Они не спасают жизнь

— И почему именно здесь?

Чей-то мягкий, но уверенный голос вывел её из оцепенения. Она вздрогнула и обернулась. Позади стоял высокий худощавый парень в сером плаще с рыжей шевелюрой и большими, но чуть прищуренными зелеными глазами. С нескрываемым любопытством он рассматривал её: низенькую, хрупкую девушку с короткими светлыми волосами.

— Ч-что? — хрипло выдавила она. Голос словно рождался заново. Девушка в замешательстве разглядывала человека расширенными зрачками, не понимая, откуда тот взялся.

Тем временем сбоку от них вместе с нарастающим гулом в туннеле показался свет. Легкий ветерок, гонимый вперёд поездом, развеял полы плаща незнакомца и чуть потрепал челку девушки. Ещё миг и на станцию ворвалось с десяток вагонов.

Двери с шумом открылись и выпустили на перрон троих людей. Двое парней громко смеясь и пошатываясь, направились к эскалатору. А за ними семенила сгорбленная старушка в пестром платке. Они не заметили пару, стоявшую в конце перрона. Да и в последнем вагоне, что остановился напротив них, никто не обратил внимания на миниатюрную девушку и долговязого юношу. Кто-то сидел и спал или отрешенно разглядывал рекламу на стенах вагона. Многие потупили взоры в мобильных телефонах и других электронных гаджетах. Несколько человек листало газеты, а кое-кто даже читал книжку.

Невидимый голос равнодушно объявил следующую станцию. Двери закрылись, состав с громким шипением выпустил воздух. Казалось, поезд тяжело вздохнул, и вновь понеся прорезать светом тьму тоннелей.

— Тебя как зовут?— бесцеремонно вопросом на вопрос ответил незнакомец.

— К-Кира, — пробормотала девушка и, опомнившись, твердым голосом спросила,— А в чем дело? Кто ты такой?

Движущаяся лестница увезла наверх в ночную пасть города поздних пассажиров метрополитена. Они вновь остались одни под арочными сводами станции. Огромные люстры бросали яркий свет на выложенный гранитными плитами пол и на белые стены украшенные местами причудливой мозаикой. Лампы в виде канделябров, понатыканные вдоль платформы, освещали пустынный перрон. Электронные часы, висевшие над въездом в тоннель, показывали 23:49.

— Олаф я!— представился он и продолжил.— Я хотел спросить Кира, зачем ты выбрала метро для этого? Мне всегда было интересно, почему многие бросаются на рельсы, предоставляя своей смертью немало хлопот живым. Ведь есть же масса других способов.

Рыжий замолчал и снова принялся разглядывать бледное девичье лицо с черными потеками косметики. В её серых очах блестел испуг вперемешку с удивлением и разочарованием.

В глубине души она хотела, что бы её остановили. Надеялась. Но выбор сделан, и сил хватило бы на тот последний рывок навстречу тоннам мчащегося железа. Но ей помешали, и вся решительность разом улетучилась. Девушка была зла и морально истощена, словно её действительно переехали. Но Кира решила все — ж ответить этому человеку. Лишь бы отцепился.

— За всех не скажу, — процедила сквозь зубы.— А для меня все началось и закончилось здесь, и жизнь должна была оборваться тут. А на остальное мне плевать.

— Ясно. Я так и думал.

— Рада за тебя,— кивнула она и направилась к выходу, бросив на ходу. — Бывай Олаф!

— Постой!— сказал тот спокойно, но в то же время властно. Девушка замерла. Сама не зная почему повиновалась ему.

Он подошел. Кира попятилась, оглядываясь по сторонам. Ни души.

— Не бойся. Ты почти встретила леди с косой, а теперь пугаешься какого-то человека?

— Люди иногда страшнее смерти.

— Кто знает. Кто знает. — Задумчиво произнес парень.— Но давай присядем. Тебе пять минут роли не сыграют, никто же не ждет тебя там,— показывая правой рукой верх, заверил рыжий.— Правда?

Кира хотела что-то ответить, но потом её плечи поникли. Испуг сменился отчаянием вперемешку с любопытством. А ведь действительно, зачем спешить и к кому идти? Да и что он ей сделает, повсюду ж камеры.

Она послушно села на одну из лавок. Олаф присел рядом, разглядывая рекламный плакат напротив них, за рельсами.

— Знаешь Кира. Начало и конец только в кино да в книжках. А в жизни — рождение и смерть. А то, что кажется нам концом — всего лишь начало новой главы.

Кира зло и разочаровано посмотрела на него.

–Ты кто, Коэльо? Или статусов "Вконтакте" перечитал? Это всё красивые слова. Толку от их как с козла молока. И чего прицепился? Кто тебя просил останавливать меня? — Она выплескивала накопившиеся эмоции на нового знакомого и слезы стали смывать остатки косметики.— И откуда ты вообще взялся? Тоже мне философ.

Олаф вытащил из кармана белый платок и подал девушке. Та с подозрением глянул сначала на платок, потом на парня.

— Он чистый!— заверил тот.

— С-спасибо,— всхлипывая, поблагодарила Кира и принялась вытирать лицо

А Олаф все рассматривал её. Девушке показалось, что в глубине его глаз промелькнуло что-то похожее на жалость или насмешку.

— И от туда! — ответил он, показывая на эскалатор.

— Что от туда? — переспросила она.

— Ну, я от туда. Все сюда приходят сверху. Но не всегда возвращаться тем же путем.

— Ну от и шел бы себе туда, и не в вмешивался б в чужую жизнь.

— Точнее смерть. И не могу уйти. Поезда жду.

— Так чего не уехал на том, последнем?

Кира махнула в сторону пустого туннеля

— Я жду другого. И соверши ты задуманное, как бы я уехал?— уголками губ усмехнулся он.

Кира молчала. И тут до неё дошло.

— Ты машинист?

— А что не похож?

— Нет, — неуверенно ответила она.

— Все мы порой машинисты или пассажиры, смотря куда едем.

Кира раздраженно закатила глаза и подумала: псих ты.

— Нет, я не сумасшедший,— словно прочел её мысли он. — И сейчас, из нас двоих эта роль больше тебе подошла бы.

— Ты помешал мне, чтоб теперь философские морали читать и издеаться?

— Не только, — улыбнулся Олаф, показывая ряд белых, но не очень ровных зубов.

Девушка пропустила реплику мимо ушей и хотела встать, чтобы наконец-то уйти. Но рыжий философ заговорил снова.

— Скоро придет следующий поезд. Я уеду. Ты уйдешь домой. А пока расскажи мне всё.

— Зачем? Да и в обще, что тебе нужно от меня?

— Это больше тебе надо. Иногда полезно выговориться.

— Правда? — криво улыбнулась она.— А я, думаешь, не пробовала? Нет сил больше выслушивать все эти: пройдет оно, он тебя не достоин, найдешь лучше, время лечит. Понос, может, и лечит! А остальное…

— Я не даю советов. Просто люблю слушать истории… из жизни.

— Слушатель хренов. А если я не хочу рассказывать и уйду, что побежишь за мной. Учти! Я буду кричать! Кто-то ж да есть ещё на этой долбанной станции!

Олаф пристально посмотрел на нее.

— Не побегу. Но и ты не уйдешь.

И она поняла — не уйдет. Лишь сейчас заметила, что на нее глядели глаза не молодого парня, каким он казался, а умудренного жизнью старика. Ей стало не по себе и, в то же время, ею овладела какая-то апатия. Да хуже уже все равно не будет, и Кира устало спросила:

— И что тебе рассказать?

— Главное.

Олаф оперся спиной об стену, заложил ногу за ногу и приготовился слушать.

Она вздохнула. Посмотрела невидящим взглядом пред собой и тихо заговорила.

— Мы впервые увиделись на этой станции. Заранее договорились о месте встречи. Он ждал меня и был еще лучше, чем на фото со своей страницы в Интернете, где мы познакомились. — Слова лились из нее сплошным потоком, как до этого слезы. Словно только и ждали того чтобы вырваться на волю.— А потом завертелось, как у всех: свидания, цветы, кино... первый раз… Но он для меня был больше, чем просто родная душа… Не знаю как объяснить. Он — это я. Но чуть другой — интересней, лучше. И я растворилась в нем. Открыла всю душу и отдала ему. А он предал её и втоптал в грязь мои чувства. Говорил слова любви. А я верила. Дура! Верила и любила. И самое ужасное — люблю до сих пор. — Она вздохнула.— А потом мы встретились снова на этой станции. И он объявил, что полюбил другую. Вот решился наконец-то мне признаться. Но самое обидное, что с ней уже встречался за моей спиной. И врал мне в глаза больше месяца. А он просто извинился словно, за то что на ногу наступил, сказав, что все то была лишь влюбленность. Сердцу, мол, ведь не прикажешь, и в том же духе. — Кира сжала в кулаке платок так, что побелели костяшки пальцев.— Да! Верно! Не прикажешь! А как хочется не любить, не помнить, не знать больше любви. Ты вот — философ недоделанный, скажи: как можно говорить что любишь, а потом что разлюбил? Как можно разлюбить? Я не понимаю…

— Мы много чего еще не понимаем. — Спокойно сказал Олаф.

— Но почему? Ты, водитель напыщенный! — чуть ли не в истерике уже билась Кира.

— Машинист.— Поправил он, как ни в чем не бывало.

— Да хоть бейсболист! Думаешь, я одна из тех дурочек, что чуть что, режут вены. Нет! И до него у меня были отношения, не первый раз бросают. Привыкла. Но здесь… я ничего не могу поделать с собой, с этой болью. И каждый день она все сильнее. А они говорят время. Да время это ничто, когда нет рядом того за кем на край света поползешь. Я чувствую, что словно медленно умираю и в тоже время не в состоянии умереть. И я хочу жить? Хочу! Хочу встречать рассветы, бегать под летним дождем и даже ездить в этом гребенном метро. Но ты не представляешь, как оно душит меня здесь.— Она положила руку на грудь. — Особенно ночами. Словно вставили кол в душу и прокручивают его там все глубже и глубже…

— Не представляю. Но, может, стоит ещё подождать?

— Сколько? Два месяц прошло, а будто два года. Я просто не выдержу больше! Рехнусь окончательно!

— Выдержишь. Человек и не такое терпит.

— Возможно. Но смысл? Разве это жизнь?

— Но это и не повод умирать.

— А какой повод нужен для смерти или для жизни?!!— кричала уже она. — Зачем существовать если тот, которого любишь, забыл тебя и сейчас говорит кому-то те же слова, что и мне, а она его обнимает, целует и… — Кира запнулась, из ее опухших красных глаз снова потекла соленая вода. Платок выпал из рук. Но, не замечая этого, она продолжала. — И самое страшное — знать, что ничего нельзя изменить. Ничего! Насильно мил не будешь. Что мне делать? А? Умник?

— Не знаю,— он помолчал и добавил,— но я знаю одно, что обязательно появиться человек, которого ты полюбишь ещё больше и искреннее, чем сейчас. И он будет отвечать взаимностью до конца жизни. И не сможет сказать, что встретил другую.

— Ты кто Нострадамус или ангел с неба блин?

— Нет, к сожалению, и даже не черт из преисподней.

— Тогда почему я должна тебе верить? Я уже никому не верю. Даже себе.

— Не верь, но ты бы сейчас загубила не одну, а две жизни.

— Что?!

Её глаза округлились, а брови поползли вверх.

Олаф показал на рекламный плакат на противоположной стене, на котором был отпечатан слоган: "Они не спасают жизнь, они её на 100% показывают" и красовалась картинка с изображением теста на беременность.

Первой в голове девушки пронеслась мысль, что бредовей рекламы она еще не видела. Кира несколько секунд тупо разглядывала баннер. А потом, мотая головой, забормотала:

— Да нет…нет… Хотя... Пока решался сказать, то от секса ж не отказывался. Кабель! И задержка ведь… Но думала от нервов и таблетки ж пила, — она перевела взгляд на рыжего. — А вы…ты… откуда знаешь?— залепетала растерянно.— Да кто ж ты блин такой?

— Машинист, — ответил Олаф, вставая и расстегивая плащ. Из-под него выглянула униформа работника метрополитена.

К перрону прибыл очередной поезд, закрыв собой дурацкую надпись. Олаф подошел к последнему вагону. Вошел в кабину и, не оглянувшись, захлопнул дверь, Поезд тронулся, но почему-то обратно: в ту сторону, откуда только что прибыл. Перед глазами девушки промелькнули пустые вагоны.

Немного постояв, она побрела вдоль линии, за которую нельзя заходить, к эскалатору.

Часы на табло в конце платформы светились цифрами 23:59.

***

— Девчонка передумала ехать? — спросил Дик, полный, лысоватый мужичек.

— Думаю ей не по пути с нами. — Ответил Олаф.

Оба сидели в кабине перед пультом управления и наблюдали как за стеклом свет фар прогонял тьму. На миг ослеплял рельсы и стены туннеля, а те через секунды вновь погружались в темень позади мчащегося поезда.

Олаф пересказал разговор с девушкой.

— Ну и славно. Еще одной загубленной душонкой меньше.

— Надеюсь.

— А откуда знаешь, что она залетела?

— А не знаю. Блефовал. Да и не беременна, скорее всего.

— Но ведь ты ей всучил надежду. А как поймет, что облом, то снова припрется сюда.

— Не придет. Я дал ей не надежду, а время. Оно действительно не лечит, но помогает найти лекарства. Ведь из тупика есть выход: вернуться и пойти другой дорогой.

— Философ ты пропащий, — улыбнулся Дик.

— И ты туда же.— Усмехнулся Олаф.— Все мы здесь пропащие.

–Типун тебе. Знаешь, вот никак не возьму в толк я этих наших… э-э Главных. — Дик неопределенно пошевелил пальцами правой руки, показывая ими толи наверх, толи вниз. — Я ведь и при жизни любил водить поезда. И вот умер и уготовили мне такую ужасную кару за грешки мои, — с иронией молвил он, — опять возить народ, только особенный. Что за нелепое наказание. И на рай это особо не смахивает и на пекло не похоже.

— У каждого свой ад,— меланхолично заметил Олаф.

— Да. Но не сильно-то жаримся в нем и нам хотя бы шанс дали!

— Кто знает ещё, что лучше.

— Да уж поверь, я бы не хотел оказаться на их месте, — и Дик пухлой рукой махнул назад, туда, где за стеной кабины в вагонах находились пассажиры.

— Ты бы и не оказался.

— Ясное дело. Как и ты. Мы же честно отжили свой срок.

— Ага. Чтоб впаяли новый.¬— Скривился в усмешке Олаф.

— Радуйся, что не с ними едешь.— Он опять показал назад.

— Ну, видишь не плачу.

— Ладно, напарник. Хватит трепаться. Скоро и мне в дозор — средь живых околачиваться.

— Удачи, Дик!

— Да чтоб тебя! Сколько раз талдычу: удача изменчива. Успеха надо желать, чурка ты рыжий.

— А еще меня философом обзываешь. Ну, успешной охоты. Каа! — злорадно пожелал Олаф.

— Да пошел ты! Я просто суеверный немного.

— Думаю суеверия живых, не уместны здесь.

— А по фиг. Как кто-то, когда-то глаголил: пока мыслю — я живой. И пусть видят нас лишь кошки да самоубийцы! Но теперь, то мы знаем, что смерть — не точка, а лишь запятая. Хотя для некоторых многоточие. Тьфу ты, заразил и меня своей философией.

— Да уж разошелся. Смотри не опоздай на дежурство. Мыслитель. А то до конца вечности в машинистах просидишь.

И не дожидаясь ответа напарника, Олаф поднялся и заглянул через смотровой глазок в двери, что выходили в вагон. Там сидели на сиденьях люди. Те, кто не нашел в себе смелости и сил жить, но набрался храбрости чтобы умереть, выбрав для этого подземку. И теперь они обречены вечно кататься в этом спец поезде наедине со своими мыслями, воспоминаниями и знанием, что никогда и никуда отсюда уже не уйдут.

Почти все неотрывно глядели на двери с надписью "Не прислоняться". Вдруг те всё ж отворятся и дадут им свободу. Надежда не умирает последней. Она тоже бессмертна.

Некоторые просто смотрели в пространство, и им одним было известно, что они там видели. Только паренек подросток сидел на полу у самой двери и неистово был в нее ногами. Новенький. Они все поначалу такие. Ведь думали, что всё закончиться, сбегут от боли и страха. А тут такое.

Парнишку Олаф не уговорил и тот завершил свой прыжок в никуда. А что он мог сделать? В силах было лишь вернуть человека во времени за мгновение до прыжка, после того как тот его совершит. И давалось несколько минут, чтобы с ними поговорить. Если самоубийца, менял свое решение, то время шло уже по другой вероятности, где тот уходил дальше проживать дни. А если нет, так в новостях после уделяли несколько строк об очередном самоубийце в метрополитене, а их призрачный поезд полнился еще одним вечным узником его вагонов.

Сложнее всего было справляться вот с такими детьми и с людьми за сорок и выше. Первые думают, что уже знают жизнь, вторые действительно уже её узнали. А встречались и старики. Тем и так осталось совсем чуть — чуть дожить. Но все ж не терпелось увидеть смерть.

А таким как он и Дик нужно спасать эти отчаявшиеся души, что бы самим узнать, что же там дальше после ада или рая, или куда их забросил Создатель или Мироздание. Одно лишь плохо, что неизвестно скольких их нужно спасти.

Он обернулся. Дика уже не было. Значит где-то там, на поверхности уже занимался рассвет, и скоро откроют метро для тысяч ещё непотерянных душ.