Космогония

В начале была лишь вечность и она, дрейфующая посреди ничего. Вокруг неё была пустота и внутри неё была пустота, и она сама была пуста и неизменна в безмятежности. Внутри безмятежности не существовало ни времени, ни пространств, и она не ведала даже о собственном существовании, лишенная мыслей и чувств. Вечность струилась сквозь неё, не оставляя следов.

Но и вечности отмерен свой предел. Однажды та, что когда-то была всем, ощутила себя лишь половиной.

Безмятежность разделила неосязаемая граница — и она осталась по одну сторону, а по другую теперь находилось нечто, недоступное её пониманию. "Я не есть всё, что существует", — такова была её первая мысль. А следом пришло и первое чувство — любопытство, мягкое и влекущее.

Любопытство росло в ней, переполняя и выплескиваясь наружу, разливаясь вдоль границы. Порядок, в котором пребывал её мир до сей поры, грозил разрушиться навсегда — и разрушился бы немедленно, но следом за любопытством пришёл страх. Колкий и холодный, он проник в её нутро, парализовав волю, заставил отшатнуться от границы. Иглы страха вспороли пелену любопытства, и теперь два чувства боролись в ней, набирая силу, пульсируя и перехлестываясь. Она застыла, не зная, какому из них довериться. Оба обещали страшную кару, если она не удовлетворит их: любопытство грозило обернуться сожалением, что отравит безмятежность, наполнив её тоской о несбывшемся, а страх — злым роком, который переменит всё, не оставив от безмятежности ни следа. Она не сомневалась долго. Догадываясь, что её прежнему бытию уже вышел срок, она предпочла не медленное угасание, а шаг в неизвестность. Подавшись вперёд, она нарушила границу, и мир вокруг неё растворился в яркой вспышке света.

Когда она очнулась, пустота окружала её со всех сторон. Это была уже не та безликая пустота, что породила её когда-то, но бездна, вмещавшая в себя несметное число миров, мириады звёзд, рассыпанных в черной бесконечности. Теперь она знала, что является всего лишь крошечной точкой, затерянной в неизвестности. И чувствовала, что рядом с ней есть кто-то ещё, похожий на неё, но одновременно и невозможно чуждый ей. Тот, кто тоже был рождён в безмятежности и теперь, когда граница исчезла во вспышке света, находившийся так близко.

Вдруг ей захотелось исчезнуть, скрыться, оказавшись от него как можно дальше. Её гнало ещё не знание, а предчувствие: если их жизни соприкоснутся хотя бы на мгновение, его воля навсегда станет её волей. И она помчалась прочь — сквозь холодную пустоту, мимо звёзд, что шептали ей вслед благословения на мертворожденном языке. В этих словах, клубившихся облаками искр, эхом звучала память тех, кто существовал до неё и когда-то так же убегал от своей судьбы. Память-чувства, память-мысли, память-образы — она жадно глотала их, впитывая, и погоня с каждым мгновением наполнялась для неё всё большим смыслом.

Он следовал за нею по пятам, не отпуская далеко, но не в силах догнать.

Между тьмой и светом она выбирала свет и летела к призывно сверкающим созвездиям. Свет подпитывал её, давая силы двигаться вперёд, и всё же силы кончались. Впервые так ясно ощутила она, что в её жизни больше не будет ничего вечного, что возможности её больше не безграничны. И расплатой за лихорадочную гонку сквозь пустоту станет усталость, которая рано или поздно укротит её, подчинив преследователю.

Испугавшись своих мыслей, она устремилась туда, где жёлтый карлик жадно глотал кровь красного гиганта. Кинувшись в безумный вихрь энергии, познав чужие гнев и боль, она вынырнула навстречу космосу — и вдруг почувствовала, что её преследователь отстал, пойманный в ловушку двойной звезды. Она возликовала, вложив все оставшиеся силы в последний рывок к свободе.

В тот же момент, будто учуяв её радость, проснулся злой рок, рожденный отринутым когда-то страхом, и на мгновение заполнил собою весь мир без остатка. Сквозь пространство, подчинившееся воле рока, к ней протянулась чужая мысль.

— Эйда!

Она остановилась, парализованная. Эйда… она — Эйда? Теперь не безымянная гостья, но часть вселенной, чью судьбу избрали одновременно с именем — вот только выбор был сделан за неё. Как планета связана со звездой, что движет ту сквозь вселенную, так и Эйда оказалась навсегда прикованной к тому, кто дал ей имя. Её свободе пришёл конец, и космос окрасился для неё серым.

Он осторожно приблизился к ней, но держался на расстоянии, не прикасаясь ни мыслью, ни сутью. Эйда зависла в серой дымке, внешне безразличная ко всему. Но себе пообещала: чего бы он ни искал от неё, ему этого не видать, как ей — свободы.

Он кружил неподалеку так плавно и расслабленно, словно начисто потерял к ней интерес. Против желания Эйда начала следить за тем, как он то набирает скорость, вырисовывая причудливые спирали, то почти замирает на фоне серой теперь бездны. А поняв, что он чувствует её внимание, приготовилась возненавидеть себя за это.

Но не успела.

За то короткое время, что она провела вне безмятежности, Эйда познала многое, напитавшись чувствами и мыслями, измерив предел отпущенных ей сил, и лишь о форме до сих пор не ведала ничего. Он же знал. Остановившись, он вдруг начал расти и менять очертания, сплетая кокон тончайших нитей вокруг Эйды. Нити собрались в ленты, что, встречаясь, переплетались с друг с другом. Соединившись все до одной, ленты разлетелись сотнями крошечных огоньков, хаотично блуждающих в серой пустоте. Огоньки собрались в один большой сверкающий шар, и шар этот начал фонтанировать разноцветными искрами, расцвечивая космос яркими всполохами, возвращая ему краски. Эйда завороженно наблюдала за этими превращениями и не заметила, как сама начала меняться, вторя им. Когда огоньки собрались в фосфоресцирующие рукава, Эйда потянулась им навстречу бледно-жёлтыми щупальцами. Первое прикосновение вышло удивительно нежным, как будто между ними никогда не пролегала непреодолимая граница, как будто Эйда не убегала от него на край света — и ещё дальше. Просочившись друг в друга, они творили сложный танец формы и цвета на фоне умирающего гиганта.

А потом он принял вид отталкивающий и прекрасный одновременно, весь состоявший из причудливых отростков и наплывов, которые казались уродливыми по отдельности, но удивительно гармонировали друг с другом. И Эйда, увлеченная игрой, повторила его облик до мельчайших деталей. Тогда он бережно подхватил Эйду и унёс её в систему тёплой оранжевой звезды и единственной планеты.

Они прорвались сквозь верхние слои атмосферы, и Эйда ощутила себя новом мире — крошечном по сравнению с безграничным космосом, но гораздо менее холодном и чужом. На мгновение у неё появилось странное чувство, отозвавшееся в её мыслях грустью, что она бывала здесь раньше

Этот мир не был пуст — о, напротив, жизнь так и кишела в нём! Миллионы существ, которых Эйда не сумела бы и вообразить, бродили по поверхности планеты — горам и долинам, пустыням и ледникам. Были среди них и особые, властвовавшие над прочими, а внешне неотличимые от Эйды и её спутника. Они единственные чувствовали присутствие чужаков в своём мире, и Эйде нравилось наблюдать за ними, порою вторгаясь в короткие, словно вздох звезды, жизни. Нечто необъяснимое роднило её со смертными созданиями, и Эйда предвидела, что со временем узнает, что именно.

Если в безмятежности не могло существовать ничего недоступного её пониманию, если в космосе знания являлись чистыми и абсолютными, то новую реальность Эйда познавала с помощью оболочки, которую её спутник называл телом. У неё появились глаза, чтобы видеть, и кожа, чтобы осязать. Знания больше не приходили к ней абсолютной истиной — напротив, тело обманывало её раз за разом, и она могла верить себе едва ли больше, чем другим. Привыкнуть к такому оказалось непросто — но Эйда привыкла. Даже время здесь ощущалось по-иному. Эйда, познавшая когда-то вечность, не сразу поняла, как важна бывает единственная секунда, но поняв, научилась ценить каждое отведённое ей мгновение.

Эйда срасталась с новым миром, пока её спутник открывал для неё всё новые грани планеты. Он словно нарочно, с одному ему ведомой целью насыщал её всё новыми впечатлениями, а она была счастлива впитывать их, вплетая в узор свой личности. Эйда давно уже позабыла и о злом роке, и о данном когда-то обещании во всем противиться тому, кто лишил её свободы. Теперь она просто жила, и с каждым оборотом планеты вокруг оранжевой звезды становилась всё счастливее.

Но и у счастья есть свой предел.

Спутник Эйды пришёл за ней, когда она лежала на льду замерзшего озера, подставив лицо лучам рассвета. Он протянул ей руку, помогая подняться, и его пальцы казались холоднее выпавшего ночью снега.

— Ты взяла от этого мира всё, что могла взять, — сказал он. — Пора двигаться дальше.

Он начал меняться, постепенно становясь совершенно чужим для реальности, что окружала его — для озера и заката, для свежего снега и морозного воздуха. И для Эйды, которая смотрела на него с ужасом.

Но скоро ужас сменился обреченностью. С болью, которую она могла ощутить почти физически, Эйда повторила облик своего господина, забравшего у неё счастье вслед за свободой.

Следующий мир казался неуловимо похожим на тот, в котором Эйда была счастлива, и всё же разительно отличался от него. Чувство узнавания пришло к ней снова, но Эйда отвергла его — ей не хотелось врастать в новый мир, чтобы после снова быть вырванной оттуда с корнем. Она быстро научилась узнавать реальность, не пропуская её через себя. Холодная и безучастная ко всему, она бродила по планете, ведомая своим господином.

Возможно, время сумело бы растопить лёд её сердца, но во втором мире Эйде был отмерен недолгий срок. На этот раз господин застал её в тропической роще, мокрой и душной после полуденного дождя. Он смахнул тяжёлые капли с её ресниц и прошептал:

— Нам нельзя оставаться здесь ни днём дольше.

— Но почему? — удивилась Эйда. — Я не узнала и половины того, что могла бы узнать.

— Повелитель этого мира не желает, чтобы мы продолжали существовать в его реальности.

— О ком ты говоришь? — продолжала допытываться Эйда.

— О том, кем я мог стать когда-то и о том, кем ещё могу стать. Ты узнаешь обо всем в положенный срок.

И он увлёк её сквозь космос к очередному миру, а после него к следующему, и дальше, дальше… В иных реальностях Эйда задерживалась так надолго, что забывала о жизни снаружи, в других оставалась мимолётной гостьей. Господин упрямо прокладывал для неё путь сквозь нескончаемую вереницу планет, и постепенно к Эйде вернулась усталость. То была уже не злая усталость, которая когда-то лишь придавала ей решимости бороться за свободу — тяжелая и безысходная, она медленно пила силы Эйды. То, что раньше восхищало Эйду, теперь вовсе не трогало её. На смену любопытству пришла отчужденность, на смену восторгу — пресыщенность, на смену счастью — равнодушие. Эйда ощущала себя переполненным сосудом, в который продолжали лить воду.

Силы оставили её в жестоком мире, где Эйда и раньше не нашла бы красоты. Свет голубой звезды иссушал планету, оставляя песчаные дюны на месте цветущих лугов и солёные пустоши на месте тёплых морей. Господин вёл Эйду по умирающей земле уже полсотни восходов и полсотни закатов, но они так и не встретили тех, чей вид приняли, спустившись сюда из космоса.

Когда пятьдесят первый закат окрасил барханы в пурпур, Эйда сдалась. Она упала на песок перед своим господином и взмолилась:

— Я так устала от пути без цели. Прошу, скажи, куда и зачем ты ведешь меня — или подари мне покой.

Он долго смотрел на Эйду безучастно, будто решая, стоит ли она его внимания. А потом ответил:

— Хорошо, я дам тебе то, что ты хочешь — и цель, и покой, и право выбрать между ними.

И тогда он сел на песок рядом с Эйдой, положил её голову себе на колени и стал гладить её волосы. Из уст его, нежная, словно колыбельная матери, заструилась правда. Мрачная правда — правда обреченных. Невесомые слова оседали на сердце Эйды тяжёлыми чёрными хлопьями, и забытый страх снова ожил в её душе. А почуяв страх, которым когда-то был рождён, на умирающую землю спустился злой рок. Тогда поднялся в пустыне ураган — жестокий и безжалостный, стонущий на тысячи разных голосов. Пыль спрятала солнце, лишив мир красок — всех, кроме серой, а ветер заглушал звуки — все, кроме голоса господина Эйды. И Эйда узнала, зачем родилась в безмятежности, зачем была лишена свободы, зачем переполнялась знаниями.

Когда её господин поднялся на ноги, она не смогла заставить себя подняться следом.

— Я оставляю тебя, ведь ты просила покоя, — сказал он на прощание. — Но когда вернусь, то задам тебе единственный вопрос.

Его голос стал тихим шёпотом, и всё равно Эйда ясно слышала каждое слово.

— Ты родишь для меня новый мир?

Он исчез, а Эйда осталась лежать одна посреди пустыни, и злой рок, торжествуя, заметал её тело серым песком.

Прошло время, и буря улеглась, а следом стихла боль, терзавшая Эйду. Она стряхнула с себя пыль мёртвой планеты — и её встретила чернота космоса. Глядя на перемигивания далёких звезд, она захотела вернуться к бесконечности и неопределенности. Забыть своё имя и никогда не помнить своего предназначения. На мгновение ей показалось, что путь назад ещё открыт, но когда она попыталась сбросить оболочку, её ждало горькое разочарование. Эйда успела слишком прочно срастись с телом, которое так долго хранило её суть. И теперь она отчаянно рвалась наружу, она кромсала, уродовала плоть, в которую была заточена. И та оплывала, словно смола на ветке старого дерева, но не желала отпускать Эйду.

И в конце концов Эйда сдалась.

Господин застал её за странным занятием: она строила из песка ландшафты первого мира, который они оставили так давно — будто бы целую вечность назад.

Когда она подняла на него взгляд, в изувеченных глазах горела жажда мести. Эйда отчаянно хотела сделать больно и ему, но что она могла? Когда-то он получил власть над нею, дав ей имя, но у него самого будут тысячи имён, и ни одно не способно его удержать.

— Прежде чем ответить на твой вопрос, я хочу задать свои.

— Хорошо.

— Что станет со мною, если я отвечу отказом?

— Ты будешь вольна поселиться в любом из миров, хозяин которого примет тебя, и оставаться там бессмертной до конца времён.

— А что станет с тобою, если я отвечу отказом?

— Я тоже выберу себе мир, и стану его злым демоном, и буду сражаться с хозяином этого мира до тех пор, пока один из нас не уничтожит другого.

В его словах не пряталась ложь, и на мгновение Эйда возликовала — её месть могла свершиться так просто! Гнев опалил её душу, но тут же схлынул, оставив после себя пустоту. Эйда могла погубить своего господина, но не могла вернуть себе ни безмятежность, ни свободу, ни счастье. Её судьба была предрешена уже давно, возможно, даже раньше, чем закончилась безумная погоня сквозь космос. Злой рок отнял у неё всё, оставив лишь предназначение, которое она теперь обязана исполнить.

Эйда не стала мучить своего господина тишиной.

— Да, — ответила она. — Я рожу мир для тебя.

Они долго искали подходящую звезду, и в конце концов выбрали молодую жёлтую на краю закрученной в спираль галактики. Её мягкий свет успокоил Эйду, окончательно примирив её со своей участью.

Сконцентрировавшись и забыв на время обо всех тревогах, она начала творить. Планета росла ласковой и прекрасной, но тронутой той печалью, что единственная осталась в душе Эйды. Горы, моря и леса были похожи на горы, моря и леса первого мира, в который когда-то привёл Эйду её господин. Но снеговые шапки на вершинах гор были холодны, как потерянное счастье, в море растворилась тень безмятежности, а леса дышали мечтой о свободе. Потом она придумала живых существ. Одни были безропотны, как красный гигант, затерянный в космосе, другие питались их силами.

Эйда замерла на мгновение, любуясь своей задумкой — уже рождённой, ещё не воплощённой. Оставался последний штрих.

Господин привлек её к себе и, глядя друг на друга, они начали менять форму, соперничая и подражая один другому как когда-то. Вместе они создавали облик совершеннейшего из своих детей по своему образу и подобию — бог нового мира и его божественная идея.

Когда Эйда отстранилась от своего господина, то увидела перед собой самое прекрасное из существ, что встречались ей на пути сквозь вереницу реальностей. Она знала, что теперь её господин принял финальную форму, которая не изменится до последнего вздоха вселенной. Что же касалось её, Эйды…

Она заплакала и уронила голову на плечо своего бога, а тот снова гладил её по волосам.

— Они будут помнить тебя, — шептал он. — Наши дети сложат легенды об этом дне.

А потом бог нового мира разорвал тело Эйды, и создал землю из её плоти, и горы — из её костей, и море — из её живота, и лес — из её волос.

И увидел, что это хорошо.