Тлеющие угли
Тлеющие угли
Туман медленно стекал с холмов, словно цепляясь клочьями за еловые ветви. Солнце едва позолотило верхушки деревьев, как углежог появился на окраинах поселения сталеваров. Он с ног до головы был покрыт пылью и жутко вонял, но старейшина плавилен принял его как дорогого гостя. Увесистый мешок брякнулся к ногам Дзюнго, явив свое драгоценное содержимое — сиродзуми. Старец взял кусок белого угля и стукнул по нему мозолистым пальцем. Раздался чистый, словно журчание горного ручья, металлический звук. На лице сталевара засияла довольная улыбка. Окончательный расчет должен был произойти в конце месяца, поэтому углежог растворился в рассветных сумерках, как будто его и не было.
Никто в поселении не знал, кто он и откуда. Бородатый угрюмый мужчина явился лет пять назад с северо-востока и сразу отправился жечь уголь в священную рощу на горе Кото. Местные углежоги не отличались особой суеверностью, но даже они не рисковали заходить так далеко. Однако именно там рос дуб убаме, из которого получался бинтётан — самое лучшее топливо для выплавки высокосортной стали для мечей. Поэтому, когда незнакомец принес первую партию, его не побили и не стали задавать лишних вопросов. Тем более, что он и сам не отличался разговорчивостью — за годы проживания в Кисю не вымолвил ни слова. Все время северный варвар проводил на горе и спускался только для того, чтобы принести очередную партию угля.
Когда его огромная волосатая фигура появлялась на улицах городка, мужчины старались не обращать на него внимания, а женщины провожали шутливым смехом, скрывая улыбки рукавами кимоно. Старухи перешептывались за спиной, что эмиси проклят, и потому изгнан из племени. Однако были и те, кто любил пришлого безоговорочно. Когда наступало время оплаты, и углежог спускался с горы, его с веселым галдежом обступали дети, юродивые и собаки. Всем им он без разбору покупал рисовые лакомства и раздавал деньги. Ему были рады в питейных и игорных заведениях, где его приходы составляли ощутимую часть выручки. Не обходил взор эмиси и квартал борделей. Денег за уголь платили много, но их хватало всего на несколько недель безудержного кутежа. Как только последняя монета покидала карман транжиры, он собирал котомку и снова пропадал во тьме реликтового леса.
Чем глубже уходил углежог в хвойные гущи, тем более отрешенное становилось у него лицо. Массивные ветви смыкались над его головой, отсекая от суеты внешнего мира. В лесном сумраке эмиси чувствовал себя как дома. Мужчина словно плыл среди зарослей папоротников, сливаясь с эфирными течениями, обходя призрачные дыры. В тишине священной рощи, где даже стрекот цикад отдавался громовыми раскатами, он неспешно точил инструмент. Затем вставлял в уши травяные затычки, накидывал на глаза плотный платок и наощупь находил нужное дерево.
Лезвие топора с жутким хряском вонзалось в дрожащую плоть дуба…
Дерево раскачивалось под мощными ударами. С веток посыпались мелкие духи, выбравшие священное дерево своим домом. В падении они цеплялись за одежду углежога, умоляли его остановиться. Однако эмиси уделял им внимание не больше, чем дуновению легкого ветерка. Когда дуб, наконец, свалился с тяжелым стоном, мужчина приступил к разделке его трупа. Загустевший древесный сок стекал по лезвию топора, словно кровь. Но самая неприятная часть процедуры наступала, когда поленья сложились в гигантский костер, а визг и шипение испаряющихся кадами разносилось по всей горе. Углежог вставлял себе в нос дополнительные затычки, чтобы не чувствовать запах горелой мертвечины. Когда огонь спадал, эмиси вытаскивал обгорелые куски тел и присыпал их пылью, охлаждая. Медленно он обходил потухший костер и долго кланялся на все четыре стороны света, поминая всех погибших.
Относя мешок белого угля Дзюнго, углежог вместо привычного металлического звука слышал лишь злобный вопль попавших в ловушку духов.
— Хорошие мечи выйдут из жара этих сиродзуми! — нахваливал товар старейшина.
Взгляд эмиси задержался на клинке, который висел в ножнах на стене. Меч шелохнулся, томимый ненавистью.
— Да, многие умрут… — прохрипел северный варвар и вышел, оставив Дзюнго в глубочайшем изумлении. Столько лет ни слова, и тут…
Роща встретила своего мучителя, как ни в чем не бывало. Щебетали птички, квакали лягушки в пруду, приветственно шелестела листва. Эмиси с яростью набрасывался на деревья, щепки летели во все стороны. Пней становилось все больше. В один прекрасный солнечный день он заметил, что за ним наблюдает богиня рощи. До него местные углежоги пытались рубить убаме даже не на горе, а возле ее подножья. Но прекратили после того, как из тьмы появилась гигантская лисица и перегрызла парочке лесорубов глотки. В этот раз хранительница приняла облик безликой женщины, одетой в белое кимоно. Сквозь ее полупрозрачный силуэт виднелись листья папоротника. Мужчина не нашел ничего лучше, чем приветствовать ее поклоном. Богиня поклонилась в ответ и растворилась в благоуханье цветов на поляне. С тех пор он ощущал посторонний взгляд на своем затылке и мысленно готовился к смерти. Однако она не шла.
Порой эмиси видел странных существ, мелькающих в зарослях. Пару раз наблюдал лисий хвост, скользящий меж стволов — на этом все. Ночью по всей роще раздавались гулкие ухающие звуки, над полянами разливалось бледное свечение. Углежог втыкал по краям вырубки курительные палочки, которые купил у монаха, однако надежды на них не было. Сжимая свой грубый деревянный талисман в виде медведя, эмиси бормотал заклинания, которые подслушал в детстве у шаманки племени. Свечение отступало, но тени деревьев удлинялись и начинали тянуть к нему свои черные отростки. Тогда мужчина ложился на землю, закрывал глаза и старался уснуть. Не всегда это удавалось. Воспоминания копошились в голове, причиняя боль. Снова и снова эмиси вспоминал свою деревню, беззаботное детство. Лица родственников проплывали в смутной дымке. Рука непроизвольно тянулась к макушке, где должна быть коса с лентой. Но ее там не было. Ведь он больше не человек, ходячий кусок мяса, он хуже, чем животные или ямато. Слезы бессилья душили его. Хотелось встать, взять топор, пойти в Кисю и порубить всех встречных на куски. Все равно никаких запретов для него теперь не было. Впрочем, для выплесков ярости эмиси хватало и деревьев. Он вспоминал дедушку, когда тот подвел его к гинкго, чье ветви привольно раскинулись над всей деревней.
— Это больше, чем наши боги или предки. Это наш мир. Его можно разрушить даже нашими тщедушными руками, но никакая сила не сможет вернуть все обратно. Тысяча лет — не срок для леса. Когда-нибудь и твои потомки будут молиться в тени наших покровителей…
Мерный голос дедушки успокаивал мятежную душу эмиси и он, наконец, засыпал.
Ему часто снилась жена. Она сидела возле очага в хижине и готовила похлебку, напевая. Ее лица он не видел, только замечал порой большую открытую рану на голове. Окровавленный топор вываливался из рук, и в этот момент углежог просыпался. Но на этот раз мужчина очнулся от сильного толчка в грудь. Была глухая темная ночь. Светлячки выстроились в тонкую линию, словно указывали путь. Эмиси побрел сквозь чащобу и, наконец, вышел на берег гигантского озера. Он даже не удивился тому, что никакого водоема здесь отродясь не было. Словно сомнамбула углежог спустился к воде и ступил на поверхность. Поверхность воды пошла кругами, но выдержала мужчину. Скользя по глади, эмиси добрался до острова посреди озера, где росло странное дерево. Оно словно плыло по ветру, и в то же время отпечатывалось хрустальной незыблемостью. В переплетении мощных корней его ждала безликая женщина. Эмиси попробовал подойти, но словно уперся в невидимую стену. Богиня рощи подняла руку, ее палец указывал мужчине за спину. Даже не оборачиваясь, углежог знал, что там увидит. Присосавшуюся к спине черную старуху, которая кричит беззубым ртом беззвучные проклятья. Богиня подошла к разделяющей их стене, набрала еловых шишек и положила эмиси в руки. Они моментально вспыхнули, и дикая боль пронзила все существо проклятого. Когда огонь угас, тлеющие угли превратились в светлячков и упорхнули с его обожженных ладоней. Скупая слеза скатилась по бородатому лицу эмиси. Он обернулся к богине, однако на ее месте сидела гигантская лисица с пятью хвостами и щерила острые зубы.
От толчка в грудь углежог проснулся. Медленно падали пожелтевшие листья, воздух был прозрачен и свеж. Мелкая пташка выводила рулады, невидимая в кроне дерева. Кожа на руках слазила от ожогов, которые он заработал недавно по неосторожности, когда складывал еще не остывшие угли в мешок. Нашарив котомку, углежог достал запечатанный кувшин саке и отхлебнул. Вместо рисовой водки в горло полилась чистая родниковая вода. Поперхнувшись от неожиданности, мужчина уронил и разбил сосуд. Среди осколков кувшина он нашел обгоревшую шишку…
Даже с горы чувствовался смрад сжигаемых в топках плавильных печей лесных духов. Черное облако копилось над поселением, участились убийства. Дзюнго с каждой новой партией бинтётан становился все мрачнее, словно подозревал, откуда идут все несчастья. Однако мечи из рук именитых кузнецов выходили все лучше и лучше. Их владельцы были бесстрашными в бою и приходили в экстаз от вида крови. Вскоре их слава достигла столицы, и знатные особы зачастили в Вакаяму.
Эмиси доставил очередную партию ненависти плавильщикам, получил деньги и отправился гулять в питейную.
Ненависть тщательно рассортировали и заправили в печи.
Затем засыпали в разожжённый зев ненависти железную руду.
Кипящую и вязкую ненависть вылили в чан с водой.
Образовавшиеся слитки ненависти отнесли кузнецу.
Кузнец на протяжении недель ковал ненависть, придавая ей форму меча.
— Он просто великолепен! — молодой аристократ пару раз взмахнул клинком, примеривая баланс для своей руки.
— Мечу требуется проверка, — чинно заметил бывалый слуга.
Тут на глаза гостей из столицы попался пьяный эмиси. Он танцевал с кувшином сакэ посреди грязной лужи и что-то неразборчиво гудел.
— Тащите вон того, волосатого, — распорядился юноша.
После короткого сопротивления углежога подтащили к обладателю меча и оттянули руку. Короткий замах, словно недобрый смешок, и конечность упала в пыль мостовой, орошая ее кровью.
Юноша вытер меч о лохмотья углежога и торжественно изрек:
— Нарекаю тебя «Рука варвара»!
Когда аристократы удалились, эмиси с помощь местного забулдыги прижег и перевязал рану. Руку он забрал с собой и похоронил ее в самой глубине священной рощи. Затем положил топор в оставшуюся руку и принялся дорубать остатки убаме. Ночью, когда он спал, мучаясь в кошмарах, безликая женщина выходила из зарослей и гладила его по лохматой голове. Вода из ручья стала вкуснее, комары кусались больше.
Однажды посреди ночи углежог почувствовал, что его кто-то душит. Запах сырой земли вывел мужчину из оцепенения сна. Чьи-то пальцы холодной и мертвой хваткой вцепились в горло. Эмиси судорожно взмахнул оставшейся рукой, пытаясь сбросить неведомого врага, однако удар пришелся в пустоту. С ужасом он понял, что душит его собственная отрубленная рука, каким-то образом выкопавшаяся из могилы. После отчаянной схватки, углежог оторвал полуразложившуюся конечность от горла и швырнул ее в тлеющий костер. Рука вспыхнула синим пламенем и осыпалась черным пеплом. Мужчина начал хохотать как безумный. Затем он принялся танцевать. Вскоре тело скрутили судороги, и эмиси упал на траву. Черная старуха наклонилась над ним, ее беззубый рот превращался в гигантскую воронку, куда затягивало остатки сознания. Сквозь лик проклятья проступила морда лисы. Острые зубы вонзились в шею углежога. Вместе с кровью его покидала и та смертельная тьма, что опутала душу. Совершенно обескровленный и лишенный сил, он лежал посреди поляны и смотрел в безоблачное звездное небо. Стук сердца равнялся полному обороту небосвода вокруг оси. Мелкий кадамо забрался на кончик носа и посмотрел своими черными точками прямо в глаза человеку. Казалось, в этот миг эмиси обрел какую-то неведомую власть над временем и пространством. Он был одновременно тысячегранным кадамо, длинным корнем дерева, недвижимым камнем у ручья, мелкой букашкой на цветке. Очертания мира стали глубокими и резкими. Еще немного, и все существо было готово слиться с окружающим великолепием, передав ему часть своего проклятья. Однако рассветное зарево раздвинуло хмарь, а капелька росы сорвалась с листа и упала прямо на потрескавшиеся сухие губы. Дикий животный вопль разнесся по священной роще.
Дело теперь шло медленнее, но к концу весны на месте некогда величественной дубравы высился последний тысячелетний великан. Углежог медленно обходил дерево, примериваясь. На верхушке дуба сидел старый величественный дух с длинной бородой, наблюдавший за ним. Возможно, он был свидетелем того, как первые люди появились на этих островах. В его глубоких и бездонных как ночь глазах клубилась отстранённая печаль.
Мужчина остановился.
Закрыл глаза.
Протянул свою несуществующую руку и словно почувствовал шершавую кору дерева.
Старый дух тихо вздохнул и отвернулся.
Железный росчерк топора поставил точку.
Когда гигантское дерево рухнуло, углежог вытер испарину и оглянулся. Взгляд, привычно буровящий затылок, исчез. Вокруг были только голые холмы, поросшие кустарником. Многочисленные пни уже скрывались за плотной стеной проросшей травы. Неумолчно трещали цикады. Целый мир исчез, дав начало новому.
Собрав последнюю партию угля, эмиси отправился в свой последний путь в Кисю. Дзюнго уже давно ждал его. Растрепанные седые волосы сталевара полоскались на ветру, безумные глаза слезились. Старейшина дрожащими руками опирался на меч в богато инкрустированных ножнах. Мешок с белым углем брякнулся к ногам Дзюнго. Сталевар протянул эмиси меч:
— Ты уходишь, я знаю. Возьми в дорогу. Он либо убьет тебя, либо защитит — другого не дано. Ты, как никто другой, достоин этого меча. Я назвал его «Разрушающий проклятья».
Углежог взял меч и отправился в город. По дороге он вынул клинок и всмотрелся в его зеркальную поверхность. Размахнулся и забросил оружие в придорожные кусты. Ножны эмиси пропил в близлежащей питейной. Затем собрал котомку для странствий и через некоторое время скрылся из виду.
Его путь лежал в Исэ, где росли священные убаме.