Исчезая

Чашечку кофе он поднимал ко рту тяжело, двумя руками, будто гирю. Наклонил голову, приложился губами к ободку. Ноздрями втянул ароматный пар. Глотнул, надеясь, что сейчас станет лучше. Но ничего не почувствовал. А внизу, на сиденье кресла, ощутил как разлилось что-то горячее. Вскочил, не поняв что произошло. Прямо под ним оказалась лужица вкусно пахнущей жидкости. Так. Прошло насквозь. Прощай, кофе, прощай на веки вечные.

Полупрозрачной рукой он схватил салфетку, которую теперь приходилось выдирать из салфетницы, как листовое железо с крыши. Нервничая, оглядел зал. Кажется, никто не смотрел. Обычная туристская публика. Галдят, едят, делятся впечатлениями. Начал вытирать лужу на сиденье. Господи, как неудобно. Еще подумают что...

Он положил смятую и мокрую салфетку на блюдце, сел на соседний стул, попытался успокоиться. Ну что за нелепость. И не там и не здесь. Вот как теперь жить? Ведь и без того вся жизнь — нелепица сплошная, так теперь еще и наполовину невидимым стал... А главное — сам виноват. Ну кто тебя просил целый час стоять перед выцветшими фресками во дворике старого монастыря, все разглядывать и разглядывать. А ведь странные были фрески. Словно они намеренно выцвели. Словно существуют на совсем другом плане бытия, а к нам только просвечивают. Как сон. И зовут за собой.

А ведь всего каких-то полчаса назад он еще стоял в пустом монастырском дворике в двух кварталах отсюда, загипнотизированный древностью и тишиной. Стоял почти неподвижно, боялся шевелиться и дышать, вглядываясь и вглядываясь в далекие отблески райского сада. В странные геральдические цветы, которым никогда не цвести на этой земле. В здания, будто существовавшие в другом мире, с иными и лучше устроенными законами перспективы. В лица людей, полные покоя и какого-то невероятного, только мудрецам доступного знания. В неземные пейзажи, слишком тонкие, слишком гармоничные, чтобы быть реальными. Все это можно было скорее угадывать, чем видеть, но с каждой секундой он ощущал, что видит этот неземной мир все четче.

А потом он все-таки ушел. И поглядев на свою руку, увидел, что она просвечивает насквозь.

Сейчас он сидел в кафе и грустил. Это ему наказание, за неправильно проведенный отпуск. Ну кто его просил часами перед фресками простаивать? Мог бы на пляже позагорать. И в рестораны надо было ходить побольше, и есть посытнее. Вино пить. Шмотки покупать. С девушками знакомиться. А он совсем обалдел. Да в этих музеях ни одного человека нет! Подумаешь, фрески. Фрески на хлеб не намажешь.

Ну вот и начал исчезать из этого мира. Выцветать из реальности, как старая фреска. А что его держит-то? Семьи нет. Друзей почти нет. Работа — глупая суета. Течет жизнь мимо, ровно и монотонно, как песок внутри колбы часов. И только иногда что-то вырывает. Ну вот, дождался... Получил по заслугам...

Но хватит пока с него мрачных размышлений. Надо куда-то двигаться. Не вечно же сидеть в этой дурацкой кафешке. Он сунул руку в карман, вытащил кошелек, вытряхнул на ладонь мелочь. С ужасом обнаружил, что монеты тоже начали просвечивать. Еще минут пять сидел за столиком, сгорбившись, пытаясь собраться с мыслями. С безразличным унынием разглядывал пепельницу и солонку через полупрозрачный, и на ощупь вполне себе металлический, кругляшок с контурами европейского побережья. Понял, что с такими деньгами лучше к кассе не подходить. В конце концов, попросту положил мелочь на стол и ушел, из последних сил стараясь казаться решительным и невозмутимым.

"И еще слава богу, что мои монеты сквозь стол пока не проваливаются, — мрачно подумалось ему. — А дальше что будет? Пропустят ли меня в таком виде в самолет? Удастся ли дотащить багаж? Хотя и черт с ним, с багажом, багаж — не главное, ну а потом, после приезда — что делать? Может быть, полупрозрачность прогрессирует? Может, я с какого-то момента и на кнопки на клавиатуре нажимать не смогу? И тогда что делать? Приставлять ко мне секретаршу, чтобы вместо меня на кнопки нажимала? Голосом компьютеру команды подавать? Господи, какая-то ерунда получается... Сплошная нелепая ерунда..."

Поток мыслей прервался, позволяя наконец оглядеться. Он осознал, что стоит посреди пешеходной улицы, в нескольких кварталах от спешно покинутого кафе. По сторонам — эффектные витрины дорогих магазинов. В соседнем ресторане тихо играет джаз. Вокруг — веселые, легко одетые, переполненные впечатлениями туристы. Солнышко светит. А его знобит, и волны ужаса заставляют кутаться в нисколько не греющую куртку, которая вдобавок еще и стала полупрозрачной, как и вся другая его одежда. Как и он сам. И, естественно, его начинают замечать.

— Ой, мама, а тут дядя насквозь просвечивает. Мам, а можно я в него пальчиком тыкну?

Ребенок. Сытый, довольный, орет аж на всю улицу. Хорошо что хоть не все понимают. По-русски орет. Из туристов. Из наших.

Мама, энергичная, загорелая, в темных очках, деловито хватает ребенка за руку:

— Вась, ну как ты можешь! Оставь дядю в покое. Дяде нехорошо. Видишь какой дядя бледный?

И тащит своего Васю за руку дальше по улице, даже и не пытаясь разобраться, что случилось.

Он понял, что привлекает внимание, и что надо уходить подальше от этой толпы, уходить как можно быстрее. А иначе, чего доброго, кто-нибудь снова в него пальцем тыкать начнет. Или подумают, что он за деньги выступает: показывает цирковой фокус с исчезновением, как те индусы которых он как-то видел на площади в Вероне. Соберутся, начнут смеяться, монетки бросать. Да уже сейчас оборачиваются. Хотя и вправду: таких как он только в цирке показывать. Недотепа. Даже исчезнуть, и то толком не может.

Повинуясь нараставшему смущению и страху, он свернул, прошел два квартала, потом еще раз свернул, вышел в какой-то безлюдный район города, и остановился на углу заасфальтированной площади, на дальнем конце которой виднелась древняя, поросшая мхом стена со странными фигурами на вершине. Там он наконец остановился, ежась от холода под слепяще ярким солнцем, и как-то совершенно неожиданно закралась в мозг жуткая мысль:

"Господи, а документы-то как?.."

Дрожащей рукой он вынул из кармана помятый и выцветший после долгих путешествий загранпаспорт. Тот тоже просвечивал. Так просвечивал, что сложно было не заметить. Как же он в аэропорту документы показывать будет?

Он понял, что скрыть свое состояние от неусыпного взгляда погранцов вряд ли удастся. И внезапно ощутил, как сильно устал. Сел прямо на асфальт, начал глядеть на стену, прорезанную черными стволами деревьев. Кроны пиний поднимались над стеной, как темные облака, медленно взлетающие в голубое небо. Было красиво. Красиво и мрачно.

И он почти не удивился, увидев, как одна из фигур на вершине стены наклонилась к другой и словно бы прошептала что-то. Он встал, подошел ближе, чтобы разглядеть что происходит, хотя уже почти знал ответ. На вершине стены стояли полупрозрачные воины, в шлемах и со щитами. Они тревожно глядели вперед и ждали, лишь изредка переговариваясь между собой. Призраки? Господи, а ведь и вправду призраки. Сколько они уже веков стоят там на стене и несут вечную стражу. И, наверное, ежатся от холода. Как и он сам.

"Вполне логично, — думал он. — Слегка исчез в нашем мире и слегка появился в мире ином. Теперь меня, наверное, призраки могут видеть, раз и я их вижу. Только вот... разве нужен я им такой?.. Призрак испуганного туриста, с призрачным путеводителем в руках, вечно тычащий пальцем по призрачной карте на своем призрачном смартфоне. А ведь здешние призраки, небось, всякие там герцоги, графы, суровые воины и несчастные влюбленные. И тут являюсь я, с рюкзаком и в кедах! И напрашиваюсь им в компанию. Самому даже подумать стыдно. Буду ведь только мозолить глаза и стилистику портить. Да и на каком языке с ними общаться, спрашивается? Эх, даже и привидения из меня нормального не выйдет! Лучше уж попробовать вернуться домой".

С призраками разговаривать не хотелось. Он пошел дальше, прочь, куда глаза глядят, по кривым безлюдным улочкам, вдоль унылых рядов припаркованных машин, вдоль безликих старых трехэтажных зданий, что неровными рядами выстроились по обе стороны дороги. Ему было холодно. Странно. Нелепо. Ужас отступил, сменившись на вялое безразличие. Он шел по чужому пустому городу, как в долгом муторном сне, кутаясь в куртку и безнадежно пытаясь согреться. Шел и вяло думал, его ли это сон. Пытался понять, что он здесь делает. Нужен ли он здесь. Да и где он вообще нужен?

Он шел и шел, не заглядывая в карту, не замечая течения времени, завороженный монотонным ритмом своих шагов и собственными вялыми мыслями. Он очнулся от этого странного гипноза, только когда огромное кирпичное здание храма неожиданно возникло из-за поворота. Двускатная крыша, высокие стрельчатые окна, колокольня с флюгером и крестом на вершине. Большая старинная церковь, кажется францисканская. Он подумал, что надо бы зайти. Суеверие, конечно. Но надо же выяснить, проклят ты или нет. Особенно если ты — уже почти призрак.

Он зашел в церковь и застыл на пороге. Прямо через весь огромный зал, от входа до алтаря, по центру, шла дорога из истертых надгробных плит. В три ряда. Как траурная процессия. Как путь в какой-то иной мир за гранью жизни и смерти. А там, впереди, у алтаря, мерцало и переливалось странное сияние. И казалось, что это не просто игра света, рвавшегося в полутемный зал через вытянутые разрезы готических окон. Там, впереди, действительно что-то было. Недоступное глазу обычных людей. Видимое лишь для тех странных чудаков, кто немножечко выцвел из этого мира.

И что-то неудержимо тянуло его туда. Вперед. По шершавым прямоугольникам надгробных плит. К свету. Хотя там и правда было страшно, и смотрели с истертых камней еле различимые черепа, и тряс холодный озноб, и буравила разум жуткая мысль, что может быть — не надо туда. Страшно там. Можешь и не вернуться.

Он все-таки сделал несколько неуверенных шагов вперед, думая, как он, наверное, жалко выглядит со стороны: маленькая робкая фигурка посреди огромного полутемного зала. Вдруг он почувствовал в кармане вибрацию. Надо же, мобильник. Полупрозрачный, а еще работает. Он выскочил из церкви, сел на скамеечку недалеко от входа, глянул на экран. С работы звонят. Что ж, придется ответить.

И — внезапно — при первых звуках знакомого голоса в его голове словно переключилось. Он оказался в другом мире, практичном и знакомом. Надоевшем до чертиков, но знакомом. И потому отвечал не задумываясь, жестко и зло, как из пулемета отстреливаясь:

— Чего-чего оценивать? Так это я у вас, оказывается, основной специалист по этой платформе получаюсь? А то что Коля для нее уже полгода как пишет, это вам, ну конечно же, неизвестно. А ведь он между прочим не в отпуске. Может вы как-нибудь между собой разберетесь? Ах не доверяете ему оценивать? А мне доверяете? И это при том что он в шесть раз больше для этого дурацкого девайса программил?! Нет, не могу я вам ничего отсюда оценить. Ну попробуйте как-нибудь сами. Пожалуйста. А то детский сад. Только бы стрелки на кого-то переводить. Все, до свидания. Удачно разобраться.

Он разорвал соединение. Посидел с минуту, успокаивая волны внезапно нахлынувшего гнева. Греясь в лучах теплого южного солнца.

Греясь? То есть как?

Вздрогнув от внезапной догадки, он поглядел на руку. Она больше не просвечивала. Он начал вытаскивать барахло из карманов, оглядывать себя, и постепенно улыбка на его лице становилась все шире.

Надо же. Как все оказалось просто. Один звонок с работы — и никаких привидений.

Он сидел на скамейке еще минут десять, радостно подставляя лицо солнечным лучам. Глядя на неспешно толковавших друг с другом старичков и на голубей, важно разгуливавших по дорожке. Проникаясь миром и спокойствием ленивого полдня в провинциальном европейском городке. Когда никто никуда не торопится, и жизнь прекрасна, как обед в хорошем ресторане.

А потом он поднялся со скамейки. Сомнений — не было больше. Он кинул мобильник в урну для мусора. Секунду спустя, туда же последовал паспорт. И кошелек.

С минуту он еще постоял рядом со скамейкой, спокойный, свободный и счастливый как никогда. Чувствуя, как внутри него разливается тепло, которое не остудить никакому холоду вселенной. И уже было не важно, просвечивает он или нет. Не колеблясь, он зашел в холодный и древний зал. И спокойно пошел по дороге из истертых временем надгробных плит. Вперед. В свет.