Чего я не Феникс?
Кружит надо мною, потрёпанно-жалким, свихнувшийся барин в карете шикарной. Резьба, позолота, каменья и чёрное зеркало лака. Стекло с тонировкой не в силах таить торжествующий взгляд и улыбочку с ядом. Зафыркав, задравши сияющий нос, ретролёт поспешает на холм, где обед ожидает обильный. А я остаюсь у подножия, чтобы жевать сладковатую горечь раздумий.
Чего я не Феникс, чего не восстану?
О, Боже, картину поправь, наконец!
Я вижу противное высшему плану:
в подножьи гнобится природы венец.
Хм, в какой необычной ситуации опять рождаются в моей голове словоплетения с претензией на поэзию... Давненько не было такого! Да, со школы не было. Точнее, с первого полугодия последнего класса.
Моё фонтанирование стихами поощрялось публикациями в школьной газете, приглашениями на сцену и глазами Марго, королевы класса, который следовал за нашим. Гуляли с Маргариткой под луною, между длинными, высокими штабелями дощатых изб с нарисованными крышами, крылечками да наличниками. Королева посматривала то на меня, то на дорожную плёнку, чтобы в романтическом свете не прозевать прикрытую рытвину. Я же всё на небо глядел, читая стихи, которые часто тут и рождались. Любопытства ради сравнил всё это с «Нашенской». Ну, как же: народная любимица, в магазине красуется на видных местах, однако школьнику не купить её через кассу. Выяснилось, что «Нашенская» не для меня, потому что, тьфу, горькая.
Сладостное, увы, вдруг испортилось. Оба родителя загремели на инвалидность, несовместимую с подработкой, а без денег сверх пособия нет хорошего лечения, поэтому я, не доучившись полгода, устроился в хозяйство. Увиденное там поначалу показалось интересным. Под огромным прозрачным куполом катались на роликах большие аля-коровы, чавкали пузырящимся разноцветием и взамен выдавали сзади то, что в народе называли соответственно. Шокированный управляющий разъяснял, поправляя пенсне, что так говорить плохо: если уж называть говном, то целесообразным, ведь быстрый износ выпускаемого нами делает быстрым и денежный оборот, а это полезно... Меня приставили к чёрно-белой корове, которая выдавала стельки-амортизаторы. Тут уже не видел интересного. Корова мычала, к примеру, два раза — надо тянуть её, впрягшись в лямку, к нужному корыту, чтобы всосала зелёную стружку; пять — к синему пойлу толкать; семь — пора ей опростаться в ёмкость для готовенького…
Надеялся, что тяни-толкай оставит свободной мою голову, ан нет. Надо было мычания считать, не путать корыта, не давать корове сталкиваться с другими, выделять её голос из общестадного. Ох, это многомычие! Будто большие мухи залетели в голову ко мне и гудели хором. Даже после работы. Даже мешали спать, из-за чего впервые ощутил, что лавка жёсткая, ходики подкованы, родители за ситцевой занавеской храпучи. Хотел в это время занять мозги сочинительством, но мухи, наверное, клали в извилины, а возникающие опарыши пожирали стихоразмеры и рифмы. Маргаритке приходилось на свиданиях довольствоваться виршами "серебряного века", кои помнил я надёжнее всего.
Ещё вонючие призраки мучили. Вообще-то появлялись они по ночам: сторожа замечали белёсые фигуры, которые двигались, нервно подёргиваясь, между недвижных коров, а затем исчезали. Но запашок от них оставался долго, и хотя слабел со временем, я унюхивался до тошнотиков. Знающие толк в таких делах объяснили, что духов этого места встревожило нашествие механических коров, и хорошо бы перебраться в другое место. Управляющий разъяснил, что это будет одновременно и плохо, потому что перенос индустриальной деревни — дело долгое и дорогое, многим придётся долго не работать, а потом долго работать без зарплаты. Многие рассудили, что не надо переносить заработки, ради них можно переносить призрачных вонючек — в смысле, терпеть. Желание народа удовлетворили, при этом оформили вредность местности, право на бесплатные защитные средства и на раннюю пенсию.
Мне советовали припасть к прозрачному коровьему соску, в котором порция "Нашенской". Мол, она полезна и с устатку, и от зловредных духов, а если понадобится, то и от стронция будет полезна. Может, действительно клин клином вышибать? Колебался, довольствовался в обед овощными пюре, бульонами да жидкими кашами, которые вычмокивал из других сосков... И тут мой бывший класс, обмыв аттестаты дозволенным шампанским, присоединился ко мне. Куда ещё податься, разве только в обслугу, но там немного мест, и навар от них ещё меньше, чем в хозяйстве. А здесь охотно принимают пополнение, заменяя уходящих на инвалидность и раннюю пенсию. Так вот, дорвавшиеся до свободы восприняли "Нашенскую" с энтузиазмом. И я сдался.
После первой "нашенской" смены ребята предложили закрепить эффект, по примеру взрослых, за пределами хозяйства. В результате ощутил я себя в кошмаре. Темнота, теснота и леденящий страх. Ощупавшись, понял, что со мною лежат сразу две голые бабы. Обе, однако, холодные. В смысле температуры. От ужаса такого заорал ужасно и забился как рыба об лёд. Возле ступней отворилась дверца и возникли выпученные глаза. Оказывается, был я как мёртвый, и при нехватке в морге "номеров" меня подселили. Медики, перепуганные таким воскрешением, очищали мой организм бесплатно. Другие ребята были похожи на живых, поэтому им сразу назначили платную внутреннюю чистку, да ещё всучили счета за чистку всего внешнего, что успели они заблевать в больнице.
Изгнанные из осквернённых палат, ребята завернули ко мне, помещённому, ради повышенного контроля, возле стола медсестры в коридоре. Сестра как раз отлучилась в подсобку, наказав: если что, кликнуть. Пока что перекантовался на её место, ведь общаться лёжа не очень удобно, а ребята расплюхались на полу напротив. Был я после нестандартно усердной чистки размягчённый телом, но возбуждённый мыслью. Навалившись на стол и пытливо всматриваясь, стал задавать вопросы.
— Зачем индустриальная деревня?
— Ты чё, — крутнул Андрюха пальцем у виска, — с перепоя возомнил себя учителем?!
Тут же понял по моему взгляду, что лучше не перечить.
— Ну, собрать народ из полудохлых селеньиц. Приобщить к индустрии, но с учётом подсознания. Если много деревенских поколений, то к новой жизни надо плавнее. Напоминания о старом или в натуре. Вот, разбитые стройкой дороги не стали ремонтировать, ведь в деревне рытвины привычное дело. Но поверх — прочную, эластичную плёнку. Если просядет под зеваком, то быстро возвратится. И вода на ней не задерживается, стекает в канавки. Ну, и непривычные фонари не стали делать.
— Почему не конвейер, а промышленные комбайны?
На помощь товарищу пришёл Петька:
— Они проще, надёжнее. Если на конвейере выйдет из строя даже фиговинка, так встанет всё. А тут встанет одна корова в большом стаде.
— Почему коровы не самоходные?
— Чтобы крестьяне, закреплённые за такой деревней, были обеспечены не очень сложной работой.
— Как учитывается роза ветров?
Подключился Ванька:
— Ветер обычно северо-западный. Оттуда же тянутся сплошные, без разрывов, крестьянские линии, а также два холма, хозяйский и для местных шишек. У всех такая форма, чтобы не тормозить воздух. Они упираются в хозяйство, стены которого со специальными дырами. Если ветер правильный, то ночью, в объявленный заранее чистый час, дыры открываются. Возникает приличная тяга, из деревни уносятся на юго-восток несвежий воздух, пыль и снег.
— Во! А если в это время коровы зловредно пер... кхм, — тут я учёл присутствие девчонок, — пукают?
Петька шлёпнул себя по лбу:
— Чёрт! — и тут же: — Ой, прости Господи, вырвалось! Ну, хорошo, что ты не спятил, оказывается. Да, это классное объяснение вонючих призраков. Так и должно быть. Вредные выбросы поплывут между коров, медленно рассеиваясь. Твёрдые частички будут оседать и долго выделять запах.
— А проверки-то, проверки? — прорезался Фомка. — Ничего не показывают!
— Проверки редкие, — напомнил я, — заранее известные, чтобы не кошмарили бизнес. При желании выбросы можно скрыть, особенно если подмазать.
Андрюха поднял руку, как будто действительно перед учителем.
— Предлагаю, — сказал он, — уточнить, куда движутся призраки. Если на юго-восток, то всё будет ясно.
— Логично, — кивнул я. — В целом что же получается, ребята? Масштабный благой проект, интересные идеи. И дьявол в деталях! Деревенскому антуражу рытвины не нужны. Сглаженные до предела фасады — слишком. Коровий пер... пуканье без очистки — покушение на жизнь. Как и смирительная "Нашенская". И недостойно человека только и делать, что таскать машины. Кстати, закреплённых крестьян не спрашивали, чего им хочется. Более того, кабинетные разработчики перепутали: настоящие избы не из досок, а из брёвен, и на лавках деревенские давно не спят. Да и фонари сегодня не редкость. Надо в проекте многое пересматривать! Чтобы нам не при коровах, а интересные дела. В том числе за пределами хозяйства, там будет чем заняться. Обучение потребуется? Обучать! Не хватит рабочих мест? Сократить рабочее время, интересное найдётся помимо него. При этом зарплаты, пенсии, пособия поднять. За счёт чего? Эффективность. И умерить явно запредельные аппетиты тех, кто вверху. Между прочим, у нас профсоюза вроде бы и нет. Надо подготовить к очередному формальному собранию критику.
Глядь, а ребята заторопились: уже поздно, то да сё. Но собеседники мои задержались. Слушали мою идею: надо создавать не столь большие современные деревни, жители которых могли бы производить натуральную пищу, следить за здоровьем лесов, полей и рек, развивать туризм, и тогда не будет огромных безлюдных территорий. Слушали так, что было мне хорошо, как будто читал стихи.
Очередная рабочая смена закончилась у меня, едва начавшись. Только впрягся, корова присосалась к моей спине и прошлась по позвоночнику так, что тот дёргался туда-сюда. Упав, я не мог пошевелиться. Начался переполох. Управляющий лично прилетел со своего холма. Поправляя пенсне в серебряной оправе и с дымчатыми стёклами, заверял меня, что это исключительный случай, что бешеную корову пустят в расход, что он уверен, такое больше не повторится.
В нашей семье появился третий инвалид. Со всем вытекающим.
Лёжа в больнице, экономил на обезболивающем. Не главный, ведь, препарат, и не самая сильная боль, и терпеть её не постоянно, даже остаётся время на подумать. И всё-таки поменьше увижу в счёте.
Зашли мои сомышленники. Принесли хорошую новость: удалось узнать, что вонючие призраки движутся по ветру. От меня же узнали новые мысли, которые никак не назовёшь хорошими.
— Какой я дурак! Не додумался раньше. А тут увидел новым взглядом, как с хозяйского холма снимается карета и лётает над закреплёнными. Точнее, почувствовал... Дело не в заботе о людях и не в ошибках проекта. Капиталист пожелал соединить экономию с атмосферой, в которой ощущает себя новым русским барином. Конечно, должен был и подручных несколько приподнять над закреплёнными. Так что дело наше куда сложнее, чем казалось.
Пытался представить утешительными мои очередные мысли:
— Ничего! Всё равно у нас не получится сразу. Барин и подручные так просто не сдадутся. А многие закреплённые, цепляясь за «Нашенскую», будут тормозить или же бузить бессмысленно и беспощадно. Да и пошла гулять коварная идея по шарику. Собирать в штабеля не только дощатые избы, но и глиняные хаты, войлочные юрты, чумы из шкур, соломенные фанзы, шатры из тряпок, вигвамы из коры, снежные иглу. Не отдавать же это на откуп необарству... И вообще, надо ли быстрее? Революция, она ведь какая: хотят жить по-другому, но не умеют, и бывают извращения всякие. А когда эволюция, когда постепенно, то теряется время, зато успеют перестроиться. Даже, может, не придётся прижимать богачей. Это если с детства внушать: как обжорство вредно для тела, так и большие деньги опасны для психики.
— Да ну? — не верил Фомка. — Разве не от хороших мозгов большой бизнес?
— А как тебе аэроход у нашего? На капоте кучер и торчат оглобли?
— Ну... Вообще-то да...
Улыбнулись этому. Правда, не очень...
А тут ещё Маргаритка, заскочив на минутку, надолго расстроила:
— Уже донесли, конечно. Да, загуляла с другим поэтом. Но он такую свежатинку читал при луне! Но больше не буду. Обманул, подлец, девушку! Я заметила: у него то очень хорошее, то очень плохое. Заглянула в Интернет. Мамочки! Что плохое, то его, а хорошее сочинили лауреаты конкурсов. Стала позорить. Он разозлился и, представляешь, сказал, что связался с дурой, не понимающей настоящую поэзию, чтобы тебе насолить. В общем, опять согласна ходить с тобой, когда сможешь.
Уж не знаю, чем не угодил этому фальшивопоэтчику. И не знаю, смогу ли простить Маргариту за измену такую. А ведь ни разу не критикнула за всё время! Да и ходить смогу ли? Врачи сказали: сейчас нет, как и владеть руками, надо ждать обещанных учёными методик.
Мир не без добрых людей! Пришёл ко мне с добрым утром благотворитель. По виду — не похоже. На каменном лице тёмные очки в анодированной оправе. А внутри, получается, хороший.
— Наша организация узнала вашу проблему, будет помощь, — обрадовал хрипло. — Дома будет бесплатно от боли. Ещё будет милосердная сестра. Ещё мы учли, что вы не поддержите больных родителей. На это тоже выделятся деньги.
Я, конечно, сразу попросился домой. Выписали быстро, доставили на носилках и выгрузили на лавку. Соседи отдали каталку, недавно у них освободившуюся. Вскоре пришла девчонка, в которой узнал бывшую одноклассницу Маргариты. Она бросила школу раньше меня, объяснив это желанием учиться на медсестру. Кто-то сказал, что на самом деле — на улице дурь толкает и кликуху имеет Сонька Дурная Ручка. Но вот же: откинула занавеску, за которой переодевалась, и предстала в белом халатике и шапочке с красным крестом, а в сумке, которую открывает, медицинские причиндалы. Может, этот кто-то хотел обыграть её имя.
За окном, в противоположном от хозяйства конце улицы, приутюженной до безжизненности, виднелись, как миражный оазис, деревья.
— На природу хочется? — улыбнулась, заметив мой взгляд.
Оценив её совсем не атлетическое телосложение, вздохнул.
— А без проблем! — заявила догадливая девчушка. — Не бойся, не надорвусь, я же умеючи. На курсах меня называли муравьишкой. Сейчас, только переоденусь обратно. А то чего буду в лесу, как дура, в белом халате.
Появилась из-за кулисы в серой, под цвет глаз, футболке и зеленоватых джинсах, драных под моду вернувшуюся. Внимание приковывала маленькая коленка, которая кокетливо выглядывала из дырки в джинсах.
И правда, ловко перекантовала меня, не забыв поменять памперс, в каталку, пристегнула — и вперёд. Благо, наша изба на первом уровне, а то бы пришлось по ступенькам тюкать. На улице Сонька, упруго шагая (видимо, новые стельки), лихо мчала каталку, и я забоялся, что ухну в рытвину. Но видел краем глаза то справа, то слева белую шейку и пшеничные локоны, чувствовал запах цветочного мыла и тёплое сопение, и успокаивался. Значит, тянется вперёд и во-время замечает, что там, под плёнкой.
Попросил остановиться между откосом хозяйского холма, который там начинается, и раскидистой елью. Помню здесь всё определённо зелёным. Теперь же откос до середины поржавел, а ёлка почти целиком. Наверное, вонючки прорываются порой и сюда. Калечат не только людей, но и природу. Людям ещё «Нашенская» добавляет. И наркота.
— Представляешь, — сказал со смешком, — про тебя натрепали, что торгуешь на улице безобразием.
Дернулась, как от удара камнем.
— А это правда. Это вторая моя жизнь. Да, безобразие.
— Всё-таки так... А чего ты сразу раскололась, могла бы мне соврать.
— Мама заразила: врать нельзя, врать нельзя... Не рада бываю.
— И что на душе у тебя, если приманиваешь к отраве?
Ещё раз дёрнулась.
— Не приманиваю! Ко мне — уже с нуждой. Не удовлетворю, мучаться будут. Не я, так другие, а в доме нашем не будет денег, которые там очень нужны. Папа умер, у мамы за мной ещё трое, сама она инвалид. На жизнь, на медицину, на учёбу... Я прикинула: медсестрой меньше буду получать, чем в хозяйстве, зато много семейной медицины обеспечу. Которая дорогая. Ну, и подработка эта подвернулась, будь она неладна. Но я делаю её в крайнем случае, когда никакая экономия не помогает. Вот, смотри.
Сняла кроссовку. А там вместо амортизатора — тонюсенькая стелька, рисковая для наших улиц.
— Это что же, такие сиськи сами по себе торчком?! Ой, прости, некультурно вышло, но ведь от души.
Капля из глаза, катясь по щеке, отражала мои глаза, в которых отразилось что-то, чего не успел понять, потому что упала капля на голую коленку и юркнула в штанину.
— Ну, кто без греха... — пробурчал примирительно. — Доставай своё средство, пора, пожалуй.
— Сейчас, сейчас, — хлопотала Соня над своей сумкой. — Дырявить тебя не буду. А то за много раз, хи-хи, превратишься в решето. Вот, можно тампон пропитать, и к губам, через слизистую хорошо всасывается.
Вдруг увидел себя: прихвачен, чтобы не свалился, терплю боль, и что-то мокрое к губам.
— Не уксус у тебя? — спросил шутливо.
— Какой ещё уксус! Как сказано, наркотик.
— На-арк...
Застыла.
— Не знал?!
— Знал, что меньшее из зол, чтобы легче страдания умирающих. Но я-то не собираюсь пока... А если просто так, тоже угасание, но идиотское... Кем сказано, что наркотик нужен?
— Бригадир наркоты сказал.
— Чёрные очки на каменной роже?
— Да.
Вот тут и проследовал барин к обеду, попутно и мной закусив.
Чего я не Феникс, чего не восстану?
О, Боже, картину поправь, наконец!
Я вижу противное высшему плану:
в подножьи гнобится природы венец.
Наркосестра убирает всё-таки тампон и говорит:
— Это твоё мне тоже нравится.
— Почему тоже?
— Так я поклонница давняя твоя!
— Да? И решила преподнести наркоту?
— Глупо вышло, теперь понимаю. Сегодня бригадир пришёл. Мол, с ним связались, неформально. Благотворители. Хотят облегчить страдания больного, но нужного наркотика сейчас не имеют, просят поделиться. Он согласен. И срочно нужна хорошая сестра. Работа тяжёлая, неприятная, так что не обидят. С моим начальством утрясли. Вообще-то у меня мелькнуло: странновато. Но срочность эта. И пациентом оказался ты. Я ведь тебя... ценю. Не знала, что в нашей больнице. Отделение другое... Про тебя они узнали, думаю, что доверчивый, часто витаешь. Не спросишь сразу, а когда всплывёт, уже подсядешь. Так и было бы, если б не этот уксус твой.
Помолчав, добавляет:
— А ты рифму не слямзил из «конец — делу венец»?.. Хотя нет, по-разному всё. Точно хорошо! Рифмы грамотные. Дополнительные созвучия. Ассоциации.
— Ты поэтесса?
— Да нет, просто через тебя интерес, узнала кое-что.
Глазами опять пробегаю маршрут, выдаю:
Унылое зрелище то же,
что было минуты назад,
мои наблюдают глаза.
И всё же, и всё же, и всё же...
Щекой ощущаю горячие губы.
— Ну, ты поняла, я против наркотиков. Но теперь надо уже скрывать. Не морщись. Да, обманывать нельзя. Но если позарез, то можно. Ты не будешь при плохом деле. Наши семьи спасутся. А деньги эти — из недоданных нам... Меня оставят в покое хотя бы на время, можно будет определиться, как дальше... О, боль опять уменьшается. Да главное не в ней! Неужели нельзя руки-ноги оживить?
— Если позарез, то можно. Ну, захоти очень-очень!
И смотрит зелёными колдовскими глазами. А вроде были серые. Или нет?
— Интересный поворот, — говорю. — Да, хочу очень-очень!
Смотрю при этом на правую руку. Вдруг какое-то копошение в позвоночнике на уровне плеч.
— Соня, милая, смотри! — кричу и чуть шевелю указательным пальцем.
Близкое сияние глаз голубых. Нежные губы опять на щеке.
— Да какого же цвета глаза у тебя?
— Серо-зелёные.
А, вот в чём дело. Зависят от света. Наверное, и внутреннего.
— Если можно с пальцем, — логично наглею, — то почему не с чем-то другим.
Скользит глазами вверх по ногам, притормаживает, краснеет и прыгает к руке.
— Давай закончим эту руку, правая самая нужная. Потом остальное. У тебя получится!
Спохватываюсь:
— Если получится, то дальше что? Высунусь, загнобят совсем. Ну, стану народным героем. А польза будет? Может, не высовываться? Пообщаться ещё с Андрюхой, Петькой, Ванькой и Фомкой, когда вернутся, и пусть потихоньку с людьми говорят. Языки учат. Если много будет умов и душ, то всех не перегнобят, и реальными станут большие дела. А мне в стихи не уйти ли, которые тоже способствуют?
— И в любовь можно, — говорит как поёт, — чтобы видели: очень способствует счастью.
Зыркнув заинтересованно, возвращаю к текущему моменту:
— Ну, за дело!
— Ты справишься, миленький!.. Давай, давай!.. Шайбу, шайбу!.. Россия, вперёд!..
— Чего я не Феникс?! — испуганно клекотнул я, с омерзением глядя на какого-то петуха, который отразился в луже.
Тот, кто знает все языки, ответил:
— Новую жизнь порождает обычно пара. Ты же, будучи мужеского пола, совсем один. И тебе новому не хватает... хм, как понятнее... свежей крови. Настало возрождение с вырождением. По высшему плану, побудит исполнять назначение твоё. Спасаясь, поможешь детям моим. И будешь спасаться так: иногда поселю в иное существо, возьмёшь там, что надо. И будешь помогать так: окажется в то время близко кто-то из человеков, кому пошлёшь силу твою.
— Зачем придумал такое? Можешь сам помогать!
— Не хочешь, глупый петух?!
— Что ты, что ты... Просто интересно.
С тех пор был я псом у ног, кошкой на коленях, мышкой тюремной и даже кем-то очень маленьким, невидимым, кто сел на каплю крови под венком терновым...
Вот очередной старательный и выбирающий, на кого указано. Юный человек, прячась за мной от мира, катает гнездо на колёсах, в котором недавно сидел, и что-то ритмично выкрикивает. Замолкает, из гнезда раздаётся тонкий голос, и без ритма тянущий к себе. Вылезает самочка человека. Прижимаются друг к другу, это трудное положение для меня... Он опять забирается в гнездо. Самочка катит его вокруг моих рыжих ветвей — и туда, в колонию человеков.
Осторожно горю, сохраняя шишку под опадающим пеплом. Зависшая сила моя действует на слабые силы рассыпанных частиц, и те в нужном количестве, в нужном порядке движутся в нужные места. Есть уже лапы, на которых багряные роговые пластины и рдеющие когти... Не быстро, но верно... Наконец, вижу память о ёлке: изумрудный отлив на клюве. Взмахиваю золотистыми крыльями, распускаю длинный искрящийся хвост. Лечу, лечу, лечу! Помогать другим счастливчикам, которые могут выбирать.