек картины. — Приложи его к своей коже. — Она сует мне его чуть ли не в лицо. — Смелее!

Я на автомате прикладываю его к запястью левой руки. У меня начинает кружиться голова. Мне уже всё равно, какой бред дальше будет нести эта женщина. Хочется закончить и уйти. То, что я влип основательно не вызывает никаких сомнений. "Чем ближе ионы, тем быстрее шваркнет!" — так говорил отец. Мои ионы были всё ближе и ближе…

Кусок картины намертво прилипает к руке и расходится спиралями синих нитей по предплечью. Я не вижу этого, но чувствую, сквозь пальто и свитер. Мои инстинкты обостряются. Чёрт, я совсем не то думаю…

Громкий хлопок и скрежет неожиданно разносятся по гостиной.

— Возьми картину, — быстро говорит Анна. — Тебе пора.

— Хорошо, — отвечаю и снимаю осторожно картину. Запихнув её под мышку, выхожу из дома.

Соображаю обрывочно. На улице холодно и лужи. Ночь будто залепила по глазам вязкой глиной. Шлёпаю по лужам, замираю, оборачиваюсь в испуге, и снова продолжаю идти. Органиков нигде не видно, но боюсь я не их. Внутри меня происходят метаморфозы. Из пустоты рождаются блеклые наброски графитом, а потом впитывают в себя краски из моего прошлого. Странно. Будто и не было у меня этого прошлого, будто всё обман и кем-то нарисовано.

Кем-то, но не мной.

 

***

 

Наконец, череда картинок замирает, и я чётко вижу людей. Я их знаю. Это мои коллеги переносчики. Они бегут ко мне, продираясь через толпу скрюченных тел. Органики пытаются остановить их, хватают за одежду, виснут на шее. Анна впереди. Её глаза сверкают, словно звёзды. Она наотмашь бьёт прикладом "Подавителя" жёлтую рожу. Та, чавкнув, падает в гущу тел, но оттуда появляется новая и преграждает Анне путь.

— Защищать, Алексу, — кричит мясистый парень, с бычьими плечами и стреляет в органика.

Другие переносчики следуют его примеру и разражаются зелёными вспышками. Органики падают скошенной травой в грязные лужи. Я прислоняюсь к серой стене дома и достаю "Надежду". "Подавителем" работать не могу из-за картины — мешает, но органики пока не нападают на меня. Они бьют и валят моих друзей в конце улицы. Их сотни, если не тысячи, как сошедшая с горы лавина они сыплются и сыплются из всех домов. "Подавители" не справляются, и в ход идут гранаты. По улочке прокатываются взрывные волны. Треск, шум, крики, кровь — рвутся и лопаются чужие жизни. Лучи прожигают тела, оставляя запах горелой плоти.

Возле меня взрывается граната и всё в одно мгновение переворачивается. Картина вылетает из рук, а я впечатываюсь в фасад дома. Нога хрустит ломаемой спичкой, в груди же трещит, будто поленья в костре топчут ногами. Задыхаюсь от боли, теряя сознание.

В сгустившейся тьме перевёрнутого мира вижу изумруд Аниных глаз.

 

***

 

— Убивать никого не будем — незачем, в любой момент можно переписать память, — говорит здоровый мужчина, с глазами-пузырями, бакенбардами и козлиной бородой. В его могучих руках дымится "Подавитель". — Мы уже знаем достаточно.

— Ну, кроме Гаспера, у него-то чипа нет, — возражает моя Анна. — Зачем нам этот наркоман?

Я лежу на полу в гостиной Гаспера. Всё тело ноет тупой болью, а сломанная нога непроизвольно подёргивается. Ничего не могу с ней поделать. Ещё минуту и они сообразят, что я в сознании. Осматриваюсь украдкой, стараясь не шевелить головой, и замечаю настоящую Анну Ройтес и Фитча. Они лежат недалеко от меня, возле книжных полок. Им крепко досталось. На Анне живого места нет, по-другому и не скажешь. Лицо в ссадинах, царапинах и кровоподтёках, пальцы на руках неестественно вывернуты, а в ноге торчит пластиковый штифт, каким мы обычно чистим стволы ружей. Дела у Гаспера не лучше: он похож на полигонный манекен. А изо рта у него сочится струйка крови и капает на халат.

Совсем плохи.

— Чип всегда можно вставить, Алекса, да и знания у него есть. Всё-таки вместе с Геномом работал. — Мужчина непреклонен.

— Хорошо, — соглашается Алексис Инди, и недовольно тряхнув россыпью каштановых волос, указывает на меня. — А как быть с художником? Он мне всё дело чуть не завалил. То буду, то не буду, ещё немного и мы ни за что бы не нашли корабль.

— Мы его ещё не нашли.

— Но продвинулись.

— Согласен, продвинулись, но этого мало. Кремниевые недовольны нами. Они знают, что творится в "Пятне Симбиониса" и хотят помочь. Предлагают чипизацию органиков, хотят сделать их более совершенными, чем мы…

— Можешь мне этого не рассказывать, Касиус. Лучше скажи: кто ответит? Наших осталось полтора десятка. Фитча ты, значит, не хочешь убивать, Келвера, как я понимаю тоже. Может, тогда Ройтес? Это ведь она виновата в том, что органики сейчас хотят восстановить работы Генома. Это ведь она подговорила Фитча нанять Келвера — первого органика, выращенного непосредственно из ДНК учёного, — чтобы свалить нашу власть. Хотела получить все воспоминания Генома… Зачем мы делали переворот? Зачем ты убил Генома? Зачем мы кланялись кремниевым? Зачем мы просили у них технологии? Зачем, если кучка мятежных органиков опять готова разрушить мой идеальный мир?

— Как ты сказала?

— Наш, наш мир!

Здоровяк Касиус подходит к Алексис и берёт её тонкие музыкальные пальцы в свою лапищу. На его лице играет снисходительная улыбка. Он нежно приобнимает её за талию.

— Ты, действительно, хочешь найти крайнего? Ладно… Возьми тогда художника. Мне кажется от него и вправду мало толка. Его только как прослушку можно использовать, а кого спрашивается прослушивать, если все злодеи схвачены, а?! — ещё шире улыбается Касиус и становится похожим на кота.

Алексис вторит ему, заливаясь искристым смехом, и меня окатывает ледяной водой. Уколы ревности, бродившие во мне, растворяются, как предрассветная дымка ранней весной. Да как она смеет с этой обезьяной выбирать: кому жить, а кому умирать? Кроме того, что столько людей поубивала, так ещё и упивается властью! Жизнь человеческую ни в грош не ставит, а ведь я ради неё был готов на всё. И мне даже неважно было, что она обманывала меня, выдавая себя за другую. Крутила мной, как ручной собачкой... Не зря я не выводил собак, чтобы они не мучались в этом грязном мире. Никаких животных. Этот мир недостоин... Недостоин! Рука под куском картины жжёт ещё сильнее, чем когда Анна впервые приложила его. Несомненно, этот кусок картины — ключ — содержит генетически запрограммированную информацию. Это воспоминания. Мои воспоминания, которые я припрятал на всякий случай… Или не мои. Кто я?

— Кхм-кхм, — прокашливаюсь. — Можно сказать?

Алексис хватается за "Надежду", а Касиус, вздрогнув, наводит на меня "Подавитель". Пружинистой походкой, обходя кресла и столик с сатумом, они кружат надо мной словно два стервятника над жертвой.

— Говори, — шипит Алекса. — Только быстро. Считай, что это твоя предсмертная речь, так что давай без сантиментов.

— Вы хотели узнать, где "Странник"? — спокойно спрашиваю я.

— Да, — отвечает Касиус и замирает на месте. В его взгляде сталкиваются удивление и заинтересованность. — А что ты о нём знаешь?

— Сперва ответьте, зачем он вам.

— Ты посмотри, каков нахал! — возмущается Алекса, но тут уже улыбается. Правда, её улыбка больше похожа на оскал, чем на искреннее проявление чувств. — "Странник" нужен для налаживания отношений с внешним миром. Сатум в обмен на технологии. С кораблём Генома кремниевые нам не указ. Мы их в порошок сотрём! Говори, где он, если ещё хочешь пожить, или как ты там заикался…

— Да именно так и говорил, — вздыхаю, а сам думаю: "Пора с этим заканчивать. Я-то ещё ладно, сам эту кашу заварил, но вот Аня и Гаспер… Как же я был неправ, когда втянул их в этот проект! И Алекса… Касиус... Четыре выдающихся учёных-генетика и один отважный капитан покоряют вселенную, создают свой идеальный мир..."

— Картина — это портал.

— Без тебя знаем. Мы уже это слышали через твой чип. Знаешь, сколько раз мы тебя перезаписывали, чтобы получилось? Шесть раз… Шесть! — говорит Алексис.

— Семь, — автоматически поправляю, — но это неважно. Повесьте картину обратно, я знаю, как открыть портал.

Касиус с Инди недоверчиво переглядываются, как бы решаясь: можно мне верить или нет. Когда Алексис снова поворачивается ко мне я ловлю её странный взгляд. Такой взгляд, будто она увидела кого-то другого вместо меня, а может, просто померещилось... Всё-таки безобидность просьбы пересиливает страх неизвестности и здоровяк, прислонив ружьё к стене, берёт картину и водружает её на место.

— Что дальше? — спрашивает Инди. Она не сводит с меня "Надежду" — опасается... И не зря!

Мысленно прощаюсь с Анной и Гаспером вряд ли мы снова увидимся. Мне ещё неизвестны последствия моего решения, но то, что они будут плохими — это однозначно.

— А теперь пусть здоровяк повернёт корабль против часовой стрелки на девяносто градусов, — говорю. — Там есть специальные углубления в картине…

Касиус осторожно ощупывает полотно, скользя по нему открытыми ладонями. Наконец, находит выемки и поворачивает корабль. "Странник" становится хвостовой частью и показывает три сопла. Тут же на трёх соседних картинах оживают твари. Литые мышцы на шести лапах, будто сплетённые из канатов, обретают объём, начиная лосниться жиром под светом ярких потолочных ламп. Твари спрыгивают на пол, разрывая когтями ковёр. Касиус не успевает ничего сделать, как два сокрушительных удара ломают его тело напополам, сминая в гармошку. Алекса с разворота стреляет. Жёлтые трассеры секут бугристые тела одно за другим, но третья тварь прыгает и прикладывается когтями к животу Алексы. Кровь веером брызг заляпывает книжные полки надо мной.

Я в это время, собрав остатки сил, ползу к "Подавителю" Касиуса. Успеваю схватиться за него и повернуться к противнику, как живучая тварь достаёт и меня. Острые ножи когтей вспарывают мою ногу. Морда твари совсем близко и я чувствую её зловонное дыхание. Ещё полметра и она откусит мне голову. Не целясь, стреляю наугад. Два зелёных луча прошивают тварь и цепляют Алексу, не давая ей осесть на пол, швыряют на противоположную стену. Её "Надежда" уже реагирует в автоматическом режиме, вспахивая туловище твари новыми дырками и разнося мой "Подавитель" в щепу.

— Изыди, — говорю я и ощущаю немеющими ногами, что сижу в тёплой луже. Кровь толчками выходит из ноги, смешиваясь с белесой кровью твари. Задета артерия, и жить мне осталось недолго — перетянуть её сам не смогу.

— Ты… ты… — хрипит Алекса. Её истерзанное тело почти не видно из-за туш тварей, но я знаю, что ей осталось недолго.

— Люблю тебя, — говорю и сам не знаю, верить ли своим словам.

— Ты… — продолжает хрипеть Алекса, и её голос становится всё тише и тише.

— Да, это я, — вкладываю в свой шёпот остаток сил, чтобы она услышала, — твой Геном.

Алекса замолкает. Она ещё недолго часто дышит, как акула, выброшенная цунами на берег, а потом, сделав редкие булькающие вздохи, затихает навсегда. В углу Анны и Гаспера происходит какое-то шевеление. Я его слышу, но не вижу. Чернильная темнота затягивает моё сознание в воронку будущей расплаты за содеянное. Нельзя безнаказанно играть в Бога. Не знаю, понимала ли это Алекса, но я теперь знаю, как не должно быть.

А что до Анны и Гаспера?

Без нас их будущее должно стать чуточку светлее…

Мысли уходят, оставляя за собой змеящийся след из гниющих груш. Тяжёлый дух. Смрад. Он забивает сознание, заполняет всё пространство гостиной Гаспера и идёт дальше, обволакивая Симбионис тугой удушливой пеленой. В ней тонут ломанные прямоугольные дома органиков, высокоэтажки симбионтов и горные хребты — жилища кремниевых. Сладость, пропитавшая воздух, сменяется вонью разложения, картинка теряет резкость, мельтеша широкими полосами, и когда она возвращается, заметно потеряв в контрасте, вижу кремениевого с моим лицом и симбионта, тоже очень похожего на меня. Они стоят друг напротив друга соединённые в одно звено цепи гибким канатом цифр. Цифры текут спиралями из раскрытого информационного ящика — это Пи в функции нПи — оживший хаос!

Как я был слеп! Изменить уже ничего нельзя. Толпы безвольных, подчинённых чужой воли людей, не станут меньше, нет, они, ведомые сквозь терния собственных заблуждений, лишились самого ценного, что делало их настоящими…

Последняя мысль обрывается и тяжёлым якорем со сломанным остриём, разрывая причинно-следственные связи, пробивает хрупкие слои реальности, опускаясь на самое дно моего угасающего сознания, туда, где в маленькой чаше — сплетённые пальцы двух рук: мужской и женской, — плещется зелёное озеро цифр. Это Пи — разумное число.

Меня больше нет, я умру, растворюсь, а оно будет всегда… как и переносчики Генома, как и чудовища, как и структура ДНК, отстраиваемая разумным числом… Кто контролирует Пи? Этот вопрос вспыхивает яркой точкой и уносит в бездну мерцающих цифр, превращая меня в семёрку...

Контуры и параметры предопределены.

Выбора не существует.