"Шедевр"

 

— Да хватит тебе уже ныть! — рассердилась жена. — Лучше б посуду помыл. А то заладил: никто меня не любит, никто не понимает, — она встала, как это обычно делал муж, повесив нос, сложив молитвенно ручки, опустив их перед пузом, намеренно сутулясь, и резко распрямила плечи: — А я, между прочим, писатель. Ага, всемирно известный. Меня даже в Китае знают, вот! Одна моя статья переведена на китайский.

Дети загоготали, Ломов плюнул, бросил на диван сжатую в руке газету и пошёл на балкон — расслабиться и покурить.

Сколько лет его уже третируют, сколько лет! Ни дети покою не дают, ни жена. Только сядешь почитать, тут же начинаются визги и гонки. Только сосредоточишься, открыв ноутбук — у них то понос, то золотуха. А эти бесконечные разговоры по телефону! Только, блин, сядешь писать, сюжет готов, мысль придумаешь — и на тебе! "Витя, тебя!" Что, нельзя сказать, что я занят?! Нельзя соврать, что я на работе?! Он судорожно затушил сигарету, бросил вниз окурок.

Как счастливы были писатели прошлого — запрутся где-нибудь на даче, или в глухой деревне, да даже в ссылке. Да! — пришла спасительная мысль. Кто бы куда меня сослал. Может, напроситься в командировку? Он покачался всем телом, не забывая про нос и подбородок, подумал. Или в тюрьму сесть? Многие книги написаны в тюрьме. Особенно революционерами. Главное, чтоб не на каторгу — на каторге много не напишешь. И бумагу не дадут, и холодно в сортире. Кстати! Кто-то, помнится, в туалете и писал, там запирался.

Ломов покосился через стекло. Нет, сортир не годится, с его-то семьёй. Через каждые пять минут будут ломиться. Пускать задолбаешься.

С верхних этажей что-то посыпалось. Он высунулся посмотреть, нос тут же забился пылью.

— Эй, вы что?! — Ломов закашлялся. — Совсем обалдели?! Тут же люди.

— Пардон! — раздалось сверху. И тут же: — Поберегись!

Вслед за трухой полетели какие-то ошмётки.

— Вы чё там делаете?!

— Побереги-и-ись! — протяжный звук возвестил о падении довольно громоздкого предмета. Ломов отпрыгнул подальше.

Мимо пролетел диван и рухнул на асфальт, разлетаясь на обломки.

— Да вы что там, совсем!? — он уже не знал, что и думать, глядя на живописно расположившуюся по двору рухлядь. — Убить ведь могли кого-нибудь…

— Ты представляешь, — возмущался он, рассказывая жене, — диван с балкона кидать! Ну ладно мелочь какую выкинули. — Он отвлёкся, глядя, как жена открывает странного вида банку. — Это что?

— Где?

— Да вот, в банке.

— Отравить тебя хочу, — невозмутимо заявила жена, столовой ложкой выгребая фиолетовую пасту.

Ломов поперхнулся:

— Серьёзно?

— Конечно. Соседка посоветовала. Говорит, она так мужа извела.

— К-какая соседка?

— Питина, из седьмой квартиры.

— Это та, у которой муж пить бросил?

— Ну да, внезапно.

— А я при чём? Я ведь не пью. — Он настороженно повёл носом.

— Зато жалуешься. И мнишь себя писателем. Говорят, это от всего помогает. Любое завихрение пройдёт.

— Это не завихрение! — возмущённо Ломов покинул кухню, решив на всякий случай никогда туда не возвращаться.

Через пять минут он снова был там.

— Ну что? — спросил он. — Всё готово?

— Всё! Можешь выпить.

Он тяжко вздохнул, глазами котика из "Шрека" посмотрел на жену:

— А может, не надо?

— Надо, Федя, надо. Давай!

Ломов захныкал:

— Не хочу.

— Тряпка!

Спать Ломов лёг голодным.

— Эй, Витёк!

Со сна он не понял, откуда звук. Жена растолкала:

— Выйди на балкон, Женька зовёт.

Зевая и почёсываясь, Ломов выполз на балкон, перегнулся через перила. Живот сильно мешал. Через квартиру жил его приятель. Такое средство коммуникации почему-то устраивало его больше всего, несмотря на наш просвещённый век мобильной связи.

Преодолевая зевок, Ломов уставился на приятеля, выворачивая веки, чтоб глаза сами собой не закрывались.

Женька перегибался через перила, выгнув спину, так что громоздкий живот оказывался сверху и нисколько не мешал. В таком положении он прекрасно видел через сплошную полосу балконов всё, что творилось в пределах двух подъездов.

Раскачиваясь, Ломов пытался сообразить, какой вопрос надо задать. Или что сказать. Да и кто должен начинать разговор, он тоже был не уверен.

— Витёк, ко мне брат приехал.

— Поздравляю.

— На рыбалку собрались, поедешь с нами?

— Какая рыбалка? Ты что, с ума сошёл? У меня удочек нет.

— Дадим! — уверенно кивнул Женька. Правда, кивок, в силу положения, оказался направлен куда-то вверх, но не важно.

— А сколько времени? — наконец поинтересовался Ломов.

— Пять утра.

— О-о-о!... — он чуть не свалился. — Вы что, мужики, совсем одурели?

— Когда ещё ловить рыбку, как не с утреца, — у перил появился шкафообразный мужик. — Лучше всего клёв утренний. — Он хлопнул братца по плечу, отчего тот закачался, как коромысло.

— Мы сейчас зайдём.

Жена снарядила два туперваровских контейнера еды, Женька взял водку, а Семёныч — так он называл братца — прихватил ещё какой-то снеди.

— Ну вот! — Семёныч горделиво поднял чехол с удочками. — Осталось наживки накопать.

Ломов предпочёл не уточнять ничего про наживку.

Загрузившись в Женькину развалюху, Семёныч едва закрыл дверцу:

— У тебя карта есть?

— Навигатором обойдёмся.

Заехав на пару газонов, "жигулёнок" выехал на дорогу.

— Мы едем, едем, едем… — напевал рокочущий бас, и Ломов задремал под эту колыбельную.

Автомобиль резко тормознул, Ломова дёрнуло вперёд.

— Мужики! — заорал Женькин брат. — Пиво забыли! Куда ж на рыбалке без пива?!

— Купим, — деловито заверил Семёныч-младший.

— Давай, следи за указателями, сворачивай к первому же ларьку.

Продолжая зевать, Ломов крутил головой, выискивая подобие ларька по обочинам.

— Да что ж за город у вас такой?! — возмущался брателло. — Ни одной работающей пивнушки.

— Так ведь ночь ещё, — оправдывался младший брат.

— Какая ночь!? — возмутился Семёныч. — Три часа, как утро.

Началась лесополоса, и надежды купить пивасик поубавились. Женька грустно крутил баранку, Ломов больше не дремал. Неожиданно из кустов вынырнул гнутый выцветший указатель.

— О! — ткнул здоровенным пальцем Семёныч. — Сворачивай!

Мужики повеселели, увидев на двери табличку "Открыто".

Домик, похожий на детский теремок, лакированный, светлого дерева, нисколько не тронутый временем, венчался остроконечной двускатной крышей, как и положено теремку. С левой стороны конька торчала такая же деревянная труба, впрочем, без всякого признака дыма.

— Посмотрим, что тут за избушка на курьих ножках, — и Семёныч решительно потянул рукоятку.

Ломов поднялся на крыльцо. А ведь и правда, — подумалось ему. Больше всего похоже на сказочную избушку, если бы не высокая крыша.

Бармен, вытирая стакан белым полотенцем, переброшенным через плечо, встретил их почти у входа. Он был похож скорее на владельца итальянской таверны, чем на Бабу-Ягу. Ломов про себя усмехнулся.

Представительный мужчина лет пятидесяти, чёрные блестящие волосы, уложенные на прямой пробор, пышные усы. Такому место на побережье, а не в глухом лесу.

— Что привело вас в нашу глушь? — бармен поставил стакан на такую же, как всё здание, стойку.

— Какая ж это глушь? — Женька сел на скамью с высокой спинкой — их было четыре, и они обрамляли длинные столы, тоже скорее в духе европейских пивнушек. — Пионерлагерь за следующим поворотом.

— Пива! — Семёныч опустился на скрывшийся под ним табурет.

Бармен скрылся за стойкой, вынырнул оттуда с тремя бутылками по пять литров, ловко поставил их, держа между пальцами.

— Мало будет, приезжайте.

Через минуту они уже грузили тетрапаки в машину.

— А вам не кажется, что снаружи избушка меньше, чем внутри? — Ломов задумчиво смотрел на вывеску. Витиеватые резные буквы гласили: "У Лукоморья". — И где здесь море? — пробормотал он себе под нос.

У поворота блестел указатель "Детский лагерь Снежок". Ломова снова потянуло в сон…

— Витёк, приехали!

Речка серебрилась на солнце, на другом берегу плескалась детвора.

— Ну вот, поздно приехали.

Через три часа Семёныч подтвердил:

— Не клюёт. Сменим дислокацию.

Место меняли три раза, водку выпили, огурцами закусили. Только под вечер удалось наловить на уху.

— Пора домой, — заключил Семёныч.

На обратном пути вёл он, а Женька травил анекдоты.

Проехали блеснувшую в свете фар вывеску "Снежок". На следующем повороте Семёныч тормознул:

— Надо подзаправиться.

— Это не тот поворот! — Женька вылез из кустов, весь в репьях и паутине. — Рано свернули.

— А я говорю, поздно! — настаивал Семёныч.

— Не спорьте. Тот это поворот. — Ломов мрачно смотрел на просёлок. — Поехали отсюда. Чертовщина.

Дальше ехали молча. Неожиданно Семёныч тормознул. Помигал фарами. На гнутой бледно-голубой жестянке красовалось: "У Лукоморья. Пивбар"

— Вот же ж! — выдохнул Семёныч.

— Поехали, — махнул Женька. Он тревожно озирался по сторонам. В темноте ничего не было видно.

Семёныч вдавил педаль газа, но машина не двинулась с места. Мотор ревел, колёса буксовали. Ломов закатил глаза.

— Выйди, посмотри, что там, — кивнул брату Семёныч.

— Давайте уж все вместе.

В двух шагах, за ближайшем кустом, оказалось крыльцо. Все трое уставились на теремок с фонарём над входом.

Перекрестившись, Семёныч шагнул наверх.

— Что, застряли, мужики? — бармен кивнул на часы. — Долго рыбачили.

Ломов готов был увидеть минимум чёрта с рогами, но рогов на голове итальянистого бармена не оказалось.

— Пива?

Женька, тяжело дыша, сел за стойку:

— Лучше водки.

Разлив горькую, бармен подкрутил телевизор, висевший в углу. При первом посещении его как будто и не заметили.

— Как будто внутри больше места, чем снаружи, — высказал предположение Ломов, не надеясь, что его услышат.

— И в прошлый раз это место было по другую сторону дороги, — вторил ему осмелевший после первой рюмки Женька.

Бармен усмехнулся:

— Вы сколько выпили-то?

Мрачно, твёрдым, как ему казалось, голосом Ломов произнёс:

— Недостаточно.

Бармен налил ещё рюмку:

— Пойду за лучком схожу, закусить. У меня тут огородик.

Ни тогда, ни после Ломов не мог объяснить себе, зачем попёрся смотреть его огород. Особенно если учесть, что даже в туалет в этом заколдованном месте дал себе слово не ходить.

Они вышли через узкий коридор в заднюю дверь, "итальянец" посветил фонариком. На грядках росли обычные для средней полосы культуры. Ничего необычного. Пока бармен ходил за луком, Ломов таращился по сторонам. Штакетник, вполне обычный забор, аккуратные грядки, дорожки, земля. Он едва удержался, чтобы не нагнуться и не проверить. Бармен вернулся с двумя пучками.

— Сам-то кто? — спросил он. — Чем занимаешься?

— Я писатель.

— Вот как? — с интересом посмотрел бармен. — И что написал? Почитать можно?

Ломов замялся:

— Да я больше в журналах печатаюсь. В сборниках разных.

Бармен понимающе закивал:

— Времени нет роман написать.

— Нету.

Ломов облегчённо вздохнул, уронив голову.

Фонарик осветил дверь.

— Заходи.

Семёныч дрых на скамейке, упираясь боком в стол, подстраховывающий его от падения. Богатырский храп заглушал Женькино сопение. Сам Женька обнаружился за стойкой. Он по-прежнему сидел, удобно пристроив голову на сложенные на столешнице руки, и сладко спал.

— Будить будем? — осведомился бармен.

— Пусть спят, — неожиданно сказал Ломов.

Бармен улыбнулся, пристроил подушечку под голову Семёныча.

— У меня тут диванчик в кладовке, можно покемарить.

— Спасибо, не стоит.

— Тогда так посидим.

Кладовка оказалась вполне приличной по размеру комнатой, комфортабельно обставленной. Два дивана, столик, книжные полки, даже ноутбук.

— Нехило, — присвистнул Ломов.

— Да уж, — гордо покрутил ус бармен. — Располагайся.

Диван приятно облегал тело, после езды и рыбалки это было то, что надо.

— Выпьем? — предложил итальянец.

— Я бы лучше поел.

— Сделаем, — он нырнул в дверь, через минуту появился с подносом.

Очень быстро Ломов забыл свои страхи и сомнения. Еда была вкусная, комфорт разливался по организму. Бармен оказался интересным собеседником. Они обсудили современные тенденции в литературе, покритиковали известных писателей, поделились сюжетами. Ломов рассказал, что хотел написать, но не успевал в ближайшее время.

— Дома тяжело, да ещё и работа мешает. Сто лет ничего не напишу, — пожаловался он.

— А если бы у тебя были эти сто лет? — спросил бармен. — Представь, если бы можно было ничего не делать, только писать. Как раб на галерах. Написал, поел, и снова за перо.

Ломов внимательно взглянул на собеседника. Рогов по-прежнему не наблюдалось.

— Сделку мне хотите предложить? — он подозрительно прищурился.

— Да ни в жизнь! — перекрестился бармен. — За кого ты меня принимаешь?

— Это же каторга, писать без передышки.

— Почему без передышки? Книгу закончил, и гуляй. Надо же где-то сюжеты брать, с людьми общаться. Я столько всего наслушался, могу порассказать…

— Спасибо, не надо. Своих сюжетов хватит.

— Ну, как знаешь, — бармен налил себе чай.

Захотелось спать, и Ломов раздумывал, уйти ему или остаться. Бармен, казалось, его не торопил. Похоже, ему всё равно, что делают его клиенты.

— Когда-то я думал, уединиться вот так, вдали ото всех, и писать.

— Ну а чем тебя здесь не устраивает? Я даже за постой не возьму. И на гонорар не претендую.

— А что взамен?

— Если повезёт, прочитаю хорошую книгу.

— А если нет?

Бармен вздохнул:

— Тогда, значит, ты плохой писатель.

Вызов был очевидный. Писательское нутро взыграло: во что бы то ни стало доказать! Он превосходный писатель! Выдающийся!

Неожиданно вырвалось:

— Я согласен!

Бармен кивнул.

— В этой комнате ты можешь просидеть хоть целую вечность. С голоду не помрёшь, не состаришься. Можешь писать, сколько хочешь и что хочешь. Когда отсюда выйдешь, будет ровно то же самое время, день, год, какое и было, когда ты сюда зашёл. Время здесь останавливается. Читал про Кая и Герду?

Ломов кивнул.

— Вот. Только всё наоборот — там время вне сада ускорялось, тут замедляется. Ты словно входишь во вневременной карман. Консервируешься. Никто не заметит твоего отсутствия. Надоело писать — вышел, вернулся к семье. Даже лучше — соскучишься, будешь ценить их ещё больше.

— И в чём подвох?

— Да никакого подвоха. Захотел — дверь вот, — он махнул рукой. — Если хочешь, прямо к дому доставлю, только выйди.

Ломов посмотрел искоса, недоверчиво:

— Что, и сейчас можем возле дома оказаться?

— Только скажи. Мой бизнес процветает, ибо мобилен, — улыбнулся бармен. — Короче, думай. И у тебя будет вся ночь, чтобы выспаться. — Он ушёл, оставив Ломова в раздумьях.

Через пять минут писатель выскочил из кладовки.

— А если то, что я напишу, будет ужасно?

— От этого никто не застрахован. Я могу дать тебе только время. Ведь обычно этого не хватает? Я не могу дать тебе талант и даже вдохновение. Я не господь бог.

— А кто ты?

Обворожительная улыбка отразилась в глазах:

— Я бармен. На чём предпочитаешь писать?

Удобно устроившись на диване, Ломов развернул ноутбук. Так действительно можно провести целую вечность. Он мечтательно заулыбался, представляя книги, полки, гонорары. Толпы поклонников. Часов через пять он начал писать. Написал целую страницу. Начал вторую. А как классно было бы, если бы сам ноутбук писал! Вот бы что-то такое. Или ручку-скорохода. Ещё сутки прошли в мечтаниях. Ломов поднялся с дивана и немного поел. Лёг снова. Напечатал пару строчек. Заулыбался.

Пляжи, Канары, красотки в бикини. Яхту купить, виллу, самолёты…

Вошёл бармен, поставил на столик чай:

— Ну, как продвигается?

— Не быстро.

— Что так?

Ломов поиграл бровями:

— Слишком хорошо, много времени. Когда знаешь, что можешь долго писать, не писать…

— Понятно, — бармен выпрямился во весь рост. — А если добавить доп условие?

— Какое?

— Дедлайн.

Ломов насторожился.

— Пишешь, к примеру, с определённой скоростью. Не написал, значит не будет следующей книги. Ещё не написал — минус третий шедевр.

— Что-то я не понял.

— Смотри! — бармен распахнул шкаф. — Библиотека ненаписанных книг!

Приподнявшись, Ломов заглянул внутрь. Вдаль уходили бесчисленные книжные полки, на них — толстые и тонкие тома, книги в тонких обложках, брошюры, журналы. И конца-края всему этому не было.

Ломов ужаснулся.

— Думаешь, всё это шедевры? Отнюдь нет. Но если не написан даже один шедевр, это невосполнимая потеря для человечества. Я всем даю равный шанс. И только тебе решать, хороший ли ты писатель.

— Думаю, что да.

— Тогда твори! — бармен закрыл шкаф. — Я тебя не побеспокою.

Размяв пальцы, Ломов приготовился писать свой первый великий роман.

Через час он выскочил из бара. Разбудил друзей, завёл драндулет и помчался вперёд. "Жигулёнок" уткнулся в подъезд их девятиэтажки. Жена и дети давно спали.

Тихо прошёл к дивану, улёгся, завернулся в плед. Как же хорошо дома! Ну её, эту вечность. И книги тоже. Он крепко и спокойно заснул. Это была лучшая ночь в его жизни.