Умники

Мы живём в другом мире. Чудики в очках с электронным планшетом под мышкой. У нас всегда выполнена домашка, мы не забываем скачивать учебники и украшаем их цветными закладками. До тех пор пока не нужно списать контрошку или отполировать кулаки, такие как я — невидимки.

— Не трогайте меня! Не смейте меня трогать Мой отец-учитель. Вы еще пожалеете! — кричу я, но удар по щеке заставляет замолчать.

Ребята из моего класса ржут.

— Ну, и где твой папаша? — Юра хватает за волосы и слегка приподнимает. — Говори, тихушник, или ты не можешь ответить за свои слова?

К горлу подступает ком. Если отвечу, бить будут сильнее. Парни окружают кольцом настолько плотным, что я начинаю задыхаться. До школьных врат метров десять, но я не дам вытащить себя за территорию школы. Если потребуется, зароюсь носом в землю.

— Он на работе, но скоро вернётся, — шепчу еле слышно, как молитву. — Как только стрелка часов пройдёт по кругу три раза. Он обещал, что вернется.

— Что ты там прячешь, крыса? Сколько раз я просил тебя скопировать контрошку? — он кивает двухметровому парню с веснушками. — Он даже разговаривать со мной не стал, — продолжает Юра и тянется к сумке.

Хватаюсь за свою сумку и тяну на себя. Эти люди недостойны, увидеть мою работу. Они никогда не смогут оценить нечто столь прекрасное и совершенное. Почти лишённое изъянов и способное вместить в себя скудные умы этих скотов, а может быть, и весь их в мир в придачу. Придёт время, и я их покараю. Юра вырывает сумку и вытряхивает на землю содержимое.

Лица парней выражают презрение, когда они видят таблетки от аллергии и ингалятор среди разбросанных вещей.

— Ты посмотри на это. Да он псих!

Сгребаю вещи в охапку и заталкиваю себе под рубашку вперемешку с землей. Если парни испортят таблетки, денег на другие мне пока не достать. Надо только перетерпеть. Скоро я пойду домой, запру дверь на ключ, налью себе горячего какао и постараюсь все это забыть. Скоро забывать мне станет уже и не нужно.

— Это просто его планшет. Брось этого недомерка. Скоро придёт третья смена. Нужно успеть занять очередь на Площади игр, иначе опять достанутся самые паршивые места, — Юра возвышается надо мной как исполин. — Думаю, Паша всё понял. В следующий раз, когда я прошу списать, ты, как миленький, кидаешь мне на почту файл с твоими ответами. Ясно тебе, слизняк?

Юра после секундного колебания бросает планшет в сантиметре от моего лица. Немедленно прижимаю аппарат к груди. Когда они уходят, вижу вокруг множество людей. Одни выходят из школы, другие туда только идут. Одни хрупкого телосложения, другие толстые. Парни и девушки, которым нет никакого дела до ботаника, втоптанного в грязь.

Отзываясь на моё прикосновение, экран планшета оживает.

"Утопия приветствует Создателя! Копирование остановлено. Завершить процесс, Павел Коржин?"

— Нет, — шепчу я. — Нет. Ещё рано.

На меня падает тень от памятника, стоящего в школьном дворе. Поднимаю глаза на основателя распределительной системы — Валентина Медякова. "От каждого по способностям, каждому — по потребностям" — гласил звучный лозунг, выгравированный у его ног.

***

Принято считать, что все умники стукачи и подлизы. Нас любят учителя, потому что проблем с такими, как я, не много. Мы действительно не болтаем на уроках, но не потому, что боимся пропустить слова учителя. А потому что нам просто не с кем. Мы всегда выручаем весь класс, когда ни один из сотни учеников не готов. Ещё мы слабаки. Последнее, точно, правда. Я слабак.

Около кабинета директора сталкиваюсь с Андреем Медяковым из моего класса. Его одежда помята, под глазами тёмные круги. Обычно парень часто пропускает занятия и запирается в своей мастерской. Большая редкость встретить его просто так гуляющим по коридору.

Быстро отхожу в сторону. Скорее всего, мой отец сейчас с директором: составляет календарный план учёбы, план работы столовой или что-нибудь ещё такое же пустое и никому не нужное.

— Кто тебя так? — спрашивает Андрей, показывая на синяк под глазом. Его лицо принимает задумчивое выражение. — Ты мог бы хоть немного сопротивляться.

— Привык уже, — пропускаю его вперёд. — Иди, я потом зайду.

Дохожу до конца коридора, потом оборачиваюсь, чтобы убедиться, что он за мной не следит. Дверь директорского кабинета с треском закрывается, Андрей исчезает за ней. Иду на цыпочках обратно и сажусь на стул рядом с входом. Тут же прислоняюсь ухом к дверному косяку, чтобы лучше слышать. Всё равно у меня не хватит духу, чтобы написать жалобу на тех ребят. Отца, как ответственного за порядок, могут наказать за такое.

Сначала меня оглушает тишина, но потом из-за двери раздается громкий голос директора.

— Ну и что мне с тобой делать? Сегодня пришло очередное письмо от космической комиссии. Просят назвать второго кандидата. А второго кандидата, по твоей милости, у меня нет.

— Оставьте меня в покое, директор. Думаю, им вполне хватит Павла Коржина.

— Но я бы... все-таки предпочел, чтобы это был ты, а не Павел, — в голосе директора проступила неуверенность.

При звуке собственного имени я вздрагиваю. Даже не думал, что директор будет делать такое за моей спиной. Слегка приоткрываю дверь и осторожно заглядываю внутрь.

Директор сидит за своим столом, рядом стоит Андрей. Мой отец сидит в уголочке и быстро водит ручкой по планшету. Он использует скоропись седьмой версии. На первый взгляд, закорючки, но программа быстро распознаёт рисунки и преобразует в текст. Он даже ухом не ведёт, а ведь говорят о его единственном сыне.

— Этот парень... странный, — говорит директор так тихо, чтобы слышал только Андрей. — Ты знаком с его проектом "Утопия"? Что я говорю. Конечно, нет, ведь он отказался от публикации. Но это стоит увидеть. И Коржин хорошо сумел себя защитить, можешь не сомневаться.

Андрей улыбается краешком рта. Таинственный шёпот директора совсем его не задевает. В глазах только насмешка.

— Вы преувеличиваете, — говорит Андрей. — Павел — запуганный мальчишка. У него не хватает сил, чтобы ударить парней, которые над ним издеваются. Комиссия запишет на свой счёт его "Утопию", а самого отправит в топку. Но это не моя боль, сейчас мне нужно вернуться в мастерскую, хочу закончить усовершенствование аэромобиля.

Он переводит взгляд на моего отца, но тот, кажется, и правда ничего не слышит. Послушный пёс-секретарь, исполняющий приказ хозяина.

Директор вздыхает, плечи его опускаются:

— Тебе даже чуточку не интересно? А ведь его работа очень похожа на то, чем в свое время занимался твой дед. Понимаешь? Я не хочу давить на тебя, Андрей. Может быть, для ребенка это все слишком...

— Я уже давно не ребенок.

— Тогда сделай что-нибудь. Я тебя прошу. Если так пойдет дальше, он выиграет грант и уедет. А для такого, как он, даже в космосе не найдется места. Я слишком хорошо помню это чувство: ведь я не смог остановить твоего деда, когда он катился в пропасть.

Андрей задумался.

— Павел похож на дедушку? Вы так думаете?

Директор вздохнул и кивнул.

— Очень...

— Но дед никогда не был слабаком. Мне рассказывали...

— Я говорю не о силе. Я говорю о мечтах, которые не должны сбываться. Прошу узнай, что такое "Утопия". Сделай это ради отца. Если думаешь, что она не опасна, я тебе доверюсь. Но это чувство не покидает меня. Мне очень страшно.

Отстраняюсь от двери и прислоняюсь спиной к стене. Из головы не идут слова директора. "Для такого, как он, даже в космосе не найдется места".

***

Я один. Старший и младший ребёнок в одном лице. В руке записка. Мама оставила. Ей сегодня снова пришлось выйти в ночную смену. Иногда, кажется, что она уже не вернётся, поймёт, что удобнее ночевать и есть только на работе. Жизнь сейчас такая: стоит встать со стула, и твоё место уже занято.

Наша эпоха вошла в свой зенит, с каждым годом количество людей увеличивается даже не в геометрической, а кубической прогрессии. И каждому нужно свое место, каждому нужна еда. Мы проклинаем создателя Великой распределительной системы, но разве не она внесла немного порядка в расшатанный мир? Разве не сказал Валентин Медяков то, что никто не решался до него. На Земле всем не хватает места.

Сижу на бордюре и жду Андрея. Паршивец подошёл ко мне на следующий же день после беседы с директором и предложил свою помощь. Он будет защищать меня от Юры и его друзей, а взамен я позволю ему пожить в моём доме некоторое время. "Я поругался с дядей", — так он мне сказал. Будто кто-то посмеет тронуть внука создателя распределительной системы. Чушь, какая.

— Андрей! — кричу я и машу рукой.

Наши одноклассники смотрят на нас с открытыми ртами. Рядом с Андреем я кажусь еще тоще, чем есть на самом деле. Он спокойно закидывает сумку на плечо, вальяжно зевает и трет уставшие глаза. Даже не замечает, с каким интересом на него смотрят девушки. Впрочем, это не длится долго. Жизнь слишком коротка, чтобы добиваться того, кто сразу не ответил на твои чувства. В конце концов, выбор достаточно велик.

— Нравится такая погода, — говорит он, поднимая голову наверх. — Дождь смывает людей с улиц. Они кажутся шире.

Его манера речи выдает человека, который привык больше слушать, чем говорить. Но мне по вкусу его мысли. Дождь смывает с улиц людей. Если бы это действительно было так. Они же просто попрятались по своим коробкам: десять квадратных метров на жилье, два квадрата, если дело идет о работе.

— В космосе места еще больше, — усмехаюсь я. — Не уверен насчет дождей, но солнечный ветер точно имеется.

Заворачиваю направо. Между домами — узкий проход, который выводит на соседнюю, такую же узкую улицу. Дома с эркерами нависают над головой, закрывая небо. Город словно постоянно сужается. Говорят, что раньше ещё можно было встретить свободные клочки земли с деревьями или кустарниками, но теперь их места уже заняли дома. Нужно быть худым и маленьким, чтобы выжить. Толстяки застревают.

С каждым годом количество людей растёт, каждому нужен кров. А переселиться в космос могут себе позволить далеко не все. Где-то наверху, над нашими головами, по небу скользят аэромобили, похожие на неясные тени дирижаблей двадцатых годов. Андрей запрокидывает голову и провожает взглядом летающие корабли.

— Можешь ответить на вопрос? — Андрей внимательно смотрит на меня, дожидается, пока я кивну, и только потом продолжает. — Ты из этих... ненормальных? Тебе нравится, когда тебя бьют, что ли?

— Великий мозг, слабое тело и душа, — пожимаю плечами. — Мир любит равновесие больше всего. Разве порядок это не основа основ? От каждого по способностям, каждому — по потребностям.

Андрей морщится. Я почти дословно цитирую книгу его деда, и по всему видно, что он ее прочел. Может быть, даже не один раз. Я читал раз десять от корки до корки. Думаю, что будь Валентин Медяков жив, он бы смог понять мою тягу к порядку.

Останавливаемся почти одновременно около серого пятидесятиэтажного дома. Большая часть окон до сих пор не горит. Люди работают, сидят на своих стульях, чтобы их не заняли другие. Толкаю дверь, сделанную из склеенных опилок. Грязный тёмный коридор дышит мне в лицо запахом сырости и кошачьего помёта. Мои дом на последнем этаже, на границе небес и земли. Самое дешёвое жильё. Ночью слышно, как над головой пролетают аэромобили. Иногда они приземляются на крыше, и это сравнимо с лёгкой тряской. Жители этих домов привыкли к шуму, поэтому "Утопия" их не пугает.

— Я слышал, ты работаешь над собственным проектом для комиссии, — начинает Андрей издалека. — Знаешь, сколько работ подали в прошлом году?

— Какая мне разница?

Поворачиваю ключ в замке и жду следующего хода.

— Ты же встал в очередь на квоту? Я хочу сказать... комиссия не может принять каждого, кому-то придется остаться на Земле.

Он благоразумно молчит о том, что будет с тем, кто не сможет найти работу до восемнадцати лет. "Земля уже исчерпала свои природные ресурсы. Существует порог, который мы не должны переходить. Жесткие квоты на все могут исправить положение пока не поздно. Пока еще не поздно, мы должны вернуть порядок". Строки из выступления Валентина Медякова вспыхивают в сознании, перекрывая мысли.

Когда распределительная система только появилась, ее назвали "фашисткой", книгу Медякова запретили и удалили из сети. Затем состоялась встреча, которая вошла в историю, как "начало". На тот момент население планеты уже перешагнуло за планку в 10 миллиардов человек. Настало время принимать решительные меры.

— Мне не к чему квоты. Я уверен, что они меня примут. По сравнению с распределительной системой, моя работа шагнула далеко вперед. Я человек будущего, а твой дед так и остался стоять одной ногой в прошлом. Ты уж не обижайся. Он даже себя не сумел защитить.

Нащупываю включатель. Коридор озаряют светодиодные лампы. Верхней одежды родителей нет на месте. Почти нежилое помещение. Последняя комнатушка вперёд по коридору и направо — моя. Андрей задерживает дыхание. Наверное, ожидает увидеть гигантскую установку или модель робота-исследователя. Но комната почти пуста. Только кровать, стол, стул, ковёр и второй планшет, прикреплённый к стене.

— Где же она? — шепчет он.

"А вот и промах, Андрей. Об "Утопии" известно только троим, ни один из них не является тобой".

— Утопия? Она всегда со мной, — отвечаю я холодно. — Разве ты не слышал об улитках, которые носят свои дома на спине. Я такая улитка.

Поворачиваюсь к нему спиной и приподнимаю волосы на затылке. Пальцы нащупывают небольшой, размером с монетку, чип класса "паук". В отличие от остальных прототипов данная модель запрограммирована на биение моего сердца. Как только механизм остановится, паук станет простой железякой. Но пока его лапки тянутся к моему мозгу. Перед глазами появляется заставка. Такое же табло отображается и на экране планшета.

"Утопия приветствует Создателя. Со времён последнего сеанса прошло двадцать три часа семнадцать минут. Объём скопированной информации — 38 процентов. Продолжить процесс?"

— Ожидай, — на планшете отображается вертящаяся шестерёнка.

— Что здесь происходит? — говорит Андрей. Мне нравится его замешательство. — С кем ты говоришь? Павел, это не смешно.

— Продолжай копировать информацию. Я разрешаю, Утопия.

Чувствую, как порыв ветра бьёт в лицо. Внизу, там, где был лишь деревянный пол, появляется чуть мокрая от росы трава. Впереди, на месте окон и стен, выстраиваются горы, небо возникает по крошкам. И вот потолок поднимается всё выше, а затем исчезает.

Моя комната медленно растворяется. Чем больше воспоминаний копирует Утопия, тем больше я освобождаюсь. Рядом возникает деревянный причал, на котором я любил сидеть в детстве. Вдалеке — дача дедушки со сливовым садом вокруг и крошечным огородом около деревянной бани. Всё это у нас отняли. Итоги чертовой системы.

Мышцы расслабляются. Записка матери падает из рук. Жёлтая бумага, почти полностью выцветшие чернила. "Обед в холодильнике. Вернусь поздно". Только никакого холодильника, как и дачи, уже нет. Был когда-то, но правительство посчитало, что иметь каждой семье по отдельному холодильнику — ужасное расточительство. И мамы уже нет. Она перестала оставлять записки. Я и так знаю, что она сегодня не придёт. Не может. Работа, работа, снова работа. Скоро я забуду, как она выглядит!

Пытаюсь сосредоточиться на иллюзии, но картинка расплывается, а затем исчезает. Сначала мне кажется, что я совершенно один в пустом космическом пространстве. Вокруг только тьма и оглушающая тишина. Затем Утопия окончательно отключается, и я остаюсь лежать на полу собственной комнаты. Передо мной сидит Андрей, в его глазах страх. Тёплая кровь проникает в рот. Прижимаю ладонь к носу.

— Я видел, видел тебя на экране планшета, — говорит Андрей. — Сначала совсем маленьким, потом старше. Видел таким, каким ты был в первом классе. А ещё... ещё. Я уже сам не знаю, что видел. Это гигантское хранилище информации, простой симулятор жизни?

Откидываю голову, чтобы кровь перестала течь. Откуда я это знаю — не важно. "Утопия" — гораздо больше, чем хранилище. Это бездна, поглощающая мои воспоминания с жадностью обезумевшего от нехватки воды путника. Она копирует всю информацию, которую находит в моей голове, и передаёт в виртуальный мир. Там хватит места каждому. И в этом новом мире я буду богом.

"Ошибка. Ошибка. Копирование остановлено. Объём переданной информации — 49 процентов".

***

Я путаюсь, заворачиваю не туда. Дважды мы с Андреем снова выходим к серому дому, сделав приличный крюк. Дорога зациклилась. В конце концов, мы просто входим в течение людского потока и двигаемся куда-то. Никогда я не казался себе таким маленьким. Здание школы возникает неожиданно. От одного взгляда на высокое семиэтажное строение становится страшно. Говорят, учеников вешают на ветвях берёз, растущих вокруг.

— Страшно, — хватаю Андрея за край рубашки. — Ты уверен, что мне нужно туда идти?

Прежде чем он успевает ответить, из-за угла появляется компания парней, довольно опасных на вид. Один из них кажется настоящим гигантом из-за почти двухметрового роста. На щеках его веснушки, что должно бы придавать вид добряка, но при одном взгляде на него живот сводит.

— Ей, Павел, — рука ложится на плечо. — Мне казалось, мы обо всём договорились. Ты бы сказал сразу, что ты мудак, чтобы я вышиб из тебя дух ещё вчера.

Он толкает меня. Я падаю на землю, по щекам текут слёзы. Школа такое жестокое место. А отец предупреждал, говорил мне, не ввязываться в неприятности. Но он никогда не рассказывал о том, что меня будут бить просто так. Я ведь пришёл в школу в первый раз. Наверное, это всё шутка. Просто розыгрыш.

— Да что с тобой такое, Павел? — Андрей трясёт за плечи. — Поднимайся же! Ударь его! Хватит это терпеть!

Но я сбит с толку. Сколько мне лет? Кажется, семнадцать, но я не помню шестнадцатый день рождения. Поднимаю глаза на своих обидчиков. Знакомыми кажутся только фрагменты, а не люди в целом. Через школьные врата проходит поток учеников. Хочется сказать, чтобы они остановились. Почему? Ведь школа такое страшное место. Тут наказывают. Так говорил мне... кто же это говорил?

Внезапно взгляд выхватывает в толпе знакомое чёрное пальто. Такое же висит в моём доме на крючке. Добротное шерстяное пальто с потёртым левым плечом. Верхней пуговицы нет, потому что её оторвал я, чтобы всегда носить с собой. Нащупываю кругляш в кармане.

— Отец, — слово приходит на ум само собой. Этого человека я всё ещё помню. — Отец!

Но он не смотрит на меня. Мёртвые уставшие глаза рыбины, выброшенной из речки на песок, оглядывают всю компанию целиком. Парень-задира возмущённо цокает языком, но отводит глаза в сторону. Так и должно быть. Сейчас отец накажет этих плохих людей. Он у меня сильный.

— Комаров, Синицын, не нарушайте порядок, — говорит он. — Никаких драк... на территории школы.

Он меня не защищает. Почему меня не защищает человек, который носил меня на плечах, когда я был маленьким?

"Утопия приветствует Создателя, — раздаётся голос в моей голове. — Повреждение достигло критической точки. Копирование будет продолжено через три, два, одну секунду. Объём переданной информации — 50 процентов".

— Нет, — кричу я. — Остановись, я ещё не готов. У меня остались вопросы.

"Объём переданной информации — 51 процент. Большая часть Создателя находится в Утопии. Решение прекратить копирование — отклонено".

Передо мной появляется мастерская по ремонту аэромобилей, в окна которой мне так нравилось смотреть. Дедушка трудится над очередным "механическим китом", не жалея жёстких потрескавшихся от долгой работы ладоней. Затем вижу свой пятый день рождения. Родители выносят торт со свечками. На маме рабочий комбинезон, руки пахнут машинным маслом. Отец с тревогой поглядывает на часы.

— Быстрее, задувай! Задувай же, — твердят они в один голос.

"Объём переданной информации — 88 процентов. Копирование завершено".

Мне больно. Хочу только, чтобы всё закончилось. Свет делает больно глазам. Закрываю их. Руки дрожат. Мне холодно или страшно. Хочется плакать.

"Копирование остановлено. Объём переданной информации — 88 процентов. Создатель принял решение оставить неприятные воспоминания. Копирование завершено".

Чипы падают на землю.

Даже сам себе я не нужен весь целиком.

— Паш, Паша, — Андрей хочет поднять меня на ноги, но я... разучился ходить.

Здравствуй, новый мир!