У забора

Алексей Тарасов уже не раз пожалел, что открыл кабинет психологической помощи. Потенциальные клиенты предпочитали держать тайны при себе. Он дал объявление в газету, поставил во дворе рекламный щит и даже раздавал листовки в выходные дни на рынке. Результаты оказались, прямо скажем, не обнадёживающие. Тогда Алексей добавил услуги гадания и снятия креста одиночества. Вся клиентура Тарасова состояла из полоумной бабульки, помешавшейся на почве эзотерики и уринотерапии, отставного военного и маминой одноклассницы. Доход, увы, приносили только подработки репетитором. Он уже разуверился в правильности выбранного пути, как вдруг получил звонок с просьбой назначить встречу.

Посетитель оказался молодым человеком с простым, незапоминающимся лицом и скромно одетый: в джинсах, короткой коричневой куртке и ботинках с «морщинками». Такие типажи постоянно попадаются в толпе: скользнул глазами и забыл. Незнакомец прошёл в кабинет, плюхнулся в указанное кресло.

— Меня зовут Тарасов Алек…

— Это не имеет значения, — перебил посетитель. — Разрешите я буду называть вас «док».

«Интересная форма самозащиты», — подумал психолог.

— Пожалуйста. Хотя, строго говоря, я не врач. Именно поэтому мы поможем беседовать в более неформальной обстановке. Как вас величать?

— Игорь. Просто Игорь. Не хочу, чтобы моя фамилия где-нибудь засветилась.

— Без вашего разрешения из комнаты не выйдет ни одно слово, — заверил Алексей.

— Этого мало. Мне нужны гарантии, что если я… — Игорь нахмурился. — Псих, вы не сдадите меня.

Тарасов улыбнулся.

— Игорь, даже если вы самый опасный псих на планете, что вряд ли, у меня нет ни власти, ни каких-либо полномочий вам в этом помешать. Мы просто беседуем, как друзья или попутчики. Незнакомому человеку проще рассказать сокровенное. Он выслушает и вряд ли осудит. А если и так, то до этого вам нет никакого дела.

— Это меня устроит.

Игорь вздохнул, пробарабанил пальцами по подлокотнику.

— С чего начать? Или вы мне сразу дадите картинки с кляксами, тесты там?

— Только если это станет необходимым. Помните — я ваш случайный попутчик. Вы выговариваетесь в отведённое время, я — слушаю. Встречаемся раз в неделю или… как вам будет удобней. Психологи не ставят диагнозы, не вешают ярлыки. Мы принимаем человека таким, какой он есть, и помогаем, не принуждая.

Игорь шумно вдохнул воздух, кивнул. Они договорились о цене консультаций и времени — раз в неделю по двадцать минут.

Рассказ Игоря

Честно говоря, в тот день я не должен был вообще уходить. Обычно выходные я провожу в Сети: смотрю фильмы, лениво переписываюсь по два-три сообщения в час и тут же сбегаю, будто бы по делам, стоит переписке чуть оживиться. Играю — не то, чтобы много, но и немало. Чуть больше чем в самый раз. Работаю в торговом центре — беготня, болтовня и та же самая Сеть. В тот день у нас случилась ревизия. Я кое-как продрал глаза (у меня традиция не высыпаться перед особыми датами), доплёлся до работы и даже почти не опоздал. Оказалось, что глупый менеджер вызвал лишний персонал. Мы стали тянуть жребий — мне повезло.

Я никогда не возвращаюсь той же дорогой, что прихожу. Считаю это дурным знаком, поэтому свернул на параллельную улицу. Места привычны: рядом школа, в которой я провёл как минимум треть жизни. На этой улице я не был почти двенадцать лет. Разумно ожидать перемены, но, тем не менее, они буквально ошарашили.

Все подступы к школе просвечивались. От тополей моего детства не осталось даже пеньков. Вместо них тянулась оградка из вечнозелёных кустов.

Подошёл — на проходе для малышей (во дворе, словно матрёшка, стояла другая школа — начальная) — замок, чуть повыше кнопка вызова. Зачем-то подёргал ручку — не шелохнулась. Обошёл. Раньше вместо тротуара была узкая и грязная полоска за ливнестоком. Мы всегда ходили по дороге. Теперь ливнесток зарыли, тротуар расширили, обложили красно-белой плиткой, оградили бордюрчиком. «Взрослые» ворота открыты. Вздохнул — хоть любимые берёзки во дворе целы. Большую часть сезона они стояли старыми вениками, но весной вдруг обрастали изумрудной листвой и пускали серёжки. Ласковый майский ветерок качал их кроткие ветви. На перемене я выходил во двор и стоял под ними и ещё каким-то гипсовым горнистом в пионерском галстуке.

Помню экзамен по геометрии, я сдавал последним вместе с Аней. Она сидела сзади — красивая девушка с чёрной косой и белым аристократическим лицом. Ах, какие смоляные волосы! А кожа — у неё никогда не было прыщей, словно она сразу родилась зрелой. На экзамен Аня нарядилась по тогдашней школьной моде — тёмная юбка и чулки, ослепительной белизны блузка.

Мы вышли во двор, она поскользнулась на плитке крыльца, но я успел подхватить за руку. Лицо Ани вспыхнуло.

— Спасибо! — сказала она, улыбнулась. Голос у неё воркующий. — А тебе какой билет попался?

Не важно, что отвечал, главное, мы были рядом, её тёплая ладошка в моей руке, и она интересовалась билетом. Чего ещё желать для счастья? Дул тёплый ветерок, шелестел серёжками, раздувал Анину блузку. У меня было необычайно тепло в груди. Хотелось выкрикнуть: «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!» Не выкрикнул и, пожалуй, зря. Лето нас разлучило. Как однажды сказал школьный сторож в период редкого просветления — если вдруг поймал птицу счастья, то сперва оторви ей крылья.

Момент упущен. В те годы я был весьма деликатен в таких вещах. В общем, осенью надо было начинать с самого начала. А время трудное — все эти гормоны, взросление, проблемы дома, ещё и мои религиозные искания. Периоды атеизма сменялись язычеством и магией, и пусть школу я заканчивал праведным христианином, кое-что во мне осталось с тех времён. Иногда я натыкаюсь на какую-нибудь книгу с тёмной и пугающей обложкой. Символы оживают перед глазами — вот Уроборос прикусывает себе хвост, вечность наворачивает восьмёрки, а перевернутые звёзды обещают запретные знания… В те годы я был идеалистом. Тайный мир неочевидный, смутный имел для меня первостепенное значение. Сны…

Аня отдалилась — да и меня уже несло дальше. Была ещё Яна — девочка с ангельским личиком и светлыми локонами. С ней я стеснялся даже разговаривать и наблюдал издалека. Не могу сказать, что она была моей Биатриче, но я всегда восхищался таким гармоничным соединением достоинства, красоты и ума. Потом я влюбился в другую Аню. У той была несколько угловатая фигура, чуть раскосые глаза как у лисы в советских мультфильмах и огненно-красные волосы. Голос у неё скрипучий, насмешливый, девушка постоянно смеялась. Обожал этот смех. Мы сидели за одной партой, и после школы я провожал Аню до дома — медленно, приноравливаясь к её шагу.

Она совсем близко — и в то же время далеко. Я многого стеснялся: — отсутствия карманных денег, своего неряшливого вида, чувств. Любовь мне только мешала. Со временем, конечно, я научился её подавлять.

Я часто встречался с Аней во сне и только там мог выразить свои чувства. Мы гуляли по парку тысячи цветов, я засыпал, одурманенный ароматами, и просыпался в пустой постели. Что ещё? Нет, после школы мы не общались. Пару раз видел её с каким-то угрюмым парнем, перекидывался словами. Ревновал? Боже упаси! Мои чувства даже не угасли — высохли. Сейчас у Ани ребёнок, кажется, ходит в первый класс, а муж — тот самый угрюмый парень. Его я запомнил. Иногда он заходит к нам в отдел — глуп как пробка, но любят-то не за это?

Отдалился от темы. В общем, медленно, озираясь словно вор, я проник во двор. Увидел огромный памятник, напоминающий гигантский половой орган, только серый и мраморный. Обелиск! Во снах я часто брёл мимо него, шурша белым гравием, и никак не мог понять с чего бы. Вот оно что! В детстве я срезал мимо него. А ещё, на восьмое мая, у нас здесь была грандиозная демонстрация, и пригласили даже телевидение. Мы держали цветы, молчали с выражением преданности на увядших лицах. Кто-то читал бесконечно дурные стихи собственного приготовления. И как всегда всё пошло наперекосяк.

В общем, свет пропал. Не знаю, какой шутник подумал, что утром восьмого мая в городе электричество нужно экономить, но на песне «Вставай, страна огромная» наступила тишина. Возможно, только поэтому у меня остались положительные воспоминания. Я беседовал с как бы друзьями (которых больше никогда не увижу после школы), с Аней, прятался от гнева классной руководительницы…

Полуохрипший директор хватался за голову. Музыкальные номера, приготовленные специально для телеканала, прокисли. Хотя, она бы так не убивалась, если бы заранее посмотрела отснятый материал. Это было весьма посредственная нарезка кадров с монументом в форме серого члена, цветами, девочками в передниках, берёзками, сопровождаемая гнусавым голосом ведущего, говорящего банальные, затасканные фразы. Я всегда поражался таким людям — даже святость они могут обратить в сухую воблу, не отрываясь от ковыряния в носу. В кадр не попал даже сокрушительный майский ливень. Я бежал рядом с обеими Аннами, задыхаясь от смеха, и чувствовал жизнь. Как же я любил это — дождь, свежесть, свободу! С последним у меня всегда было туго. Определение осознанной необходимости я усвоил ещё до школы.

— Сына, ты можешь купить себе, что угодно, но помни, тогда тебе не в чем будет пойти в школу.

Я понимал. Жвачка, мороженное, пепси проходили мимо. Они бывали — по праздникам — и это уже само по себе делало красные даты незабываемыми.

Сколько я проучился? Одиннадцать лет. С каждым годом они становились всё более яркими и чудесными, едва ли не лучшими в жизни. Пусть в вузе было легче. Я любил вуз, но не так, без примеси мистики. Ведь школа — это что-то вроде церкви. Наша как матрёшка, помимо начальной школы в ней располагалась база юннатов. Такое квадратное здание из красного кирпича, укрытое кустами туи. Рядом пристройка с загонами. Через толстую сетку я смотрел на пушистые бока кроликов, свинок и совсем уже экзотических для города енотовидных собак. Они хрюкали, курлыкали и шипели, но всего удивительней был тот таинственный животный запах, волнующий ноздри. Всю школьную жизнь я желал записаться в юннаты и так и не довёл дело до конца. Упоминал свою крайнюю застенчивость? Ну, и то опаздывал в сроки, приходил в обеденный перерыв, болел. В общем, не задалось. Но каждый раз я срезал через кусты мимо обелиска, задевая туи плечами, лишь бы только пройти рядом.

Во дворе пусто. Тропинки обновили всё той же красно-белой плиткой, наставили выбеленных бордюрчиков. Футбольное поле подлатали, новые ворота. Появился теннисный корт — закрытый высокой сеткой и замком от посторонних. Гипсовых пионеров убрали. Новые времена — новые герои.

— Вы куда? — как выстрел раздался окрик. Я узнал директрису — она постарела и волосы, не смотря на краску, казались обсыпанными мукой. Но нос оставался таким же острым и немного злым.

— Добрый день! — мягко улыбнулся. — Я здесь раньше учился и вот, теперь выбираю школу для сына. Жена собирается отправить по соседству, так ближе к дому, но мне бы не хотелось нарушать традиции.

— О, пойдёмте, пойдёмте!

Директор потянула меня за рукав. Я с горечью убедился, что её энтузиазм прежний, и нет надежды в одиночестве побродить среди берёзок. Они, кстати, всё так же напоминали старые веники.

Почему я соврал? Док, у меня натуральный талант. Мне никогда не верят, если я говорю правду. Стоило в доме чему-то разбиться, как тут же находили виновного. Я уничтожил вазу, украл бабушкину пенсию, золотую цепочку, уронил портрет Пушкина в кабинете литературы… Но когда я действительно прикарманил чужое — тут же был исключён из списков подозреваемых!

Детей у меня, конечно, нет, как и семьи. Иногда приползаю в родительское гнездо, чтобы погреться, но это всё обман. Я самый пустой человек на свете! Между миром и мной стена и даже в родительской гостиной, развалившись перед телевизором, я всё равно совершенно один. Из-за этой пустоты у меня и нет своей семьи. Маска это одно, но нельзя же носить её двадцать четыре часа в сутки. Иногда она спадает и… я снова остаюсь один. Правда, в последний раз, когда я, наконец, встретил Беатриче, сбежал уже сам, потому что испугался. Помните сторожа? Удаче надо отломать крылья. А я не хотел делать больно. Ещё сильнее, чем уже сделал. Конечно, первое время было тяжело, но теперь всё хорошо, ничего не отвлекает и моя производительность повысилась. Шеф до сих пор не нарадуется.

Возвращался той же дорогой. Знакомые деревья спилили под парковки, трассу расширили на четыре полосы. Углы захватили под крепости торговых центров. Если что и осталось прежним — так перепады напряжения — светофоры не работали и какой-то толстый гаишник крутил и крутил полосатую палочку и все, кроме меня, понимали, что это значит. А я один, оглушённый рёвом движков и клаксонов, путался под ногами. Домой вернулся притихшим. Всё думал, что прошлое мертво и я тоже, и вообще абсолютно лишний на свете. Да и как же я могу оставаться не лишним, если что было дорого — исчезло, а я никому не дорог, кроме шефа, и вот каждый вечер мы закрываем жалюзи, двери и расходимся, но меня-то ожидает пустой дом. И такая же пустая комната со смятой (сплю беспокойно) постелью.

— Время! — сейчас скажете вы и с облегчением откинетесь на спинку кресла. Я поднимусь, разминая затёкшие ноги, попрощаюсь. У самой двери посмотрю на вас и глаза у меня, наверное, будут как у побитой, брошенной собаки. К счастью, вы заняты какими-то бумагами и этого не заметите. Почему-то уверен, что там обыкновенная мазня, вроде тех, что я оставлял на полях тетрадок.

— Я так не скажу, — улыбнулся психолог, показал блокнот. Рисунков нет. — Но вы не далеки от истины. Все эти атрибуты нередко используют для искусственного поднятия авторитета. Но нам же это не нужно, верно? Итак, с нетерпением жду встречи на следующей неделе.

Игорь дёрнул плечом, вышел. На миг психолог даже подумал, что больше никогда не увидит клиента. Но он пришёл, ровно в то же самое время и в той же одежде. Только глаза его светились чуточку ярче.

Посетитель сразу перешёл к делу:

— Я не упоминал, что меня пугают зеркала? Мне и раньше было тяжело узнавать себя в зеркале, но теперь и вовсе беда. На меня постоянно смотрит чужой человек. Сам скалится, в глазах злорадство. Чужой человек, чужой!

Думаю, что я — это не я, а подмена. Настоящий где-то спрятан. А иногда наоборот — я это я, а вот внутри таится зло. Однажды проснулся посреди ночи и лежал, не в силах пошевельнуться. Во рту всё пересохло. Мне казалось, будто кто-то захватил моё тело, и я обречён смотреть чужими глазами. Какая мука! Но утром ощущение пропало.

Не люблю зеркала, даже так — боюсь и обхожу стороной. Некрасив, так чего зря расстраиваться? И все же смотрю, стараясь заглянуть как можно глубже в эти ленивые, равнодушные глаза незнакомца, чтобы понять, чего ему нужно?

— Вы, наверное, не знаете, — вмешался Тарасов. — Что правое и левое полушарие мозга обладают собственным сознанием. Левое отвечает за логику, доминирует, контролирует организм. Правое — творчество и воображение. Причём у полушарий бывают разные интересы! Вспомните Высоцкого:

Во мне два Я — два полюса планеты,

Два разных человека, два врага:

Когда один стремится на балеты ­

Другой стремится прямо на бега.

Представляете, какого правому полушарию жить под давлением левого? Вот поэтому вы и ощутили себя узником. Но даже так — узник и захватчик — это вы сами. Я мог бы прописать…

— Нет, док! Лекарство изобретено — водка. Но не хочу. Снова был в школе. Бродил у оградки, трогал заборчик. Не тот. Этот новый, не помнит детских пальцев. У нас был забавный физрук. Вместо занятий он отправлял бегать вокруг участка. Это называлась подготовкой к марш-броску. Я бежал, тяжело дыша, и мысленно отмечал ориентиры. Пусть я умру, если не дотянусь до того столба. Дотянулся. Мне не поставят «двойку», если добегу до тополя. И действительно, не ставят. Теперь тополей нет. Говорят, это вредное растение. Но тогда я любил тополиный пух, равно как и первые десять прослушиваний аналогичной песни. Смотрел на венчики, представлял их небесными кораблями. Лети, лети, лепесток, через запад на восток…

На миг показалось, что я вижу… всё же нет. Знаете, жизнь убеждает, что Создатель чертовски ленивый конструктор. Слишком много одинаковых типажей. С годами начинаешь механически отмечать общие черты, строить классификации характеров. И мне показалось, что я вижу одного паренька… Кто он? Взгляд знакомый.

О чём дальше? О снах, о книгах? Сны… снилось, будто работаю в супермаркете. Знаете, что супермаркеты с их самообслуживанием, выкладкой товара и ценниками придумал один робкий заика? Он так стеснялся клиентов, что ему было проще записать, чем предлагать самому. В общем, меня посещает идея — добраться до Последнего моря. Понятия не имею, как это понимать. Там обрыв и море хлещет — иссини синее такое, хмурое. Пахнет солью, водорослью и эти, как их, чайки, кричат. Чайки на пляже сущие мусорщики. Жирные, ленивые, подраться любят. В общем, ничего хорошего в них нет, но я всё равно хотел попасть на тот берег. Поехал, в пути повстречал девушку. Симпатичную, с короткой стрижкой, милым круглым лобиком и широкими глазами. Такое «поволжское» лицо. Сразу влюбился и она, кажется, тоже. Мы болтали, ходили по парку и я пообещал, что обязательно вернусь, как только доберусь до моря. Она просила остаться, но я знал, что сворачивать нельзя. Ушёл, едва сдерживая слёзы. Но в следующем городе я встретил ещё более прекрасную девушку. Волосы у неё длинные, светлые, нос прямой, лицо правильное, профиль чеканный. Я потерял голову и на этот раз желал вместе с ней отправиться к морю. Поздним вечером мы расстались. Мне надо было уладить кое-какие дела, а её ожидали домашние. Но утром она не пришла на встречу. Сердце моё разрывалось от боли. Как я любил! Вы знаете, часто пишут о бабочках в животе. Брехня! У меня это теплота в груди, как после спиртового компресса. Я искал, звонил, пришёл по адресу. Мне открыли какие-то люди — нет, здесь такая не живёт. Побродил по округе, пытаясь хоть что-нибудь о ней разузнать. Все молчали. Истинно, если поймал счастье, не забудь открутить ему крылья. Каюсь, ворвался в дом. И знаете, что? Она была бабочкой. Да, висела в огромном коконе на стене. Моя возлюбленная оказалась бабочкой, а её родители… они не рассердились за вторжение. Мы выпили на кухне, пару раз я выходил посмотреть на кокон. Глаза у меня были влажные.

— Она особенная и если ты останешься, то должен будешь принять это, — сказал её отец.

Это не так просто. Понимаете? Она выходила из кокона всего лишь на пару дней. Один как прекрасная бабочка с хрупкими крыльями, другой — как дева. И наши отношения — они есть, и их как бы нет. Мне бы пришлось смириться с вынужденным одиночеством, подменяться в те дни, когда она возвращалась в наш мир. Это не просто, да.

— И что сделали вы?

— Ушёл к Последнему морю.

— И как оно? — спросил Алексей.

— Берег как берег. Харкнул с высоты, поковырял носком землю. Сел на траву. Рядом качала зелёными колосьями дикая рожь. И знаете, я всё равно любил. Так, будто бы она была настоящей, а не во сне. Но при всей своей любви, я вернулся к первой девушке — хорошей, милой, умной, но уже не любимой. Я плохой человек!

— Это всего лишь сон.

— Весь день прошёл как в тумане. И сейчас ощущаю отголоски. Так странно! Испытать во сне то, что не испытываешь в жизни.

— Это ваши тайные желания.

— Ха! Извините, я и забыл, что ваша работа заключается в пересказе очевидностей. Поверьте, такая любовь для каждого желанна. Но она суть огонь. А мы мотыльки — летим, обжигаемся и падаем, падаем. Весь пол уже усеян трупиками.

— Это ваше левое полушарие говорит. Правое — мечтает, любит, надеется. А левое бурчит — ничего у тебя, друг, не получится. Подумай своей тупой башкой — какие бабочки? Работать надо! В поте лица! Насчёт работы. Как вы проводите выходные? Часто куда-нибудь ездите? Сеть! Вот и ваше желание насчёт моря. Но снова левое полушарие всё портит. Такая вот подковёрная борьба. Каждое действие — выбор между полушариями. Логика или чувства? Представляете, сколько ваших сил уходит зря?

— Да, док, это уже ближе к делу. Должен признать, вы всё-таки ушли немного дальше, чем гадалки.

— А вы у них частый гость?

— Был. Раньше. Помните, я упоминал об увлечении магией? Обычный набор — любовь, дети, опасные тайны… А, лабуда, слушал вполуха. И только одна — а ведь она даже не была гадалкой, но обладала каким-то даром. Я сразу понял и просто попросил. Долго хлопала ресницами, всё спрашивала, кто тебе рассказал? Я чувствую силу, док! Сам — абсолютный ноль. Когда-то мне казалось, будто я чем-то обладаю, большим, чем способно выдержать тело. О, как я раньше тяжело болел! И вот однажды, умирая от головной боли и слизи в бронхах, я отпустил силу… Просто попросил, чтобы ушла. И всё. Теперь здоров.

— Это долгий разговор насчёт веры в сверхъестественные силы, но, как понимаю, вы это знаете едва ли не лучше меня.

— Да, док. В общем, гадалка поведала, что у меня ничего не получится. Просто потому что мы разные и только будем страдать. Она многое говорила, и почти всё сбылось или сбудется, но запомнил только это. Понимаете? А я как раз встретил Беатриче. Период восторгов прошёл и нас заедал быт. Меня, к тому же мучила ревность. Можно ли ревновать к подушке? Ко сну? К родителям? Я — мог. И когда выслушал гадалку… Мне будто по голове стукнули. Сел на ступеньки — в начале января-то! И просто слушал. Мы никогда не будим счастливы! Я ушёл. Прошёл год, как Беатриче написала, что хочет вновь общаться. Я отказался, понимая, что так будет лучше, и ещё одного удара не переживу. Ведь я чуть не умер, понимаете? Задыхался во сне… Меня спасла Сеть. Я читал, смотрел, писал… Она меня спасла, но и высосала досуха. Я — пустой, доктор, совершенно пустой! Думаю, что не умру, потому что тот, кто никогда не жил, не может умереть.

— Время вышло. У нас намечается прогресс.

— А я не верю в прогресс, док. За всё надо платить — вот я взрослый, начитанный и есть деньги, немного, но на скромную жизнь хватает. А был школьник — наивный, робкий, бедный. Но у меня были мечты! Знаете какие? Каждый день менялись! И я любил. Ну, может, это и не любовь была, но всё же… А теперь я никого не люблю и не хочу любить. Я — машина, док. По мне часы сверять можно.

Тарасову казалось, будто он, наконец, нащупал ниточки к первому серьёзному пациенту. Заработал доверие, начал осторожно комментировать. Можно переходить к конкретным действиям. Но это только казалось. На следующей неделе в приёмной пусто. Игорь всё же позвонил:

— Я сегодня не приду, док. Простите. Я видел…

— Что вы видели?

— Себя. Там, за оградой! Рядом с тополями. Волосы у меня длинные, курчавились на висках, и я очень раздражался, потому что похож на еврея. И… шёл, с сумкой через плечо. Раньше считал, что эти сумки делают меня немножко круче. И я шёл рядом с Аней! Той самой — с огненными волосами! Дёрнулся к ним, вцепился пальцами в сетку. Хорошее, должно быть, зрелище! Какой-то извращенец пожирает глазами несовершеннолетних. И отвернулся, замер. А потом — они куда-то скрылись, и вдруг я понимаю, что во дворе никого нет, каникулы, и тополи давно срублены. Я буду ждать, может снова повезёт!

— Пожалуйста, не делайте глупостей! Ваше правое полушарие пытается сбежать из реального мира. Послушайте свой внутренний голос — идите домой! Диктуйте адрес, я сам вас отвезу.

— Не надо, док. Вы правы. Я совсем свихнулся. Мне надо домой. Простите за срыв. Тогда на следующей неделе. У меня сейчас жаркое время… продажи.

Тарасов заново перечитал сделанные записи. Включил диктофон и слушал, слушал. Всё указывало на то, что, увы, Игорю нужен был совсем другой специалист. На всякий случай, больше для очистки совести, позвонил бывшему преподавателю. Тот был краток — шизофрения.

На следующий день Игорь снова позвонил:

— Доктор! Они там. Снова!

— Адрес! Диктуйте адрес! Никуда не уходите, я сейчас приеду!

Подумав, психолог захватил шокер. Незаконно, зато эффективно. Если это шизофрения, то беседами не поможешь.

Завёл свой старенький форд и быстро вырулил к школе. Пациент действительно стоял у забора и завороженно, не отрываясь, смотрел на школьный двор. Абсолютно пустой, если не считать перекапывающий цветник технички.

— Игорь! Игорь! — закричал психолог. Левой рукой начал набирать номер. Пошёл вызов. Припарковался неудачно, на единственно свободном месте у магазина напротив. Дорога была четырёхполосной, и никто не хотел пропустить пешехода.

— Если бы вы только видели… Май, зелень, солнце. Мы болтаем в теньке у единственной целой лавочки, и тут на крыльцо выходит Аня. Зовёт, машет рукой! А! Катись всё… я иду!

Игорь начал перелезать через забор. Фигура его странно светилась.

— Игорь! Стойте! — закричал психолог. — Это не выход! Подумайте своей головой!

Тарасов побежал через дорогу. Звук тормозов раздался почти над самым ухом.

— Идиот! — хлестнуло в спину.

Прыгнул через канаву, растянулся об бордюр, выронил телефон. На джинсах остались пятна. Поднял голову — Игорь словно растворился в воздухе. След обрывался: вот смятая прошлогодняя трава, где стоял пациент, грязь на заборе и… вдруг чистое, «нехоженое» место напротив. Летать он, что ли научился?

Нашарил оброненную трубку — абонент отключён или вне доступа сети. Побродил вдоль школы, ругаясь, прошёл через ворота. Побеседовал с техничкой и сторожем. Никакого мужчины никто и в глаза не видел. Алексей снова набрал номер и услышал гудки. Трубку больше никто не брал — ни сегодня, ни на следующий день. По номеру нашёл имя владельца, адрес. Игорь действительно пропал и на работе не появился.

Тарасов понимал, что играет в детектива, делает чужую работу, лишь бы не оставаться наедине с мыслями. Он не только потерял пациента, но и столкнулся с... чем? Мистикой, телепортацией, побегом? Образованный человек должен иметь только один ответ на такой вопрос.

Позвонил бывшему руководителю.

— Сбежал, значит, — сделал вывод преподаватель. — Ну, как понимаю, он сразу предупреждал, что не хочет лечиться, если его недуг действительно существует. Вот и сбежал. Кризис доверия. С другой стороны, не думаю, что это ваша вина. Он сделал свой выбор.

Тарасов пробормотал слова благодарности и закончил вызов.

— Всегда интересовало, — подумал он. — Самоубийцы больше трусы или смельчаки? Так всё бросить. С другой стороны, чего терять? Уж точно не ту одинокую комнату, в которую его заключила логика.