Память крови

Строгий преподаватель, профессор, доктор наук, заведующий кафедрой общей патологии университета и отделением патологической анатомии областной больницы, Глеб Борисович Куницын ловко перелез через забор под ошарашенными взглядами студентов. Он проделал свой удивительный для человека в летах маневр настолько естественно, будто каждый день проникал на территорию стационара исключительно этим способом. Впрочем, возможно, так и было. Патологоанатомы — люди странные.

Олег со стайкой "куриц", как называли в группе курящих девчонок, мирно дымил за моргом и ожидал появления преподавателя совершенно с другой стороны. Потому он пропустил живописный фортель Глеба Борисовича, о чем сильно пожалел — такое не каждый день увидишь.

Выводок студентов гурьбой устремился за своим сенсеем в мрачные стены храма смерти, запрятанного между прачечной и пищеблоком и замаскированного под руины пережившего бомбежку барака. Изнутри здание выглядело еще менее притязательно — администрация больницы явно не догадывалась, что, помимо покойников, не очень требовательных к уюту, здесь иногда бывают сравнительно живые люди.

— Значит, так. Ведем себя прилично. Переодеваетесь, проходите в конец коридора и ждете меня. Все понятно?

— Поня-я-я-ятно, — хором протянули студенты и принялись перевоплощаться из подобия людей в подобия врачей.

На подоконнике выросла неустойчивая стопка курток, на полу под окном — гора пакетов с обувью, и вот двенадцать человек в униформе из белых халатов, шапочек и масок, подрагивая от холода, столпились у двери с надписью "трупохранилище".

Голова профессора высунулась из приоткрывшейся двери и призывно кивнула.

— Здесь у нас хранятся трупы, — для дураков пояснил Куницын, когда студенты перебрались из коридора в комнату.

— Холодильник новый, хороший, купили лет пять назад. Рассчитан на пятнадцать тел, обычно хватает. Раньше было всего пять камер, да и те еле работали — вонь стояла ужасная…

Олега холодильник не впечатлил, и он, стоя в задних рядах тесной кучки одногруппников, украдкой поглаживал крепкую попу девушки Тани. Таня, дабы соблюсти приличия, лениво отбивалась локтем и тихо, не привлекая внимания, шикала. Якобы раздраженно.

Путем голосования, для вскрытия определили труп молодого мужчины. Альтернатива, тучная старушка, отпала после фразы ассистента "Тащить сами будете".

Олег избежал лишней работы, перекочевав в толпе девчонок в секционный зал, и труп под авторитетным руководством ассистента — молодого костлявого парня в очках на золотой цепочке — перенесли оставшиеся два представителя мужской части группы. Олег подавил слабый укол совести и поискал глазами Таню. Девушка стояла далеко и болтала с подружкой. Зато в зоне досягаемости правой руки обнаружилась попа Светы. Что ж, и то хлеб. Хотя Танина филейная часть была Олегу в настоящее время намного интереснее: со Светиной попой он уже давно познакомился максимально близко и особого интереса к ней более не испытывал.

— Ладно, что тут у нас? — спросил Куницын, внимательно осматривая труп. На бледном животе красовался огромный, грубо зашитый разрез от эпигастрия до лона, а по бокам торчали дренажные трубки.

Пока ассистент копался в истории болезни, Глеб Борисович, нелепый в своем оранжевом прорезиненном фартуке, принялся ловко орудовать скальпелем. В воздухе разлился густой аромат сырого мяса.

— Мужчина, тридцать пять лет, — объявил костлявый в очках, — поступил девятого марта с интенсивными разлитыми болями в животе после погрешности в диете накануне.

— Водочки, стало быть, за милых дам навернул? — поинтересовался профессор, отсепаровывая ампутационным ножом кожу.

— Написано — погрешность в диете. Так, хронический панкреатит в анамнезе. Поставили обострение. Обследовался… Назначено… Бла-бла-бла… Ухудшение состояния на третьи сутки после госпитализации. Диагностическая лапаротомия.

Куницын как раз вычерпывал ложечкой жидкость из полости брюшины.

— Они там с ума вконец сошли. Срединная лапаротомия в двадцать первом веке при простом панкреатите. Экссудат, кстати, гнойный, видите? Сами же, скорее всего, и занесли инфекцию.

Ассистент продолжал:

— Ну вот, нашли перитонит и массивный панкреонекроз. Умер на вторые сутки.

— Ладно, посмотрим, что тут за панкреонекроз они нашли… — пробормотал профессор и надолго замолчал.

Студенты столпились вокруг стола и, затаив дыхание, наблюдали, как их преподаватель отработанными уверенными движениями ножа проводит эвисцерацию — орган за органом отделяет внутренности покойника от костей и мышц, комплексом, от языка и до прямой кишки.

Олегу открывалось намного больше, чем одногруппникам и маститому патологоанатому. Пожалуй, стоило задуматься о карьере судебного эксперта — навыки некроманта давали при работе с трупами неоспоримые преимущества.

Вторым, магическим зрением парень видел, как незримая для людей черная субстанция, неизменный спутник смерти, уже засохшая, трескаясь, опадает с холодного человеческого мяса под напором стального лезвия. Красиво.

Куницын рассек пищевод, осмотрел от глотки до желудка его внутреннюю поверхность и продемонстрировал подопечным крупные темные пятна:

— Вот, кстати, только на прошлой неделе с вами проходили. Так называемые стресс-язвы. Все помнят, из-за чего образуются?

Студенты, постаравшись придать лицам максимально умный вид, энергично закивали головами.

— Ну, на контрольной проверим, как вы помните, — с некоторым сомнением пообещал профессор и отправил вырезанный кусочек пищевода купаться в формалине в ожидании гистологического исследования.

— Так, ну и где тут у нас поджелудочная…?

Роясь в переплетении скользких органов, он посетовал:

— Вот и думайте, что там хирургии могут разглядеть, если даже мы на вскрытии вертим эту ерунду как хотим и все равно… А эти — разрежут, зашьют, а потом пишут ересь в заключении.

Наконец, Куницын нашел заветную железу.

— Ну и почему массивный? Вполне неплохая поджелудочная. Жить и жить еще.

На розоватой железе было лишь несколько маленьких, с горошину, белесых участков некроза. Для летального исхода — маловато.

Впрочем, Олег видел и кое-что еще. Под высохшей скорлупой посмертной черноты в органе лениво ворочался темный бесформенный сгусток. Обычно это служило индикатором больного органа. Но не причины смерти — смерть более жидкая, более темная… Как глубокая лужа абсолютно черной жижи в опустевшем животе трупа. Несомненно, жизнь парня унес перитонит. Интересно лишь, как его охарактеризует профессор в заключение после исследования экссудата — панкреатогенный ферментативный, инфицированный вторично, будет означать для хирурга праздник. А вот чисто гнойный…

— Глеб Борисович, извините, пожалуйста, мы на лекцию опаздываем, — жалобно пропищала староста, испуганно косясь на часы.

— А, идите, конечно. На следующем занятии обсудим, — махнул рукой Куницын.

 

На лекцию группа, однако, все же опоздала. Леонид Александрович, молодой доцент кафедры хирургии, был преподавателем в равной степени принципиальным и адекватным. А потому, не пустив сконфуженных третьекурсников на лекцию, он сразу же их успокоил, сказав, что никаких докладных писать не собирается и дело ограничится отработкой. Мол, идите, гуляйте.

Медицинский университет от большинства ВУЗов отличается маленькой особенностью: если на многих факультетах посещение хотя бы трети занятий за семестр — признак на редкость прилежного студента и влечет за собой зачет "автоматом", то здесь пропуск парочки лекций может стоить допуска к сессии. Однако недавно сменившийся ректор привнес в учебный процесс невиданные доселе поблажки. С этого года прогул двадцати пяти процентов лекционных занятий великодушно прощался. Заведующий кафедрой хирургии исповедовал какую-то свою, особенную математику, и в его пересчете четвертая часть от семнадцати оказалась одной-единственной лекцией. В любом случае, получалось, что группа прогуляла занятие совершенно безнаказанно. И на том спасибо.

Сомнений, как распорядиться освободившимся временем, Олег не испытывал. Домой, срочно. Спать, хотя бы пару часов. Иначе головная боль будет преследовать его не меньше суток.

Обидно, алогично, но, чем сильнее становился Олег, чем больше умел, тем тяжелее ему давались самые элементарные манипуляции. Еще года два назад он мог бы без всяких неприятных последствий заставить покойничка говорить, а теперь череп грозился лопнуть, как сгоревшая лампочка в люстре, от простого зрительного контакта с потусторонним.

В маршрутке прохлада стекла спасала лишь на остановках. Едва колымага трогалась, голова начинала отбивать сообщения азбукой Морзе. Только в фильмах герои могут многозначительно смотреть в никуда, подперев высоким лбом запотевшее окно троллейбуса — в жизни этот трюк не срабатывает. Везде обман…

Олег чувствовал себя обманутым с детства, с тех самых пор, как стало ясно, что происходящее с ним — не разгул неуемной детской фантазии, не "сдвиг по фазе", а удивительная, пугающая реальность. Но письмо из Хогвартса не пришло, пресветлый Гесер не научил Олега ходить в Сумрак, в платяном шкафу висели лишь мамины платья, даже завалящего суперзлодея, от которого нужно спасать мир, по соседству не отыскалось.

Лишь три года назад Олегу посчастливилось убедиться, что он не уникальное явление природы.

Летом, победив злосчастные ЕГЭ и подав документы в медицинский, он гостил в Москве у двоюродной сестры, Нади. Родственница перешла на последний курс истфака, к тому же, будучи амбициозной и увлекающейся натурой, она подрабатывала "девочкой на побегушках" на родной кафедре. Историки устраивали по случаю окончания сессии традиционную пьянку, и Надя, не придумав лучшей альтернативы, взяла младшего братишку с собой.

Там он и познакомился с молодым доцентом Петром Домингесом — историком, алкоголиком, ловеласом и некромантом.

Домингес, с первого взгляда опознав в бледном потерянном юноше "коллегу", с радостью принял его, так сказать, в ученики. С радостью, в первую очередь, от того, что сам историк знал лично лишь пятерых ныне живущих некромантов и слышал еще о десятке. И ввести неофита в курс дела, поговорить с кем-то откровенно и похвастаться реальными или вымышленными заслугами представлялось очень соблазнительным.

Он многое открыл Олегу и многое объяснил. Единственное, что оказалось Домингесу неизвестным — это природа головных болей и кошмарных снов парня.

 

***

 

Единственный в помещении мужчина, облаченный лишь в рваный хитон грубой ткани, встал. Гомон сразу утих, и на лицах дюжины обнаженных женщин застыла маска благоговейного страха. Потрескавшиеся, обветренные губы зашелестели словами давно позабытого языка, неведомого даже самым старым духам.

Закончив короткую молитву, он сел и принялся за еду. Хозяин приютившего их дома оказался, по общему мнению, жестковатым. В который раз бессмысленная традиция проявить уважение к хозяину портит весь ужин… Мужчина бросил взгляд на связанных девушек в углу, с ужасом взиравших на инфернальную трапезу. Ну, ничего. По крайней мере, завтрак обещает быть вкусным.

Пережевывая пресное волокнистое мясо, он оглядел своих подопечных. Осталось всего два новолуния — и две девушки. Завтра он оплодотворит Лию. Мария, его любимица, самая перспективная из всех, останется напоследок.

Из дальнего угла раздался плач, и Адина с Оснат отправились к детям.

Дети... Его наследие. Его надежда.

Он знает, что у него все получится. Знает наверняка. На то воля богов.

В желтом металле чаши отражается лицо странного безбородого юнца. Он по привычке теребит конец собственной бороды, чтобы вновь убедиться — видение реально, реальнее, чем вино в кубке, чем мерзкое мясо Менаше, чем голые тела учениц и надрывный детский плач.

— Ты впустишь меня, — шепчет мужчина отражению, и этот шепот, разрывая плоть времени и пространства, паутину судеб и вероятностей, набатом гремит в ушах спящего потомка.

— Ты меня впустишь…

 

***

 

По мнению Олега, его главной проблемой было слишком правильное воспитание. После смерти матери отец ушел в многолетний запой и парня растили бабушки и дедушки, до мозга костей советские и морально безупречные. К реальной жизни Олег оказался совершенно не готов.

Постоянная борьба с собственной натурой сделала его озлобленным и замкнутым. Любой выбор становился колоссальным испытанием. Уступить старушке место в автобусе или собственный больной позвоночник все же важнее? Прогулять нудную лекцию, на которой даже не отмечают присутствующих, или не расстраивать деда-профессора, очень огорчающегося полупустой аудитории? Предпочтя сторону света, Олег неделю потом ругал себя за нерешительность и опостылевшую врожденную доброту. Переходя же на темную сторону, он с не меньшим энтузиазмом упивался муками совести. Что бы и когда бы он ни выбирал, душевные терзания были обеспечены. Потому Олег всячески старался избегать ситуаций, чреватых необходимостью принимать решения. Например, ходил пешком, чтоб не пришлось в транспорте обливаться холодным потом под осуждающим взглядом стоящей бабки.

Но полностью изолироваться от внешнего мира невозможно.

Вот и теперь Олег сидел на диванчике, мило беседовал с Таней, а внутри черепной коробки вел кровопролитную борьбу с армией тараканов. Сбежать или нет с этого сомнительного мероприятия?

Однокурсники, разжившись бесплатными ручками и блокнотами, украшенными рекламой дорогих, но малоэффективных медикаментов, воровато озирающимися группами покидали здание. Пригнанные для массовки студенты выполнили свою основную задачу — зарегистрировались на конференции, посвященной юбилею детской областной больницы — и совершенно не собирались прозябать здесь весь день, слушая скучные научные доклады.

— Ну, мы точно остаемся? — подозрительно спросила Таня, с тоской глядя на выход.

— Да давай посидим немного, до перерыва хотя бы. И так все разбежались, еще устроят потом скандал…

Спустя четверть часа, сидя в полупустом зале, Олег понял, что его опасения, как всегда, оказались беспочвенны. Кроме сотрудников университета, на конференции остались три их одногруппницы, за жизнь не пропустившие ни единой пары, да еще с десяток ошалело озиравшихся по сторонам ребят. Полторы сотни человек, формально посетивших симпозиум, исчезли без следа.

Самое обидное, что удивление преподавателей вызывало вовсе не отсутствие большинства.

— А что вы остались-то? — поинтересовалась сидевшая рядом ассистентка с кафедры иммунологии.

— Интересно же послушать, — соврал Олег и прикинул, что от их мест до выхода всего шагов десять. В принципе…

Но тут встал начальник департамента здравоохранения, торжественно объявил конференцию открытой, и уходить стало совсем уж неприлично.

 

На слайдах сменялись многоэтажные графики, схемы и таблицы, призванные подчеркнуть масштаб проделанной работы.

— Микрохимеризм известен достаточно давно и не является большой редкостью, — вещал холеный профессор за кафедрой, — Клетки, перешедшие от плода, обнаруживаются в крови семидесяти пяти процентов женщин после родов. Однако обратный процесс, проникновение через плаценту материнских клеток, до сих пор считался казуистически редким. Мы установили, что… Вот, кстати, прошу обратить внимание на эту замечательную диаграмму…

— Может, пойдем уже, а? — жалобно прошептала Таня.

Олег посмотрел на часы. Черт, прошел всего час. До перерыва он просто не доживет.

— Вопреки бытующему мнению, чужеродные клетки далеко не всегда служат причиной развития онкологических или иных заболеваний, так же они в большинстве случаев не подвергаются немедленной элиминации. Клетки могут длительное время персистировать в организме, и даже передаваться в новое поколение. Вы только представьте, как это удивительно — внутри вас может жить клетка, обладающая генотипом вашей прабабушки…

— Я сейчас описаюсь — заявила девушка.

— Ладно, пошли, — решился Олег, и они, стараясь быть маленькими и незаметными, покинули аудиторию.

Им вслед с нескрываемой завистью посмотрела добрая половина оставшихся.

 

Конечно, Таня знала о его необычных наклонностях. Не могла не знать — девчонки редко умеют хранить такие пикантные секреты, и слухи просто обязаны были расползтись ядовитым нефтяным пятном если и не по всему институту, то по группе наверняка. Но негласные нормы приличия требовали изображать из себя невесть что — и это заводило даже сильнее самого процесса.

— Ну что ты делаешь…? — с деланым удивлением возмутилась Таня, слегка отдернув ногу.

Олег густо покрывал нежными, слегка колючими от двухдневной щетины поцелуями обнаженную голень девушки, медленно спускаясь все ниже, к стопе.

— Мне просто очень нравятся твои ножки, — искренне прошептал он, касаясь губами ее пальцев.

Впрочем, это было бы чистой правдой, даже не водись за ним подобных странностей. Выше пояса девушка ничем стоящим похвастаться не могла — мелковатая грудь, не слишком симпатичное, какое-то деревенское лицо. Но ноги у нее были фантастическими — длинными, стройными, почти идеальными.

— Блин, ну щекотно же! — взвизгивала Таня время от времени, пока язык парня наслаждался солоноватым вкусом ее ступней.

Но, все же, девушке происходящее явно нравилось. Когда губы Олега, вдоволь насытившись общением с ногами, все так же целуя каждый сантиметр кожи на своем пути, поползли обратно, наверх, она уже тяжело дышала и с нетерпением ждала, когда этот мягкий, горячий язык доберется до своей окончательной цели.

Олег давно понял, что куда проще не раскрывать истинной сути своих намерений заранее. Если речь идет о сексе, это просто и понятно, но мало кто согласится на какое-нибудь даже самое невинное, далекое от эротики, как каменный топор от адронного коллайдера, извращение. Разумеется, история стара как мир: все отлично понимают, как расшифровывается предложение попить чая или посмотреть фильм, но скажи напрямую, без криптофонии — и не видать тебе "чая", пока не научишься использовать все эти лицемерные пароли.

Но даже в постели с разгоряченной девушкой, готовой вдоволь покуражиться со своей новой игрушкой, Олег обычно не решался воплотить в жизнь более сокровенные желания.

Хотя Таня, судя по тому, как уверенно она себя чувствовала в доминирующей роли, не отказала бы. Черт бы побрал эту нерешительность. Так и умрешь с нереализованными фантазиями — а ведь сколько уже упущено возможностей…

А, гори оно все…! Ну что может случиться? Таня его засмеет, перестанет уважать? Он и без того сейчас делает вещи далеко за гранью привычного секса, даже орального — о каком уважении вообще… Черт!

— Тань, слушай, а давай…

 

Людям, принципиально ведущим столь модный в последнее время здоровый образ жизни, никогда не понять, какое наслаждение таит в себе сигарета после секса. После любого секса, даже с собственной рукой. Даже брось Олег курить, от затяжки в такие моменты он отказаться бы не смог. Без этого половой акт казался незавершенным, обрубленным.

— Больно было? — заботливо поинтересовалась Таня, смущенно выглядывая из-за банки пива. Довольно странно — сидеть после редкостного разврата на диване в чем мать родила, и прятать лицо за пивом. Но кто поймет этих девчонок…

— Терпимо. Мне понравилось, — отозвался Олег.

— Мне, кстати, тоже. Но так непривычно, никогда раньше никого не била, вообще больно не делала… Так стресс снимает, оказывается.

Стресс она, значит, снимает. В тихом омуте… Чему удивляться.

— Только не надо после каждого удара пугаться и спрашивать, жив ли я. Это тупо.

— Ладно, в следующий раз буду бить без сомнений и жалости, — хихикнула девушка и отобрала у него сигарету.

— Да ты и в этот раз под конец разошлась так, что мама не горюй.

Так она еще и другой раз планирует? Редкая девушка не сбегала от него после первого раза, даже без всякой, подобной сегодняшней, экзотики… Радоваться или плакать?

Немного подумав, Олег решил, что можно для разнообразия позволить себе и порадоваться. Найти постоянную партнершу, разделяющую его интересы — редкая удача.

 

По всем человеконенавистническим законам Вселенной, день не имел права закончиться хорошо. Олег проводил подругу до остановки, на обратном пути взял еще пару бутылок пива, в отличном настроении зашел домой и, не глядя, захлопнул дверь ногой. Она закрылась неплотно, а снизу раздался слабый жалобный хруст.

Невесть как выбравшийся из уютной и безопасной клетки, хомяк Иннокентий завершил свой отчаянный побег, а заодно и земной путь, кровавой шерстяной лепешкой между косяком и дверью.

— Б…, — выругался Олег, поднимая с пола изломанное тельце, — Кеша…

Хомяк умер, Олег видел это отчетливо и простым, и магическим зрением. Сложнейшая, тонкая система, призванная обеспечивать пребывание хомячьей души в хомячьем теле, была грубо и безвозвратно разрушена. Маленький мозг, этот шедевр органической инженерии, проводник между мирами, больше не вспыхивал жизнерадостными голубыми огоньками, его выцветшие извилины с беспощадной целеустремленностью пожирала всепоглощающая чернота.

— Кеша, черт, Кешенька…! — сквозь навернувшиеся слезы причитал Олег, прижимая к груди холодный, мокрый комочек. По новой футболке расползалось кровавое пятно, точно повторяя контуры растекавшегося от сердца холода.

— Кешенька, придурок ты пушистый, ну что же тебе дома не сиделось…

Дело было не только в питомце. С таким отношением к смерти, как у него, Олег определенно выбрал неправильную профессию. Он дал себе слово после трагедии, унесшей жизнь матери, что больше не станет причиной ничьей гибели. И до сих пор это слово удавалось держать — он даже мух старался выгонять в форточку, а не размазывать по стене свернутой из газеты битой.

Иннокентия подарила на последний день рождения бывшая подружка. Конечно, девочка действовала из благих побуждений. Она и представить не могла, каких усилий стоило Олегу радостно улыбаться, принимая украшенную бантиком клетку.

На восьмой день рождения хомячка ему подарила мама. Вместо велосипеда, о котором он слезно просил целый месяц. Какого-то глупого, бесполезного грызуна. Это стало последней каплей.

— Ненавижу тебя! — кричал маленький Олежек на потерявшую от удивления дар речи мать, — Ненавижу!

Олег и правда ненавидел ее тогда. Матери никогда не было рядом, она уходила, когда мальчик еще не вставал, и приходила, когда уже ложился в постель. Вечно уставшая, задерганная, дома она либо спала, либо готовила все воскресенье напролет отвратительную, безвкусную пищу. То ли дело отец. Папа всегда был дома, папа всегда был веселым, угощал колой и чипсами, к тому же, приятно пах коньяком.

Мать залепила ему звонкую пощечину, вызвав новый шквал истошных рыданий, и ушла в спальню.

— Лучше бы ты умерла! — кричал вслед Олег, размазывая по щекам соленую смесь слез и соплей, — Лучше бы ты умерла, и я бы жил с папой!

Она умерла тем же вечером. Сначала кричала, раздирая ногтями кожу на голове, потом, упав на пол, минут пятнадцать билась в страшных судорогах. Пьяный отец спал в зале и ни на что не реагировал, а Олег…

Олег испуганно смотрел на умирающую мать и плакал, просил ее очнуться, спрашивал, чем помочь. Но он знал, отлично знал, что нужно сделать.

Знал и боялся.

Боялся взять телефон и набрать спасительный номер "Скорой помощи", боялся заговорить с незнакомым дядей из трубки, боялся даже выбежать в подъезд и позвать на помощь…

Он отлично понимал, как следует поступить. Эти простые действия спасли бы его мать. Но он не мог, никак не мог побороть страх перед внешним миром.

Олег до сих пор не простил себе смерть мамы. Он виноват. Он и никто иной.

В хомяке Кеше Олегу виделся своеобразный добрый знак судьбы, шанс хоть как-то очистить карму. Он искренне привязался к грызуну, полюбил сильнее, чем кого бы то ни было за всю жизнь. А теперь убил Кешу собственными руками.

— Кешка, балбес… Ну ничего, ничего… Я все исправлю. Не бойся, Кешенька, сейчас, потерпи…

Но сказать проще, чем сделать.

Некромант по сути своей — всего лишь медиум. Пусть и продвинутый.

Конечно, никто не мешает насильно запихнуть душу в мертвое тело — наверное, формально это можно будет назвать "воскрешением". Вот только воскресший сразу же умрет обратно.

Сначала нужно восстановить повреждения. Провести реструктуризацию, как выражается падкий до научных терминов Домингес. А для этого нужна энергия. Заемная. Очень много заемной энергии.

"Это не сложно. Концентрируемся. Заглядываем внутрь. Глубже. Еще глубже. Вот. Открываем дверь, и…"

В голове взорвалась маленькая бомба, и в тело хлынул поток чужой, враждебной силы. Настоящая лавина рвалась в мир сквозь червоточину в душе Олега, и он рычал от нечеловеческого напряжения, сдерживая эту страшную мощь и перенаправляя сквозь пылающие невыносимым жаром пальцы в хомяка.

Маленькие косточки, похрустывая, срастались, мышечные и нервные волокна восстанавливались, рваные раны на шкурке затягивались.

На последнем издыхании, скрипя зубами от боли, Олег захлопнул незримый портал и одновременно послал в тело Кеши импульс уже своей собственной энергии.

И наступила темнота.

 

***

 

— Пей, Лия, пей, дочь моя…

Девушка жадно припала губами к наполненному кровью кубку.

Он довольно усмехнулся и посмотрел на свое запястье. Рана затянулась за какую-то жалкую минуту, не оставив на память даже шрама. Хорошо быть полубогом.

Лия допила кровь своего Учителя и преданно посмотрела на него затуманившимися глазами.

— Не бойся, дитя, — произнес он, почти нежно укладывая девушку на стол, ставший на сегодняшний священный вечер импровизированным алтарем.

— Кровь от крови, — прошептал он, давая Лие слизать со своего запястья остатки драгоценной багровой жидкости. И, входя в нее, — Плоть от плоти…

Девушка коротко вскрикнула. Для нее это в первый раз — и в последний. Более никто не имеет права осквернить храм тела, из которого суждено возродиться величайшему магу. Его любовница и его мать — и только лишь. Она исполнит свою единственную простую задачу — и умрет. Такова воля темных богов. Жизнь в обмен на смерть. Ни больше, ни меньше. Все честно.

А вокруг алтаря ученицы бесновались в дикой оргии, выкрикивали слова молитв на мертвом языке некромантов, пели и совокуплялись, пили вино и совокуплялись, славили его семя и совокуплялись…

Он только закончил и, обессиленный, лежал на беззвучно плакавшей от боли и радости Лие, когда бушующую вакханалию прервал зычный крик:

— Игай из Кариофа, именем императора Октавия…!

 

***

 

— Здравствуйте, Петр Искандерович, не помешал?

— О, Олежек, не поверишь, только сегодня про тебя вспоминал! Нет, конечно, не помешал, что там у тебя? — отозвался из динамика жизнерадостный голос Домингеса.

— Такой интересный вопрос, Петр Искандерович… Вы что-нибудь слышали про некоего Игая из Кариофа?

Домингес ненадолго задумался.

— Если мне не изменяет память, так звали одного древнего греческого некроманта… Ты где вообще о нем услышал? Это не самая популярная легенда у нас.

Олег потрогал языком прокушенную щеку. Больно.

— По ходу дела, так того типа зовут, который мне снится.

— Хочешь сказать, тебе его имя приснилось?

— Типа того… Петр Искандерович, так что за легенда?

Домингес с минуту молчал, и Олегу пришлось ненавязчиво покашлять в трубку.

— Да, я слышу… В общем, был такой, черт знает сколько лет назад. Только на самом деле звали его не Игай из Кариофа, а Исос с Крита. Мужик много путешествовал и в каждой стране брал псевдоним, чтобы сойти за местного. Оставлял после себя вымершие деревни, иногда — с десятком-другим зомби. Целую армию последователей сколотил. В общем, почему-то считается чуть ли не самым крутым магом за всю историю. А, еще человечину уважал. По мне, так отвратительно заурядный придурок. Какой-то архетип дешевого ужастика, а не некромант. В конце концов, его вроде бы евреи поймали и казнили. У парней явно был в те времена бзик на тему казни всяких Исосов. Ну, похоже на героя твоих эротических сновидений?

Олег сглотнул. Ну, знаете ли…

— Более чем. Черт, Домингес, с какого мне этот хмырь снится?!

В трубке опять повисло молчание.

— Ну, вообще, некроманты очень близки к миру духов и временами бывают разные видения… Правда, чтоб кто-то целый сериал про древнего маньяка смотрел, я не… Слушай, а у тебя оно самом по себе или как головная боль, после того, как поколдуешь?

— Как раз да, после. Сейчас вообще… Сознание потерял. Кажется, припадок случился — на башке сотня шишок, щеку прокусил. Ну и этот заодно пригрезился.

— Фига себе, это ты что такое нашаманил? К экзаменам готовился и дух Гиппократа вызвал?

— Авиценны, блин. Не поверите, хомяка ремонтировал.

Домингес расхохотался.

— Ну и как, получилось?

Олег посмотрел на Иннокентия, беззаботно уплетавшего за обе щеки зерна в своей надежно запертой клетке.

— Обижаете, как новенький… А, вот, еще хотел спросить. Когда мы кого-то оживляем, мы же возвращаем его душу в тело, так? Потому что душа еще не успела раствориться и все такое. А почему мы не можем засунуть чью-то душу в чужое тело?

На том конце провода рассмеялись пуще прежнего.

— Понял, ты боишься, что этот Исос Игаевский завладеет твоей бесценной задницей? Вообще, такое невозможно. Структура тела и, главное, мозга, должна полностью совпадать с оригинальной, чтоб дух мог удержаться хоть сколь-нибудь долго и не спалить к чертям собачьим все нейроны.

— Но ведь мы реанимируем тело с уже измененной структурой мозга. Нейронные связи начинают распадаться в первые же минуты после гибели…

— Главное — генетическая структура, неуч! ДНК для призрака — как пароль доступа. Если генотип хотя бы одной клетки не совпадает с генотипом оригинала, сигнал уже совсем другой. Общая архитектура тоже важна, конечно, но не критично. Короче, Олежек, не бойся, Исосу твоих мослов не видать.

И, следом, уже серьезно, Домингес добавил:

— А вообще-то, очень странно это все. Ты бы пока не колдовал, коли так колбасит. Найди время и пулей в Москву, есть у меня один знакомый доктор, не некромант, правда, но не без своих талантов.

— Спасибо, Петр Искандерович, через пару месяцев постараюсь вырваться. До свидания?

— Давай, буду ждать. Береги себя.

Олег сбросил вызов и задумчиво посмотрел на дисплей телефона. Темное, размытое отражение подмигнуло. А потом снова. Как бы намекая, что в первый раз ему не показалось.

 

Та еще идея — отправиться в ознакомительную экскурсию по заброшенному заводскому цеху. Романтичность свидания зашкаливает.

И, что типично для студентов-медиков, беседа — заслушаешься.

— А я тебе говорю, возможен партеногенез у человека. Теоретически, но возможен.

— Но не со стопроцентно идентичным клоном же! — Из последних сил возмущался Олег. Спорить с Таней было невыносимо, — Гаметы в мейозе все равно претерпевают всякие конъюгации, кроссинговеры… Копия будет сильно отличаться от матери.

— А если соматическая клетка проникнет в яйцеклетку с дефектным ядром?

— Да за каким бесом ей туда проникать-то?! Это же яйцеклетка, а не фагоцит какой-нибудь! По твоей теории, люди вообще от хламидий рожать должны.

— Да ну тебя, — надулась девушка, — Тоже мне, мистер серьезность… Теоретически все равно возможно.

Олег обреченно вздохнул. Он уже порядком устал от Таниной компании и давно задумывался о смене, скажем так, аэродрома — зачем далеко ходить, вон, из симпатичных одногруппниц до сих пор оставались без внимания Вика и Лена — но отчего-то не мог решительно, как много раз до этого, разорвать отношения. Обычно хоть здесь он проявлял твердость характера, а теперь… Уж не влюбился ли?

Олег с минуту настороженно обдумывал пугающую мысль. Нет, вроде не влюбился. Таня откровенно бесит. Даже в постели ей в последнее время банальный секс подавай, без изысков — так ради чего терпеть?

Они молча пробирались через горы строительного мусора и следы жизнедеятельности криминогенного контингента общества. Пирамиды бутылок и блестящих пакетиков, барханы презервативов и шприцев, лежбище бомжа, дохлый голубь, разбитый ламповый телевизор, утюг… За каким чертом они сюда притащились?

Таня, целеустремленно шагая к лестнице на второй этаж, решила нарушить повисшее молчание.

— Между прочим, ты только на прошлой неделе сам говорил, что…

Что же он говорил на прошлой неделе, Олег так и не узнал. Оступившись, девушка взвизгнула и ухватилась за свисавшую с потолка связку проводов.

Дальше все было, как в плохом фильме.

Ну как, как могла проводка древнего, полуразвалившегося здания, прибежища местных бомжей и наркоманов, оказаться не обесточенной?!

Таня, отчаянно крича, выгнулась дугой и затряслась в диком, ужасающем танце. Электричество безжалостно трепало ее тело не меньше минуты, и все это время она так и стояла, вцепившись рукой в провода. Когда же она, наконец, упала на пол, еще подрагивая, и Олег смог приблизиться, не рискуя получить высоковольтный разряд, все было кончено.

Фибрилляция. Сердце еще не встало окончательно, оно отчаянно трепетало в жалких попытках сократиться.

Страха не было. Положение критическое, но не безнадежное. Все по учебнику. Оказать первую помощь. Если повезет, даже магия не потребуется.

Прекардиальный удар. Без эффекта.

Еще раз.

От замершего сердца девушки поползла, резво извиваясь в сосудах, густая чернота.

Непрямой массаж сердца. Искусственная вентиляция легких. Соотношение тридцать к двум.

Лишь спустя две драгоценные минуты, убедившись в неэффективности стандартных медицинских мероприятий, Олег, тяжело дыша, остановился.

Девушка была мертва.

Он видел, как гипоксия пожирает нейроны мозга, как в прекратившей свой вечный бег по трассам вен и артерий крови начинают формироваться тромбы, как смерть своими черными щупальцами оплетает девушку.

Тело мертво, потому что тело нежизнеспособно. Хоть час долби дефибриллятором, вколи весь арсенал положенных медикаментов — Таня не оживет. Душу вышвырнуло в загробный мир с первым же электрическим разрядом.

Дьявол!

Выбор предельно прост. Если он ничего не предпримет, девушка умрет. Вернее, она уже мертва и такой останется.

Если же он попытается…

В прошлый раз он едва не погиб, спасая хомяка. Воскресив Таню, он, скорее всего, не выживет.

Треклятая медицина, проку от вдолбленных в подкорку знаний — что от морозилки в Антарктиде. Если бы он сразу применил свою силу, хватило бы единственного импульса. Теперь же повреждения серьезнее — верни он душу в тело в таком состоянии, и Таня, если повторно не умрет от ДВС-синдрома, останется до конца своих дней растением.

Придется лезть за энергией в загробный мир. Опять.

И это — верное самоубийство.

К тому же, такой объем яростной силы он в себе может просто не удержать, и в новостях появится сообщение о взрыве бытового газа на окраине.

Конечно, да, "светя другим, сгораю сам" и все такое, но не настолько же буквально?!

Проклятье. Какое ему вообще дело до этой дуры? Не вина Олега, что ей взбрело в голову прогуляться в заводских руинах, и уж тем более — что она не смотрела под ноги… И электричество по оголенным проводам точно не он пустил.

Он не виноват, и он не обязан рисковать шкурой ради какой-то девки. Нужно взять телефон и вызвать "Скорую". Приедут, констатируют смерть. Одной деревенской курицей больше, одной меньше — кому какая разница?

Он, Олег, ничем помочь не в состоянии. Люди умирают вне зависимости от его желания каждый день, это нормально. К черту Таню. Не такая уж большая потеря для человечества.

…вот только он может помочь. И, если не поможет, будет виноват. Виноват в смерти человека.

А он обещал маме. Клялся на ее могиле, утирая слезы теплой шерстью своего первого хомячка.

Так что — выбор прост, как никогда.

А если точнее, у него нет никакого выбора.

 

***

 

Крест на обочине дороги. Как мелкий воришка. Он находил это весьма забавным. В уголках окровавленных, распухших губ играла веселая ухмылка.

Он вообще не видел в своей смерти большой трагедии.

Исос хохотал, когда кнуты рвали его плоть, заливался смехом, когда в него попадали пущенные из толпы булыжники. Когда гвозди пронзали ладони, толпа, позабывшая свой гнев, в ужасе пятилась — он захлебывался искренним смехом, прерывавшимся лишь на обещания вернуться в самом скором времени, да на слова древнего проклятия, сотни лет не звучавшего на грешной земле — проклятия, сулящего истребление целого народа.

Когда стражники ломали камнями голени, он, не переставая хохотать, крикнул толпе:

— Возрадуйтесь, дети мои, ибо грядет мое время, время тьмы, время отчаяния и бедствий! И вы, вы, приблизившие наступление царствия моего, окажетесь у трона моего первыми! Возрадуйтесь, дети мои, ибо не властна надо мной смерть! Я — смерть, и я ухожу, чтобы возвратиться!

Видя, как бегут прочь, под эфемерную защиту городских стен, люди, как стражники, побросавшие оружие, несутся в первых рядах, он рассмеялся еще сильнее и зловещий смех музыкой преисподней разносился по пустынному полю до позднего вечера.

Едва село солнце, явилась Мария. Его самая преданная ученица пришла за своей наградой.

Молча улыбаясь, Исос смотрел, как девушка припадает губами к его искалеченным ногам, как прокусывает сосуд, чудом не поврежденный осколком торчащей из кожи кости, как жадно глотает теплую, темную, густую кровь.

Отчего-то он уверен, что именно Мария окажется той самой. Пусть обряд не совершен, как подобает — это все мелочи. Он знает, что Мария не подведет.

Впрочем, даже если что-то пойдет не по плану, он никуда не торопится. Он готов ждать — года, века, тысячелетия — сколько потребуется. Подобно тому, как вслед за ночью приходит рассвет, за его смертью последует возрождение. Он воскреснет. И тогда никто не избегнет чаши гнева его. Никто…