Крючок

 

Год и семь месяцев назад

 

 

Минутная стрелка на часах перевалила за шестёрку, репетиция должна была уже закончиться, но никто не выходил. "Зачем? — думал Антон, — Если я сейчас уйду, она даже не заметит меня, не вспомнит. Или вспомнит, когда посмотрит на наши старые фото. Но зачем ей это? Зачем мне? Что я ей скажу?" — он прислонился к одной из дверей, которая всегда была закрыта. Минутная стрелка уже за семёркой. Репетиция закончилась, она ушла, или осталась там, с остальными. Бессмысленно это…

Тугая, чуть проржавевшая пружина входной двери заскрипела, и вышли двое. Да, это была она, вместе с Кириллом — высоким, крепким, статным парнем, голубоглазым и русым, как настоящий славянин. И она, лёгкая, гибкая и правильная во всех отношениях, с длинными каштановыми волосами, от которых всегда приятно пахло.

— Пойдём, а то ща ливанёт, — потянул её за руку Кирилл.

— Олесь, — позвал Антон.

Она повернулась к нему и улыбнулась, как улыбалась только она — наивной и вроде бы детской улыбкой.

— Антон! А ты чего тут? Поехали домой, а то сейчас дождь начнётся.

— Олесь, я тебя жду, — ответил Антон, чуть покосившись на Кирилла.

Тот переводил взгляд с Олеси на Антона и обратно, а его губы тронула ухмылка.

— Да? Зачем?

— Да сказать кое-что надо.

Антон недовольно посмотрел на Кирилла, но тот нисколько не изменился в лице, только ухмыльнулся шире.

— Кирюш, отойди на минутку, — подмигнула Олеся парню и повернулась обратно к Антону. — Что сказать?

— Я… — Антон осёкся. Он так много думал о том, что же хочет сказать! Столько вариантов, столько слов, но вот настал момент, она стоит перед ним, смотрит, улыбается, а слов-то и нету. Антон сглотнул. — Меня забирают на фронт.

Улыбка сползла с её губ и взгляд будто потерялся.

— Когда?

— Послезавтра на призывной.

— Ты это хотел сказать?

— Нет… — Антон снова сглотнул. — Хотел сказать, что люблю тебя, и хотел бы тебе писать с фронта, если не против, конечно.

Олеся отступила на шаг.

— Это… неожиданно. Конечно, Антош, пиши, можешь даже звонить. Я не против.

— Да, я тут, — Антон достал конверт из кармана куртки, — в общем, вот первое. Решил пока на бумаге его написать. На.

Он протянул конверт. Девушка спокойно его взяла и положила в сумочку.

— Наверное, мы так последний раз говорим, и я решил признаться, — пробормотал Антон.

— Нет, что ты, не последний раз, конечно, — Олеся улыбнулась. — Позвони, как будет возможность, и мы нормально поговорим, ага?

— Да, позвоню.

— Хорошо, Антош, все будет хорошо.

— Да, будет. Ну, я пойду. Пока.

Антон быстро зашагал с крыльца, не обращая внимания на мелкий дождь, а в голове будто бы выл ветер, и никаких мыслей. Бешено колотящееся сердце постепенно стало утихать. Олеся смотрела ему вслед, думая о том, что да, это, скорее всего их последний разговор и больше она Антона Левина никогда не увидит. Наверное, даже в гробу. Эта война забирала молодых парней и уже не возвращала. И пусть Антон был её первый друг, которого призвали на фронт, но она знала, что война идёт. И она знала, что Россия спокойно спит, счастливо растёт, а где-то там, на западе, не стихают бои, и постоянно жуют все новых людей.

— Что он сказал? — спросил Кирилл, тоже смотря Антону вслед.

— Его на фронт забирают, — ответила она. — А ещё, что меня любит.

Кирилл чуть скосил взгляд, но ничего не сказал. Он знал Антона. Не тот он был человек, чтобы выжить на войне. И ничего тут не скажешь.

 

Шесть месяцев спустя

 

 

Олеся прислонила колено к стене, положила на него стопку методичек, потянулась к ручке двери. В этот момент дверь открылась сама. Книжицы разлетелись по полу. Из деканата вышли двое первокурсников, лицами похожие на малолетних гоблинов, с прыщами ото лба до шеи.

— Ой, блин, — буркнул один из них, случайно наступив на методичку.

Второй загоготал, и они оба прошли мимо, как ни в чем не бывало.

— Спасибо, — прорычала Олеся, собирая книжицы, — козлы малолетние.

В деканате ещё двое таких же гоблинов заполняли заявления на пересдачи экзаменов. Секретарша, Людмила Валерьевна, строго следила за ними и лишь пальцем указывала на ошибки. Олеся невольно улыбнулась. Четыре года назад она так же стояла на месте этих молодых ребят, и боязливо косилась на грозную, но добрую и умную секретаршу. Она открыла дверь в кабинет декана и поставила стопку методичек ему на стол. Прошло всего четыре года, куда это все делось? Где новые друзья, весёлый смех в кругу почти незнакомых ребят, где та малолетняя наивность? Разбрелись её друзья по другим факультетам, другим группам, а кто остался, те почти перестали учиться — выросли из университета, у всех свои дела, работы. Не факт, что все дотянут до финала. Девушка вывернула из деканского кабинета прямо за стойку секретаря, куда простому студенту путь заказан. По пути она заметила, что у стенда с образцами документов спиной стоял еще один парень, и взгляд задержался на нем. Он был одет в армейскую полевую форму, которую называли "пикселькой". Среднего роста, короткостриженый, плечистый и крепкий, он стоял прямой и в то же время чуть расслабленный. Наверное, ещё один из армии вернулся. Девушка налила себе чаю и спряталась за шкафом, что стоял небольшой стеночкой напротив входной двери.

— Все, заполнил, — раздался голос от стойки секретаря, и Олеся сразу поняла, что это сказал тот парень в форме. Такой низкий и чуть хрипловатый голос.

— Угу, — ответила Людмила Валерьевна, — где служил?

— На западе.

— Фига се, фронтовик что ли? — Прописклявил мальчишеский голосок, явно одного из первокурсников.

— Да, — ответил солдат.

— Антон Сергеевич Левин… — Пробормотала секретарша, и Олесю в тот же момент, словно током ударило. Два года, прошло два года, и она вновь услышала это имя, Антон Сергеевич Левин. — А я тебя помню, — продолжила Людмила Валерьевна, — учился у нас, да?

— Да, — ответил солдат.

Олеся медленно выглянула из-за шкафа и глянула на парня.

Это он. Восставший из мёртвых. Два года как ушёл на фронт и его все забыли и похоронили, будто и не было Антона Левина. А вот он, живой и… другой. Она запомнила его лицо, тогда, на крыльце университета, такое молодое, с мелкими юношескими прыщиками, худенькое. Он и сам был тогда щупленький и будто сдавленный, все время сутулился. Но сейчас его лицо стало не просто суровым, а по-мужицки грубым, покрылось ранними морщинами, с густой суточной щетиной, серыми, будто выцветшими глазами, смотрящими прямо, но с каким-то жёстким пренебрежением. Сутулость? Щуплость? Антон был прям и плечист, держался так, будто участвовал в параде. Олеся сама не заметила, как вышла из-за шкафа. Её чай пролился из наклонённой кружки. Солдат заметил её и наблюдал с некоторым интересом.

— Антон?.. — Это странное чувство, когда видишь долгожданного человека, не дало ей сказать больше.

Парень ответил не сразу.

— Здравствуй, Олеся, — и он улыбнулся, коротко и будто с усмешкой.

Людмила Валерьевна оглядела их обоих и забрала все документы у солдата.

— Я все оформлю, приходи на днях, — шепнула она ему и повернулась к девушке. — Олесь, ты иди, я сама все сделаю.

— А… да… — Девушка сначала дёрнулась вперёд, но развернулась, схватила сумочку, и тогда уже пошла к двери. — Пойдём. — Она потянула Антона из кабинета.

Это было очень странное чувство, когда человек, которого давно считали погибшим, является живым. Словно омут, в отражении вод которого мелькает забытое прошлое. Все в волнах и почти неразборчивое прошлое. Они шли по парку возле университета, когда летнее жаркое солнце вскарабкалось в зенит. Кругом гуляли семейные пары, играли дети, в отдалении играла живая музыка, а в воздухе витал приятный бриз, чуть разгонявший полуденную духоту.

— Давай сядем, — предложила девушка, и, не дождавшись ответа, пристроилась на ближайшей скамейке. То неожиданное оцепенение спало, и она открыто рассматривала старого друга.

Антон же постоял пару мгновений, смотря на неё, потом огляделся исподлобья, и только тогда сел. Оглянувшись ещё раз, он откинулся на спинку скамейки, повернулся к девушке.

— Когда ты вернулся?

— Месяц назад. Примерно.

— И все ходишь в форме?

— В ней удобно, пока. — Антон улыбнулся. — Привык.

— Живёшь у родителей, да?

Солдат отрицательно покачал головой.

— А где же тогда?

Он пожал плечами.

— Там-сям, у друзей первое время спал, потом квартиру нашёл под съем.

Олеся кивнула несколько раз, замолчала, стала оглядывать парк. Антон тоже молчал.

— Знаешь, — опять начала она, — я ведь ждала от тебя или звонка, или писем. Ты ведь хотел мне писать, помнишь? Тогда, на крыльце, ты для этого ко мне подошёл.

— Нет, не за этим я к тебе подошёл, — ответил он.

— Да, да. Но все равно ни одного звонка, ни письма.

Недалеко что-то хлопнуло, и Антон резко повернулся на звук хлопка. Он опять оглядел окрестности парка.

— Не до того там было. Да и писать толком нечего. Ничего хорошего. — Антон помолчал. — А помнишь того парня, Кирилл кажется. Где он сейчас?

Олеся чуть улыбнулась.

— Он уехал.

— На запад?

— Нет, на восток, подальше от запада. Не знаю, что с ним сейчас, мы не общаемся.

— Понятно. — Антон огляделся, уже в который раз. — Знаешь, я лучше пойду. Мне тут не очень нравится. Да и напрягать тебя не хочется.

— Да ты что, Антош, это же хорошо, что мы встретились. Немного напрягает, что давно не виделись, но это же хорошо. А почему тебе здесь не нравится?

— Ну, так вот, — солдат пожал плечами, встал. — Я все же пойду.

— Куда-то торопишься?

— Нет, но хочется уйти из этого парка.

Олеся раскрыла сумочку.

— Давай тогда так. Я пойду куплю воды вон в том киоске, а потом мы уйдём. Хорошо?

— Ладно.

Он забрал у девушки сумочку, и сел обратно на лавочку.

Олеся улыбнулась ему и быстро пошла к небольшому ларьку, что стоял недалеко. Антон проводил её взглядом, потом ещё раз огляделся. Нет, не нравилось ему тут. Где-то задолбил дятел, и он еле удержался, чтобы не кинуться куда-нибудь в сторону.

 

Восемь месяцев назад

 

 

Среди гула боя чётко был слышен удар гранаты о дерево — тук, и лимонка полетела назад. Кто-то сейчас быстро сорвётся с места, если не хочет, чтобы ему оторвало половину руки. Антон посмотрел на небо сквозь кроны деревьев, искорёженных, простреленных и пробитых осколками. Вот жахнул где-то недалеко танк, затрещал печенег, влились в шум ещё несколько стволов. А деревья все стоят, качают ветвями.

В небольшом овражке, что врезался прямо посреди парка, рядом с Антоном сидел Дима, по прозвищу Гуашь. Рисовальщик, мать его, профессиональный, в свободное от боев время доставал листы и рисовал гуашью все, что видел. Он упёр свой АК прикладом в камень, а сам облокотился на цевье, будто уставший старец на посох. Снова жахнул танк.

— Да сколько можно же, — пробормотал Гуашь себе под нос. — Долбят по ним, долбят, а все не выдолбят.

Антон снял автомат с шеи, перекатился на живот и подполз к краю овражка, выглянул. Недалеко стоял "тома" и бил по двухэтажному белому зданию прямой наводкой. "Тома" — это так ласково в бригаде называли тяжелобронированные танки Т-90ОМ, крушащие своими 125-милемметровыми стволами все подряд. Таких дурищь в бригаде было всего четыре штуки, и это были единственные танки, с которыми крысы ничего не могли сделать. ШАРАХ! И крыша здания, наконец, обвалилась, за ней рушились стены сначала второго этажа, потом первого, погребая под собой всех, кто внутри. Бой резко стих, начали подниматься фигуры, медленно продвигаться к развалившемуся зданию. За ногу потянул Гуашь.

— Глянь, ещё номера пошли, — показал он в сторону.

Антон посмотрел на трёх бойцов, неподалёку перебирающихся через овражек. Бритые на лысо, без кевлара на руках и ногах, только в бронике и разгрузке, с трофейными винтовками за спинами, они выбирались из оврага и в полный рост шли по направлению к дому. Страшные, обманно-медленные, будто бессмертные.

— Грёбаные психи. — Антон сплюнул. И хоть ни с кем из них он не был лично знаком, не любить их поводы были. — Свалить бы отсюда скорей.

Сзади раздался хруст и оба бойца моментально обернулись, вскинув винтовки. Никого.

— Мороз?! — крикнул Антон.

— Слякоть! — Последовал отзыв.

В овражек запрыгнули пятеро солдат, тут же развалились кто где. Как и все кругом грязные, в разодранных балахонах поверх брони, они тяжело дышали с очередного броска, жадно глотали воду из фляжек. Разведчики.

— Здоров, ребята. Как оно? — улыбнулся бойцам сержант разведчиков.

— А то не видишь, — буркнул Гуашь. — Вы кто такие-то?

— Да мы это, с Центрального в Северный идём. Ребят, это что за квадрат?

— Второй Северо-восточный.

Сержант переглянулся ещё с одним разведчиком.

— Да бл… — ругнулся разведчик, подполз ближе к краю обрыва и достал карту.

— А вы чего тут трётесь, ребят? — Спросил у бойцов сержант.

— Крысы колонну недавно обстреляли, зачистку вот провели.

— А раз так, чего тут сидите?

— Там номера работают, — отозвался Антон.

— Чтоб их всех перестреляли там, — буркнул кто-то из разведчиков.

— С колонны много коробок сожгли? — спросил сержант, не обратив внимания на ворчание своего бойца.

— Бэху в голове, парней десять полегло, — ответил Гуашь, — и одному тешному трак порвали.

— Мы во второй колонне катили, — продолжил Антон, — ну и загребли на зачистку. Да только тут номера почти все почистили уже.

Сержант прислонился к склону овражка, достал фляжку. Разведчики отдыхали, добивали магазины АК, пили, кто-то жевал сухпай. Разведчик с картой скатился по склону и показал сержанту карту, которую наметил. Антон прислушался. Во всем городе то и дело вспыхивали бои, локальные перестрелки, то тут, то там трещали пулёметы, ухали взрывы. Наискось пролетели куда-то в небо трассера. Со стороны развороченного здания донеслись одиночные выстрелы — видимо добивали крыс. Антон опять перевернулся на живот и почти подполз к краю, как над ним нависла тень. Он резко опрокинулся назад, вскинув автомат, но на спуск не нажал. Все в овражке на спуск не нажали, ведь на его краю стоял один из них. Номер. Тот, кого следует сильно бояться. Номер медленно обвёл всех взглядом…

 

Шесть месяцев спустя

 

 

Они шли по давно знакомым улицам, почти не изменившимися за последний десяток лет. Олеся ходила по ним чуть ли не всю жизнь, и только сейчас, прогуливаясь с Антоном, будто по новой смотрела на старинные отреставрированные здания, видела магазины, торговые центры, отделения банков и вспоминала, что на их месте когда-то было. Они разговаривали о том, о сем. Казалось, Антон совсем расслабился, перестал оглядываться и начинал смеяться, когда девушка рассказывала ему что-нибудь из студенческой жизни. Он даже смеялся иначе, так гулко и раскатисто. Олесе нравилось, как он смеётся, как чётко и прямо говорил, шёл, держал осанку…

Через какое-то время, она все же решилась спросить:

— Скажи, а почему тебе не понравилось в парке? Насколько я помню, ты его раньше любил.

— Когда-то любил, да. Но сейчас мне неуютно среди деревьев.

— Почему?

— Просто рефлексы, — улыбнулся Антон. — Это сложно объяснить, да и не надо тебе знать.

— А ты расскажи, — девушка взяла его под руку.

Антон чуть покосился, но не отстранился.

— Что именно?

— Да все.

Антон вздохнул.

— В лесу ночью легко не заметить дерево, и спутать его с противником, и выжечь патроны. Если в дерево попадёт граната, то она отскочит прямо под ноги, а если его разнесёт снаряд, то щепками может посечь не хуже чем осколками. Потому и неуютно среди деревьев, все, кажется, что сейчас фугас прилетит.

— Ты часто воевал в лесу?

Парень рассмеялся.

— Нет, мне не приходилось "воевать" в лесу. В городе, который держала наша бригада, было несколько лесистых парков. Так что среди деревьев я полежал.

— А в каком городе была ваша бригада?

— Остмарке. Небольшой такой город недалеко от границы фронта, но уж очень вредный, — последнюю фразу он процедил сквозь зубы.

— Почему вредный?

Антон покосился на девушку.

— Тебе точно хочется знать? — Олеся кивнула. — Ну, Остмарк — не совсем фронт, а горячая точка. Когда нашу бригаду туда ввели, в нем почти сразу организовалось подполье, ну и навязали нам локальную войну. Это когда город делится на полосы. Одна полоса наша, другая — их, потом опять наша, потом опять их. Вот и там так же было, только хуже. Город старый и под ним были две канализационные системы, одна под другой. Вся современная канализация шла по верхней, а нижняя была заброшена. Мы долго думали, что именно на втором уровне прячутся эти партизаны, а вот ни хрена. Эти скоты вырыли под старой системой целую сеть тоннелей, и сидели там. Вот представь, что пара батальонов сидела под нами. — Антон рубанул по воздуху три раза, один под другим. — Крысы лезли из-под земли там, где их никто не ждал, захватывали кварталы, брали посты и секреты, выкладывали мины, а потом уходили под землю. Часто они сгоняли местных жителей, минировали их и посылали на наши кордоны, или колонны, или просто на минные поля. Прикрывались ими, как щитами. Мы били крыс, загоняли их огнём в здания, обваливали дома, заваливали ходы, зачищали из базы в канализациях и все без толку. Я видел целые взводы наших ребят, попавших в их засады. Никакой жалости, ни сострадания, ни уважения. Не знаю, что такого с этими людьми. Крысы они и есть крысы. — Антон замолчал. Они даже не заметили, как вошли на тенистую аллею, под тихие кроны тополей, которых Антон так не любил. — Когда появились номера, все немного выровнялось, лучше не стало.

Олеся молча шла рядом с ним, не зная, что сказать ему на это. Так спокойно Антон говорил об это, словно читал какую-то книгу, а не вспоминал все ужасы, которые ему довелось видеть. Солдат же в свою очередь задумался.

— Что за номера? — Наконец спросила девушка.

— Мы так прозвали особых бойцов. Тех, кого все это сломало. Наш штаб располагался в самом центре города, в здании администрации. Мы там устроили настоящую крепость. Но даже на базе было как-то тяжело жить, будто вот сейчас земля под ногами рванёт. А номера — это те, что срывался. Обычные парни, на кого все происходящее надавило сильнее, чем на других. Эти парни брили себе головы и… — Он остановился, заскрипел зубами. — …и наносили на тело личные номера. Обычно резали на руках или на лбу. Чтобы их легче было опознать. Первый такой номер ушёл с базы прямо средь бела дня, когда караулы на постах. Он так же побрился и вырезал номер, а потом в одном бронике и с ножом спустился в канализацию. А потом был ещё один такой парень. За ним ещё один, и ещё. Многие потом сами находились. Кто-то дрался в рукопашной, кто-то подрывался на минах, кого-то убивал снайпер. А кто-то возвращался, какое-то время ночевал, а потом уходил назад. В какой-то момент их стало много, и они начали объединяться в роты. Я видел их, видел, что они делали, даже говорил с ними. Эти парни менялись до неузнаваемости, они были словно статуи, с каменными лицами и глазами. На все плевать, только бы было кого убить. — Антон искоса глянул на девушку. — Вот так мы там и воевали. Боялись крыс, боялись номеров, боялись темноты, и били всех подряд, кто под руку попадётся. Интересно?

Олеся вздохнула. Аллея заканчивалась небольшим и чистым сквером, что раскинулся над склоном холма. С него открывался красивый вид на город и реку, мирно текущую в низине. Девушка потянула его на стоявшую недалеко скамейку.

— Я хочу тебе кое-что показать, — сказала она, усевшись на скамейку и раскрыв сумочку.

Немного порывшись, она достала несколько раз сложенный лист бумаги с засаленными краями, протянула его Антону. Парень взял, повертел в руках. Он догадывался что это, но все равно развернул лист, прочитал несколько первых строк.

— Ты хранила его два года?

Он снова посмотрел на Олесю, и у девушки по спине пробежал холодок. Не от страха и не от нервов, а непонятно от чего. Она взяла лист, посмотрела на аккуратный и ровный подчерк.

— Твоё первое письмо. Если честно, то я не читала его несколько месяцев. Сначала ждала от тебя звонка, какой-нибудь весточки, ну и просто забыла. А потом нашла письмо, случайно рылась в сумке и нашла. Ты в нем столько всего написал: и в любви мне признался, и выругался на меня, и на себя, и на всех моих друзей. И столько во всем этом было обиды, надежды, страхов… Но все так точно, правильно. И вот с тех пор я тебя вспоминала, думала, что с тобой случилось. А потом все как-то стало меняться, друзья разъехались, Кирилл оказался… не тем человеком. И через два года остался только ты вот из этого письма. И ты был мёртв для меня, и для всех вообще.

— А я вот он. — Антон смотрел вниз, на сверкающую вдалеке речку. — Живой.

— Живой. — Олеся взяла его за руку, провела по грубой и мозолистой ладони. — Это так странно, видеть тебя спустя два года.

— Ты хочешь что-то сказать?

— Да, хочу. Я хочу сказать, что за два года, что читала твоё письмо, я, кажется, сама в тебя влюбилась.

Антон провёл рукой по ёжику волос. Олеся сначала ждала, что же он скажет, но парень молча смотрел на реку.

— Я так долго ждала, что ты вернёшься. Знала, что это невозможно, но долго надеялась. И вот ты вернулся.

— И что? — Он повернулся к ней.

Олеся встала.

— Идём, — и она потащила Антона за собой.

 

Три месяца назад

 

Свозь звон в ушах прорезался гул пулемёта. Антон мотнул головой, пытаясь согнать оцепенение. Вот черт, контузило, кажется. Рядом два раза свистнули пули, и снова гул пулемёта. Антон чуть отполз от пробоины в стене и хлопнул ладонями по ушам. Нет, не контузило, только перепонки выгнуло от ударной волны. Шум боя тут же стал ясным и разборчивым. С другой стороны пробоя на коленях сидел Гуашь, прицельно постреливая одиночными, из соседней комнаты без остановки шпарил печенег Дикого. Антон подобрал свой АК и добил в магазин с десяток патронов. Пока добивал, выглянул на улицу, что там творится?

Небольшая группа крыс постоянно пыталась навалиться на здание, но непрекращающийся продольный огонь Дикого не давал им толком высунуться. Они прятались за кучами битого кирпича, скелетами машин, обломками стен и небольших зданий. В этом квадрате целое здание осталось только одно, и именно в нем засел взвод Антона. Хрен теперь крысы их отсюда выкурят, не такими силами. Но дело уже давно к ночи, и скоро к крысам подойдёт пара десятков свежих бойцов. Вот тогда начнётся пляска.

Антон краем глаза заметил, как какая-то фигура мелькнула слева. Дикий не увидел одного ублюдка, вылезшего из укрытия. Ух, падла, теперь по-любому в здании спрячется, надо бы его прибить.

— Гуш, я вниз спущусь! — Крикнул он напарнику. — Там какой-то хер пролез!

— Давай недолго там! — Ответил Гуашь, спуская курок сразу три раза подряд.

Антон на полусогнутых, подальше от окон, пробрался к лестнице со второго этажа. У самой лестничной клетки выпрямился, вскинул АК, вслушался. Пальба со стороны крыс заметно утихла. Видимо, Дикий все же отогнал их от здания. Антон аккуратно стал спускаться на первый этаж, держа на мушке лестничную клетку. Когда он спустился, бой совсем стих. Теперь можно было спокойно прислушаться. Если крыса пробрался в здание, то он будет шастать где-нибудь здесь, пытаясь найти укромный уголок.

Взвод укрепился на втором этаже в небольшом одноподъездном здании, насчитывающем всего четыре больших квартиры, заваленными всяким мусором, останками мебели и ломаной электротехники. В нижних квартирах были подвалы, и выходы в личные дворики. Антон встал, снова прислушался. Что-то чуть шуршало в одной из квартир, и солдат двинулся туда. Он почти подошёл к входу одной из спален, когда сверху донеслись крики и автоматная пальба. В этот момент из спальни вывернул крыса и чуть замешкался, увидев перед собой солдата. Антон же сразу налетел на крысу плечом и навалился всем весом. А вес у него был немалый, в полной разгрузке-то. Ублюдок попытался что-то крикнуть, но слова захлебнулись, когда Антон со всей силы треснул его в глотку прикладом. И ещё раз в то же место, ломая кадык. И ещё раз, и ещё. Солдат, вконец осатанев, бил и бил гребану крысу прямо в глотку, не сразу заметив, что и второго удара хватило, чтобы того убить. По комнатам квартиры разносился только глухой звук ударов, к которым примешивалось негромкое чавканье. Весь в крови, Антон занёс автомат последний раз, но так и не опустил. Вместо крысы под ним было сплошное месиво. Тяжело дыша, солдат сполз с трупа, сел рядом. Сплюнул.

— Сука, — в пустоту процедил он.

Опираясь на АК, он встал, вытер окровавленный приклад, лицо и руки платком, что сдёрнул с крысы, и пошёл наверх. На втором этаже собрались оставшиеся бойцы взвода. Один из знакомых по прозвищу Барин, прислонившись к стене, закурил пару сигарет, пустил их по кругу. Дикий укладывал новую ленту в коробку печенега. К Антону подошёл Гуашь с сигаретой, дал затянуться.

— Не задел тебя? — Спросил он.

— Не, — коротко ответил Антон. Затянулся, сплюнул. — Сопляк какой-то попался.

В комнату, где все собрались, вошли два сержанта. Вид у Ташкента, взводного Антона, был серее, чем тучи, который день нависавшие над городом. Он вошёл весь ссутулившийся, покинутый. Оно и неудивительно, ведь сегодня у него во взводе полегло разом одиннадцать бойцов — семерых положили на патруле, а четверых ранили при отступлении. Второй же, некий Зоркий, недавно приставленный к взводу, оказался странным типом. Вроде молодой, крепкий, но без эмоций. Казалось, что у этого парня за плечами целая жизнь.

— Ну что там с ребятами? — спросил один из солдат.

— Фигово все с ними, — буркнул Ташкент, садясь на пол рядом с Диким.

— Что делать будем?

Повисло молчание. Оба сержанта неотрывно смотрели друг на друга. Антону показалось, что они ведут какой-то немой диалог, который совсем не нравится его сержанту. Сейчас у всех на уме был этот грёбаный вопрос — что делать? Что, мать их, делать-то, а? Видимо об это и успели переговорить сержанты, перед тем, как вошли в комнату. Бойцы уже докурили те сигареты, что пустили по кругу, когда Ташкент опустил голову, ничего не сказав. Вместо него заговорил Зоркий:

— Как стемнеет, уходим отсюда. — У него был спокойный и будто холодный голос, как будто ни бой, ни раненые солдаты в соседней комнате его ничуть не волновали. — Пойдём ночью до ближайшего кордона.

— Я против, но, видимо, другого выхода нет, — проскрежетал Ташкент.

Тяжёлый солдатский вздох прокатился по комнате. Ходить в этом городе ночью — самоубийство.

— Ладно, — крякнул взводный, вставая. — Давай выбирать, кто пойдёт на кордон.

Зоркий посмотрел на него, и впервые за долгое время на его лице мелькнула эмоция: лёгкое такое презрение.

— Никого выбирать не будем. Пойдём все.

— Чего? — Ташкент уставился на странного сержанта. — Если ты не заметил, Серёжа, то у нас в соседней комнате четверо тяжёлых лежит. Никто из них идти не может…

— Они никуда не пойдут, — отрезал Зоркий-Серёжа. — Пойдут только те, кто сейчас в этой комнате.

— А что же с ними тогда? — спросил Барин, кивком показывая на соседнюю комнату.

Зоркий положил руку на свой АК.

— Ты что, Серёжа, охренел? — Просипел Ташкент.

— Я — нет, а вот ты, видать, хочешь оставить их крысам?

— Да иди ты на хрен, сука!..

— Молчать! — Рявкнул Зоркий, и Ташкент тут же заткнулся. — Если остаться здесь, то хрен мы ночь переживём, — сказал он уже спокойным тоном. — Если тебе очень хочется геройствовать, то иди в номера и лазай по тоннелям, мне насрать. Но тяжёлые все равно подохнут, а у нас тут ещё шесть человек живых. Так что думай, бл, чего тебе надо, или героем стать, или живых вывести. А? Чего тебе надо, Ташкент?

Ташкент опустил взгляд, потом совсем отвернулся. Зоркий сначала смерил его взглядом, потом оглядел бойцов и сказал, спокойно, холодно:

— Мне плевать, что вы думаете. Этой ночью пойдём к кордону.

Ответом ему было молчание. Ещё раз посмотрев бойцов, Зоркий пошёл в комнату с тяжелоранеными, на ходу меняя магазин…

 

Шесть месяцев спустя

 

 

Олеся уже давно не спала, лёжа у Антона на руке, наблюдала, как он то начинал дрожать, то несильно дёргался. Что-то рычал под нос, скрипел зубами. На лбу у парня выступил пот. Иногда она улавливала какие-то нотки знакомых слов, в основном матерных. Как же это было страшно, видеть, как во сне мучается человек. Если бы Антон вдруг вскочил и начал все крушить, то она ничуть не удивилась. Но вот дрожь прошла, Антон перестал рычать, успокоился. И открыл глаза. Олеся тут же притворилась спящей, чуть сопнула, вроде как в подтверждение этого.

Антон чуть полежал, потом провёл рукой по её волосам, пальцами задел щеку. Своими мозолистыми жёсткими пальцами. Потом осторожно, чтобы не разбудить, переложил голову девушки на подушку, сел. Олеся чуть приоткрыла глаза и увидела, как парень сначала утёр пот со лба, потом протёр глаза. Какое-то время просто сидел в темноте, но вдруг повернулся и опять посмотрел на неё. Девушка прикрыла глаза, но ей все равно показалось, что Антон заметил. Да, он определённо заметил и сейчас смотрел на неё. Она это знала, чувствовала. Выдержав какое-то время, Олеся снова чуть приоткрыла глаза. Антон уже встал, надел трусы и сейчас стоял возле окна, смотря в ночную темень. И эта улица, и этот дом, эта квартира — все было знакомо, он уже гостил у Олеси. Но было видно, что неуютно ему здесь. А может это все от того, что ему приснилось? О чем он думал, о чем вспоминал? Жёлтый свет фонарей окрасил его лицо в оранжевый цвет, очертив скулы, складки у носа, на лбу. За два года он так повзрослел. Сейчас Антону было двадцать два, а складки и морщины на его лице старили до двадцати восьми, не меньше.

Парень вздохнул и медленно пошёл из комнаты. У дивана, на котором лежала Олеся, он задержался, хотел что-то сделать, но не стал. Когда парень вышел, девушка чуть приподнялась на локтях, прислушалась. Видимо Антон вышел на кухню, погремел чашками, налил воды из-под крана и на этом все стихло. "Он сейчас совсем один, — подумала Олеся, — наедине со своими мыслями и плохими воспоминаниями". Девушка встала, накинула свою повседневную рубашку и вышла из комнаты, застёгиваясь на средние пуговицы.

Антон сидел за небольшим кухонным столом, что ютился у окна, вертел в руках кружку с водой и смотрел на улицу. Девушка молча взяла ещё одну кружку, налила воды для себя и оперлась о кухонный шкаф, прямо напротив стола. Так они молчали какое-то время, пока Антон не стал рассказывать, все смотря на улицу:

— Мы вышли в патруль после обеда. Взвод, всего девятнадцать пацанов — семнадцать бойцов, взводный и замок. В паре квадратов от наружного кордона напоролись на засаду, а рядом никого: ни секретов, ни постов, вообще ничего. Семерых сразу положили, четверых ранили. Мы отошли и заняли какой-то дом, отбивались от крыс до вечера. Когда гниды отвалились, наступили сумерки. И был у нас замок, — заместитель командира взвода, — парень молодой, Сергей Дуров. Зорким его звали, хрен пойми почему. Он вроде как не родной в роте был, за пару месяцев перевели к нам. До этого торчал года два где-то на дальнем рубеже, на севере с каким-то огрызком батальона. Странный он был. Помнишь, про номеров рассказывал, что будто они как статуи, без эмоций? Так вот, этот хуже. Спокойный, но злой как черт. Смотрит на тебя, говорит вроде ровно, а такое чувство складывается, что сейчас нож вытащит и порежет от уха до уха. С ним даже сидеть рядом неуютно было, прямо чувствовал его ненависть ко всему. Так вот собрал нас этот замок и говорит: "ночью пойдём на кордон". Мы его спрашиваем: "а что с трёхсотыми?"… — Антон замолчал, отвернулся от окна, повертел кружку. — Он магазин поменял и расстрелял их на хрен. Четверых пацанов, просто пустил им по пуле в башку и все. Сука. Я с ними весь город прошёл, а он, мразь… — Олеся увидела, как сильно Антон сжал бокал. У парня от гнева заходили желваки, вздулась вена на виске. И вдруг прошло, он расслабился. — Зоркий вывел нас тогда. Провёл через два крысиных секрета, одну пулемётную точку и провёл через мины, и все ночью. Мы даже не стрельнули ни разу. — Снова помолчал. — Вот так, убил четверых, вывел семерых. Если бы это была математика, то он бы выиграл три жизни. Но я все не могу понять, математика это или нет. Не могу понять, стоят ли наши семь жизней тех четверых, или не стоят ни одной. И вроде живой я остался, даже не задело ни разу, но чем я лучше-то? Мы все одинаковые были, но вот они мертвы, а я живой. Не пойму.

Олеся села за стол напротив парня. Ей почему-то показалось, что сейчас этот мощный мужик расплачется от досады и злости. Но нет, Антон задумчиво смотрел на воду в бокале. Девушка взяла его руку, сложила в свои.

— Часто это снится?

— Каждую ночь. — Антон поднял на неё глаза.

— А ты не думал, что зря берёшь на себя вину того Зоркого? Что это он во всем виноват, а ты был простым солдатом и ничего не мог сделать?

— Думал. Но я мог что-то сделать. Мы могли. Всегда могли, и всегда делали в таких ситуациях. Могли отправить пару парней на кордон за машинами. Могли сидеть в том здании и ждать, пока кто-нибудь не начнёт нас искать. Могли взвалить трёхсотых себе на горбы и тащить до ближайшего поста. Мы все могли, но ничего не сделали. Просто молча дали Дурову их расстрелять, а потом послушно выполняли его приказы и остались живы.

— Ты кому-нибудь ещё рассказывал это?

— Нет.

— Может, попробуешь? Например, психологу.

Антон высвободил руку и залпом допил воду.

— Не нужен мне психолог. Я знаю, как все это решить. Только… это может сильно измениться жизнь моих близких. — Антон снова помолчал. — Я не знаю, что мне делать, что решать.

— Милый мой, — Олеся обеими погладила его по щекам. — Если тебе тяжело, но ты знаешь, как это исправить, то исправляй. Делай, что нужно.

— И даже если из-за этого будет плохо моим близким? Будет плохо тебе?

Олеся улыбнулась и поняла, что начинает плакать.

— Ну как мне может быть плохо от того, что ты решишь все эти проблемы? Если ты их не решишь из-за меня, вот тогда мне будет плохо, очень. Антош, я люблю тебя и ждала два года. Мне так хочется, чтобы у тебя все было сложилось…

Антон вздохнул.

— Пойдём спать. Завтра будет видно, что к чему.

Утерев девушке слезы, он взял её на руки и понёс в спальню.

 

Олеся проснулась от света солнца — его жизнерадостные летние лучи ударили ей прямо в глаза. Небольшой зал весь сиял в свете, и даже лёгкий беспорядок, казавшийся в ночной темноте чем-то отталкивающим, некрасивым, только добавлял уюта. Девушка потянулась, развалилась на пустом диване. С кухни донёсся стук посуды и журчание воды. Олеся завернулась в одеяло и вышла на кухню, понаблюдать, как Антон моет откуда-то взявшуюся грязную посуду. Он уже был одет, по-армейски подтянут. Парень увидел её и улыбнулся.

— На столе твоя доля, — кивнул он на половинку яичницы с двумя отваренными сосисками и с бокалом чая.

— Спасибо, — Олеся села на стул, но есть не стала.

Она внимательно наблюдала за движениями Антона. Как же нелепо он выглядел в полевой армейской форме моющий грязную посуду на солнечной кухне. Она знала, почему он встал раньше неё и оделся в полную форму. Он будет решать свои проблемы.

— Ты уйдёшь, да? — спросила она.

Антон выключил воду, вытер руки полотенцем.

— Да.

— Назад?

— Да.

— И это есть твоё решение проблем?

— Да, Олесь, это и есть моё решение проблем. Я пойду в военкомат и подпишу контракт на два года, а потом опять на фронт. — Девушка кивнула. К горлу подкатил нервный комок, а в глазах появилась резь. Антон сел перед ней на корточки, взял её аккуратные пальчики в свои грубые неказистые руки. — Я не могу здесь. Просто не выживу, кого-нибудь пришибу, или просто сопьюсь. Я не могу спать, все время кажется, что вот сейчас шарахнет фугас и полезут крысы. Мне здесь не место.

— Ты бежишь от мира.

— Да, я бегу от мира, как многие бегут от войны. — Антон встал. — Со мной у тебя не будет будущего, одни несчастья. Лучше я попытаюсь решить свои проблемы там, чем здесь, среди близких. Поэтому прощай.

Антон вышел из кухни.

— Хотя бы пиши мне, — крикнула ему в след Олеся, утирая текущие слезы.

— Если смогу, то напишу, — ответил солдат из прихожей.

— Антон, — снова позвала девушка, — а что стало с тем городом?

Повисло молчание.

— Мы ушли из него, — ответил парень, и за ним хлопнула дверь.

 

Сейчас

 

 

Город пылал. Колонна отошла от него уже на десяток километров, но было видно, как внутри него бушует бешеное пламя, а от гари до сих пор резало в глазах и неприятно дышалось. Фронт ушёл дальше на запад и поступил приказ зачистить город и оставить его. Они зачистили, так зачистили, что и через полсотни лет в нем никто жить не будет. В город вошла вся бригада, все силы были брошены на зачистку. Чтобы вытравить всех крыс из катакомб, канализации заливали смесями для огнемётов, бензином, напалмом, смешанным в полевых условиях. Они бросали гранаты в подвалы, обваливали здания, подрывали канализационные тоннели. Они уничтожили его, этот город, спалили до костей. И до сих пор горящий его труп утюжили артиллерией и авиацией. Вот мелкая точка подлетела к нему, снизилась, чуть не задев кромки крыш, и снова улетел вверх, оставив за собой линию из столбов пламени.

Бойцы бригады, батальоны, роты — все, трясясь на броне БМП, танков, в кузовах десантных машин, смотрели на этот ад. А рядом с армейской колонной двигалась бесконечная колонна беженцев. Бедные люди, сколько страдания принесла им эта никчёмная и глупая война. Война, разгоревшаяся на пустяке, из детского бахвальства могучих держав. Бригада ехала и смотрела, как горит целый год их жизни, проведённый в страхе и бесконечных боях. Как много все потеряли за год, как много погибло ребят на тех улицах.

— Антох, — позвал Гуашь, сидящий рядом, — скажи, что это все неправда. Скажи, что бред, и что мы спим. Что ничего не было. Антох, ведь это же не так.

— Да, Гуш, это неправда. Мы просто спим, и это снится. Тебе или мне. Всего этого нет на самом деле. Мы не уходим из города, мы не сдаёмся. Но ведь ты и сам знаешь, что все это бред.