Птицедива

Той осенью — холодной, серой, балансирующей на тонкой грани между сезонами, но все никак не желающей перейти в зиму, — в западной половине дома расцвел тропический сад. Пол огромной светлой залы шелковистым ковром покрывал золотистый песок, вдоль стен зеленели причудливые экзотические растения и цветы всевозможных оттенков, наполняющие все вокруг тонким теплым ароматом, где-то под высоким застекленным потолком щебетали яркие тропические птицы и порхали бабочки. Словно чья-то невидимая рука по неведомой причине перенесла маленький кусочек жаркого южного края в ветреную промозглую столицу.

Слуги и немногочисленные жители особняка возбужденно шептались, поглядывая на обновленные покои, и гадали, ради какой новой диковинки приготовлено все это великолепие. Им было не привыкать к подобным перестановкам. Молодой наследник — Саймон Джанг, издавна слыл страстным путешественником и не менее страстным коллекционером. У него не было недостатка ни в азарте, ни в деньгах, и он увлеченно скитался по свету, разыскивая новые удивительные редкости и безжалостно вырывая их из привычных мест, увозя с собой. В каждый его приезд обычно тихий и пустой дом разом оживлялся, а новый экспонат коллекции становился центром внимания всего света столицы. Для его представления закатывались пышные балы и вечеринки, и сверкание невиданных вещиц и вид причудливых зверей манили искушенную столичную молодежь, как пламя свечи привлекает пестрых мотыльков.

Роскошный феникс с золотистым оперением, что сгорает дотла раз в пятьдесят лет и возрождается из пепла, скелет доисторического морского чудовища, украшенный древним народом жемчугом и сапфирами, как святыня, огромные бледно-голубые лилии, что цветут лишь в лунные ночи и своим дивным ароматом способны зачаровать человека и увести его в чащу, сцейские львы огненного окраса с хризолитово-зелеными глазами… Каких только чудес не видели стены огромного особняка с тех пор, как все набирало силу увлечение молодого господина.

Казалось, словно он отчаянно пытался поймать и навечно запечатлеть те короткие и яркие моменты счастья от познания нового и неизведанного, привезти с собой кусочек уже закончившегося путешествия, чтобы навечно запомнить его… Но каждый раз диковинка надоедала ему даже быстрее, чем свету, и он вновь устремлялся вперед, за чем-то еще более интересным — и так по бесконечному кругу. Впрочем, в этот раз его находка превзошла сама себя — жители дома номер пятнадцать по улице Норд поняли это сразу же, когда собрались напротив огромной полукруглой арки, забранной решеткой. Прямо напротив них, у окна, также огороженного, на фоне серого неба вырисовалась фигура сидящей девушки, закутанной в бледно-голубой, расшитый золотистыми узорами шелк.

Насладившись недоуменными взглядами зрителей, Саймон подошел к решетке и негромко произнес несколько слов на незнакомом языке. Девушка, встрепенувшись, медленно поднялась с места. Накидка бесшумно упала к ее ногам, и в комнате раздались восхищенные вздохи. Зрелище и впрямь поражало.

— Это же… Птицедива? — негромко спросил кто-то.

— Да, — кивнул Саймон, довольный произведенным эффектом и сам с восторгом глядя сквозь тонкие прутья решетки на свою находку. — Ее зовут Сейрен.

Услышав свое имя, та, которую сначала приняли за человеческую девушку, обернулась, тревожно глядя на собравшихся вокруг людей. Она выглядела совсем юной по человеческим меркам — лет на шестнадцать. Как и все представительницы своего вида, миниатюрная, хрупкая, даже чересчур, с тонкой белоснежной кожей. Длинные черные волосы, отливающие на свету синевой, обрамляли красивое удивительной, нечеловеческой красотой лицо — бледные маленькие губы, высокие скулы и огромные глаза пронзительного аквамаринового цвета.

Но самое главное, то, что прежде всего так поразило зрителей, — за спиной ее чуть подрагивали большие, изящные птичьи крылья, сейчас безвольно сложенные. Их снежно-белый у основания цвет постепенно переходил в светло-голубой, становился все ярче и на концах уже сиял глубоким бирюзовым оттенком. Одетая в легкое восточное платье, босая, птицедива, как называли их в этих краях, казалась совсем чужой на фоне унылого серого неба за окном — и даже ее яркий окрас словно слегка поблек. Тонкую щиколотку обвивала серебристая цепочка, скользящая к кольцу, прикрепленному к стене.

— Она похожа на человека, — тревожно произнесла одна из горничных, с любопытством разглядывая заморскую диковинку.

— Только внешне, — махнул рукой Саймон. — Они, правда, довольно умные, но живут как дикие птицы на одном южном острове. Не говорят по-человечьи, не строят городов, не носят одежду… Но и людей почти не боятся — местные почитают их за хранителей и хорошо охраняют. Естественно, вывоз тоже незаконен. Я едва смог найти человека, который согласился мне помочь…

Голос его разгорелся, увлекая за собой. Он умел рассказывать о своих приключениях в далеких странах так, что даже самый скептически настроенный из слушателей оказывался зачарован. Вот и теперь все внимание мгновенно переключилось на Саймона, увлеченно вещающего о том, каких трудов стоило поймать и привезти в страну птицедиву.

— …и вот мы услышали, что одна из птиц часто появляется на том утесе, отделяясь от стаи. Такое поведение для них не редкость, но этот слух был самым многообещающим, и…

— Эй, — чей-то тихий голос неожиданно прервал рассказ.

— Э… Да? — стараясь скрыть недовольство, произнес Саймон, оборачиваясь и глядя сверху вниз на маленькую, лет десяти, девочку в синем платье.

— А она поет? — словно не замечая обратившихся на нее взглядов, тихо спросила та у Саймона. Прозрачные, серые, как небо над столицей, глаза смотрели на собеседника не по детски серьезно и вдумчиво .

— Мне сказали, что птицедивы не поют в неволе, — пожал плечами Саймон. — А жаль! Их пение просто восхитительно. Это то, что не передашь никакими описаниями. Ни одна птица и ни один человек больше не сравнятся с этим. Но, думаю, в оранжерее она все же почувствует себя как дома и запоет.

— Нет, — уверенно произнесла девочка, покачав головой, а затем торопливо развернулась и выбежала из залы, провожаемая удивленными взглядами и шепотом.

Впрочем, вскоре, когда все разошлись по своим делам, она снова вернулась. Села на пол напротив решетки, обхватив руками колени, и замерла, зачарованно глядя на заморскую диковинку. Слуги не слишком обратили на это внимание. Элис с самого появления в доме слыла странной и нелюдимой, и за пару лет проживания здесь так и осталась чужой дому и его обитателям.

Она была последней представительницей древнего и когда-то влиятельного, но затем стремительно угасшего дворянского рода, которую бог знает почему приютил глава семьи пару лет назад, после того как девочка осталась сиротой. Каких только слухов не ходило на этот счет. И что старый Джанг сам приложил руку к падению рода и надеялся хоть так загладить вину на старости лет, и что когда-то он любил одну из девушек этой фамилии, и что Элис была его незаконнорожденной дочерью… Но толки давно утихли, и о ребенке почти забыли. Болезненная, хрупкая Элис привлекала к себе мало внимания — почти ни с кем не разговаривала, редко выходила на улицу и большую часть времени проводила, забившись в укромное место с книгой или куклой.

Ни к одной из прежних находок Саймона Элис не проявляла особого интереса, но птицедива просто зачаровала ее. Целыми днями Элис крутилась вокруг решетки, подолгу сидела напротив нее, наблюдая за Сейрен, иногда едва слышно говорила что-то, прижавшись носом к прутьям клетки и обхватив их тонкими руками. А однажды вечером так и уснула, свернувшись клубочком у стены.

Она уже не видела, как медленно, осторожно подошла с той стороны клетки изящная крылатая девушка и присела напротив, задумчиво глядя на девочку. Во всегда отстраненных и смотрящих куда-то вдаль аквамариновых глазах, тускло поблескивающих в лунном свете, подрагивало что-то сложное и очень человечное, и мгновение спустя к светлым волосам спящей протянулась маленькая белая ладонь.

В ту ночь Элис снился сон — впервые за много лет. Ей снился укрытый среди бескрайнего океана зеленый остров, изрезанный скалами. Они вздымались к небу, вырывались из тесных джунглей к небесным просторам, а у тенистых подножий и на согретых солнцем вершинах цвели диковинные цветы. Деревья вокруг ломились от сочных спелых плодов, и свежий морской ветер разносил повсюду их сладкий аромат. Здесь жили удивительные птицы, похожие на людей, — по утрам и на закате воздух подрагивал от их дивного пения, и небо полнилось яркими всполохами разноцветных крыльев. Опьяненные безграничной свободой, они бесстрашно рассекали огромное прозрачное небо и отдыхали на высоких крутых утесах, глядя вниз, туда, где разбивались о камень волны. Казалось, ничто не могло потревожить этот безмятежный маленький рай. Но сон был полон печали и тревоги, и что-то темное надвигалось на сияющие берега с севера, грозясь разрушить маленький хрупкий мир…

***

Через неделю после того, как были завершены все приготовления, и Сейрен, по словам Саймона, уже освоилась на новом месте, дом зашумел с новой силой. Вечером молодой хозяин особняка давал пышный прием. С раннего утра слуги сновали по залам, драя все до блеска, украшая и сервируя, не прекращалась готовка на кухне, и то и дело подъезжали к черному ходу повозки с провизией и цветами, что должны были украсить вечер. Представление столь уникальной редкости следовало обставить с максимальным размахом, и Саймон, вообще не знающий полумер, не скупился в средствах.

Так что, когда все вокруг затянула тонкая кисея вечера, дом уже сиял множеством ярких огней. Все окна, забор, дорожка к особняку были ярко освещены, разгоняя собирающуюся тьму, и первые гости восхищенно вздыхали, оглядываясь вокруг.

Один за другим они выпархивали из роскошных экипажей — изящные юные красавицы в причудливых пышных платьях, степенные светские дамы в более сдержанных, но не менее роскошных туалетах, улыбчивые молодые люди в ладно скроенных костюмах, подтянутые самоуверенные военные высших чинов во всем блеске парадной формы и еще множество самого разнообразного народа. Весь свет молодой столицы собрался здесь, и единственное, что объединяло всех, — богатство, легкомыслие и бесконечная скука, которую каждый стремился хоть как-то развеять.

Когда все наконец собрались, уже отыграли первые танцы, и в глазах гостей появился лихорадочный блеск, разгоревшийся от причудливых ликеров, смеха и светской оживленной болтовни, настало время главного события вечера. Под взволнованный шепот собравшихся Саймон сдернул алую ткань с огромной золотой клетки, помещенной в центре зала. По рядам собравшихся легким ветерком пронесся восхищенный шепот.

В сияющем роскошном зале Сейрен, задрапированная в белоснежную полупрозрачную ткань, расшитую золотом и жемчугом, выглядела словно изящная мраморная статуя. Мягкие складки одежды, обволакивающие необыкновенно тонкое тело, длинные темные волосы с вплетенными в них нитками жемчуга и большие синие крылья, сложенные за спиной, — каждая деталь добавляла все больше очарования этому странному созданию. Лицо ее казалось еще бледнее, чем обычно, и еще более яркими и огромными на нем выглядели аквамариновые, словно океанские воды, глаза. Сейрен испуганно оглядывалась, стоя в центре клетки, — подальше от столпившихся вокруг людей — и прижимая руки к груди. Яркий свет бил в глаза, а шум голосов сливался в несмолкаемый гул.

— Какая красота…

— А крылья точно настоящие?

— Я читала про них! Кажется, они водятся только в одном месте, и вывозить их запрещено…

— Вы только посмотрите! Эта ткань почти прозрачная. Какое бесстыдство!

— Что вы, она ведь не человек. Вы ведь не одеваете свою канарейку в платьице?

— Но, тем не менее, как хороша. Такую птичку я бы завел.

— И что они в ней находят… Кожа да кости.

— Мне больше понравился феникс…

— Да, мистер Саймон, в этот раз вы превзошли себя…

— А когда будут фейерверки?

Реплики сыпались одна за другой — после минутного молчания, полного восхищения, гости все заговорили разом, делясь впечатлениями и наперебой задавая вопросы Саймону. Тот, сияя, вновь принялся рассказывать историю поимки птицедивы, радуясь новым слушателям и тому энтузиазму, с которым приняли его находку. Вскоре гости столпились уже вокруг него, затем постепенно начали распадаться на более мелкие круги, кто-то вернулся к закускам и винам, в зале вновь воцарились смех и беззаботные разговоры. Первое очарование прошло, и постепенно любопытные взгляды начали падать на клетку все реже. Периодически кто-то еще подходил к ней и разглядывал сидящую внутри диковинную птицу, но все чаще взгляды скользили по ней мельком, как по чему-то уже изведанному и привычному. Тем, кто познал многое, новое приедается быстро.

И когда бой часов возвестил о том, что наступила полночь, разгоряченные гости бросились на улицу смотреть фейерверки, поспешно запахиваясь в легкие полушубки и шали. Парадная зала опустела — теперь в ней осталась лишь золотая клетка. Сейрен сидела на земле, слегка опустив голову и сложив руки на коленях. Распластавшиеся крылья и разметавшийся вокруг белоснежный шелк делали ее словно бы еще меньше, и сейчас она и действительно напоминала комнатную пташку. В глазах ее — когда-то полных безбрежного моря и неба, а сейчас потускневших от сияния ярких огней, — читалась только задумчивая усталость. Но когда рядом послышались тихие легкие шаги, она разом встрепенулась, повернувшись на звук.

В тишине раздался шелест, а затем — металлический звон и резкий щелчок. Сейрен медленно встала, повернувшись к стоящей напротив Элис. Птицедива была ненамного выше ее, но сложена куда изящнее и хрупче нескладного одиннадцатилетнего ребенка с невзрачным личиком, которое красили только ясные серые глаза.

Взгляды двоих встретились в диалоге, где слова не нужны. Рожденные на разных концах света и в разных мирах, что никогда не должны были пересечься, они поняли друг друга — каждая прочла в глазах напротив болезненную, острую тоску по свободе, по бескрайнему небу и свежему ветру, по дому, куда можно вернуться, и тем, кто тебя там ждет. Губы Элис тронула слабая улыбка.

А затем Сейрен стремительно, едва касаясь земли, пронеслась мимо нее.

***

Фейерверк уже подходил к концу, и гости начали понемногу продвигаться обратно к теплому дому, когда маленькая фигура вырисовалась в дверном проеме, заставив всех изумленно замереть. По рядам случайных наблюдателей пронесся пораженный шепот, многие обернулись к в ужасе застывшему Саймону.

Легко шагнув в приоткрытую дверь, Сейрен растерянно замерла на пороге. Порыв холодного осеннего ветра острыми жалами впился в тонкую кожу, а холодная земля обожгла босые ноги. Из-за освещения небо над головой казалось совсем темным, а звезды — тусклыми. А еще почти совсем не пахло морем. Птицедива медленно огляделась, словно надеясь увидеть хоть что-то, напоминающее о родине. Ее остров был бесконечно далек — и это осознание поставило ее в замешательство. Светлый же проем за спиной манил беззаботным теплом, и на мгновение в синих глазах мелькнуло сомнение.

— Птицедивы не переносят холода, — негромко, напряженно произнес Саймон. — Так что она непременно сейчас вернется. Верно?

Натянуто улыбаясь, он сделал шаг навстречу пленнице, взглядом давая знак замершим за ее спиной и готовой к броску слугам. Впрочем, они тоже не выглядели сильно испуганными — то, что теперь, обнаружив вокруг столь незнакомый и недружелюбный мир, Сейрен попытается сбежать, казалось невероятным. Но та вдруг резко вскинула голову, судорожно вдохнув холодный чистый воздух.

Порыв ветра разметал длинные волосы и белоснежное одеяние, а затем в потоках света, льющегося из дома, в одно мгновение распахнулись огромные крылья, сияющие всеми оттенками синего. Казалось, словно в темноте вдруг распустился диковинный цветок, трепещущий на ветру. Зачарованные этим зрелищем, наблюдатели пропустили момент, когда крылья снова сложились и раскрылись — после долгого бездействия эти движения казались тяжелыми и неловкими, — а затем босая нога оторвалась от пола.

— Хватайте ее! — испуганно закричал кто-то в повисшей тишине, но силуэт птицедивы уже неожиданно стремительно взмыл вверх, оставляя после себя взметнувшиеся синие перья и громкое хлопанье крыльев. Хрупкое тело, кажущееся таким слабым в клетке, теперь двигалось стремительно и легко, словно танцуя в ночной синеве. Кружась в воздухе в каком-то исступленном восторге, Сейрен безмятежно улыбнулась — впервые с тех пор, как покинула остров, а в глазах вновь зажглись сияющие огни.

А затем в тишине раздалась песня. Казалось совершенно невероятным, что она принадлежит маленькому силуэту, кружащемуся в воздухе, — сладостное пение наполняло все небо, весь прозрачный вечерний воздух, согревая его теплыми солнечными нотками. Диковинная мелодия была полна ликования и печали, вдохновенного восторга и тоски, и ее мотив без слов понимал каждый, кто его слышал. Это был гимн свободе — безграничной, сладостной, той, что дано осознать, лишь кружа в огромном, укрывающем весь мир небе, где нет преград и замков.

Холодный воздух сковывал движения, обжигал кожу, проникал в легкие, мешая дышать, но песня, то срывающаяся, то набирающая силу, не прерывалась, и улыбка не гасла на лице Сейрен, пока она кружилась в ночной синеве. А внизу, на пороге, там, где она начала свой полет, так же не обращая внимания на холод, неподвижно стояла маленькая фигурка.

Элис, замерев, напряженно прислушивалась к льющейся с неба песне, широко распахнув серые глаза. Губы ее чуть дрогнули — слабая тень улыбки, что сияла на лице птицы, отразилась на этом бледном личике, рука жадно вытянулась к небу, словно надеясь достичь той же свободы, что воспевала птицедива.

Вскоре мелодия уже стихала в отдалении, исчезая вслед за белоснежным силуэтом, но Элис слышала ее все так же четко и ясно, как будто она навечно отпечаталась в сердце, как прощальный дар благодарной птицы. Девочка знала, что Сейрен возвращается домой. К безбрежному синему океану, а затем — к маленькому светлому острову, затерянному в нем, все дальше и дальше на юг.

— Черт! Как вы могли ее упустить?! Она же погибнет к утру в таком климате! Впрочем, нет, птицедивы достаточно умны, так что через пару часов наверняка вернется, — уже без прежней уверенности произнес Саймон, глядя в небо и досадливо хмурясь.

— Нет, — прошептала Элис, покачав головой. — Не вернется. Потому что она выбрала…

И, не замеченная никем, девочка соскочила с ярко освещенной дорожки, исчезая в темноте сада.

В тот день в доме номер пятнадцать по улице Норд пропало двое.