Переправа

 

Переправа

 

Папаша Чуб был не таким уж и плохим полусотником. Своих он всегда жалел, как мог. Правда, лупить лупил, почем зря, но всегда объяснял за что:

— Дубина ты стоеросовая, будешь так пику держать, сразу стопчут. А меня послушаешь, авось до заката продержишься. Тебя-то — ладно, строй разорвут, все поляжем. А устоим, глядишь, откатятся, до следующего рассвета дотянем. Кавалерия по ночи не воюет, ноги конские бережет.

— Так сам же говоришь — нет у веллов кавалерии, — ехидно хмыкнул Горд и натянул шапку пониже на уши, — мол, держат красноперых наши доблестные войска под Олушей.

Чуб снял войлочный подшлемник, вытер вспотевшую лысину: волосы под подшлемником за долгие годы службы повывелись, только надо лбом продолжали буйно расти, а полусотник их холил — отрастил седой длинный чуб. Если надеть шлем, то командир был парень хоть куда, бабам нравилось. Полусотник нацепил головной убор, приосанился и стал с напором говорить заученное:

— Наша армия сдерживает напор веллов на западе, связывает их по рукам и ногам. А наша задача…

Баташ не особо вслушивался, успел выучить наизусть за четыре дня стояния на речке Сулле. Он смотрел в долину, где облизывая низкое небо раздвоенными языками, реяли красно-белые веллские стяги. И с каждым днем их становилось все больше. Только алых с золотом флагов Пятой конной пока не видно, может правда, не могут выйти из окружения? Одно остается — надеяться, что наводящие ужас красноперые не появятся здесь. Тогда еще есть шанс устоять.

— Они сами нас бояться, в атаку не идут! — патетически выкинув руку в сторону веллов, заявил Чуб. — Вот увидите, ребята, так постоим-постоим и разойдемся. Не попрут, гаденыши, против нашей силы!

Да, в долину согнали тьму-тьмущую народа, но большей частью ополчение, которое не знает с какой стороны пику взять. А тяжелая королевская пехота, ее не так уж и много, подперла этот сброд сзади, чтобы бежать не надумал.

— Нам отступать некуда! — рявкнул Чуб, и гораздо тише добавил, кивнув на осинки на краю долины, — так что даже не думайте.

Все молча посмотрели туда же: на ветках на сильном ветру покачивались тела. Отсюда не видно, но Баташ знал — на шее у каждого из висельников деревянная дощечка с надписью: "Предатель".

"Эх, не забрал бы вербовщик лук! Я б отсюда добил бы в глаз веллской сволочи. А пика это — не мое", — думал Баташ, ощущая острое чувство сиротства от невозможности натянуть тетиву, щекотнуть щеку опереньем стрелы, слиться с наконечником в единое целое.

— Разойтись, — велел Чуб, — дурного в голову не берите, кашу поедите и спать, ясно?

Было так ясно, что по своим местам расходились в полном молчании.

За четыре дня как-то само собой получилось, что полусотня разбилась на мелкие группки. Каждый ел кашу у своего костра.

Баташ и Горька, с одной деревни, держались друг друга намертво. Но на тяжелом марше к Сулле вдвоем не выдержать. И тот, кто погладит по шерсти уже свой, кто протянет полупустую флягу или хотя бы толкнет локтем в бок: "Держись!" — друг.

Так что у костра они сидели впятером. Лех был громадный и косматый, как медведь, к тому же, кажется, совсем немой. По крайней мере, Баташ не слышал от него ни единого слова, он только, молча, с песьей преданностью смотрел на Горда. Вертлявый Ржав же говорил без умолку, но стоило Горду поднять бровь, как безудержный поток слов стихал. Про самого Горда Баташ так током и не узнал, понятно, мужик веский, говорит мало, но по делу.

Горду же не имело смысла особенно о себе распространяться. Носил он кличку Безухий Лис. Безухий по той причине, что уши ему отрезал палач за грабеж, а Лис, по тому, что там, где остальные лишались головы, хитрый Горд потерял только уши. Предвоенное лето сильно потрепало его ватагу. Осенью он, имея на уме с удобством перезимовать, хлебая казенную армейскую похлебку, привел остатки своих людей к вербовщику. Горд не верил, что война все же начнется: так, побряцают оружием, постращают согнанным к границам ополчением. Однако, вышло по-другому, и вместо того, чтобы отъесться на королевском довольствии, пришлось воевать. Но армейская дисциплина и необходимость проливать кровь за непонятные идеалы были Лису не по нутру. И сейчас, глядя в костер, он размышлял, как бы убраться с Суллы подальше и вернуться к привычному занятию — разбою.

— А ведь стреляный воробей Чуб правду говорит, только надо ее еще за словами разглядеть. Бежать некуда, — Горд после долгого молчания чуть охрип, — сейчас некуда. Вляпаемся — постреляют или повесят. С такой меткой, — он брезгливо тряхнул запястьем, — до первого разъезда. Я поутру немного "заблудился" с ведром, хотел поглядеть что к чему, так чуть на осину не угодил. Сзади нас пасут не хуже, чем на рудниках, там не только королевская пехота, там еще и заградительные отряды в лесочке. Думал, ночью через Суллу, но по тому берегу сейчас идут войска, не проскочим. А вот завтра… бежать надо в саму неожиданную сторону.

— Это что, к веллам? — неодобрительно глянул на него Баташ.

— Не то чтобы к ним, но навстречу, — ухмыльнулся Лис, — как попрут они завтра…

— Папаша Чуб сказал — не будет завтра наступления.

— Говорю ж, слушай между слов, держи нос по ветру. По чарке нам налили, ощурков в кашу не пожалели, двойной кошт выдали, про доблестную армию, сдерживающую красноперых, рассказали? Завтра, значит, и начнется. И тогда бежать надо вон туда, навстречу атаке, чуть наискосок, да в лопухи на берегу нырять, а как сцепятся, не до нас станет, на тот берег переплывем и в леса. Решайте, хлопцы. Али помирать за короля под копытами надумали уже? Ну, вольному воля…

Горька согнулся, уткнувшись носом в колени, и, кажется, даже всхлипнул. Каши он почти не ел — отставил, второй день маялся животом то ли от поганой еды, то ли от страха.

Горька поднялся и, пошатываясь, пошел прочь от костра, Баташ побоялся отпустить его одного, не ровен час глупость какую намыслил.

Когда парни отошли Ржав наклонился к Горду и спросил:

— Слушай, Лис, и зачем нам эта обуза?

— Э… дурак ты, Ржав. Было нас старухина дюжина — сила. А осталось трое. Ну, на одинокого путника еще хватит. Да только на военных дорожках одинокие да безоружные перевелись. Тут как бы самим в братские объятья не попасться. А мальчишки крепкие, да если уговорим, пути им назад не будет — предатели, беглецы. Кровью повяжем — не уйдут уж.

— А если артачиться станут.

— И тогда на что сгодятся, — подмигнул Горд, — не они сами, так сапоги на них крепкие, куртки хоть и ношеные, да целые. В котомки мелочевку какую родители-то положили. У того, что повыше — нож хороший, рукоять дорогая, клинок старой работы. Сгодятся, Ржав, как не верти.

— Ну, ты, Горд — голова! — с уважением протянул Ржав.

 

***

Подняли и построили ополчение на рассвете. Их полусотня стояла на самом краю правого фланга, почти у берега, буйные лопухи на пологом склоне поблескивали росой в лучах солнца совсем близко. Над противоположной, веллской стороной долины, по непонятной прихоти природы, встал густой туман.

— Нам бы такой туман, и поминай как звали, — шепнул Ржав, стоящий справа от Баташа.

Солнце поднималось, туман истаивал полосами, в образовавшихся просветах стало хорошо видно веллское войско — тщательно построенное, ощетинившееся сталью.

— Правду сказал Горд, — тоскливо вздохнул Горька.

— Держите строй, сынки, мы — сила, пока строй не прорвут. С той стороны такие же лапотники, как и вы. А Ронха с нами! — гаркнул Чуб.

— … с нами! — покатилось по шеренгам, поддержанное другими полусотниками.

И тут туман окончательно рассеялся над построением веллов, истошно завыла труба, загремели барабаны, центр противников стал слаженно раскрываться, как двухстворчатые ворота. В образовавшийся проем хлынули конники: ало-золотые знамена, красные султаны на шлемах, ослепительный блеск начищенных конских налобников и кирас — краса и гордость веллов, непобедимая Пятая.

— Красноперые! — жутковатый вой прокатился над ополчением. Вроде и шага назад не сделали, но Баташ ощутил как провис и подался весь их строй.

— Стоять, сукины дети! — густая брань повисла над головой, полусотники пытались навести порядок.

— Первая шеренга пики упереть в землю под наклоном! — надрывался Чуб. — Вторая шеренга — в положение к бою! Третья шеренга…

Но что должна делать третья шеренга, Баташ не услышал: от страха заложило уши, когда на противоположной стороне построенные атакующим клином всадники опустили пики длинной в десять локтей, и вся эта закованная в тяжелую броню единая масса неторопливо стронулась с места, постепенно набирая разбег для удара. Медленно-медленно, словно в страшном сне, когда и побежал бы, да ноги отказали. Земля глухо загудела.

— Держаться! Упритесь, сынки!

Только как тут держаться, если красноперые тем и славятся, что таранным копейным ударом проламывают, как яичную скорлупу, боевые порядки врага. Говорят, редко, когда с первого раза не прорвутся, но тогда откатываются и заходят на второй, третий круг. Пока не раскатают в кровавую кашу.

— Мамка моя! — всхлипнул Горька, побелевшими пальцами вцепившись в древко.

— Подставили нас, братва! — взвизгнул Ржав. — Бежим!

— Молчать! Голову паникерам снесу раньше, чем веллы! — Чуб потянулся к рукояти меча и с шипящим звуком вытащил клинок, но немой Лех оказался быстрей — лезвие кривого ножа блеснуло и вошло Чубу в стык пластин брони. Полусотник удивленно глянул на торчащую из бока рукоять и ударил Леха по шее. Тут все окончательно смешалось. Призрачное подобие порядка превратилось в хаос.

Баташ уж было собрался бежать назад, но чуть выше по склону, сомкнув щиты с лязгающим звуком, сделала шаг вперед фаланга королевской пехоты:

— Стоять, мрази! За короля! — и еще шаг.

Баташ развернулся, потянул окаменевшего Горьку за рукав и толкнул его назад, против общей паники:

— В лопухи, как Горд говорил!

Но Горька не понимал. Баташ ухватил его за воротник и дернул что есть силы. Оба они вывались из свалки.

Если б Баташ не тащил волоком за собой Горьку, то, наверно, успел бы проскочить дальше по берегу, а так лишь чудом нырнули в лопухи совсем близко от того места, где стальной таран кавалерии врезался в мечущееся в панике ополчение. Поднимающий волосы дыбом, чавкающий звук, хруст, визг лошадей, предсмертные стоны — Баташ пытался заткнуть уши руками, прижимаясь к земле. Ему казалось, что он уже умер, а Старухины дети воют, пляшут и тянут его грешную душу в Прорву.

А потом стало немного тише. Баташ приподнял голову и сквозь стебли лопухов увидел Горькино лицо — белые губы, зрачки расширены во всю радужку. Друг пробовал подняться, но Баташ зашипел:

— Лежи! — поймал Горьку за лодыжку и дернул. — Сначала я посмотрю, — и пополз ближе к краю зарослей лопухов.

Сражение откатилось ближе к центру долины. В густой пыли, взвившейся над полем, трудно было что-то разобрать. Но от двадцати пяти сотен ополчения, стоявших на правом фланге ничего не осталось, кроме… Баташ сглотнул, отвел глаза, и тут заметил всадника, двигающегося вдоль кромки береговых зарослей. Он был один, сломанный красный султан свисал со шлема на плечо. Лошадь сильно хромала.

Баташ затаил дыхание, красноперый приближался.

— Лежи, лежи, Горька… — беззвучно шептал Баташ, тень всадника ползла по траве перед ним. Баташ надеялся, что в густых лопухах да сквозь прорези шлема их тяжело разглядеть. Всадник не торопил хромую лошадь — глухо стучали копыта, шуршала трава. Горька не выдержал, рванулся, побежал к реке… Скрипнула тетива, свистнуло, Горька споткнулся, раскинул руки и упал лицом в воду. Баташ вскинул голову — прямо над ним возвышалась каурая лошадь, всадник осматривал берег. Рука его в митенке нащупывала в колчане следующую стрелу. И тогда Баташ выдернул из сапога охотничий нож и, выпрямляясь, вогнал клинок по самую рукоять в брюхо лошади. Резко дернул, уходя в сторону. Конь закричал, почти по-человечески, стал оседать на круп и одновременно заваливаться набок. Всадник пытался выдернуть ногу из стремени, но не успел и оказался прижатым к земле. Он выл, цепляясь за траву, в надежде вытащить раздавленную ногу из-под бьющейся в судорогах лошади. Рукав кольчуги крепился к наплечнику кожаными ремешками, в стыке видна была рубаха. Баташ перехватил нож и, зайдя сбоку, ударил в этот белый просвет, подмышку. Вытер нож о штанину, поднял упавший в траву лук. Конь уже не бился, ноги его вяло подергивались. Баташ наклонился, срезал крепление полупустого колчана — осталось лишь четыре стрелы — и, пригибаясь, как можно ниже, побежал к Горьке.

Друг лежал у самого берега, Баташ осторожно перевернул его на бок, опасаясь зацепить стрелу в спине. Но это было напрасно. Широко распахнутые глаза Горьки смотрели на него удивленно и обижено. Баташ провел рукой по его лицу, закрывая глаза, дернул стрелу и отправил ее в колчан.

 

***

Входя в реку, Баташ был уверен — на противоположный берег ему не доплыть, только в Прорву, но туда ему, предателю и дорога. И вернуться обратно — не под силу.

Но Старухе было не до Баташа, под вой, лязг, стоны она плясала в долине, собирая свою законную подать. Так что Баташа только снесло течением к мосту. Может так далеко бы и не оттащило, но грести он мог только одной рукой, другой держал высоко над собой лук. По охотничьей привычке — сам как хочешь, а тетиву намочить нельзя. Он зацепился за одну из опор моста и так выбрался.

Берег был крутой и илистый, поросший редкими кустиками осота, цепляясь за них и оскальзываясь на каждом шагу, Баташ выбрался к дороге. Но подниматься в полный рост не спешил: на дороге кричали на два голоса, всхрапывали лошади.

Старый знакомец Ржав по-хозяйски держал под уздцы пару лошадей, запряженных в телегу. Черноволосая, коротко остриженная женщина, в мужских штанах и кургузом кафтанчике металась вокруг, голос у нее срывался:

— Я штаб-лекарь королевской службы! Вы не имеете права! — она захлебнулась, перевела дух: — Препятствовать!

— Гы! Слово-то какое, мудреное. Надо запомнить, — подал голос от второй телеги Горд. — Уймись, штаб-лекарь, возьми пример с подружек. Сестры вон точно знаю, что не делается, то по воле Трех.

Горд кивнул на двух замотанных в черные платки женщин, сидящих на облучке второй телеги:

— Правда, святые сестры? — и хлопнул рукой по обрешетке телеги. Женщины, похожие на нахохливших ворон, только тесней прижались друг к дружке.

— Там раненые. Нас ждут. Как вы не понимаете?! — обреченно спросила лекарша.

— А я говорю, делиться надо, нам две лошадки, вам две — по-божески! — Горд подошел, выбросил руку вперед и толкнул чернявую в грудь так, что она отлетела к борту телеги, стала хватать воздух ртом, как выкинутая на берег рыба.

— Ты зачем это, Горд? — спросил Баташ, выпрямляясь в полный рост. — Ты ж слышишь — госпиталь военный.

— А, выплыл-таки, сынок? — ласково спросил Лис. — Это хорошо. Значит, теперь всех лошадей заберем, каждому по одной и вьючная.

— Не смей! — Баташ сделал шаг вперед, Ржав не переставая улыбаться, отпустил повод, в руке у него блеснул нож.

— Ты кто такой, братуша, чтобы указывать? Сейчас решай с нами, — Ржав перекинул нож в обратный хват и махнул почти перед лицом Баташа, — или без.

Но таким охотника не напугать, на секача, было дело, пришлось идти с ножом. Баташ отпрыгнул, сгорбатился, выхватил нож из-за голенища и пошел по кругу, поворачиваясь к противнику левым плечом.

— Значит, без! Вольному воля, — подвел итог Горд, намереваясь зайти Баташу со спины. Но одна из "ворон" на облучке второй телеги залихватски крикнула:

— Йох! — хлестнула поводьями и одновременно дернула вправо. Лошади рванулись, повинуясь поводу, и одна из них сбила Горда плечом.

— Ах ты ж, сука! — Горд вскочил, собираясь поквитаться. Но тут посреди всей этой сумятицы возникли еще две фигуры. Один — невысокий, коренастый, блеклый — поймал всхрапывающих лошадей, поддел Горда ногой под дых, снова отправляя на землю:

— Полежи маленько! Остынь. Негоже так с божьими сестрами разговаривать.

Второй, вынырнувший у Ржава из-за спины, был высокий, с рыжими косичками, стянутыми в жгут на затылке, в ухе — четыре золотистых колечка.

— Э, братец, не по закону, нехорошо поступаешь: лекарей да святош и в мирное время не обижают. А уж сейчас… — оружия у рыжего в руках не было, и улыбался он приветливо, но Ржав попятился, глядя на поблескивающие колечки.

Над лесом пронесся протяжный металлический звук, словно высоко в небе Ронха-Воитель со всего маху ударил в щит Пересмешника. Это, раздавив в кровавый кисель остатки ополчения в центре, веллская конница столкнулась с бронированным ежом тяжелой королевской пехоты. Напоровшись на выставленные копья, завизжали лошади. Скрежетнуло и лязгнуло — фаланги сомкнули щиты и сделали единый шаг, тесня всадников.

— Шли бы вы, братушки, подобру-поздорову, пока ноги носят. Не до вас сейчас, –посоветовал рыжий. — Сами знаете, вольному воля, но тхору — смерть.

— Спасибо, — пробормотала штаб-лекарь, когда Ржав и Горд растворились в подлеске. Но смотрела исподлобья, недоверчиво: спасители могли оказаться худшим злом. Невзрачный, с выгоревшими до мышиного цвета волосами, мужчина, подошел ближе:

— Понятно — не помните, госпожа Ангера. Сколько нас за день перед глазами проходит. Но мы-то добро не забываем.

— Наги? — теперь лекарша внимательно посмотрела на всех троих. — Имен не запоминаю, это уж точно. Тебя и рыжего помню, а третий был вроде вдвое старше.

— Мальчишка не с нами, а третий — вот, — он запустил руку за пазуху и вытащил слегка позеленевшую от пота медную пластинку. — Ненадолго ты его у Старухи отвоевала. Возвращались бы вы обратно, не стоит на тот берег…

— У меня приказ, — отрезала штаб-лекарь, махнула рукой вознице второй телеги: — давай помалу, матушка Лейна.

Святая сестра поправила черный платок, сползший на брови, и взялась за возжи.

— Боюсь, нет уже на том берегу приказов, — помотал головой серый, и словно в подтверждение его словам, неумолчный гул над лесом сменился на жутковатый хруст, как будто в круподробилке мелят кукурузу, и истошный вой, одновременно ликующий и отчаянный.

— Фланг? — с затаенной надеждой спросил рыжий.

— Середину продавили, — буркнул мышастый, — развертай телеги! Сейчас через реку попрут, — не дожидаясь пререканий сам схватил лошадей под уздцы, те храпели и пятились, но силища в руках у этого невзрачного человека была недюжинная. Баташ аж присвистнул. Не обращая внимания на крики штаб-лекаря, телеги были развернуты.

— Езжайте как можно быстрей, там вы уже никому не поможете. А останетесь живы — еще повоюете.

— Мост хлипкий-то, узенький, а, Рыс? — подал голос рыжий.

— Вдвоем не удержать. Но делать что-то надо, Алир. Опоры у моста старые…

— Эй, лекарши, топор есть? А лучше два, — крикнул вслед телегам Алир.

Топор нашелся только один. С ним Рыс и спустился под мост.

— Ты, парень, постой здесь, на стреме, — велел Алир, — если чего кричи, — и тоже нырнул под мост.

Какое-то время ничего особенного не происходило: ритмично стучал топор, над лесом клубилась туча пыли. И тут что-то толкнуло Баташа в грудь: отец говорил "охотничья чуйка", когда еще не слышишь, не видишь, но знаешь, матерый зверь выходит на твою дорожку. Кто охотник, кто добыча — решается сейчас. Баташ выдернул из колчана пять стрел и с размаху вогнал их в землю у ног, изготовил лук, но тетиву не натянул — устанет пока появится цель. И тут под цокот копыт из леска выскочил небольшой, десятка на два голов, конный разъезд, красные султаны трепались на ветру.

— Красноперые! — что есть силы крикнул Баташ и выдернул одну стрелу.

— Уходи, Алир! — рявкнул Рыс под мостом. Удары топором стали лихорадочно быстры.

— Стреляй! — истошно вопил рыжий Баташу, на четвереньках выбираясь на берег.

"Погоди, погоди, пусть на узкий мост въедут…" — отрешенно думал Баташ, входя в ритм движения несущихся галопом лошадей. Время замедлилось, мир сузился до граненого наконечника стрелы и влажного выпуклого лошадиного глаза. Гулкий рокот копыт по мосту накатывал волной.

— …ляй! — неразборчиво, словно издалека, просил кто-то.

"Ближе!"

Первая стрела сорвалась в полет и вошла под металлический налобник прямо в глаз идущей впереди лошади. Она споткнулась, начала заваливаться на бок. Всадник, выпавший из седла, попал под копыта бегущих позади.

Вторая стрела — еще одна лошадь кувыркнулась через голову. Движение смялось, задние напирали, лошади поднимались на дыбы, кто-то не удержался и, ломая перила моста, упал в реку.

Третья, четвертая … — свалка на мосту нарастала, в жуткой давильне кричали кони и люди. И все это несло, как по накатанному льду, прямо на Баташа. Страха не было, ничего уже не было. Только пустота, в которой скрежетом Старухиной клюки прорезался новый звук, больше похожий на стон — мост дрогнул и обвалился.

 

***

— Бежим, баклан! — крик выдернул Баташа из оцепенения, он судорожно вдохнул, словно выныривая из омута, оперенье последней, так и не спущенной стрелы царапнуло щеку. Неизвестно сколько он простоял в забытьи, наверно, недолго, но онемевшие мышцы болели, пальцы с трудом ослабили тетиву.

— Уходим! Пока Пересмешник нам улыбается! — Алир толкнул Баташа в плечо, заставляя идти к лесу. — Такая удача долго не длится. Фартовый ты, братишка.

— А он? — мотнул головой в сторону моста Баташ.

— Рыс? Ему другие боги ворожат. Нагонит, — уверенно заявил Алир.

И они припустили в лес. Назад, где в не очень широкую, но глубокую Суллу вместе с обломками моста ухнули закованные в железо люди и лошади, Баташу смотреть не хотелось.

Телеги госпиталя недалеко ушли по дороге. Когда Горд что замышлял, то редко чтобы не сделал. Не мытьем, так катаньем. Тем более, когда куш хорош: лошади по военному времени — и золото, и жизнь.

Пустые оглобли уткнулись в землю, срезанные постромки — в пыли, там же сидела молоденькая сестра, прижимая к разодранному вороту черную косынку, волосы цвета спелой ржи — всколочены, губы тряслись.

— Эх, какая красота под черным платком пропадает — ухмыльнулся Алир, разглядывая девушку, — где ж ваша охрана, бабоньки?

— Алисандра, запахнись да плат повяжи! — скомандовала Лейна и крепче сжала сучковатую палку в руках. — Сами себе охрана, понял!

— Понял, — фыркнул Алир, — оно и видно.

Сестра Лейна насупилась и сделала шаг вперед:

— Мы все у Троих на ладонях, им решать, что с нами будет. Они нам защита — как смогли, так и отбились, — для наглядности Лейна махнула палкой.

— Ага, если б они не торопились, уж точно бы под вашими хламидами пошуровали, — Алир в притворном страхе поднял руки вверх.

— Только что без лошадей делать? — угрюмо спросила Ангера, вытирая о плечо разбитую губу, в руках она держала здоровенный медный чайник, погнутый с одного боку. — Все наперекосяк, сначала от обоза отстали, колесо чинили, теперь вот — коней увели.

— А может и права ты, святая сестра, любят вас Трое, — задумчиво протянул Алир. — Говорите, сначала колесо, потом кони? Так вы два раза по краешку Прорвы проскочили. А обидчики ваши свое получат. Ничего, Пересмешник им на встречу, дорога ведет на восток. Сейчас веллы ниже по течению через реку перейдут. Там мост хороший. А нам надо подумать, куда дальше по уму двигать.

— Нам?! Нам туда, на восток, — вытаскивая из телеги полупустой рюкзак, заявила Ангера, — хоть и пешком.

Алисандра, наконец, завязав платок непослушными руками, встала, кое-как отряхнула подол и стала тоже копаться в пожитках.

— Ну вот, дура ж! Хоть и штаб-лекарь, — в сердцах кинул Алир и толкнул Баташа плечом, — ты им хоть скажи. На верную ж гибель!

— Ты меня, наг, не учи! У меня присяга, у них — вера, — Ангера зло ткнула пальцем в сестер, — а у тебя, змеева душонка, что?! Четыре колечка в ухе?

— У меня? — с ленцой протянул Алир, неосознанно проводя рукой по уху. — Я тебе расскажу…

Баташ со страхом смотрел на побелевшее лицо рыжего, застывшие скулы и дергающуюся жилку на виске.

— Да погодите вы, — Баташ выскочил вперед, — послушайте!

— Меня все слушают! — рявкнул Рыс, невесть откуда выбравшийся на дорогу. — На левом берегу армия разгромлена, сейчас веллы форсируют реку выше и ниже по течению, чтобы взять в клещи Нахолм. Какой у тебя приказ, штаб-лекарь? Погибнуть зазря? Или все же выжить и пользу принести?

Женщины молчали долго, а потом Ангера спросила:

— Что предлагаешь?

— Идем лесом на запад, к Райвалю. Бросаем все, кроме оружия и еды.

— Отсюда и до самого Райваля — болота, — Алир очертил рукой широкий круг.

— На карте есть гать, — отрезал Рыс.

— Знаю я эти карты, по ним только к Старухе и дойти, — буркнул Алир, но стал помогать сестрам собирать вещи.

 

***

Рыс был прав — кольцо вокруг Нахолма смыкалось стремительно.

— Вот и к чему все было?! — шипел Алир, разглядывая сквозь заросли камыша и редкий сосновник, как в отдалении по лесной дороге бесконечным потоком движутся пехота и обозы веллов, — если только наши ребята столько раз на ту сторону ходили да, как кот мышу в зубах, несли: там — обозы с припасами подтянули, здесь, за лесочком — пехоты дюжина сотен припылила, и окапываться не собираются. Даже я из палочек-иголочек сложить могу — не остановятся они на левом берегу, попрут через реку на Нахолм.

— Надеялись, что остановят, — пробормотала Ангера, устало отмахнувшись от роя комаров перед лицом.

— Кто?! Такие овечьи пастухи, как он? — Алир дернул плечом в сторону Баташа. Тот собрался ответить, но вместо этого зашипел:

— Хашшш! — слева в зарослях малины медленно двигались тени, почти незаметные на фоне листвы. Травленная пятнами кожа курток, мягкие сапоги, луки — они шли цепью, прочесывая лес.

— "Совиные перья", егеря, — не проскочим, — решил Рыс, когда пятнистые, не хрустнув веткой, не подняв с гнезда полохливую сороку, прошли мимо, — пойдем по бережку озера, к болотам, туда не сунутся.

— Чего это не проскочим? Первый раз что ли? — возмутился Алир.

Но Рыс посмотрел на женщин и покачал головой:

— Подъем, бабоньки, пока эти прошли, и не стемнело окончательно, надо идти.

Сестры и штаб-лекарь были, видать, людьми к переходам привычными. Тяжелые рюкзаки несли безропотно. Сестры высоко подоткнули темные хламиды, а под ними оказались крепкие сапоги и мешковатые штаны. Лица от комаров замотали платками. Но все равно шли медленно. Баташ, наверно, успел бы туда-обратно сбегать, пока добрались до сухого холмика. Там и остановились на ночлег. Чуть ниже в свете взошедшей луны маслянисто поблескивали прогалины гнилой, болотной воды.

— Дальше идти в темноте нельзя. Отдыхайте.

Женщины скинули с плеч рюкзаки и устроились поодаль, насколько позволяла сухая полянка. Ангера достала трубку и кресало, но Рыс велел:

— Огня не разводить!

— Я думала, ты про костер, — Ангера с сожалением спрятала трубку.

— Я про все! Лучше, поешьте сухарей и поспите, сколько получится, — Рыс сел, с удовольствием вытянул ноги, вытащил лепешку, глянул на Баташа, отломил половину и протянул:

— Ешь! Заработал. Ты, я гляжу, не промах, хвост тебе капканом не прищемишь, — Рыс довольно скалил белые крупные зубы. — И егерей вовремя углядел.

— Охотник — охотника издалека примечает, — полным ртом пробормотал Баташ.

— Вот и я говорю, ребята, — Алир присел рядом на корточки, — куда нас несет? Потонем — и вся недолга. Надо обратно. Мы, — Алир сделал ударение на этом слове, — быстренько, тихенько… И не в таки щели пролазили.

— Алир, когда стая уходит от погони — скорость движения такая, которую могут держать самые слабые. Ты, Соловей, живешь по своим законам. А я — по своим. И по-моему — бросать своих нельзя, — сказал Рыс и откусил от лепешки.

— Какие они тебе свои? — вкрадчиво спросил Алир.

— Вот в этом ваша беда — все вокруг чужие, так случайные соседи. Хотя даже с соседями надо жить в согласии. А вы только норовите пнуть побольней слабого, кусок пожирней изо рта выдрать. Подгрести под себя всего и побольше. Зачем вам столько? — с горечью спросил Рыс. — К Старухе все голыми уходим. Чем больше грязи на душе, тем тяжелей на Ту сторону перебраться. Но ты беги, Соловей. А я тут останусь — оно бежать с горки да налегке просто. А под горку да с поклажей — неохота, понимаю.

— Да через хрен моржовый тебя! — буркнул Алир, резко поднялся и растворился в темноте. Баташ был уверен — совсем ушел.

Но утром перемазанный грязью Соловей сидел все на том же холмике:

— Везде клин, все обошел, дорога открыта только туда, — мотнул он головой в сторону болот, из слипшихся рыжих косичек посыпались пожухлые сосновые хвоинки. По каким буеракам носило Соловья ночью тяжело и представить.

— Значит, пойдем туда, — сказал Рыс.

— Утонем, — равнодушно заключил Алир.

— Гать на карте есть.

— На карте — есть. На бумаге рисовать легко.

— Я в картах не разбираюсь, но гать есть, — обходя вокруг корявой, коренастой сосны, — заявил Баташ. — Только до нее добраться еще надо: две версты по трясине в слепую отмахать. А дальше на болоте остров и поселок. — Баташ задумался, поколупал ножом заплывшие сосновой смолой, стершиеся значки и добавил: — был поселок, иначе б отметины обновляли… Но гать никуда не делась, варки на века строили, да и в болотной воде древесина каменеет. А гать-то тайная, на два локтя под водой, так чтобы свои телеги на высоких колесах прошли, а чужие, кто отметок не знает…

— Ты-то, братушка, я смотрю, в варкских значках разбираешься. С чего бы это? Королевские приказы в ваш медвежий угол не добрались? — Алир обращался вроде к Баташу, но смотрел на Рыса. Тот повернулся к Соловью спиной и тоже подошел к сосне.

— А что? — вспылил Баташ. — У нас в Топлях с соседями всегда мирно жили, что делить? Дичи на всех хватит!

— Ты, Соловей, так чтишь королевские указы? Не замечал раньше… — протянул Рыс.

— Да что ты, напарничек! Я очень гибок, когда дело касается моей шкуры.

— А вот! — снимая наслоения смолы, пробормотал Баташ, — для пеших тропка есть отсюда, только времени столько прошло, могло все поменяться.

— Остается только рискнуть, — пожал плечами Рыс. — Но каждый решает за себя, как ему быть. Что скажете? Нам с Алиром особой разницы нет — что болото, что веллы, но на болоте у нас шансов больше, уж больно мы, наги, веллам насолили, нам петлей на осине не обойтись. А к вам, женщинам, снисхождение проявят, — он ухмыльнулся Ангере.

— Снисхождение? — голос у лекарши был тихий, шершавый, лицо внезапно пошло неровными пятнами, — знаю я их снисхождение. В приграничной Кринише мирному населению тоже обещали… бабам, детям, старикам…

Она внезапно выкинула вперед руку, стиснутую в кулак, и рубанула другой ладонью по предплечью:

— Вот им, тварям! Я дойду, в болоте не утону, пока не поквитаюсь за все. За всех… — ее стиснутый до синевы кулак мелко подрагивал. Лейна подошла к ней со спины, обняла, прижала дрожащую руку Ангере к груди и сказала:

— Трое знают, когда и как умереть нам, но как жить: то нам решать. До донца испить отмеренную долю, донести тяжелую ношу жизни до переправы на Ту сторону достойно — наше дело. А по делам и награда. Нам с Алисандрой — болезным помогать, страждущих утешать. Ежели желают Трое, чтобы мы и дальше волю их исполняли, то пройдем, а ежели прибрать нас желают, то не сможем мы противиться. Дорогу свою до конца пройдем.

— Умеете вы, святые сестры, говорить правильно. Хоть мне ваши Трое и не указ. Но вольному воля, а Пересмешник рисковых любит. Сдрейфить на скачке — на век фарт потерять, — поднялся Алир.

— Я в лопухи второй раз не побегу, — буркнул Баташ.

— Значит так: я — первый, Баташ второй, Соловей замыкающий, каждый ищет себе длинный шест, рюкзаки только на одно плечо — если кто оступится, сбрасывайте сразу, чтобы не утянул. И веревкой под мышками обвяжемся, — велел Рыс, — будем держать один другого. Покуда мы друг за дружку — Старухе трудно цепь разорвать. А остальное пусть уж боги решают — у кого какие есть. Все равно когда-то помирать, но трусом и подлецом неохота.