Бог поезда

Пришлось мне выстоять не один час в очереди, чтобы получить желанный билет на поездку. Все дальнейшее можно назвать рутиной: требовалось лишь поспеть на поезд, найти свой вагон и занять билетное место. Все на этом.

Дальше можно было беспечно спать до нужной станции, предупредив проводника, чтобы вовремя разбудил. Но это, конечно, в случае обычной, никак не моей, поездки . Устроившись в вагоне, стал дожидаться проводника, зная, что в любом случае спать он не даст: непременно разбудит, чтобы проверить билет.

В моем билете не было конечной станции, все станции были моими. Мог выйти, где только захочу, лишь бы потом не пожалеть, что вышел не там. Мог ехать хоть час, хоть сутки, хоть год, хоть всю жизнь, но знал со слов, что большинство не выдерживает и месяца.

Мне повезло, потому что досталось прекрасное место у окна. Справа два свободных кресла, напротив три, сидел навстречу движению. Передо мной полукруглый столик с выемкой под стаканчик, к примеру, кофе, под ним на крючке толстая стопка мешочков для мусора. Но это уже малозначительные детали.

Пока стоял в очереди, чувствовал усталость, представлял, что как только сяду в вагон, сразу же и усну. Но сон вдруг куда-то пропал, усталости тоже как не бывало. Оставалось лишь какое-то неясное волнение, которое можно назвать дорожным.

Поезд все не отходил, потому что на перроне что-то происходило. Слышался шум, виделись всполохи мигалок, но это было вдалеке от моего вагона. Может кому-то стало плохо, сердце, скажем, схватило. Уже от одной этой мысли оно и у меня заныло, но стоило поезду тронуться, как все сразу прошло. С этого момента я полностью отдался на волю поезду.

Вскоре в вагоне появилась проводница. Высокая стройная женщина, могла бы называться красивой, если бы только не горбилась. А горбилась, видимо, оттого, что стыдно ей было перед нами, карликами, за свой рост. Хотя и во мне самом росту немало, в ней все же было сантиметров на пятнадцать больше, этакая дылда до потолка. Мне сразу подумалось, что лучше бы ей подыскать другую работу, где рост не мешал бы, а, наоборот, пригождался. Мне так и не пришло в голову, что это может быть за работа.

Я протянул ей билет и стыдливо признался, что впервые нахожусь в подобном поезде. Потому и не знаю, как себя вести, как правильно поступить, случись вдруг что. В ответ она одарила меня тихой, покровительственной улыбкой. Сам-то поезд совсем обычный, сказала она, необычный у меня билет: таких, как я, здесь самое большее один-два на каждый вагон. Участливо посоветовала ни в коем случае не торопиться покинуть поезд: для начала я должен хоть немного пообжиться в нем. Посоветовала также обязательно расспрашивать пассажиров о тех станциях, где они собираются выйти, и, самое главное, положиться на свою интуицию.

В поезде, добавила она, я могу находиться хоть всю жизнь, это мне самому решать. А когда я напоследок поинтересовался, где могу найти кого-нибудь с таким же билетом, что у меня, ответила, что через вагон от нас один пассажир не решается выйти уже десять лет. На прошлой станции ему стало плохо, пришлось вызвать амбулансе, но все обошлось, и сколько-то времени он еще проездит.

За окнами достаточно быстро стемнело, зажглось освещение, не яркое, с желтизной. Глаза начали понемногу закрываться и очень скоро я ушел в сон, хотя настоящим сном это было никак не назвать. Просыпался каждые несколько минут, а за эти минуты успевал проживать целые дни. Некоторые из снов были настолько яркими, что запоминались, и когда я в следующий раз засыпал, то возвращался именно в них. Как-то мне повезло погрузиться в сон на полные двадцать минут, а когда проснулся, то понял, что окончательно выспался и что заснуть мне теперь удастся не скоро.

Проснулся, как выяснилось, вовремя, потому что вагон в очередной раз посетил проводник. Не та уже высокая женщина, с которой мне довелось разговаривать, а коренастый мужчина восточного вида, такой же вежливый и доброжелательный. Проверив билет, он пожелал мне счастливого пути, а на вопрос о проводнице ответил, что сменил ее, и что его самого завтра тоже кто-нибудь сменит, уж такова жизнь. Еще он признался с тоской в голосе, что когда-нибудь возьмет билет, такой же как у меня, и выйдет на одной из незнакомых станций, но не раньше, чем через несколько лет.

Вот тут-то, при этих его словах, я убедился, что поступил правильно, решившись на поездку. Впрочем, рано было делать серьезные выводы: в пути я находился всего несколько часов в отличие от того пассажира, что провел в поездке уже десять лет. Завтра, решил я, непременно к нему наведаюсь, поинтересуюсь здоровьем, а заодно и поразузнаю, что ему известно обо всех этих поездных делах.

С этой мыслью заснул, а наутро обнаружил, что у меня пропал чемодан со сменной одеждой и многим другим, что могло пригодиться в дороге. Зато мне милостливо оставили портфель с туалетными принадлежностями, парой книжек, ручками, карандашами и записной книжкой. Я очень расстроился, но проводник, тот самый восточный крепыш, сказал, что не стал бы унывать, окажись на моем месте. Мой чемодан принадлежал к старой, покинутой жизни, а я ведь ехал за новой. Как и женщина-проводница, он посоветовал мне пообщаться с другими, обычными пассажирами, может кто-то из них подскажет, на какой станции мне лучше сойти.

Вскоре сиденье напротив меня заняла приятного вида женщина лет тридцати. Ей требовалось проехать поездом всего пару станций, там еще сколько-то недолго автобусом, затем пройти метров триста пешком, и вот она уже на своей работе. Вечером ей предстояло проделать все то же, но только в обратном порядке. Она посоветовала мне не выходить там, где она сама выйдет, а с ней вышло полвагона. Когда-нибудь, призналась, она купит такой же билет, как у меня, но сначала ей нужно поставить на ноги детей. На прощание она поцеловала меня прямо в губы, и это меня впечатлило: надо сказать, что женщина она была достаточно видная, к тому же от нее пышило жаром, как от печи.

На последующие пару-тройку часов в вагоне стало потише и посвободнее, появилась наконец возможность беспечно расслабиться и отдохнуть. Поскольку ноги от неподвижности затекли, стали ватными, я вытянул их и сунул под сиденье напротив. После и вовсе снял ботинки, положил ноги уже на подушку сиденья, скрестив их. Появившийся новый проводник, сухонький старичок, посоветовал следить за ботинками, так как обувь здесь воруют.

Он отнесся ко мне с сочувствием и принес кружку чая, не взяв за то ни монетки. Сказал, что когда-нибудь купит такой же билет, что и у меня, если только к тому времени их не перестанут продавать. А сейчас он женат на молодой женщине, которая ему в дочери годится. Зачем он на такое пошел, сам не знает, вероятно, бес в ребро. Но теперь надо как-то держаться, тем более, что жена скоро родит. Когда его ребенку исполнится двадцать, ему будет уже за восемьдесят, ну а внуков он вообще вряд ли когда увидит. Он принес мне еще одну кружку чаю и сообщил, что нас таких на весь поезд всего пятеро, и что все проводники нам завидуют. На этом старенький проводник меня покинул: мы подъезжали к очередной станции, и он должен был вернуться к обязанностям.

К тому времени я успел уже уяснить, что находиться в поезде мне предстоит долго, быть может годы. Вот потому, оставшись на время один в вагоне, тайком обследовал его насколько возможно. В ширину он оказался с четыре моих вольных шага, а это метров пять, и много больше, двадцать три таких же шага, в длину. Я поднял руку и убедился, что до потолка мне оставалось никак не меньше полуметра, стало быть высотой вагон был в два с половиной метра или даже выше. Достаточно просторный и к тому же приветливый с виду вагон. Окна начинались едва ли не от пола и тянулись до самого потолка, создавая тем самым атмосферу полнейшей свободы и даже полета.

Неудобств в вагоне, впрочем, тоже было предостаточно. Не было у меня, к примеру, никакой возможности растянуться как следует вдоль сидения: ноги перекрывали проход, приходилось подтягивать их под себя. Спать в таком положении было сущей мукой, долгое время такое не выдержать, и уж точно не годы. Приготовился к тому, что в дальнейшем мне придется придумывать особые позы для сна, своего рода дорожную "камасутру".

И уж если последовательно ко всему придираться, то обивка сидений могла быть окрашена в более мирные тона, не так бы дразнила глаз. Да и сами подушки могли быть помягче, поскольку тело на них уставало, косточки скоро начинали ныть. Ко многому неудобному со временем привыкаешь от безысходности, понимая, что ничего не можешь изменить. Тогда как другое, вроде удобное и уже ставшее привычным, неожиданно начинает раздражать. Так вот и форма поездных проводников, синяя с грязноватыми оттенками на сгибах, довольно-таки крепкая и практичная, строгого и даже сурового покроя, еще вчера казавшаяся вполне приемлемой, сегодня уже бесила своей унылостью.

Отправляясь в поездку, я заранее согласился мириться с некоторыми неудобствами и даже умеренными лишениями, но вот бороться с чувством голода оказался совсем не готов. Как выяснилось, именно голод стал самым страшным моим врагом из всех возможных. Он грыз мое тело изнутри, набрасывался даже на мысли и с жадностью поедал их. Вскоре из всех мыслей в голове осталась лишь одна, но самая живучая: где и что мне поесть?

В дневное время женщина из поездного буфета развозила взад вперед еду по вагонам. Она катила перед собой сконструированную под узкие вагонные проходы тележку, и пару раз остановилась рядом со мной. Поинтересовалась, не желаю ли я что-нибудь купить? Цены были высокие, кроме того, в тележке не было ничего такого, что могло бы меня привлечь, сплошь сладости: шоколад. печенье, конфеты, тогда как мне мечталось о настоящей пище. О бефстроганове в картофельном гарнире, наваристом курином супе с клецками, домашних паровых котлетах, но откуда взяться такому в поезде? Оба раза я сказал женщине, чтобы проезжала мимо, после чего она меня запомнила и больше не подходила.

Теперь уже новый проводник стоял передо мной и просил показать билет. На этот раз женщина, ничуть не привлекательная, возрастом слегка за сорок, но уже высохшая, точно дерево, которое не поливали годами. Лицо у нее было грустное, бледное, изъезженное глубокими морщинами, от ее одежды крепко несло табаком. Но надо признать, что не все в ней было плохо: у нее был крупный бюст, и, судя по всему, природный; она передвигалась хорошо поставленным шагом, точно когда-то была знакома с подиумом, это сразу бросалось в глаза.

Обратил внимание, что женщина почти не смотрит на мой билет, а вместо того пребывает в своих мыслях, судя по ее лицу, не очень веселых. Она присела рядышком на свободное сиденье и начала откровенно делиться своей жизнью, в которой ничегошеньки хорошего не было. Есть у нее красивая, но бестолковая дочь, и та не в нее, а в отца; есть собака, которую завели непонятно зачем, мучаются теперь с ней. Когда-нибудь она соберет достаточно денег и купит такой же билет, как у меня. Взамен за участие в ее судьбе, женщина предложила мне свой сэндвич, и я поедал его на протяжении нескольких станций, отщипывая от него по кусочку.

Уже на протяжении суток в связи с дорожными волнениями и вынужденным постом у меня не было естественных отправлений. Съеденный сэндвич неожиданно пробудил мой организм, меня точно на веревочке настойчиво повлекло в клозет, который оказался на удивление уютным и чистым. Это было единственное неисследованное мной место в вагоне, теперь-то я знал его весь.

И вот наступил новый вечер. Чтобы не теряться во времени, я взял в руки ключ от бывшего дома, сохраненный в память о прошлой жизни, и оставил им на стене вагона глубокую царапину. Сколько еще будет этих царапин, обозначающих еще один прожитый в поезде день? Уже ближе к ночи, когда готовился ко сну, меня снова навестила проводница и скромно поинтересовалась, не выйду ли я с ней. При этом она выпятила грудь, точно для нее это был важный аргумент, способный повлиять на мое решение. Я ответил вежливым отказом, сказав, что вынужден ехать дальше, поскольку чувствовал, что не пришло мне еще время покидать поезд.

Все же на следующей станции вышел из вагона, но с той лишь целью, чтобы попрощаться с ней. Неожиданно женщина прижалась ко мне с такой отчаянной силой, что и мне пришлось ее крепко обхватить, иначе бы непременно потерял равновесие. Это было нашим первым и единственным объятием. Не знаю, что происходило в ее голове, но я позволил своему воображению свободу разыграться. Представил на время, что у нас с ней вдруг возникла совместная жизнь, которая, как и следовало ожидать, оказалась пустой. Допустил, что у нас с ней будут дети, возможно, что двое, но и у них жизнь будет такой же пустой, ничего с ними не будет происходить. Я возвратился в поезд, поскольку не знал, чем мне наполнить все эти пустые жизни.

Попытался уснуть, принимая в поисках удобств различные, в чем-то даже рискованные позы, но вскоре убедился, что удобных поз существует не так уж и много. Свернулся в клубок, но сиденье оказалось слишком уж узким, теснило, можно было с непривычки перевалиться во сне на другой бок и разом очутиться на полу. Лег под конец на спину, задрал кверху ноги, вытянул их вдоль стенки, и хоть поначалу лежалось удобно, понял, что долго так мне не продержаться, особенно месяцы и годы, если только что-нибудь не придумаю.

Поскольку сон не шел, я решил навестить человека, что находился в одном со мной поезде уже больше десяти лет. Как знать, вдруг и ему, несмотря на столь позднее время, тоже не спится, может он расчувствуется при встрече и поделится со мной своими секретами выживания в поезде.

Он находился всего лишь через вагон от меня, и я узнал его с первого же взгляда. Сразу понял, что стоит поучиться у него тому, как не брившись, не мывшись и не стригшись в течение десяти лет, сохранить тем не менее достойный вид. Разглядывая его, сделал различные любопытные выводы: например, что волосы на голове никак не могут расти до бесконечности, им отведен предел расти не ниже уровня колен. Бороде и усам предел отведен другой: расти не ниже середины груди. Ногти могут быть различной длины, поскольку каждый из них ломается по-своему и в разное время.

В глазах этого загадочного человека я неожиданно обнаружил некую мудрость, и это означало, что тот, не уходя в долгие размышления, мог с ходу ответить на любой заданный ему вопрос, сколь угодно сложный. Он наверняка перевидал перед собой десятки тысяч пассажиров, знал наш состав до последнего винтика, а стало быть мог считаться настоящим Богом этого поезда.

Бог поезда был неразговорчив, отвечал на все вопросы, как правило, взглядом. На вопрос, где мне лучше сойти, ответил, что если бы знал такое, сам бы уже давно где-нибудь вышел. Бога поезда звали Ульриком, я знал это, поскольку он выставил на своем столике пластиковую кружку, а рядом с ней поместил записку, где аккуратным почерком вывел: подайте что-нибудь Ульрику.

Подавали, в большинстве своем, мелкие деньги, но также еду, напитки, одежду, все, что людям не было жалко подать. Благодаря пожертвованиям, Ульрик за годы поездки стал довольно состоятельным человеком, мог при желании выкупить весь свой вагон, но не было у него такого желания. Предпочитал считаться рядовым пассажиром.

Называть настоящим Богом сидящего передо мой Ульрика было бы, конечно, кощунственным преувеличением Он скорее представлял собой микрофон, способный усилить мое обращение к Творцу, поэтому поинтересовался у Бога поезда, куда мне выговаривать свои желания. Ульрик в ответ на вопрос распахнул рот во всю ширину, после чего я, нимало не медля, выкрикнул в его распахнутый зев просьбу, чтобы Творец дал мне знать, где выйти. Следом, пока рот все еще был открыт, послал еще одно пожелание: Боже, будь добр, пошли мне чизбургер. На прощание Ульрик сунул мне в руку немножко денег и посоветовал, чтобы я обязательно обращался к нему в случае возникшей вдруг нужды.

Вернувшись в свой вагон, я вздремнул, и на этот раз мне приснился украденный у меня чемодан. Безжалостно вспоротый, потому что вор не смог его открыть с помощью стандартных отмычек. Мои личные вещи были раскиданы во все стороны: для вора они были слишком велики; по правде сказать, они были бы велики любому, учитывая мой рост. Сон меня расстроил, потому что я был привязан к своим вещам. От огорчения и проснулся, задумался, ради чего расстался с прежней жизнью, ведь не все в ней было так уж безнадежно. И вот как раз в этот момент мне явился знак, исполнилось одно из загаданных мной желаний.

На очередной станции в вагон вошли двое: худощавый мужчина, который тотчас же проскочил в голову вагона, и о нем можно сразу забыть; тогда как следовавшая за ним женщина передвигалась по вагону неспешно, с грациозной для подобной толстушки ленцой. Невысокого роста, тяжелой комплекции, круглолицая, она не привлекла бы к себе моего внимания, когда бы не держала в руке тот самый чизбургер, о котором я совсем недавно молил Творца.

Двери вагона закрылись, поезд было тронулся, но вдруг по какой-то причине неожиданно стал. Женщина, теряя равновесие, подалась вперед и взмахнула руками, как если бы пыталась взлететь; сырный бургер выскочил из ее руки, на что она вскрикнула растянутым "нееет", но все уже к счастью или несчастью случилось. Бургер закатился под одно из передних сидений и хранился там там до тех пор, пока я его не достал незаметно. Одно из загаданных желаний было таким образом исполнено, следом должно было исполниться и другое, основное; важно теперь было не пропустить подсказку.

Книги, которые я в спешке с собой захватил, совершенно случайно оказались "Одиссеей" слепого Гомера и "Улиссом" слабовидящего Джойса. Наверняка случайный выбор таких книг был важным знаком, неким указанием сверху, но в знаках я редко когда был силен.

На одной из станций, что мы проезжали днем, напротив меня устроился молодой человек. Он грустно признался, что забыл дома свою книжку. Несмело поинтересовался, что раз у меня целых две книги, нельзя ли ему в дороге полистать какую-нибудь одну, ведь не могу я читать сразу две книги. Предложил ему Джойса, и молодой человек так увлекся чтением, потоком сознания, таинственным городом Дублином, что покинул вагон совсем другим, уже просветленным человеком.

Прошло два дня, и уже новый проводник собщил, что человек с билетом, вроде моего, из первого вагона, собирается выйти на одной из следующих станций. Как он выглядит, поинтересовался я и узнал, что ростом он невысок, плотного сложения, что в поезде уже год и месяц, что ночью пришел ему знак выходить. Когда приходит знак, никогда не знаешь, знак ли это на самом деле, потому отправился в первый вагон и поговорил с человеком о знаке. а знак ему был такой: одна из вагонных ламп начала мигать, причем азбукой морзе: Следующая станция ваша, выходите, выходите. Самое интересное, что пассажир никогда не знал азбуки морзе, но вдруг стал ее различать, он даже стал отвечать лампе, постукивая костяшками по столу. Лампа также отвечала ему, что через четверть часа будет станция, где ему следует выйти, ибо это его место предназначения.

Когда он выходил, только начало светлеть, он спускался по ступенькам тяжело, отучился ходить за годы нахождения в поезде, пошел прямо, затем свернул налево, затем поезд тронулся и человек исчез из виду, будет ли такое же и со мной. По пути в свой вагон присел напротив Бога поезда, тот не спал, сказал, что тот человек неправильно прочитал знаки и вышел не на своей станции. Он предложил мне деньги, я отказался от них и поплелся в свой вагон, а там на моем месте сидел мужчина и листал "Улисса", забавная книга, сказал он, почти про меня. Я удивился, как так, а он ответил, что его зовут Дедал, как и героя книги, что родители были помешаны на Джойсе, интеллигенция, и рассказал, что человек, что покинул наш поезд на предыдущей станции, благополучно отошел в иной мир.

Я хотел было порасспросить, откуда он все это знает, но тот начал таять на моих глазах, превращаться в дымку. Я взглянул на боковушку: три черточки, стало быть ехал уже трое суток, всего, но я немного другой человек, чтобы месяцами пялиться в потолок, руки, ноги, мозг просили действия, поэтому следующую проводницу я соблазнил, чисто от бездействия. Соблазнить женщину пара пустяков, несколько нужных слов, настойчивость, и она, эта проводница, ваша, далее проверит билеты, а на обратном пути опять ваша. Мне попалась проводница модельной внешности, она уселась мне на колени, я взял ее за талию, все у нас произошло скоро, ее подогрел мой билет, она и сама, сказала, скоро купит такой же. Боюсь только, что все это мне приснилось, ибо в последнее время сны стали слишком уж реальными, а реальность превращалась в бесконечный занудный сон.

На следующее утро, едва я открыл глаза, уже другой проводник просил меня показать билет. Пожилой мужчина с лицом нездорового цвета, увесистой комплекции, во всем, в движениях и даже разговоре, до раздражения степенный и медлительный. Я в очередной раз отметил для себя, что встретившиеся мне в этой поездке проводники, по всей видимости, намеренно подбирались так, чтобы как можно меньше походить один на другого: в каждом была какая-то своя уникальная изюминка или столь же редкая уродинка.

Кроме своей полноты, мужчина отличался неухоженной бородкой, мне она напомнила изрядно послужившую делу малярную кисть. Когда он проверял мой билет, то вдруг схватился за грудь, сказал, что у него плохо с сердцем. Я уложил его на свое место, принес воды, чтобы он мог запить таблетки нитроглицерина, и поинтересовался, что еще я могу для него сделать.

Он ответил, что был бы очень благодарен, если бы я обошел те несколько вагонов, что он не успел пройти. А это совсем несложно, он даст мне свою форменую куртку, фуражку, объяснит, как пользоваться компостером. Важно, чтобы в вагонах не оказалось безбилетников, ну а если вдруг такое произойдет, то я должен буду выписать безбилетнику штраф. Я согласился помочь контролеру, единственно, мне не понравилось, когда он заговорил про штраф с таким удовольствием, точно в этом была главная часть его работы.

Куртка села на мне точно влитая, а ведь мы с проводником были совсем разных комплекций: я много выше его, он же ниже и шире. Видимо, универсальная куртка, всем будет впору. Фуражка тоже удобно села на голову, и тут я не просто стал похожим на контролера, я стал контролером, думать как они, вести себя как они. Более того, изменился сам поезд, мы стали единым существом: я охранял его, а он придавал мне силы. Лампы на потолке подмигивали, когда я проходил мимо, ручки на сиденьях не казались уже холодными и металлическими, они поддерживали меня, если вдруг вагон качало и я начинал терять равновесие. А вообще я понял, что быть контролером сродни тому, чтобы быть моряком, нужно пошире расставлять ноги при ходьбе, балансировать, причем если даже пожилой толстяк с больным сердцем справлялся с этим, то и я справлюсь с этим легко.

Работать проводником оказалось несложным делом. Всего лишь требовалось выглядеть серьезным человеком, который мог строго потребовать от пассажиров действующий билет. Билеты дальнего следования требовалось пропускать через ручной компостер: щелчком на них давился штампик с датой. Милая работа, но вот в следующем вагоне я натолкнулся на человека без билета. Он был скверно одет, лет тридцати на вид, неухоженный, плохо выбритый, нестриженный. В невыглаженной одежде, неначищенной обуви. Я предположил, что он из тех мужчин, кого недавно покинула жена, а новую он еще не успел себе завести.

Но уже в следующем вагоне мне встретился безбилетник, плохо одетый человек лет тридцати с небольшим, неухоженный, немного заросший, неаккуратно побритый, одежда неглаженная, обувь нечищена, предположил, что он из тех, от кого не так давно ушла жена, а он не успел завести себе новую. Ибо со мной бывало такое, и я выглядел именно так, и с деньгами было плохо, часто ездил без билета. Мужчина попросил простить его, он совсем без денег, он даже собрался встать на колени, обнять мои ноги, поцеловать мне руку, вот в каком отчаянном состоянии он находился.

Конечно же, я его простил, даже дал немножко денег из тех, что подарил мне Ульрик, и посоветовал привести себя в порядок, тогда он скоренько найдет себе новую жену и жизнь его может начнется заново. Поведал по секрету, что женщины так и мечают повеситься на мужчину, если он только проявит к ней должное внимание. На лице мужчины я увидел выражение счастья, а вот чуть дальше сидел другой человек с билетом вроде моего, и вид у него был несчастный, потому что он не знал, где ему следует выйти. Он и у меня о том спросил, но что я мог ему на то ответить, если и сам был в подобных сомнениях, посоветовал лишь обратиться к Ульрику, которого можно было назвать Богом Поезда, но добавил, что и тот может ошибиться, как произошло в последнем случае.

Решил проверить билет и у самого Ульрика, надвинув фуражку на глаза и немного изменив голос, сделав его помягче и растягивая слова. Тот, конечно, воспринял все это за невинную шутку, иначе обязательно бы меня наказал тем или иным образом. Он сказал, что ему известно совершенно все, что происходит в поезде, о контролере, которому вдруг стало плохо, а также о той женщине, что вчера упустила из рук бургер. Одна моя просьба, сказал он, уже исполнилась, нужно наблюдать за знаками, которые подскажут, где мне покинуть поезд, сам он этого не знает.

На шестой день поездки, в полдень или около того, напротив меня устроился молодой человек. Сел он неудобно, ноги у него были длинные, коленки острые, то и дело упирались в мои. А ведь места в вагоне было хоть отбавляй, мог бы легко подвинуться на сидение влево или вообще пересесть. Все это мне нисколько не нравилось, я поглядывал на нового соседа тяжелым взглядом, на что молодой человек, поняв мое настроение, ответил, что ни в чем не виноват. Он по природе своей педант, фанатичный приверженец порядка, и сидит ровно на том билетном месте, какое получил в кассе.

Молодой человек также проявил бестактность, когда предложил мне самому пересесть, если меня что-то не устраивает. На это его предложение я несогласно покачал головой: в поезде я уже шестые сутки, ехать мне неизвестно как долго, не могу же я пересаживаться с места на место при каждом неудобном пассажире. Подумал при этом, что ехать ему вряд ли дольше двух-трех станций, а такое можно и потерпеть. Но когда мой сосед предъявил проводнику билет, и билет оказался в точности как мой, то понял, что в лице нового пассажира мне пожалован очередной знак.

Насколько верным был знак, я не знал, мне никак не удавалось его прочесть. Более того, я всерьез сомневался, что молодой человек действительно является посланным сверху знаком, а не забавной причудой случая. За необходимыми разъяснениями я тотчас же поспешил к Ульрику: ведь кто, кроме самого Бога поезда, мог разрешить подобные мои сомнения.

Ульрик выслушал меня с несвойственным ему вниманием, взгляд его неожиданно загорелся, а это говорило о том, что он всерьез заинтересовался моей историей. Все это действительно может оказаться как верным знаком, так и ложным, сказал он. И посоветовал какое-то время внимательно понаблюдать за соседом, попримечать, нет ли у того каких-нибудь странностей. Обязательно мне следовало обратить внимание на его носки: не разные ли они? Чуть позже Ульрик выберет время и собственной персоной наведается в вагон, чтобы хорошенько рассмотреть моего попутчика, но ни в коем случае я не должен выдавать нашего знакомства.

Напоследок Бог поезда поступил так, как вел себя при каждой нашей встрече: настойчиво сунул мне в ладонь пухлую пачку денег, состоящую из мелких купюр. Совершенно истерзанных из-за бесчисленного хождения по рукам. Он сразу предупредил, что не ждет себе благодарности за этот поступок, также не рассматривает его как проявление бескорыстной щедрости со своей стороны. Он признался, что давно уже обнаружил интересное правило, согласно которому все, что он раздает другим, возвращается ему в еще больших количествах. Все на свете, с грустью в голосе заметил он, хорошее оно или плохое, имеет удивительное свойство возвращаться.

Когда я вернулся в свой вагон, то обнаружил, что новый сосед мирно дремлет на своем месте, безмятежно откинув голову на подушечку кресла, беспечно заложив ногу за ногу. Брючины у него задрались, и я наяву убедился в том, что носки у него и в самом деле разные: один носок был цвета яичного желтка, другой синий в белую полоску, напоминающий собой застиранную матросскую тельняшку. Но я так и не знал, хорошие ли все эти знаки. Примерно четверть часа спустя двери вагона распахнулись и в проходе появился Бог поезда Ульрик. Он передвигался крайне осторожно, точно каждый его шаг мог оказаться последним.

белый и синий, но я до сих пор не знал, хороший ли это знак? Четверть часа спустя дверцы вагона распахнулись и в проходе появился Бог поезда Ульрик. Он передвигался осторожно, точно каждый его шаг мог оказаться последним.

Он сделал вид, что незнаком со мной и поинтересовался, может ли присесть рядом, на что я согласно кивнул головой. После чего у нас состоялся разговор без единого слова: Ульрик смотрел мне в глаза и задавал вопросы; я так же смотрел ему в глаза, и бессловно отвечал. Сосед за все время ни разу не шелохнулся, казалось, он даже не дышал, время для него будто остановилось. Ульрик влепил соседу пару резких затрещин, но тот и не пошелохнулся.

— Представь себе,— сказал мне тихим и доверительным голосом Ульрик,— что я всего лишь сомнительного значения Бог этого несчастного поезда, каких, сказать по правде, наверняка множество. Да и то тебя удивляет, сколько я всего знаю и умею. А что с тобой будет когда встретишься с настоящим Богом, не наложишь ли от такой встречи в штаны. Впрочем, в таком случае я и за себя далеко не уверен. А этот человек знак тебе, он пришел занять твое место, а может заодно и мое. Ульрик щелкнул пальцами перед лицом моего соседа, и тот мгновенно очнулся, но двигать мог только головой.

— Признаюсь,— сказал Ульрик,— что мне давно уже надоело быть Богом поезда, хочется более простого существования, порасспрашивать других, а что будет, если то или то, а не самому давать ответы на все глупости. Я знаю не больше других, на каждый вопрос мне в голову приходят десятки ответов, но я должен иметь смелость выбрать из всех ответов тот, что считаю единственно верным. Почему это должен быть я, а не ты или он? С этих пор Богом поезда будет он, а мы выходим вместе на следующей станции, выйдем под руку, сколько можно ехать.

— Так и быть,— ответил я,— ты устал от своих десяти лет, я устал от своих трех дней.

Мы вышли в тамбур, где, кроме нас, не было ни единого пассажира, и стали ожидать следующей станции. Мы даже не знали, откроются левые двери или правые, поэтому, наверное, посматривали в разные стороны, хотя не было в том нужды. Не скрываю, что посматривал на Ульрика, точно на своего спасителя, и он посматривал на меня точно таким же взглядом. Не ясно было, кто кому больше пригодится, когда мы наконец покинем поезд: Бог мне или я Богу?

Когда состав начал притормаживать, Бог нашего поезда Ульрик взял меня за руку, и мы робко вместе сошли на перрон. С этих пор Ульрик уже нисколько не Бог, теперь мы с ним стали равны.