Тапишка

Павильон под вечер привезли.

Кран большой снял с платформы тягача, у кленовой аллеи поставил, аккурат напротив пятиэтажек. На вагончик павильон похож, только шире. Новый совсем, белый, крыша серо-стальная, стёкла большие.

Рядом лавочка старая деревянная, затёртая. Бабки собрались, шушукаются, палками тычут, хихикают. Проходила мимо женщина в красном платке, пшикнула на бабок, пальцем погрозила — притихли. Слово странное произнесла, или имя чьё — не разобрать. Ругнулась негромко, присела на скамейку, косынку сняла, заново повязала.

В сторонке хозяин павильона стоит, наблюдает. Подошёл к лавочке, поздоровался с бабками. Старушки не ответили. Молчат, словно воды набрали, словно шпион пришёл тайны выведывать. Ни звука не издали. Переглянулись, засобирались, расходиться начали.

Ушли.

Кроме одной. Которая в красном платке, на цыганку похожа. Да она цыганка самая настоящая. Глаза большущие, волосы чёрные, синевой отблеск, в ухе серьга огромная червонного золота. Глядит на мужика, молчит. Потом рукой показала — присаживайся.

Присел.

— Тапишку задобри, — сказала тихо.

Глаза её сверкнули, у мужика аж в голове помутнело.

— Это кто? Что?

Не ответила.

Засмеялся хозяин. Головой повертел, туман в мыслях разогнал, поднялся, пошёл по своим делам. Уж вторая машина подъехала, двери выгрузили, оборудование. Торопятся рабочие, заносят внутрь, устанавливают. Торопится хозяин, деньги заплачены, открываться надо, работать надо, зарабатывать надо.

Цыганка поднялась, взглядом острым проткнула суету бизнесовую, ушла. Потемнело небо сразу. Туча наползла на солнышко, ветер задул холодный, листья на молодых деревцах зашелестели. Молния сверкнула, громыхнуло высоко, дождик заморосил. Запах осени, запах грибов, вечер уже.

Стемнело.

На столбах фонари зажглись, в окнах пятиэтажки свет жёлтый, белый, оранжевый. Тарелки спутниковые на стене серыми кругами. Окна разукрасили шторы красные, оранжевые, синие, зелёные.

Разные.

Быстренько протянули кабель электрики, подключили, павильон осветился. Работа в разгаре. Только успели оборудование поставить — товар привезли. Полки заполняют, спешат. Люди мимо идущие останавливаются. Ближе подходят, смотрят, спрашивают.

Интересно.

Вывеску подняли, закрепили, загорелась в темноте буквами оранжевыми. Всё как в сказке, когда есть за что. За деньги нынче можно почти всё. Можно за один вечер, быстро, мгновенно.

Бабки снова на лавочке собрались, шепчутся, ждут чего-то. Цыганки нет с ними. Крестятся, смотрят, как рабочие спешат, суетятся. Как хозяин бегает кругами, проверяет, командует, оценивает со стороны.

Полки заполняются товарами красивыми. Бутылок много разноцветных: красных, зелёных, коричневых, жёлтых. Длинных, коротких, округлых, плоских, квадратных.

Разных.

— Алкашня здесь собираться будет.

От старушек сказано.

Закончилась тихая жизнь, в прошлое уйдут посиделки на лавочке, другая компания развернётся, с другими интересами. Плохо, некому вмешаться, некому убрать мерзость подальше. Забросают двор окурками, бутылками пустыми. Мусор, песни, разборки, крики ночью, полиция. Дети в школу, со школы ходят, пример наглядный гадостный.

Плохо.

Вспомнили старушки выборы. За кого голосовали? Имя уже позабыли. Помнят только видный мужик, машина дорогая новая, жена симпатичная ухоженная, дети ангелочки. Речи горячие: за народ, за справедливость, за порядок, за чистоту в районе.

А магазин-то чей? Самая глазастая прочитала вывеску: ИП такой-то. Фамилия знакомая, слышали где-то. Родственник депутата это, другая вспомнила, осерчали. Выбрали. На свою голову, на старость лет. Заслужили честным многолетним трудом. Покой только сниться будет. Ничего не поделать, не у кого защиты просить.

Тоска.

Магазин уж заработал. Первые покупатели вышли с пакетами, позвякивает внутри. На скамейку поглядывают. Молча пока. Пока не посылают старушек в сторону трёх осин.

Скоро.

Хозяин зашёл внутрь, заулыбался — хорошо. Теперь он владелец вечерней жизни пятиэтажек. К нему будут стекаться страждущие до самой полуночи. Ночью тоже: кто ж запретит? Кто остановит? Крыша в доме важнее всего. В любом городе, в любом районе, в любой стране.

Бабки встрепенулись, стихли. Девочка в магазин вошла. Маленькая, платьице цветастое застиранное, кармашек с другого сукна пришит. Смотрит грустно, сандалией шаркает.

Молчит.

— Дитё, тебе не холодно? — продавщица встрепенулась. — У нас пока только взрослый товар. Вот через пару дней…

Девочка глазками синими полки разглядывает, руку в кармашек затолкала.

— Маш, — хозяин сказал, подмигнул продавщице. — Может папа или мама послали. Знаешь, как оно бывает.

Маша продавщица взгляд отвела, хозяин всегда прав. Не она тут командует.

— Тебе чего? — обратился к девочке владелец.

— Тапишка я, слыхал? — ребёнок прищурился. Хитро так.

Засмеялся хозяин.

— Ах, вот оно что! А то бабки сегодня вспоминали. Ну и?

Девочка прошлась по магазину, по кассе ручкой провела. Остановилась, ряды бутылок разглядывает.

— Не твоё это место. Моё! — сказала.

Посмотрела в глаза мужику. Остро, будто иглой проткнула. Вздрогнул хозяин, мурашки по спине проскакали до самых пяток, сквозь дверь на улицу выскочили.

— Держи, — мужик не растерялся, достал из кармана большую конфету, протянул…

Нет рядом никого — пусто.

Хозяин на продавщицу глянул, та сидит кассу пересчитывает.

— Куда делась? — спросил.

— Кто? — удивилась. — Кто делся?

Испугался мужик по-настоящему, лоб ладонью тронул — горячий. Захворал, наверное. Засобирался, напоследок указание:

— Сегодня строго по расписанию, не засиживайся.

Кивнула Маша, не отрываясь от кассы. Занят человек, работает, отвлекать нельзя, выручку пересчитывает.

Вышел бизнесмен на свежий воздух: в сторонке парень стоит, пиво из большой бутылки тянет. Спросил хозяин тихо:

— Девочка маленькая тут не проходила?

Захихикал парень, глаза навыкате, взгляд пустой. К бутылке присосался, глотками большими опустошает, хихикать продолжает.

Не захлебнётся?

Бизнесмен молча пошёл к машине — точно захворал. Мерещится всякое, бабки накаркали наверное. Выдумка, фантазия, придумают на старость лет, заняться им нечем, дуры старые.

Плюхнулся на сиденье бизнесмен, хотел уж трогаться, знакомый голосок остановил:

— Не едь горемыка, в беду страшную попадёшь!

На сиденье рядом та самая девочка, Тапишкой назвавшаяся. На голове васильковый бантик завязывает, не смотрит в глаза, будто нет тут никого.

Плохо стало мужику, в висках кровь тикает, перед глазами туман серый. Достал из кармана валидол, под язык положил. Хотел позвонить, телефон найти не смог. Глядь: пропала девчушка, будто почудилось.

Завёл двигатель, тронулся, домой быстрее. За город выехал, поля вокруг. Просторно, спокойно, чисто, свежо.

Плохо стало опять, съехал с трассы на обочину, остановился. Голову на руль опустил, успокоиться бы. Мимо шустрые тачки иностранные дорогущие пролетают: красные, синие, белые, зелёные, чёрные.

Разные.

Успокоился, хотел ехать дальше — вспышка впереди. Озарило местность, как кометой упавшей. Загорелось что-то большое. Пригляделся — бензовоз впереди пылает. Водитель выскочил, бежит, кричит. Кто-то остановился, подобрали, уехал. Скоро пожарные, полиция, МЧС прибудут. Бензовоз жарче горит.

Взорвётся!

Затряслись коленки, задрожали руки. Развернулся бизнесмен, назад поехал к своему магазину. Лучше там переночевать, чем такое.

Страшно.

Приехал, выскочил из машины, подбежал к павильону: продавщица сидит, пересчитывает наличность. До сих пор. Денег столько откуда?

— Маша.

Продавщица не отрывается, занята, считает.

Подошёл, глянул: пусто в кассе. Телефон его рядом лежит, забыл. Забрал.

— Маша!

Потряс за плечи, не реагирует продавщица, продолжает считать пустоту.

— Сто тысяч двести, триста, сто одна тысяча …

За голову схватился мужик.

Страшно.

— Что решил? — Тапишка стоит рядом, конфету в руке держит. Странную конфету, таких давно не видел. Вспомнил: в детстве мать часто покупала. Не выпускают фабрики их уже. Призрак. Привидение. Изгнать?

Изгнать!

Привидение изгнать можно, нужно. Вспомнил, набрал номер отца Илексия. Гудок. Поздно уже, спит служитель. Всё равно дозвониться надо. Сонный голос:

— Чего тебе?

— Быстро приезжай к новому павильону, проблема.

— Что? Ты знаешь, который час? — рассерженно.

— Всё оплачу по самому срочному тарифу. Захвати причиндалы для изгнания призрака — она меня третий час терроризирует! — громко.

Окончательно проснулся служитель, спросил:

— Ты сколько выпил?

— Не пил я, не пил! Жду!

Вышел на свежий воздух, глянул на магазин: Маша пустоту пересчитывает.

Заплакал.

От бессилия, от злости. В мыслях:

"Бизнес хотят перебить, барабашку подсунули. Подсунули? Точно: конкуренты, сволочи постарались. Ну, я им покажу! Я им устрою, я им…"

Приехал Илексий. Злющий, лицо заспанное, борода торчит по сторонам, ряса мятая, на ногах тапочки домашние. В одной руке бутыль с водой, в другой крест большущий серебряный.

— Где? — рявкнул.

— Везде, — хозяин прошептал. — Везде, всюду. Ходит кругами, мозги парит, изгнать меня хочет, бизнес погубить.

Показывает.

Илексий водой направо, налево, вдоль, поперёк, вверх, вниз. Не жалеючи, молитвами приправляючи. Чтобы изгнать, чтобы избавиться, чтобы очистить, чтобы не мешала работать, чтобы ... Сбивается спросонья, слова кувырком, крест сверкает, брызги летят куда попало.

Работа!

— А водичка то обычная водопроводная, — звонкий детский голосочек сзади.

Обернулись оба: Тапишка за кассой, Маши след простыл. Сидит девчушка, кармашек теребит. Бантиком вертит васильковым, глазки сверкают, улыбка детская играет на личике.

— Сгинь! — Илексий кричит.

Машет крестом, плескает водой прямо в кассовый аппарат. Бутыль вылетает из руки, падает, об пол разбивается. Тапишка головой качает:

— Убирать кому-то придётся. А кагор чего не захватил? Который ты по своим точкам раскидал?

Лицо служителя багровеет, страх в глазах.

Бизнесмен поворачивается:

— Что?

— Врёт она, нечисть! Врёт! — Илексий бормочет, пятится в зал. — Не было такого!

Девочка смеётся громко. Спрашивает:

— Машина новая иностранная откуда?

Хозяин магазина сжимает кулаки, трясётся, лицо белеет, зубы скрипят:

— Ах ты сволочь епархическая, я тебе для чего …

Надвигается на служителя. Страшен, зол, побить может.

Илексий ловко перепрыгивает через прилавок, выскакивает на улицу, был таков. Взревела мощным двигателем иномарка, уехал быстро. Словно черти погнались, словно звери лютые разорвать хотели.

Бизнесмен садится на пол, достаёт пачку, закуривает, смотрит время: за полночь уже. Силы тьмы вышли на охоту. На него. Не дожить до утра, конец. Плохо, валидол не поможет. Смерть крадётся скребущими шажками.

— Ладно, — Тапишка миролюбиво.

Поднялась из-за кассы, пошаркала сандалиями к выходу.

— Я конфеты люблю, печенюшки всякие, пряники. Пастилу, шоколад, халву ореховую, пироженки…

Смолк голосок, тихо стало, ушла.

Пропала.

Бизнесмен курит одну за другой, думает, соображает. Как быть, что делать, почему всё так, за что его так? Сквозь слезу, полки полные разглядывает, убытки подсчитывает заранее.

Жалко.

Так до утра просидел. Как новое солнце взошло, новая мысль в голове сверкнула. Запрыгнул в машину, умчался. Старушек на скамейке пылью окатило. Кулачками погрозили вслед, слов много хороших на дорожку сказали. Не со зла, для порядку.

Успокоились, продолжили обсуждать вчерашний случай. Дебаты бурные разгорелись, весь двор из окон прислушивается. Гадают, чем всё закончится, к чему приведёт или привезёт.

Тут фура подъехала к павильону. Вылезли рабочие, загрузили весь вчерашний товар, увезли.

— Закрывается что ли? — шепчутся бабульки. — Говорили же: Тапишку задобри, не послушал.

Зря.

Бизнесмен приехал, к старушкам подходит, здоровается. Коробку конфет шоколадных открывает, на лавочку ставит:

— Угощайтесь бабульки.

Бабки смотрят удивлённо, не ожидали. Хозяин магазина уходит, через пару минут возвращается, кладёт на лавочку коробку пастилы, кексы, печенье с орехами.

— Спасибо, добрый человек, — старушки хором.

Вернулся в павильон, сидит у кассы в потолок смотрит, думает о чём-то.

К обеду другая машина подъехала, товар выгружают, заносят в магазин. Удивились старушки, смотрят. Самая глазастая:

— Конфеты, печенье, шоколадки. Вот так-так!

Переглядываются.

Дальше на шёпот перешли, от посторонних ушей да сглаза — мало ли. На магазин смотрят, качают головами.

Удивляются.

Как рабочие вывеску поменяли, так двери отворили. Народ мимо идущий заходить начал, покупать. Теперь другое, теперь с детьми входят, сами детки тоже. Теперь не зелье отвратное.

— Тапишка перевоспитала, — бабки судачат.

Улыбаются. Крестятся на всякий случай, мало ли.

Цыганка в красном платке явилась. Прошла мимо старушек, в магазин заглянула, купила печенья полкило, ушла. Ни слова не сказала.

Бизнесмен подошёл, присел на лавочку. Лицо измученное, не спал ночь.

— А кто это? — шёпотом спросил цыганке вдогонку.

Бабки обернулись. Дождались, пока красный платок скроется за углом дома.

Одна:

— Мать это её, Тапишки. Десять лет уж, как нет на этом свете.

Перекрестилась.

— Она всё время шаркала ножкой, как тапочком. Говорила: "Тапишки", потому Тапишкой прозвали. Игралась девочка во дворе, на том самом месте.

Взглядом на павильон показала.

— Гроза была, молния ударила прямо в ребёнка. Ничего не нашли — как испарилась.

Помолчала, в небо глянула, продолжила:

— Потом являться начала. Не всем, только самым старым да младым. Ты, считай, первый, кому. Вот так вот…

Смолкла старушка. Бизнесмен сидит, молчит.

— Думаете, разрешит? Думаете, не будет мешать? — спросил.

Бабки плечами пожали — не ведомо им, не знают.

— Явится, сама скажет, — одна сообразила...

Люди потом говорили, что в магазине том столик появился: печеньки, конфеты, пастила лежат. Заходи, пробуй. Понравилось — купишь, не понравилось — … Ещё рассказывали, будто перед дождём, когда молнии, в магазине являлась Тапишка. Заходила всё в том же платьице с кармашком из другого сукна, бантик васильковый теребила, пробовала печеньки, конфеты, другие сладости. Говорила, что вкусно, что не очень. Слушала продавщица внимательно, делала заказ по рекомендации. Тапишка не ошибалась.

Отец Илексий после того случая пропал. Говорят, уехал далеко-далеко на север, переселился на маленький остров. Отрёкся от всяких земных благ, посвятил себя вере. По настоящему теперь.

Так говорят.

Вместо него прислали молодого совсем, заходил недавно в магазин. Глаза большие, добрые. Улыбчивый такой. Расспрашивал про Тапишку, очень повидать хотел. Говорил, душа её никак не успокоится. Переживает за мир наш, за людей обычных, потому является. Потому вмешивается.

Он так сказал.

А дьявольщины в этом нет никакой, потому как всякая жизнь Богом дана. Всем дарованы радости, мир, благодать земная. Всем хочется дышать вольно, жить сыто, расти. Нам это ценить, помня, жизнь живётся лишь однажды. Сами знаете.

Всё.