Адвокат по семейным делам

 

— Алина, привет! — раздался в наушнике голос подруги. — Ты всё ещё ищешь материал для статьи?

— Ищу, — уныло подтвердила девушка. Блестящая карьера, которая виделась ей в мечтах, на деле всё не складывалась. Алине приходилось заниматься скучными новостными репортажами, а все попытки написать серьёзные статьи неизменно заканчивались отказом редактора их публиковать. И даже в личный блог Алины читатели почти не наведывались. То ли она выбирала не те темы, то ли не пока не научилась интересно их подавать...

— Есть у меня для тебя кое-что! — сообщила подруга. — Сегодня нам подали заявление на заключение брака! Представляешь?

— На заключение брака? — недоверчиво переспросила Алина.

— Да! Мы даже в архив залезли ради такого дела. Последний раз в нашем ЗАГСе брак заключали четырнадцать лет назад!

— И когда у них будет... эта… свадьба? — обрадованно спросила Алина, чуть споткнувшись на почти забытом слове "свадьба".

— В пятницу. И они хотят всё сделать как раньше — и специальный марш для свадеб, и роспись, и кольца, и свидетели, и белое платье.

— Неужели их зарегистрируют?

— Ну, формально же закон не отменили. Другое дело, что в наше время никто в своём уме не станет так осложнять себе жизнь. Но если этим двоим хочется — это их право.

— А они уже ушли? Эти двое, жених с невестой?

"Жених с невестой", — с удовольствием повторила девушка про себя, смакуя старинные слова. Да, именно так она их и назовёт в своей статье — женихом и невестой, это будет хорошо смотреться.

— Нет, они ещё тут.

— Слушай, сделай одолжение, а? — попросила Алина, бросившись к эскалатору, ведущему к выходу из торгового центра. — Задержи их немного! А я у вас буду буквально через двадцать минут. Это же настоящая бомба!

— Без проблем, — пообещала подруга и повесила трубку.

Алина выключила наушник и поймала себя на том, что широко улыбается. Да, такой материал редактор не посмеет завернуть!

Погружённая в мечты, девушка заметила патруль слишком поздно. Они стояли у выхода из торгового центра, эскалатор нёс её прямо на них — не повернёшь, не сойдёшь, не убежишь.

"Спокойно, только не показывать волнения, — приказала себе Алина. — У них нет никаких причин меня останавливать. Я просто пройду мимо них, как ни в чём не бывало. Просто. Пройду. Мимо".

Эскалатор съехал вниз, толпа покупателей понесла девушку к выходу. Сердце стучало в ушах, но Алина старалась выглядеть невозмутимо. До патруля оставалось не больше дюжины шагов.

Её не остановят.

Пять шагов.

Они даже не посмотрят на неё дважды, просто скользнут по ней равнодушным взглядом и станут сканировать толпу дальше.

Три.

Нет никаких причин её задерживать…

Два…

— Извините, девушка, можно вас? — раздался вежливый мужской голос.

Алина с силой стиснула ручки сумки.

— В чём дело?

— Ваши документы.

— А что такое? — нарочито небрежно спросила девушка, роясь в сумочке.

— Плановая выборочная проверка.

Алина округлила глаза, а потом для наглядности положила руку на выпирающий из-под футболки живот.

— Разве так не видно?

— Документы, пожалуйста, — вежливо, но твёрдо повторил патрульный.

Алина медлила, пытаясь придумать выход. Сбежать? Закатить скандал? Умолять?

Патрульный требовательно протянул руку. Алина вздохнула, сдаваясь, и вложила в неё паспорт. Мужчина немедленно открыл его на десятой странице.

Девушка вдруг с ужасом почувствовала, как подложенная под футболку подушка выскользнула и упала на пол.

Патрульный вернул паспорт девушке и невозмутимо спросил:

— Вам двадцать четыре года, и у вас нет штампа. Вы понимаете, что это означает?

На упавшую на пол подушку он даже не посмотрел.

Алина молча кивнула. Она понимала. Это означает центр искусственного оплодотворения.

 

* * *

 

Эдгар с такой силой хлопнул дверью, что висящая на стене тяжёлая деревянная рамка с дипломом с грохотом упала на пол. Поднимать её адвокат не стал. Он тяжело опустился в кресло, не глядя открыл нижний ящик стола, и, пошарив в глубине, вытащил несколько голубых бусин, похожих на мелкий жемчуг. Закинул их в рот и прикрыл глаза, ожидая, когда его охватит знакомая блаженная лёгкость.

После того, как Эдгар выиграл дело Мироновой, он уже не раз получал возмущённые звонки и письма с угрозами от оскорблённых граждан. Правда, от угроз к делу ещё никто не переходил — пока. Но сегодня тонированный внедорожник таранил его так целеустремлённо, что наверняка столкнул бы его машину с моста транспортной развилки прямо на проходящую под ним скоростную трассу, если бы на встречке по чистой случайности не появилась полиция.

Или это вовсе не из-за дела Мироновой? Может, это из его прошлой жизни? В ней осталось немало тех, кому он в своё время перешёл дорогу…

Голубые жемчужины растворялись на языке, сердце замедлило свой бег, ярость утихала. Эдгар настолько пришёл в себя, что усмехнулся. Да, привык он к мирной жизни. Потерял остроту чутья и скорость реакций, обленился и опустился. А ведь было время, когда опасность сопровождала его каждый день. И он прекрасно с ней справлялся. Да что там справлялся — опасность, чёрт побери, сама его боялась!

Блаженная расслабленность охватила Эдгара так плотно, что стук в дверь он услышал не сразу.

Адвокат недовольно поморщился. Принимать посетителей не хотелось. Может, сделать вид, что его нет, и они уберутся?

Стук не стихал, и Эдгар сдался.

— Войдите, — раздражённо выкрикнул он, и в офис вошла девушка.

— Вы — Эдгар Орловский? — спросила она таким тоном, словно очень надеялась на отрицательный ответ.

— Я.

— Хм… — посетительница замялась, рассматривая Эдгара и словно пытаясь разглядеть за неряшливой щетиной, набрякшими веками и стеклянным взглядом что-то большее. — Тот самый Эдгар Орловский? — уточнила она. — Известный адвокат по семейному праву?

— Семейное право! — фыркнул Эдгар. Как-будто в нынешнее время где-то ещё есть семьи! — Я адвокат по правам человека, — поправил он.

— Это вы были представителем в деле Федерации против Мироновой?

Голубой жемчуг бежал по венам, и думать о делах совсем не хотелось. Но даже в одурманенном состоянии Эдгар понимал, что ему нужны деньги. А деньги приносят клиенты. Которых после громкого дела Мироновой почти не осталось, несмотря на то, что то дело он выиграл.

— Да, я, — подтвердил он.

Девушка окинула взглядом захламлённый офис и снова посмотрела на адвоката. В её глазах появилась беспомощность.

— Вообще-то, я надеялась, что вы мне поможете...

"Но, увидев меня воочию, больше не надеется", — понял Эдгар. Впрочем, он не мог её за это винить. Адвокат каждый день видел себя в зеркале; на её месте он бы тоже засомневался.

— Дверь за собой закройте, — предупредил он, уверенный, что девушка уйдёт.

Но посетительница не ушла. Вместо этого удивила неожиданным вопросом:

— А почему вы взялись за дело Мироновой? Известность оно вам, конечно, принесло, но вот популярности… Неужели не понимали, что выбрали не ту сторону?

— Не ту сторону?

— Ну, да! Это как если бы вы в двадцатом веке взялись защищать фашистов!

— Вы сравниваете женщину, которая показала своим воспитанницам игру в дочки-матери, с фашистами? — изумился Эдгар.

— Ну… — девушка немного смутилась. — Нет, — наконец, ответила она. — Я в том смысле, что вы взялись защищать сторону, которая изначально выглядела в глазах людей виновной.

— Виновной в чём? — устало спросил адвокат и, не стесняясь, кинул себе на язык голубую жемчужину.

Девушка, прищурившись, наблюдала за ним.

— Она совершила преступление против общественной морали.

Эдгар раздражённо передёрнул плечами.

— Я не собираюсь повторять аргументы, которые приводил в суде. Аргументы, которые, между прочим, вынудили суд снять с Мироновой все обвинения.

— Но ведь игрой в дочки-матери она навязывала детям искажённые стереотипы! Насаживала им старую модель отношений, которая уже давно признана нежизнеспособной!

— Вы ко мне по какому вопросу? — оборвал её Эдгар.

— Я… — девушка замялась. — Мне двадцать четыре года, — решилась, наконец,, она, — И я ещё не выполнила свой демографический долг. Но я не желаю проходить через принудительное оплодотворение.

Эдгар понимающе кивнул. Воинская служба издавна была конституционной обязанностью мужчин — до двадцати семи лет каждый должен был отслужить в армии. Но после того как с распространением однополых связей и идеологии чайлд-фри население страны стало стремительно сокращаться, Конституция пополнилась новой обязанностью. Каждая женщина, вне зависимости от сексуальной ориентации и убеждений, должна была до двадцати пяти лет выполнить свой демографический долг и родить ребёнка. Если она не нашла партнёра — в её распоряжении были банки спермы. Если не имела желания воспитывать ребёнка, то сразу после рождения она могла отдать его в воспитательный центр. А если в двадцать четыре года женщина ещё не родила и даже не была беременна, ей грозило принудительное оплодотворение.

— Я считаю, что принудительное оплодотворение — это нарушение прав личности, — продолжила девушка. — Лишение человека свободы выбора. Я знаю, что доказать в суде это не смогу. Но, понимаете, вчера меня поймал патруль... До двадцати пяти у меня ещё есть десять месяцев, и я уговорила их дать мне отсрочку на месяц. Я хочу использовать это время, чтобы обойти систему.

— Обойти систему, — повторил Эдгар.

— Да. Я не желаю, чтобы меня принуждали рожать ребёнка, если я этого не хочу!

— А как же демографический долг перед страной? — протянул адвокат, глядя в окно. Около здания притормозил фургон службы курьерской доставки.

— В Конституции сказано, что каждая женщина должна выполнить свой демографический долг и стать матерью. Но там не сказано, что она должна непременно родить ребёнка.

— Вы же понимаете, что это подразумевается.

— Вы же адвокат, вы понимаете, что этот аргумент далеко не всегда оказывается решающим! — отмахнулась девушка. — По букве закона, по буквальному толкованию статьи я не обязана рожать, чтобы стать матерью. Есть и другие способы.

— Какие? — рассеянно поинтересовался адвокат, не сводя глаз с курьера, который достал из фургона пакет и сейчас направлялся в сторону здания, где находился офис Эдгара.

— Усыновление, — выпалила девушка.

Эдгар вздрогнул и перевёл взгляд на посетительницу.

— Формально закон об усыновлении никто не отменял, я проверяла, — продолжила девушка. — Я могу усыновить сироту, и тогда по закону стану его матерью, и, значит, выполню конституционный долг. Но в этом деле мне нужна помощь.

— И вы обратились ко мне, адвокату, защищавшему страшную преступницу Миронову? — поинтересовался Эдгар, снова поворачиваясь к окну и следя за курьером, который уже подходил к входу в здание.

— Нет, — твёрдо ответила девушка, — Я пришла к адвокату, который не боится пойти против системы. Послушайте, вам что, совсем наплевать? — вспылила она, возмущенная тем, что адвокат её, похоже, совсем не слушает.

Эдгар перевёл взгляд на посетительницу. В глазах не осталось ни равнодушия, ни безразличия.

— Уходите! — резко приказал он.

— Что? — от неожиданности девушка даже приоткрыла рот. — Вы что, меня прогоняете?

— Да уходите же! — выкрикнул Эдгар.

— В чём дело? — воскликнула девушка.

— Вот чёрт! — выругался адвокат и вскочил из-за стола.

 

* * *

 

Алина была совершенно сбита с толку.

Во-первых, Эдгар Орловский оказался совсем не таким, каким она его себе представляла. Она выбрала его не наугад — Орловский был едва не единственным практикующим адвокатом, кто брался за дела из области того, что раньше называлось семейным правом. Неоднозначные, противоречивые дела, которые, несмотря ни на что, он с блеском выигрывал. Скандально известный адвокат не мог выглядеть так, словно опустившийся, потерявший интерес к жизни человек.

Во-вторых, для адвоката, который после дела Мироновой подвергся жёсткой критике и на волне всеобщего осуждения лишился едва не всех клиентов, он не должен был относиться к ней с таким возмутительным безразличием.

Наконец, что это, вообще, такое — его грубое "уходите"?

А сейчас стремительно, с проворством, которого Алина никак не ожидала от этого вялого, опухшего человека, адвокат сорвался с места, схватил её за руку и оттолкнул в тёмный угол офиса, за высокий металлический шкаф.

— Стой здесь и не высовывайся.

— Что… — начала было Алина, но адвоката рядом уже не было.

А затем раздался стук в дверь.

— Курьерская доставка, — послышалось из коридора.

Алина выглянула из своего укрытия. Эдгар стоял у шкафа около двери и перебирал папки на полке.

— Войдите, — спокойно ответил он.

В дверях появился курьер с пакетом в руке.

— Вам письмо из суда, — сообщил он, одновременно запуская руку в пакет.

Позже Алина не раз прокручивала в голове события, свидетельницей которых стала, пытаясь восстановить картину произошедшего. И раз за разом у неё ничего не выходило — всё случилось слишком быстро.

Курьер выхватил из пакета пистолет и направил на адвоката. Тот в ответ сделал какое-то стремительное движение — и реальность словно размылась. А когда снова приобрела чёткость, адвокат уже стоял позади курьера, прижимая пистолет к его виску.

Алина вскрикнула и принялась лихорадочно рыться в сумочке. Где же её фотофон? Статья о покушении на адвоката Орловского — это одно, а фото из эпицентра событий — совсем другое!

— Ну, и что ты сделаешь — застрелишь меня? — услышала она хриплый голос курьера. — И сядешь? А в тюрьме ведь тебя быстро достанут.

— Не достанут, — спокойно ответил Эдгар. — Статья сорок седьмая часть вторая, подпункт седьмой Модифицированного Уголовного кодекса, самооборона на частной собственности…

"Ага!" — радостно воскликнула про себя Алина, нащупав фотофон. Выхватила его из сумочки, торопливо приложила палец для разблокирования…

Звук выстрела прозвучал оглушительно. Девушка выронила фотофон и с ужасом уставилась на тело курьера на полу. Адвокат же, как ни в чём не бывало, поднял телефон, набрал короткий номер и спокойно сказал:

— Полиция? Двадцать восьмая улица, здание четыре, офис семь. Самооборона со смертельным исходом.

В этом невозмутимом, сосредоточенном мужчине с резким взглядом и скупыми, рассчитанными жестами Алина с трудом узнавала адвоката Орловского.

Эдгар перевёл взгляд на неё, и Алина вздрогнула.

— Ведь просил же уйти! — с укоризной в голосе сказал он и вздохнул: — А теперь вам придётся задержаться, полиции потребуются показания свидетеля.

Девушка молча кивнула. Перевела взгляд на тело курьера, с трудом сглотнула и спросила:

— Почему он пытался вас убить?

— У меня много врагов, такова уж цена моей славы, — усмехнулся адвокат, а потом неожиданно сказал: — Приходите завтра. Я ознакомлюсь с законами об усыновлении, и мы поговорим.

 

* * *

 

На следующий день Эдгар Орловский выглядел так же, как и накануне — помятый, небритый, опухший. Даже рубашка на нём была, кажется, вчерашней.

Разговор он начал прямо в лоб.

— Вы хотите усыновить ребёнка ради штампа в паспорте. Сам по себе ребёнок вам не нужен, так?

— Так.

— А вы отдаёте себе отчёт в том, что усыновлённого ребёнка придётся забрать из воспитательного центра и растить самой?

— Почему?— удивилась Алина. — Ведь если я сама родила ребёнка, я не обязана его растить, я могу отдать его в воспитательный центр. Все так делают! И с усыновлением должно быть так же — я оформлю все документы, ребёнок на бумаге будет мой, а на деле останется в центре. Разве не так?

— Не так, — жёстко отрезал адвокат. — Вы пытаетесь втиснуть продукт прежней системы в новый порядок вещей. Усыновление существовало в те времена, когда ещё были традиционные семьи. И, усыновляя, люди забирали ребёнка себе в семью. Сейчас института семьи нет. Потому и усыновления нет, хотя закон и не отменили. И если вы хотите усыновить, то вам придётся играть по старым правилам.

— Я не хочу растить ребёнка! — испугалась Алина.

У неё была подруга, которая почему-то не пожелала, как все нормальные люди, отдать сына в воспитательный центр и оставила его себе. Это стало для неё настоящим адом. Ювенальщики следили за каждым её шагом, требовали ежедневных отчётов о каждой мелочи — чем и во сколько она кормила сына, в какие игры с ним играла, какой пастой чистила ему зубы, во сколько укладывала спать... Малейшее отступление, малейшее нарушение — и маму могли оштрафовать, а ребёнка — забрать.

Девушка не раз думала, что в этом есть какое-то странное противоречие. С одной стороны, система заставляла тебя рожать ребёнка, чтобы поддерживать численность населения. С другой — делала всё возможное, чтобы ты не захотела растить своего ребёнка; считалось, что дети получают более правильное воспитание в специализированных центрах, где ими занимаются подготовленные ювенальные технологи.

— Если не хотите, тогда нет смысла затевать этот процесс, — равнодушно пожал плечами адвокат.

— Но должны же быть какие-то другие варианты! — воскликнула Алина. Усыновление было её последним шансом обыграть систему; сдаваться девушке не хотелось.

— Хм. Можно найти врача, который за очень большие деньги напишет вам освобождение по медицинским показателям. Впрочем, после первой же проверки подлог выявят. Можно обратиться к специалисту, который за немыслимую сумму сделает поддельные документы. Но в вашем случае это не лучшая идея, ведь вы уже на особом учёте в системе, а это значит, что подделку быстро обнаружат. Наконец, всегда можно родить, — безжалостно закончил Эдгар.

Алина в отчаянии закрыла лицо ладонями. Неужели действительно нет выхода?

Адвокат выдержал долгую паузу, а потом снова заговорил.

— И всё-таки я могу устроить вам усыновление. И так, что вам не придётся самой растить ребёнка.

Алина вскинула глаза на адвоката. Неужели?..

— Но у меня два условия, — добавил тот. — Первое — я сам выберу ребёнка, которого вы усыновите.

Алина с облегчением кивнула. Да пожалуйста!

— И второе. Мы с вами будем жить вместе.

— Мы?

— Мы с вами. Вы и я.

Алина беззвучно ахнула. Спать с ним ради того, чтобы он пробил ей штамп в паспорте? Ни за что!

Однако уже в следующий миг вмешался расчёт и придержал рвущиеся наружу слова. А какой у неё выбор? Либо принудительное оплодотворение, либо предложение Орловского. Осталось решить, что хуже.

— Официально для всех мы с вами будем партнёрами, — пояснил Эдгар, догадавшись, о чём подумала девушка, — Но на самом деле отношения у нас будут фиктивные. Иначе говоря, мы будем только делать вид, что мы вместе. Для усыновления нужна пара, Алина.

Девушка совершенно перестала понимать, что происходит.

— Почему обязательно нужна пара?

— Даже в прежние времена родителям-одиночкам было сложнее усыновить ребёнка, — спокойно пояснил Эдгар. — И, несмотря на то, что института семьи как такового сейчас нет, ювенальщики смогут отказать вам на основании того, что ребёнок будет расти в так называемой неполной семье. Поэтому, чтобы повысить ваши шансы, нужно усыновлять не одной, а с партнёром. Мы подадим заявление вдвоём и оба станем опекунами ребёнка. И вам ничего не придётся делать, я сам буду о ней заботиться.

Хотя Алина и пребывала в полном смятении, журналистские инстинкты сработали.

— О ней? — переспросила она. — Я буду усыновлять девочку?

— Удочерять, — поправил адвокат.

Окончательно сбитая с толку, Алина рассеянно потёрла виски.

— Ну, а вам-то это зачем?

Адвокат скрестил руки на груди и не ответил.

— Положим, у нас всё получится, — наконец, медленно заговорила Алина. — И мы с вами усыновим ребёнка. И что потом? Как только получим все документы — разъедемся?

— Нет, — покачал головой Эдгар. — Если мы тут же разъедемся, мин-юв тут же подаст заявление об аннулировании вашего штампа. И заберёт ребёнка.

— Так что же это получается — нам так и придётся жить вместе? Навсегда?

— Не знаю насчёт "навсегда", — уклончиво ответил адвокат. — Но наверняка надолго.

Алина поморщилась. Всё, абсолютно всё шло не так, как она планировала! Ей даже в голову не приходило, что ребёнка придётся забирать из воспитательного центра и растить самой! И уж тем более она не думала, что должна будет поселиться под одну крышу с незнакомцем и много лет делать вид, будто они — пара. Нет, это слишком!

— Вы готовы принять такие условия? — негромко осведомился адвокат.

Алина нервно сглотнула. Жить с посторонним мужчиной и незнакомым ребёнком? Нет!

Но тут перед глазами всплыл центр искусственного оплодотворения, и девушка обречённо выдохнула:

— Да.

 

* * *

 

Девочка оказалась лет шести или семи. Две косички, круглые глаза, светленькая, немного курносая. Словом, самый обычный ребёнок, совершенно непонятно, почему адвокат выбрал именно её.

Девочку в приёмную привела воспитательница центра. По правилам, навещать детей можно было только по определённым дням, и частота визитов была строго ограничена постановлениями мин-юва; Алине оставалось только догадываться, какие связи потребовалось задействовать адвокату, чтобы получить пропуск.

Когда девочка увидела Эдгара, она кинулась к адвокату, радостно закричав:

— Папа!

В который раз за последние дни Алина онемела от неожиданности.

Папа?

— Папа, ты пришёл забрать меня?

Адвокат что-то тихо ответил; Алина не расслышала слов.

Девочка залезла на колени Эдгара, обняла и принялась что-то ему доверительно рассказывать. Адвокат согласно кивал и не сводил с девочки сияющих глаз.

 

* * *

 

— Может, объяснишь? — спросила Алина, когда они вышли из воспитательного центра.

— Катя — моя дочь, — сухо ответил Эдгар.

— Да ты что? А я-то не поняла! — ехидно воскликнула девушка.

Адвокат лишь пожал плечами.

Алина скривилась. Они жили вместе уже две недели, и за это время она почти ничего не узнала об Эдгаре, кроме того, что разговорить его на тему, которую он не хочет обсуждать, невозможно. Он охотно отвечал на вопросы, связанные с усыновлением и предстоящим судом — и категорически отказывался говорить о том, кто и почему пытался застрелить его в день их знакомства. Вероятно, и о девочке она из него ничего не вытянет.

Разумеется, Алина пробовала разузнать кое-что сама. Однако данные об Эдгаре оказались до смешного скудными. Алина узнала, что ему тридцать семь лет, что он учился в средней школе номер восемь, что закончил юридический институт, после которого словно исчез с лица земли и появился снова только двенадцать лет спустя. Возник будто из ниоткуда полтора года назад, открыл адвокатскую контору и занялся частной практикой. Скандальной практикой дел по почти забытому семейному праву.

Они жили под одной крышей, они собирались усыновить ребёнка, а Алина по-прежнему почти ничего не знала об Эдгаре.

 

* * *

 

Слушание по делу признания усыновления равноценным выполнению демографического долга было назначено на конец месяца.

Слушание по делу об собственно усыновлении — на следующий четверг.

А вот отсрочка принудительного оплодотворения, которую дал Алине патруль, истекла ещё пять дней назад.

Девушка старалась лишний раз не появляться на улице. Но, несмотря на все предосторожности, избежать проблем не смогла. Однажды около Алины, решившей быстро добежать до магазина на углу, резко притормозила машина, её затащили на заднее сидение и отвезли в центр искусственного оплодотворения.

Алина вымолила себе телефонный звонок и набрала номер Эдгара.

— Еду, — коротко бросил он, выслушав её сумбурные слова.

В центре девушку без промедлений переодели и, усадив в гинекологическое кресло, оставили дожидаться врача.

Минуты тянулись невыносимо долго; сидя в страшном кресле, Алина гадала, успеет ли Эдгар вовремя остановить процедуру.

Когда в кабинете появилась разозлённая медсестра, сердце стучало так громко, что девушка едва услышала, как та ей процедила:

— Одевай…тесь.

 

* * *

Как выяснилось, Эдгар сумел получить для Алины ещё одну отсрочку — до окончания рассмотрения дела в суде, и только благодаря этому вызволил её из центра оплодотворения.

— Теперь можешь вздохнуть спокойно, — сказал он на пути домой.

— Я вздохну спокойно, только когда получу штамп в паспорте, — мрачно ответила девушка.

Дверь в квартиру оказалась заляпана разбитыми яйцами, на стене крупными буквами кто-то написал обидное: "Здесь живёт семьянин".

— Хм, ненависть у граждан своей скандальной практикой по семейным делам вызываешь ты, а страдать приходится и мне, — заметила Алина, — А мне, знаешь ли, не хочется быть забросанной тухлыми яйцами.

— Ты считаешь — это из-за меня? — поднял брови Эдгар. — И, кстати, яйца свежие.

— Конечно, из-за тебя! Неужели ты не понимаешь, как много народу ты разозлил, выиграв дело Мироновой? А яйца… Были бы свежие, не воняли бы так.

— Помнится, при нашей встрече ты сказала мне, что, защищая Миронову, я всё равно что выбрал сторону фашистов в двадцатом веке, — медленно заговорил адвокат. — Так вот, Алина, у меня для тебя есть новость — следуя твоей логике, сейчас ты сама — фашист. Желая усыновить ребёнка, в глазах общественности ты возрождаешь старый и вредоносный институт традиционной семьи. Подрываешь основы, разрушаешь современные ценности. Так что не вешай все разбитые яйца на меня.

Алина замолчала. Слова Эдгара оказались для неё почти откровением. Да, девушка осознавала, что в своём нежелании выполнить демографический долг она идёт против системы. Понимала, что, пытаясь провести усыновление, столкнётся с непониманием и сопротивлением.

Но она как-то упустила из виду, что станет в глазах окружающих лицом, достойным всеобщего осуждения и порицания.

— А если яйцами не ограничатся? — испуганно спросила она через некоторое время. — Если придут с пистолетом, как тогда к тебе, при нашей первой встрече?

— Не придут, — мрачно ответил Эдгар. — Тот, с пистолетом — он не из оскорблённых делом Мироновой. Он из моей прошлой жизни. И я умею их останавливать.

— Не хочешь рассказать, что у тебя за прошлая жизнь?

— Не хочу.

 

* * *

 

Тем вечером Алина вдруг вспомнила парочку, которая собиралась пожениться. Интересно, им тоже приходится справляться с общественным порицанием и тухлыми яйцами?

Оказалось — не приходится. Алина нашла их через несколько дней и взяла у них интервью. И сама не заметила, как от обычных журналистских вопросов перешла к тем, которые волновали её лично. И главным из них был вопрос "зачем"?

Зачем регистрировать брак? Разве можно дать юридическое обещание любить друг друга? Как они могут быть уверены, что выполнят это обязательство? Узаконить эмоции невозможно. И вообще, людей должна удерживать вместе любовь — не законность. И если так, то зачем тогда брак, когда всё можно решить обычным соглашением по разделу собственности? Раньше ещё хотя бы стоял вопрос о детях и их совместном воспитании, но теперь и эта проблема отпала. Институт брака потерял всякую необходимость.

А парочка смотрела на неё счастливыми глазами оглушённых гормонами идиотов и глупо улыбалась в ответ. И ещё Алине почему-то виделось в их взглядах сочувствие, словно они жалели её за то, что она не понимает чего-то очень простого, и в то же время очень важного.

 

* * *

 

Тайну прошлого Эдгара, до которой не сумела докопаться Алина, раскрыли другие журналисты.

Грядущее слушание об усыновлении привлекло широкое внимание общественности, наложившись на ещё не утихшее возмущение после дела Мироновой, и кто-то из репортёров задался тем же вопросом, что и Алина — кто он такой, этот Эдгар Орловский?

Сразу несколько статей появились одновременно в разных газетах. И хотя факты прошлого Эдгара были одинаковыми — оказалось, он двенадцать лет проработал на крупнейший в мире частный военный концерн, активно участвовавший в различных вооружённых конфликтах — преподносили их журналисты по-разному. Одни представляли Орловского героем с боевым прошлым, блестящим адвокатом по военным действиям, который в один прекрасный день решил сменить поприще и попробовать себя в новой сфере. Другие рисовали его человеком, который не выдержал ежедневного напряжения и опасности в эпицентрах боевых действий, человеком, который сломался и сбежал на мирную гражданку.

Стало ясно, из какой такой прошлой жизни к Эдгару явился человек с пистолетом и откуда у адвоката взялись столь впечатляющие навыки самообороны.

— И это — та страшная тайна, которую ты не хотел мне открывать? — удивилась Алина, прочитав статьи. — Работа на частный военный концерн? Правовое обоснование боевых действий? Но что в этом такого?

Эдгар отделался неопределённым пожатием плеч.

— Или… есть что-то ещё, до чего они не докопались? — внезапно осенило девушку.

Адвокат бросил на неё пронзительный взгляд и снова промолчал. А Алина внимательно рассматривала Эдгара, отмечая, что он изменился. Всё это время она была так погружена в свои проблемы, что ничего не видела вокруг. И сейчас с некоторым изумлением отметила, что адвокат похудел и побрился, черты лица больше не были расплывшимися, а из глаз исчезло то выражение отстранённости, которое возникало после приёма голубого жемчуга.

"Это из-за дочери", — поняла вдруг Алина. У Эдгара появилась возможность вернуть Катю, и это дало ему тот смысл в жизни, который не могли принести ни голубой жемчуг, ни даже самые скандальные и сложные дела.

"Но если он так её любит, то зачем отдал в воспитательный центр?" — гадала девушка.

Ответ и на этот вопрос тоже появился в газетах, когда кто-то из репортёров вышел бывшую партнёршу Эдгара, Анну.

Версия Анны стала единственной версией событий, поскольку Орловский несколько раз в довольно грубой форме отказался от комментариев, когда ему звонили журналисты. Бывшая партнёрша выставила Эдгара выходцем из дремучих веков, тираном с патриархальными замашками, который требовал, чтобы женщина сама растила ребёнка. И когда она вырвалась, наконец, из-под жестокого гнёта, отдала дочь в воспитательный центр и занялась своей карьерой, Эдгар немедленно её бросил.

Алина не спрашивала у адвоката, как всё произошло на самом деле. Она знала, что он не ответит. Но почему-то подозревала, что всё было не совсем так, как это преподнесла Анна.

 

* * *

 

Председатель Ювенального трибунала задавал ожидаемые вопросы: зачем вы хотите усыновлять? Почему именно этого ребёнка? Не противоречит ли усыновление существующим нормам права?

У Эдгара были готовы ответы на всё. Слушая его, Алина ловила себя на мысли, что находит его доводы чрезвычайно убедительными — и это она, как никто другой знающая циничную подноготную всей истории!

Однако самое сильное впечатление на Алину произвели не блестящие аргументы Эдгара и не то, как адвокат буквально не оставил председателю Ювенального трибунала выбора, загнав его в угол и заставив принять нужное ему решение. Больше всего Алину поразило то, как по оглашении решения в зал суда вбежала счастливая Катя и бросилась к Эдгару, а тот подхватил её на руки и крепко обнял. И как у него при этом изменилось лицо.

 

* * *

 

Появление в квартире ребёнка не особенно повлияло на жизнь Алины, но полностью изменило распорядок дня Эдгара — теперь его режим был подчинён жёстким правилам контроля, установленным мин-ювом. Отчёты, формы, доклады, проверки — казалось, если заполнять все требуемые ювенальщиками бумаги, то на ребёнка времени и не останется!

Пока мин-юв не вернул ни один из отчётов на доработку, не присылал уведомлений о нарушениях норм и не находил поводов придраться, когда представители заявлялись с внезапными проверками.

Алина не понимала, как адвокат умудряется заниматься дочерью, готовиться к суду и при этом сдавать мин-юву все отчёты в срок. Но у Эдгара получалось. Более того, он выглядел куда более счастливым, чем прежде, особенно когда проводил время с Катей.

Девушка часто наблюдала за отцом с дочерью, и ей казалось, что эти двое живут в своём собственном, особом, отдельном мире. Мире, в котором ей нет места.

И Алина ловила себя на мысли, что почти ревнует.

 

* * *

 

У здания суда собралась целая толпа журналистов и набросилась на Эдгара с Алиной, едва они появились.

— Как вам пришла в голову идея усыновления?

— Зачем вы решили усыновлять ребёнка?

— Как вы выбирали девочку?

— Почему вы не хотите выполнять демографический долг?

Вопросы сыпались со всех сторон. Девушка старалась не обращать на них внимания. Но среди всей этой многоголосицы прозвучал вопрос, который заставил Алину остановиться.

— Вы согласились на усыновление, потому что вас принудил к этому ваш партнёр?

— Кто это сказал? — резко спросила девушка, глядя в холодные прицелы камер. — Кто спросил, не принудил ли меня Орловский к усыновлению? — рассерженно повторила она. — Ну?

Адвокат предупреждающе положил руку ей на плечо.

— Алина, не надо.

Журналисты, словно акулы, почуявшие запах крови, жадно сгрудились вокруг, напирая со всех сторон.

— Нет, надо! — возмутилась девушка, скидывая его руку. — Какого чёрта ты это терпишь?

— Алина, не давай им повода, — спокойно повторил адвокат. — Ты сама журналистка, ты знаешь, что ты их только раздразнишь. Идём.

Девушка нехотя последовала за Эдгаром, всё ещё кипя от возмущения.

— Я не понимаю, почему ты так спокойно сносишь, что из тебя делают монстра, — снова начала Алина, когда они пробились сквозь толпу репортёров и вошли в здание суда. — Рассказал бы им, как всё было!

— А ты знаешь, как всё было? — насмешливо протянул Эдгар. — Может, я и правда заставлял Аню сидеть дома, готовить мне обеды и менять дочке подгузники?

— Сильно сомневаюсь, — фыркнула Алина. Она не знала, откуда взялась эта уверенность, просто знала — и всё. — Скажи, вот ты так хорошо защищаешь других — так почему же ты не защищаешь себя?

— А зачем? — неожиданно резко ответил адвокат. — Кому какое дело, что сначала мы с Аней очень хотели растить дочку сами? Но потом ей это надоело. Она говорила — слишком тяжело, слишком сильный стресс, слишком много проблем. И ещё эти бесконечные отчёты ювенальщикам... Я просил её не отдавать Катю в воспитательный центр. Просил подождать, когда у меня закончится очередной контракт. Я собирался вернуться домой и сам заниматься дочкой, Ане бы не пришлось ничего делать, я бы всё взял на себя. Но она не дождалась. И даже не сообщила мне. Контракт закончился, я вернулся домой — а там никого…

Алина уже давно поняла, какие сильные чувства Эдгар испытывает к дочери; она могла представить себе, каким шоком для адвоката стал поступок его бывшей партнёрши.

Ребёнок, переданный в воспитательные центры, переставал был ребёнком своих родителей и становился ребёнком государства. Механизмов возврата его обратно к матери с отцом не было.

А потом к Эдгару пришла Алина и, преследуя свои цели, невольно подсказала ему решение.

Что ж, всё, что ни делается — к лучшему. Они оба в выигрыше. Эдгар получил дочь, а Алина вот-вот получит долгожданный штамп в паспорте.

 

* * *

 

Алина думала, что когда она получит заветную печать, её сердце будет петь от радости, а голову будет кружить от ощущения свободы. Что зазвучат фанфары и мир озарится ярким светом.

И вот она держит в руках паспорт с долгожданным, выстраданным штампом о выполнении демографического долга, а фанфары всё не звучат, и пьянящего ощущения свободы так и нет.

Девушка вообще не чувствовала ничего из того, что, как ей казалось, она должна была почувствовать в такой торжественный момент. Разве что недоверие — неужели получилось?

 

* * *

 

Отшумели статьи и телепередачи о беспрецедентном случае усыновления, утихло всеобщее любопытство, унялись настойчивые репортёры, найдя себе новые сенсации. Алина ждала, что жизнь вот-вот вернётся в прежнее русло.

Но она не возвращалась.

Во-первых, Алина больше не работала в газете. На волне скандалов и сплетен её имя стало известным, и у её блога в одночасье появилось несколько тысяч подписчиков, а за ними подтянулись и солидные рекламодатели, освободив девушку от необходимости зарабатывать на жизнь скучными новостными заметками.

В другое время её голова кружилась бы от счастья, но сейчас Алина лишь цинично усмехалась. Просто удивительно, с какой охотой люди готовы читать даже полную ахинею, если она исходит от публичной персоны! Не то, чтобы её заметки и истории были так уж плохи, просто... Ведь ещё несколько месяцев назад ими никто не интересовался! Зато сейчас их ежедневно комментировали сотни читателей.

Во-вторых, Алина по-прежнему жила не одна. И, как ни странно, совсем не тяготилась присутствием посторонних людей в доме. Наверное, потому, что рядом с ней жили два абсолютно счастливых человека, и, глядя на папу с дочкой, девушка и сама словно заряжалась от них радостью.

Катя была весёлым и милым ребёнком. Эдгар расцвёл и словно помолодел; он казался довольным и умиротворённым, часто улыбался и ничем не походил на того небритого обрюзгшего мужчину, с которым она когда-то познакомилась. И девушка даже не могла вспомнить, когда видела в последний раз, чтобы Эдгар принимал голубой жемчуг.

Орловский больше не брался за скандальные дела.

Больше не появлялись вооружённые пришельцы из его прошлого.

И даже яйца и оскорбительные надписи больше не пачкали дверь в квартиру.

Всё было хорошо.

Так хорошо, что это начинало настораживать.

 

* * *

 

Перемены не нагрянули внезапно, они проникли в их жизнь тихо и незаметно. Через Катю.

Хотя Алина и не проводила много времени с девочкой, даже она заметила, что её стало что-то тревожить. Когда Эдгар приводил дочку из школы, Катя нередко казалась расстроенной, хмурилась, грустила, мало ела и почти не улыбалась.

Отчаявшись дознаться, в чём дело, Эдгар пошёл в школу и потребовал встречи с классным руководителем, чем вызвал невиданный переполох — учителя не привыкли, чтобы родители вмешивались в воспитательный процесс. Собственно, они вообще не привыкли, что у детей есть родители.

— Оказывается, её дразнят одноклассники, — угрюмо сообщил Эдгар тем вечером, когда они с Алиной пересеклись на кухне. — И уже давно. Они смеются над Катей, потому что она живёт в семье, а не в воспитательном центре, как все остальные. Обзывают, задирают, придумывают обидные прозвища. Травят…

Алина опешила от неожиданности. Она и не думала, что дети, так же, как и взрослые, могут набрасываться на любого, кто отличается от них самих. Но откуда они этому учатся? Они ведь не живут с родителями, которые могут оказать на них дурное влияние, им не с кого брать плохой пример...

— Я думал только о себе, — глухо продолжил Эдгар. — Я думал только о том, как сильно хочу вернуть дочь. А о ней я не думал.

— Как раз о ней ты и думал! — возразила девушка, но Эдгар её словно не услышал.

— Я не думал, какой вред ей этим причиню... как ей будет тяжело...

— Но она же не единственный ребёнок, который живёт с родителями, — неуверенно отозвалась Алина. — Есть ведь и другие.

— Есть. Но их очень мало. И им достаётся точно так же, — мрачно отозвался адвокат, а потом резко повернулся к Алине: — Я сделал ошибку.

— Неправда! — горячо возразила девушка.

И тут в дверях кухни появилась Катя. Косички растрёпаны, личико заплакано.

— Папа, — шмыгнула она, подошла к Эдгару, встала перед ним и задрала голову, — Папа, я хочу тебя попросить... Я очень-очень хочу тебя попросить… Отдай меня обратно в воспитательный центр.

— Тебе... — Эдгар с трудом сглотнул и присел перед дочкой на корточки, — Тебе плохо со мной, малыш?

— Нет, — расстроенно протянула Катя, опуская глаза. — Просто если я буду жить в центре, как остальные ребята, то меня в школе перестанут дразнить.

Девочка обняла отца за шею и расплакалась.

Алина сглотнула ком в горле и отвернулась.

Словно издалека, она услышала слова Эдгара:

— Конечно, Катюша, завтра я отведу тебя в центр.

 

* * *

 

Когда Алина проснулась следующей ночью и пришла на кухню выпить воды, она увидела, что Эдгар заснул прямо за обеденным столом.

Перед ним стояла пустая бутылка джина, а вокруг рассыпались голубые жемчужины.

 

* * *

 

Диплом в тяжёлой рамке криво висел на стене; секретарши за дверью офиса по-прежнему не было.

Эдгар сидел за заваленным бумагами столом и равнодушно смотрел в окно воспалёнными глазами. Лицо заросло щетиной, лоб прорезали глубокие морщины.

Раздался стук.

Эдгар медленно перевёл взгляд на дверь. Он не встал, не изменил позы и даже не потянулся к ящику, в котором лежал пистолет. Воспалённые глаза оставались пустыми и равнодушными. Это кто-то из его прошлой жизни? Или из тех, кого возмущают скандальные дела, которые он выигрывает? Собственно, какая разница?

— Войдите, — бросил Эдгар, почти надеясь на то, что в руках посетителя окажется оружие.

В дверях появилась женщина, нервно теребившая в руках яркую сумочку.

— Вы — тот самый Орловский? — спросила он. И, не дождавшись ответа, продолжила: — Я выполнила свой демографический долг, воспользовавшись услугами банка спермы. А теперь я хочу найти биологического отца ребёнка и подать на… как же они раньше назывались? Такие специальные выплаты на детей…

— Алименты, — автоматически ответил Эдгар.

— Точно, на алименты! — обрадовалась посетительница. — Возьмётесь?