Амфисбена

 

I

 

В тот благословлённый час, когда море слышно издалека, тени коротки и кротки, а в послеобеденную дрёму погружены и дворцы, и рабские бараки, герой упал, в кровь раздирая лицо о немилосердный бок каменистого холма. Он тут же перекатился на спину. Солнце бичом стегнуло по глазам и мигом скрылось за очертаниями огромной, как колонна, змеи. Тогда герой кубарем пустился вниз, царапая доспех о шероховатый песчаник. Лишь в самом низу улучил он миг, дабы подняться, цепляясь за равновесие широко расставленными ногами. Глаза, ошарашенные стремительным падением, принялись выискивать меч и щит.

Ослепительной бронзой сияло оружие на вершине, утерянное в самом начале боя. Сияла и змея, ртутью стекавшая вслед за героем. Обе головы то и дело взвивались вверх, отчего тварь походила на перевёрнутую «омегу» с двумя парами едких лимонных глаз. Раздвоенные языки слизывали с воздуха терпкую музыку ярости, пота и замешательства.

Человек медлил. Змея — нет.

Она набросилась на него точно варварский болас, обкрутившись вокруг тугими кольцами за миг до того, как он упал на землю. Тварь сдавила бы его тотчас, если б не доспех, что натужно скрипел под её кольцами, выигрывая драгоценные секунды. Верхняя голова чуть не вцепилась в лицо, но герой вовремя отвернулся, и склизкие клыки застряли в шлеме. Нижней голове повезло меньше: она попала под ноги, обутые в плотные сапоги. Град беспорядочных ударов ошеломил её настолько, что змеиные тиски поослабли. Герой успел хлебнуть ртом воздух, прежде чем змея пришла в себя и удвоила хватку.

Верхняя голова отодралась тем временем от шлема. Два взгляда вонзились друг в друга: гнев, испепеляющий зачатки собственного страха, и холодная желчь рептилии. Змея собиралась испить его душу через зрачки, и герой мог либо сопротивляться, дабы медленно погибнуть в её объятьях, либо отвести взгляд, чтобы она молнией бросилась ему в лицо. Потому он выдохнул из груди остатки воздуха и впился зубами прямо в немигающий глаз.

Кровь, кислая, туго хлестнула прямо в глотку. Захлёбываясь, утопая в темных кругах перед глазами, герой с силой просунул руку промеж ослабевшего тела, и сжатый его кулак по случайности обрушился на нижнюю голову. Не давая твари опомниться, герой отгрыз ей второй глаз и выплюнул его прямо в разинутую пасть. Страшные конвульсии сотрясли змею, и он сбросил её с себя как паутину — паутину весом с доброго бычка.

Но не успел герой подняться, как глухой удар с отзвуком хрустнувших позвонков впечатал его в землю. Не дожидаясь продолжения, он рванул вверх по холму прямо на четвереньках. Камни шептались под ушибленными пальцами, норовя осыпаться, но все его существо неумолимо приближалось к оружию.

И вот он — миг. Солнце, что едва достигло зенита и нестерпимо печёт, на зубах — кровавая пыль, а в руке зудит уверенная тяжесть меча. У подножья холма — змея, она приняла форму перевёрнутой «омеги» и держит оба языка по ветру, дабы учуять неожиданно пропавшую добычу. Так просто к ней не подобраться… Герой поднял с земли щит и сделал единственное, что пришло в голову: с разбегу прыгнул вниз, целя клинком в зрячую голову.

Расчёт таился в его, казалось бы, безрассудстве. Описав в воздухе безошибочную дугу, герой приземлился клинком в змеиное темя, а собственным телом — на саму тварь. Вторую голову, что тотчас метнулась в его сторону, он отшиб щитом, и, с усилием выдернув меч, обезглавил амфисбену во второй раз. Лишь когда последняя судорога покинула чешуйчатое тело, герой позволил себе повалиться наземь и отстегнуть нагрудник дрожащими, как перед казнью, руками.

Сегодня определённо был понедельник.

Ночлег, вопреки дурной примете, он устроил под тем самым холмом, где происходило сражение. В котле варился побеждённый накануне ужин — меньшая его часть. Целая туша могла бы насытить большую семью. Герой поначалу и собирался отвезти мясо в какое-нибудь селение по пути, но вскоре понял, что больше его лошадь не потянет. Поэтому рядом горел второй костёр, побольше да пожарче. К утру от змеюки останется лишь пепел.

Небо заполнили первые звёзды, немигающие и ослепительно-оранжевые — значит, завтрашнее солнце выйдет жарким, как и сегодня. Герой помешивал похлёбку и улыбался, глядя на запасной мешок. Этой шкуры хватит на десяток-другой дорожных посохов, что будут отгонять от путников змей помельче... Ещё одно деяние, что воспоют аэды по всем концам Пеласиона, чтобы через недельку забыть. Он прикинул, сколько серебра получит, если отдаст добычу басилееву мастеру, но в итоге лишь грустно вздохнул. Слишком он зависит от благорасположения простого народа, чтобы полагаться на капризную, ветреную милость власть имущих.

— В следующий раз я могу не успеть тебя подхватить.

Он не подал виду, но весенним ветром прошлись по сердцу эти слова. Его Судьба, судьба героя, явилась в мир смертных, дабы устроить своему подопечному очередную головомойку.

— Ты про тот прыжок с холма, что стоил твари обе головы? Я ни на секунду в тебе не сомневался.

— Твоё безрассудство становится пугающим. Месяц назад я в последний миг отвела клинок Аутолюса…

— Мой кинжал уже торчал у него из груди.

— … три месяца назад мне пришлось столкнуть тебя в канаву, дабы спасти от игл ехидны…

— Я и так хотел упасть, но ничком!

— … а что неделю назад? Ты подставился под когти грифона!

— Меня распирало любопытство…

— Умолкни! — она перевела дух и перестала ерошить свою сложносочинённую причёску. — Агатокл… Сколько раз я говорила — если суждено тебе победить тварь, это не значит, что суждено ещё и выжить!

Он снял с огня похлёбку, налил её себе в деревянную тарелку и аккуратно водрузил на плоский камень, остывать.

— Судьба моя, если герой погиб, сражаясь с тварью, это не победа. Ты сама говоришь, кого мне суждено победить, и я знаю, против кого неуязвим. С остальными я осторожней зайца. Откуда у тебя этот алый пеплос?

Она отмахнулась неопределённым жестом и села от него подальше.

— Вот проглотит тебя какая-нибудь виверна, встанешь ей поперёк горла, и там, во Тьме, — Судьба кивнула на чернеющую за звёздами пустоту, — помянёшь моё слово.

— Помяну, — неопределённо пожал плечами Агатокл. — Не передашь мне лепёшку? Она вон там, подле тебя в сумке.

Судьба смерила его осуждающим взглядом и герой, посмеиваясь, дотянулся до лепёшки сам. Ох уж эти летучие создания, влияющие на жизни людей и целых народов, но неспособные даже свечку задуть без помощи смертного! Лишь тем, кого повенчали с героями, дозволено общаться хоть с кем-то кроме склочных товарок. И даже вмешиваться в ход вещей — правда, лишь в мгновения величайшей опасности для подопечного.

— Зов не даёт мне покоя по ночам, — заявил Агатокл. — Что ты узнала про тамошнюю тварь?

— Нити плетутся, — ответила Судьба. — Определённо лишь то, что прийти туда ты должен был сегодня. Крайний срок — уже завтра.

— Успею, — отмахнулся герой, чуть не пролив на себя остатки ужина.

— И все-таки не понимаю, почему ты погнался за амфисбеной вместо того…

— Уже полгода как ускользала от меня эта проклятая змеюка. А чем дольше откладывается приговор Судеб, тем сложнее зашивать вам дырки, прожжённые Хаосом. Твои слова. И вот передо мной выбор — настигнуть, удавить наконец-то гада, которого мне и так суждено побороть, либо тащиться к зверюге, про которую понятия не имеете даже вы…

— О, Небо! Твои слова…

— Что не так в моих словах?!

— Ты боишься неизвестную тварь!

— Да как ты смеешь!

Герой с размаху швырнул в неё первым, что попало под руку. Несчастная ложка пролетела сквозь правый глаз Судьбы и юркнула куда-то в траву. Воздушная покровительница резко взмыла над землёй.

— Кто-то не увидит завтрашний рассвет из-за твоей трусости! Чья-то Судьба погибнет, так и не родившись! Кого ты убил, герой? Мыслителя? Жрицу? Басилея?

— Убийцу, нищего и порнаю! — вскричал Агатокл. — Быть может, им суждено было погибнуть! Какая разница — пойду я, убью тварь, которую суждено, или погибну от той, кого даже вы не знаете?! А разница — моя жизнь!

— Трус! Единственный, кому Судьбы доверяют тайну победы… такой трус!

— Судьба моя…

— Увидимся! Если осмелишься прийти на поле брани, где я так тебе нужна…

— Судьба моя! Исчезла… О, боги…

Он растерянно опустился на землю. Рука случайно нащупала шлем, а точнее, огромный змеиный клык, заставший в нем.

— Глупец! — вскричал Агатокл, стукнув кулаком о сырую землю. — Говорить надо было, что если погибну от неведомой твари, то будет это смерть без проку, ведь тогда по земле станет разгуливать не одна, а две непобеждённые твари…

Сон маячил точно надоедливая муха, ускользая попыток схватить его, когда во врата изнеможённого разума героя ворвался Зов. Зов прилетел на крыльях западных ветров, пропитанных ужасом жизни перед Тьмой, в которую когда-то вернётся всё, костлявыми пальцами схватил сердце, выжал его досуха и швырнул на берег как тухлую рыбу. Часы сменяли друг друга, а Агатокл дрожал, ворочался и умолял, дабы неведомый акой, отчаявшийся найти заступника, хоть чуточку поубавил свой пыл.

С рассветом Зов отхлынул, прихватив с собою те жалкие крохи сонливости, что могли ещё тлеть в душе героя. Агатокл смыл холодный пот в ручье неподалёку, промокнул засохшие глаза и, помедлив, отправился будить лошадь.

 

II

 

Дорога, пыльная проводница, вела его долой от людных прибрежных городов, в поросшее былью сердце Пеласиона. Все чаще стали подворачиваться на пути каменные жаровни, кои возжигают ныне в честь дорожных богов, полуразрушенные колонны, арки, тяжестью времён прижатые к земле, да прочие руины — обглоданные кости народов, перемолотых Гердаломахией.

Герой прибыл к месту, откуда доносился Зов, на склоне дня, когда нутро всё прогрелось, но вечер принялся уже прохладно ощупывать кожу. Это была деревенька, что сгрудилась в уютной низине промеж четырёх покатых холмов. Буковые рощи, раскинувшиеся на этих холмах, источали на окрестности изысканные тени с привкусом изумруда.

Идиллию губила одна только душераздирающая тишина, в которой не нашлось места ни зверью, ни птице, ни человеку. Даже ветер избегал этих благостных лесов, предпочитая резвиться где-то настоль далеко, что на грани слышимого.

Агатокл спускался не по дороге, а уже тропе. Дома вскакивали тут и там, низкорослые, опрятные, но с бельмами наглухо заколоченных ставней. Агатокл остановился возле самого большого и постучал в основательную дверь из орехового дерева. Если судить по целой вязанке оберегов над нею, то поблизости промышляли все известные Пеласиону твари. Агатокл постучал ещё.

— Дверь откройте, если живы! Не то вышибу!

Послышалась возня и сдавленные причитания на местном диалекте. Из узенькой щёлочки в ставнях стрельнуло подозрительным взглядом, и возня тут же поутихла.

— Беги, пока не стемнело! Это место проклято!

— Я явился на Зов и никуда бежать не намерен!

— Герой?! Сейчас…

Пока хозяева разгребали завалы, коими они укрепили дверь изнутри, Агатокл стоял наизготовку, дабы тварь не смогла воспользоваться временной брешью в обороне этого дома.

— Моя лошадь… — начал было он, когда дверь отворили.

— Забудь, сам давай!

Хорошо, что он заранее надел доспех, иначе бы пришлось снимать его с лошади, терять, возможно, драгоценные минуты… Герой как ветер влетел внутрь и, отложив оружие в сторону, помог двум мужчинам завалить дверь сундуками, ящиками и мешками с землёй.

— Ведь не спасёт же, если она возьмётся за этот дом… — сокрушённо пропыхтел тот, что постарше, с неубедительной проседью в чёрной бороде. — За лошадь не переживай, человечину это отродье предпочтёт всему остальному. И… не сочти за дерзость в это смутное для нас время, но как нам тебя величать?

— Агатокл.

Мужчина нахмурился и отвёл взгляд. Стало ясно, что не знает он никого с таким именем, вот только виду старается не подавать.

— Меня зовут Дигонос, а это мой брат Годинос. Мы рады привечать посланца Судеб.

— Судьбы Судьбами, но без Зова меня бы здесь не было.

Дигонос смутился от пренебрежительного тона, с коим герой молвил о Судьбах, но, быстро спохватившись, сделал приглашающий жест.

— Продолжим за обедом… Агатокл.

Они прошествовали в небольшую трапезную, совмещённую с кухней, и сели за общий стол. Давно герой не едал в окружении душистых трав и сухофруктов, свисающих с потолка, возле почерневшего очага и по правую руку от гостеприимного земледельца. Немолодая женщина в чёрном траурном пеплосе поставила перед ними медовые облатки на тарелках из дерева, пузатые кувшины с кикеоном и, посоветовавшись с хозяином, ушла закалывать курицу.

Некоторое время трапеза шла в полном молчании и со сдержанным аппетитом. Братья во все глаза разглядывали героя, а тот не поднимал взгляда от тарелки.

— Благодарю за радушный приём, — молвил, наконец, Агатокл с набитым ртом.

— Это честь для всех нас, — наклонил голову старший из братьев.

— Кто охраняет дом, пока мы тут едим?

— Никто, — покачал головой Дигонос.

— Хм. Расскажите все, что знаете об этой твари. Я буду пока утолять голод, но будьте уверены: ни единого слова не ускользнёт от моего внимания.

Дигонос прочистил горло, промочил его добрым глотком кикеона и заговорил:

— Где-то две недели назад Флим, наш дубильщик, ушёл в лес за сумахом и не вернулся. Тогда мы не придали этому значения: края здесь тихие, и Флим, бывало, уходил ночевать к друзьям в соседнюю деревню. Но люди продолжали пропадать, и самое жуткое, что порою днём и прямо из домов. А однажды все проснулись с проломленными ставнями, и метками на руках.

Младший из братьев показал запястье левой руки, на котором алел странного вида рубец — как будто мясо повредили, не задев кожу. Метка Дигоноса уродовала ему плечо.

— Кожа затянулась быстро, — предвосхитил он вопрос Агатокла, — но следы не исчезли никуда. Они до сих пор источают кислый запах, но уже не такой сильный. Приходится долго внюхиваться, дабы уловить его человеческим обонянием.

— Теперь от твари не ускользнёт никто… — проговорил герой.

Братья переглянулись и кивнули.

— Кто-нибудь видел, как выглядит тварь?

Дигонос вздохнул:

— Все, кто видел, почивают сейчас во Тьме.

— Тварь охотится только ночью?

— Она не ведает усталости. Да, ночью она пробирается к нам, чтобы насытить брюхо, но всех, кто пытался сбежать днём, мы находили потом на сучьях, подвешенных за собственные… внутренности.

Герой кивнул, с не меньшим аппетитом поглощая последнюю облатку.

— Теперь скажите, откуда взялся у вас собственный акой?

— Нет у нас собственных акоев. Чай, не город. Странствия завели сюда слепого старца, на счастье всем нам.

Агатокл решительно подскочил на ноги.

— Отведите меня к нему, да поскорей.

Дигонос вздохнул, потирая шею.

— Мы бы в первую очередь, герой, но…

— Вчера тварь забрала его, — вымолвил Годинос. Взгляд его потерялся. — Без акоя и нашего отца деревня лишилась всякой надежды. Мы в шаге от того, чтобы стать бездумным скотом. Хорошо, что ты явился, Агатокл. Скоро этот кошмар закончится.

«Знать бы только, с чем я столкнулся…»

— Мне понадобится некоторое время, чтобы приготовиться к бою.

— Времени до вечера, когда тварь проголодается, ещё хватает, — сказал Дигонос.

— Это хорошо. У вас найдётся свободная комната?

— Конечно. Следуй за мной.

 

III

 

Никогда в жизни герой не взывал так к своей Судьбе. И она явилась — с первыми сумерками, когда он, потеряв всякую надежду, поедал куриную ножку, которую принёс ему младший из братьев.

— Какие вести?! — чуть ли не накинулся на свою покровительницу Агатокл.

— Уходи отсюда немедленно.

— Что?! Почему? Что ты узнала?

Танец единственной в комнате свечки золотил её полупрозрачную кожу, но с тусклым взглядом ничего не смог поделать.

— Потому что Судьбы не знают об этой твари, кроме того, что она определённо была создана при помощи Хаоса.

— Немыслимо! Чтобы вы…

— Одному Небу ведано, из каких земель явилась она в Пеласион. Прости, Агатокл, но ты должен уйти.

— Чтобы предать гостеприимство этих людей?!

— Чтобы выжить.

Никогда она не говорила с такой обречённой твёрдостью в голосе. Агатокл сел на спальник, вцепившись пальцами в волосы. Неожиданная мысль заставила его поднять голову.

— Но что насчёт того предсказания? Что я должен прибыть сюда вчера, или, на крайний случай, сегодня?

— Возможно, это урок того, что ты не непобедим. В последнее время ты слишком полагался на моё покровительство, размяк…

— Возможно?! Да как такое я могу слышать от дочери самого Времени?!

— Агатокл… уходи.

— Да кем я буду, если уйду?!

— Тебя ждут великие деяния. Я как раз хотела рассказать тебе, что кентавры…

— Даже слышать не хочу!

— Послушай же! — взревела Судьба, и от звука её несуществующего голоса в комнате ненамного, но ощутимо похолодело. — Эти люди обречены. Мы ничего не можем сделать для них сейчас. Настанет миг, и Старшие изберут героя, или повлияют на рождение того, кому на роду будет написано покончить с этой тварью. Но сейчас она неуязвима для тебя и невидима для нас. Что ты хочешь доказать своей напрасной смертью? Что ты не трус? Тебе не надо доказывать это ни Пеласиону, что слагает песни о великом Агатокле…

— Которые в глухих деревнях как не слыхали, так и не слыхивают…

— .. ни мне. Я родилась вместе с тобой, и с самого твоего первого вздоха была рядом. Каждый твой шаг, каждая мысль и переживание проходили сквозь меня. Когда оракул венчает судьбы с людьми, такая связь притупляется, но нас она лишь сплотила. Мы настолько единое целое, что общаемся друг с другом вот так, без оракула, или знамений! Кто ещё может похвастаться этим? Агатокл, мой Агатокл, неужто ты всерьёз воспринял то, что я тебе наговорила в горячке ссоры? Пойми, Агатокл… лучшие твои деяния ещё ждут тебя. Сейчас… сейчас не твоё время. Понимаешь?

Герой со вздохом взял щит в обе руки и принялся разглядывать чеканку на его поверхности.

— Небо тому свидетель, ты разрываешь меня на куски! Погибнуть, не стяжая славы, или всю жизнь носить с собою груз единственного поражения… и трупный яд каждого, кто погибнет из-за меня.

— Если сделаешь то, что я подскажу, — прошептала Судьба, обнимая его полуосязаемыми, как ветер через шёлк, руками, — то, пожертвовав этой деревней, ты обезопасишь остальной Пеласион.

— Говори!

И Судьба заговорила, но так тихо, что приходилось отодвигать весь остальной мир куда-то на задворки, дабы не только услышать этот воздушный шёпот, но и вникнуть в его смысл.

— Древние люди, вооружившись знаниями Света и Времени, превратили здешнюю местность в тюрьму для отродий Хаоса. Ты же видел холмы вокруг этой низины? На каждом стоит по каменному столбу. Я смогу привести тебя к каждому. Когда тварь будет занята пожиранием очередного несчастного — уж это я узнаю по осиротевшей Судьбе каждого из них — ты должен будешь пробудить один из столбов.

— Я не жрец…

— С этим справится даже ребёнок. Лишь прочти гимн, который я тебе напою… лучше запиши его прямо сейчас… и сожги веточку чертополоха в каждой каменной чаше. Некоторые треснули, но это неважно.

Агатокл записал четыре нескладных двустишья на клочке пергамента, который всегда носил с собой, дабы начищать доспехи.

— Я укрою тебя от носа и ушей этой твари, — продолжала Судьба, — но держись подальше от её взора! Четыре ночи, и она никогда не сможет уйти за пределы этих холмов. Кто знает, может подохнет от голода, пока сёстры мои будут искать на неё управу... Поспеши, мой герой!

Она исчезла, и Агатокл остался в одиночестве. Голова болезненно пустовала. Единственное, что пришло в неё спустя полчаса безмолвных терзаний, так это то, что жить ему пока что хочется. Герой встал, поправил ремешки на доспехе, взял щит в левую руку, а меч — в правую, задул свечу и, открыв дверь, нос к носу столкнулся с Дигоносом. Лучина в руке старшего из братьев рисовала немыслимые тени на их посеревших лицах.

— Пора? — вопросил Дигонос. Агатокл кивнул.

Казалось, что братья две вечности расчищали выход на улицу. Агатокл прятал от них взгляд и весь чесался как шелудивый. Хитон под доспехом нещадно лип к спине. И вот настал миг, когда он на нетвёрдых ногах шагнул в ночь.

— Пусть твоя Судьба укрепит тебе длань! — крикнул на прощание Годинос. Агатокл поймал себя на мысли, что не запомнил внешности ни одного из братьев. Да кто они вообще для него?!

Он подождал, когда они завалят дверь снова, и продолжил путь. Небо хмурился, затаив на Землю какие-то свои обиды, и в облаках его плохого настроения тонули звёзды. Тени перемешивались с тьмой и холодом, а в противоестественной тишине Агатокл в своих доспехах звучал точно оркестр пьяных сатиров. Его лошадь паслась возле повалившихся ворот в деревню с гостеприимной табличкой «Отдохни у нас, путник!». Едва завидев его, животинка радостно заржала. Герой потрепал её по холке, позвал за собой и совершенно отчётливо понял, что бросит боевую подругу при первой же опасности. От этого в животе что-то пошло кругом.

То, что нечто огромное несётся на него, герой понял, только когда могучая туша перемахнула через обломки ворот. Лошадь встала на дыбы, чуть задев ему доспех копытом, и, захваченная диким ужасом, рванула восвояси. Агатокла же страх парализовал. Он пытался изучить тварь перед неминуемой гибелью, но её серое тело так хорошо сливалась с тьмой и тенями, что взгляд его мог зацепиться только за налитые синевой буркалы. Тварь встала, упираясь на землю тремя лапами — в правой передней она держала бездыханное тело. Их взгляды встретились — бездумные, ожидающие друг от друга чего-то.

Всякого навидался Агатокл: и животной ярости, и насмешки, и страха перед посланцем Судеб, и кровожадного ликования перед грядущим сражением, и покорности перед смертью, и холодного к ней безразличия. Но во взгляде неведомой твари герой увидал проблески того, что он понял, лишь когда она взвалила жертву себе на плечо и убежала, оставив его наедине с дорогой, ведущей прочь из деревни.

Наверное, точно такой же взгляд был у самого Агатокла, когда год назад он настиг одного разбойника. Мерзавец принял смертельный яд, когда осознал, что поражение неизбежно. В тот день герой так и не обнажил клинка. Зачем отсекать голову тому, кто и так уже мёртв по собственной воле?

Рыдания — разрушительные, без слёз, повалили его на колени. Поганая жалость к самому себе! Неведомо, сколько времени прошло, пока он не отыскал в себе силы подняться и, обратив взор ввысь, прокричать самую страшную клятву в своей жизни. Кроваво-красная вспышка озарила эту ночь с грохотом тысячи колесниц. Таков был ответ Неба, отца всей жизни на Земле.

 

IV

 

Утром следующего дня Агатокл прошёлся по всей деревне, словом и делом вытаскивая на улицу всех, кроме одного немощного старика — но и его родные вынесли на носилках. Герой собрал всех на подобии главной площади, где по выходным разбивали свои пёстрые палатки торговцы, а странствующие аэды исполняли песни о богах, героях и далёких землях, так подозрительно похожих на родной Пеласион.

— Слушайте! — пророкотал герой, и тихий ропот деревенских мигом исчерпал себя. — Я — Агатокл, и Судьбы велели мне прийти сюда и встретить свою смерть! В обмен на ваши жизни я прошу лишь одного — бессмертия. Позаботьтесь о том, чтобы деяния мои — или хотя бы это — известно было всему Пеласиону, чтобы песни обо мне слышали во всех концах наших земель да во все времена! А если не выйдет, если найдутся те, кто больший отклик найдут в сердцах людей, то пронесите моё имя сквозь память своих потомков. Пообещайте мне!

Нестройный хор пообещал.

— Видите этот щит? Сам бог-кузнец Сефкан ковал мне его руками, сердцем и душой! Громы небесные и зычный свой голос вложил бог в него. Отродья Хаоса слетаются на лязг этого щита как мотыльки — на огонь, не в силах замечать ничто вокруг, кроме источника истязающего шума. Ну же! Соберите все то, что унесёте в руках, и приходите сюда. Я вызову тварь на поединок, от которого она не сможет отказаться, а вы как можно скорее двинетесь подальше от этих проклятых холмов. Те же из вас, кто обучен грамоте, пусть подойдут ко мне.

Земледельцы начали разбредаться по домам, а к Агатоклу подошло четверо мужчин, среди которых оказались и приютившие его накануне братья.

— Четверо, значит. Вот уж… совпадение, — проворчал герой. Когда изо дня в день беседуешь с собственной Судьбой, совпадения перестают казаться случайными. — Знаете, где в окрестных лесах расположены древние колонны?

— Как не знать, — сказал Дигонос.

— Пойдёте не со всеми. Перепи&№769;шите эти слова, — Агатокл вручил ему кусок пергамента, — прочитаете вслух, и сожжёте потом веточки чертополоха в каменных чашах. Так тварь никогда не покинет пределов невидимой темницы.

— Агатокл…

— Ни слова больше.

— Агатокл!

— А, Судьба… Вам, наверное, стоит забрать свои вещи, друзья?

Мужчины недоуменно переглянулись и поспешили уйти с площади. Они понимали, что каждый перед смертью имеет право на безумие.

— Агатокл, смотри на меня!

— Я… — герой растерянно огляделся по сторонам. — Я тебя не вижу.

— Хватит играть в дурацкие игры! Что ты творишь?!

Он повернулся на звук голоса, но Судьбу свою так и не увидел.

— Я делаю то, что решил сам.

— «Судьбы велели мне прийти сюда и встретить свою смерть»! Да как у тебя язык повернулся!

— Это как у тебя повернулся язык чуть ли не подбить меня на убийство стольких невинных? Мне всегда казалось, что вы задумали всю эту чехарду с героями как раз для того, чтобы единицы рисковали своими жизнями ради многих. Или я опять не понимаю основ мироздания?

— Агатокл…

— Ты скажи мне вот что, — герой рывком вытащил меч из ножен, — готова ли ты помочь в последнем бою?

— Я… я не могу.

— Что же… Я и раньше плохо тебя видел, и очень жалею, что вообще не вижу сейчас. Так хотелось бы взглянуть в эти чарующие глаза напоследок… Не могу сказать, что люблю тебя, моя Судьба, ибо ласки и тепла я никогда не смогу от тебя получить — по понятной причине. Но знай, ты всегда была для меня как родная.

— Я и есть для тебя родная…

— Знаю. Потому ты и хотела спасти мне жизнь. Но что поделать, если я рождён Агатоклом? Прощай, родная. Найди утешение в своей настоящей семье.

Ответа он не услышал.

Площадь тем временем заполнялась людьми. Все взгляды были устремлены на героя, а он просто сидел на чьём-то тюке и шептал беззвучные молитвы не то богам, не то Небу, не то просто так. А что поделать, если хочется жить? Когда выяснилось, что все на месте, Агатокл прошёлся взглядом по лицу каждого и тяжко вздохнул. Пора — пусть всё внутри и сводит холодной дрожью.

— Я верю в вас! — вскричал герой, дабы отогнать постыдный страх да повернулся лицом к поваленным вратам с дружелюбной табличкой «Отдохни у нас, путник!». Каждый шаг в их сторону отзывался на сердце как укол невидимой иголки.

Когда он решил, что отошёл от людей на расстояние достаточное, то поднял клинок над головой и, задержавшись на миг, что породил цепочку ослепительных бликов, обрушил его плашмя на щит. Дикий грохот, от которого скрючило сам воздух, раскатился по округе. Агатокл ударял ещё, ещё и ещё, до тех пор, пока зверь наконец не примчался: злой, свирепый и почти ослепший от терзающих его звуков. Не переставая барабанить, дабы тварь не думала ни о чем, кроме его щита, герой принялся её разглядывать. Она была огромна — как медведь, но обладала сложением льва. Скосив взгляд на пах, Агатокл понял, что это он. Какой же урод! Все тело лысое, но с клочьями растрёпанной, как саван, шерсти, нескладное, с гипертрофированными задними лапами, как у гигантского зайца, и передними лапами как у обезьяны. Но более всего повергала в омерзение морда — слоёный пирог из складок, рытвин, шрамов и пасти, изломанной в подобие гиеньего смеха. Нос, напоминавший дырявый уголёк, съехал куда-то в сторону, и лишь чистые, как горный родник, глаза находились на месте.

Агатокл атаковал первым, навесив щитом по отвратительной морде в попытке её оглушить. Но это только повергло тварь в бешенство: встав на задние лапы, она хлынула на героя сокрушительным каскадом своей туши. Агатокл едва успел отскочить в сторону и отпарировать мечом когтистую лапу, рванувшую ему вслед. Отродье было не по размерам шустро: герою тут же пришлось уйти в глухую оборону. Тогда герой отступил на два шага, грохнул мечом по щиту и, воспользовавшись секундным замешательством, направил клинок в уродливую голову. Но зверь каким-то чудом уклонился, и клинок попал в плечо.

Страшен был его рёв.

Агатокл отпрыгнул, дабы не попасть под слепую ярость твари, что начала беспорядочно махать вокруг себя передними конечностями. Выгадав миг, он ужалил зверя ещё — на этот раз в грудь. Тварь сама выдрала из себя меч, схватившись обезьяньей лапой за острый клинок. Воя от боли, она скрутила меч в узел и швырнула его в героя — тот едва успел закрыться щитом. Он хотел вытащить из-за пояса кинжал, но тварь, прикрывая лицо лапой, пошла на таран. Уклоняться времени не было, и Агатокл выставил щит перед собою, упираясь в него обеими руками. Глухой удар плоти по металлу, обманчивый миг полёта, и вот герой грохнулся на спину, приложившись затылком о какой-то гадкий камешек. Во рту прозвенел металлический привкус жизни. Зверь склонился над ним, торжествуя каждой складочкой мерзейшей морды. Взмах здоровой рукой, которая должна была проломить герою череп, окончился промахом — к вящему удивлению обоих. Агатокл, не совсем отдавая отчёт своим действиям, вытащил кинжал и перерезал противнику сухожилия над коленом.

Следующий удар перехватили и тварь, не мудрствуя лукаво, просто выдрала её с корнем. Крик вырвался из груди Агатокла, вопль страшной, неведомой доселе боли. Тварь вышвырнула руку как мусор и проломила его голову своей головой, удар за ударом пробиваясь через череп, и, добившись своего, тут же принялась жрать, урча и похрюкивая. Агония жизни вырвалась из его тела не сразу.

Агатокл наблюдал, как его плоть поглощают кусок за куском, и вздрогнул, когда на плечо ему легла прохладная рука.

— Это ты отвела от меня тот удар, — проговорил он, не в силах отвести глаз от страшного зрелища. Рука закрыла ему глаза, и покой почти наступил.

— Я.

— Скажи мне… я справился?

— А ты посмотри.

Рука исчезла, и Агатокл обнаружил себя высоко над Землёй, чуть ниже облаков. Он напряг зрение и увидел группку людей, покидающую границы невидимой для обычного взора темницы. Герой проследил за каждым столбом — пробуждены, а пробудившие их люди тоже покинули границы, кроме замешкавшегося Диготоса, старшего из братьев. Он успеет, знал Агатокл. Отведавшая его плоти тварь дремала, измотанная нешуточным противостоянием.

— Странно видеть тебя здесь, Судьба моя. На дороге во Тьму.

Она наконец-то изволила возникнуть перед его взором. От грустной улыбки своей покровительницы в сердце защемило.

— Мы связаны с тобой настолько, что гибель одного неизбежно повлечёт смерть другого.

— Так вот почему ты так пеклась обо мне все время! — воскликнул Агатокл, но должного возмущения почему-то не испытал.

— И поэтому тоже, — рассмеялась она и сделала привычный жест, призванный поправить сложносочинённую прическу. — Но теперь мы снова вдвоём, и направляемся туда, откуда нет возврата.

 

— Мы что, летим мимо солнца? — удивился Агатокл тому, что наспех скроенный в кузнях Хаоса кругляш нисколечко его не слепит. А он был близко — только руку протяни — сиял и вибрировал, окрашивая невесомую плоть отца-Неба в теплоту нежно-персикового цвета. — А что выше? Хотя, не говори. Сами сейчас узнаем.