И стар, и млад
Бьёрн не спал. Он всматривался в горизонт — когда же появится земля?! Берега страны, которой никогда не видел, ведь это его первый поход в таинственные западные земли. Скоро, очень скоро щит Бьёрна ощутит удары вражеских мечей, а топор напьётся свежей крови. Во славу богов. Седые волосы Бьёрна слиплись от морской воды, на языке –опостылевший вкус соли. Старые, жёсткие пальцы впились в верёвку, чтобы удержаться на носу корабля. Драккар рассекал воду, подобно морскому дракону из древних легенд. Вперёд к славной битве.
Вальхалла уже заждалась старого воина. С каждым годом он становился всё сердитее и ворчливее. Дело ли, все братья давно пируют с Тором и Одином, а он тут мёрзнет в очередном походе. Бьёрн поёжился. Если на востоке не нашлось воина, способного подарить достойную смерть старому викингу, то возможно на западе отыщется хоть один. Скоро. Бьёрн улыбнулся и погладил висевший на поясе топор.
— Отдохни, Бьёрн, а то щит в бою уронишь, — раздался юношеский голос. Это был Торвальд.
— Я твёрдо держал свой щит больше зим, чем ты топчешь эту землю, — проворчал в ответ старый воин. Он не любил, когда его отрывали от мыслей о вечном пире.
— Это твой первый поход к берегам Англии; местные воины, особенно на лошадях, сражаются не так, как знакомые тебе противники, — Торвальд прикрывался краем плаща от острых ледяных капель. Глаза молодого викинга горели жизнью, он тоже рвался вперёд, но не за битвами и вечной славой. Другие демоны не давали ему спать по ночам.
Бьёрн покосился на юнца и с угрозой произнёс:
— Я убил больше людей, чем ты видишь на кораблях этого похода; каждый новый шрам делал меня сильнее! А что можешь ты? Ты молод и слаб! Не видел жизни! Не бывал толком в походах. И смеешь мне указывать?
Торвальд с вызовом посмотрел на Бьёрна.
— Это мы, молодые, открыли путь на запад! Раз за разом, год за годом набеги проходили только на восток. «На западе нет земли», — кричали старики. «Вы не получите кораблей», — кричали старики. «Вы будете делать, что мы скажем», — кричали старики.
— И? — нахмурился Бьёрн.
— Мы молоды и сильны. Мы верили в себя и сами построили корабли, а затем нашли путь в новые земли, полные добычи. Восстав против устоев, мы стали сильнее. Теперь нашей кровью оплачиваются набеги. И пиры проходят на костях тех людей, что сложили голову за идею: «Там есть земля!» Я помню, Бьёрн, помню, как ты стоял в доме конунга. Помню, как смотрел на нас тогда. С презрением к молодому поколению, ты смеялся над нами вместе с остальными. Никто не верил, что на западе есть земля. Но она есть! Мы были правы, а вы нет! Я был на той земле, и в этом походе ты, старик, должен слушаться меня!
***
— Нет, вы только поглядите на него! Мальчишка, а такое себе позволяет. И что за молодое поколение растёт?! Никакого уважения к пожилым, заслуженным ветеранам. Прямо ни стыда ни совести. Вот ты сам пока и на полноценного графомана не тянешь. А позволяешь себя неприкрытые насмешки над всеми уважаемыми авторами… тьфу, викингами. Да у того же Бьерна публикаций… тьфу, боевых трофеев больше чем извилин в голове твоего Торвальда. И что это значит: «ты, старик, должен слушаться меня»? Какой я тебе старик? И почему тебя, молокососа, должен слушаться?
От удивления рот у Макса распахнулся настежь. Такой гневной отповеди он не ожидал. При всём своём безбашенном полёте фантазии, Максу и в кошмарном сне не приснилась бы подобная интерпретация его текста.
А Сан Саныч продолжал кипятиться как чайник на сильном огне:
— Ты, юноша, прямо скажи. Что значит — «Вальхалла уже заждалась старого воина»? Что за гнусные намёки?! Ответственно и нелицеприятно заявляю: «Не дождётесь!»
Переписывай всё заново, пока я не передумал с тобой вместе писать. Или, так и быть, преподам урок литературного мастерства. Оставляем твой издевательский фрагмент, а вот сейчас тебе дальше продиктую пару фраз, чтобы показать — как настоящие викинги… тьфу, писатели с текстом умеют работать.
***
Могучий седой Бьерн медленно повернулся и с размаху двинул кулаком в лоб Торвальду так, что молодой викинг неожиданно для себя отправился спать.
— Не выйдет из него славного бойца, помрёт дурак в первом же бою и отправится на Вальхаллу раньше меня, — проворчал под нос старый воин, продолжая задумчиво смотреть на маячащую у линии горизонта землю.
***
— Слышь, Сан Саныч, ну ты что? Нельзя же так, ёшкин кот, — Макс отодвинулся от клавиатуры, разминая пальцы. — Что за фигня такая — сразу рукоприкладничать-то? Ни за что, ни про что — и в лобешник со всей дури засветил моему герою. Только писать начали — а уже до мордобоя дело дошло. Ещё хорошо, что у персонажей, а не у нас самих.
— Так этого требует логика поведения персонажей. Это ж — викинги. И характеры у них нордические. Люди грубые, свирепые, необузданные. Порядки у них совсем были нецивилизованные, никакой воспитанности и интеллигентности: чуть что — кулаком промеж глаз. Это в лучшем случае… А то и боевым топором по лбу, и вместо целого оппонента — только две его половинки. Вот такая у них незатейливая, но доходчивая аргументация в спорах была.
— Не-а, Сан Саныч. Так дальше не пойдёт. А то сначала у нас все персонажи передерутся, а там, глядишь, и мы промеж себя драку учиним. Не получается у нас про викингов вместе писать, надо что-то другое… Чтобы персонажи, пусть и не белые и пушистые были, но хоть и не такие воинственные.
— Ну тут, пожалуй, редкий случай, когда ты что-то разумное сказал. Давай что-нибудь остросюжетное попробуем. Вот детектив, например, — по слухам на них большой спрос. Пусть преступник будет такой же молодой балбес, как… гм, ну только похитрожопее, что ли. А следователь будет пусть и немолодой, но проницательный и мудрый, прямо как… гм, ну как комиссар Мегре. Нужно показать читателю, что молодой нахальной хитрожопостью опытного, матёрого автора… тьфу, детектива не проведёшь. Ему самое запутанное дело раскрыть — как два пальца… В смысле, всё ему по плечу! А не как вам, молодым, — всё по… гм, по хрену.
***
А началась вся эта котовасия со звонка в дверь. Но не в первую попавшуюся, а в квартиру известного, уважаемого писателя Сан Саныча Хомякова. Правда, тут мы слегка погрешили против истины, поскольку известен он особо никому и не был. И уважения к нему никто, кроме него самого, не испытывал. Да и писателем его можно было назвать весьма условно. Состоял он когда-то в членах Литфонда, но в Союз писателей так принят и не был. Однако ж, член Литфонда — тоже вам не хухры-мухры, и не абы кто абы как. И с десяток рассказов у него всё ж были опубликовано. И не суть важно, что в периферийно-заштатных издательствах. Зато все они, как на подбор, были посвящены актуальным темам, имеющим большое общественно-политическое значение. Например, извечному конфликту хорошего с ещё лучшим — скажем, директора птицефабрики с передовой дояркой-птичницей. А причиной конфликта явилось коренное расхождение во взглядах на пути повышения яйценоскости селезней и гусаков. А поскольку Сан Саныч, как мастер слова, лёгких путей в литературе, да и в жизни, не искал, то конфликт производственный был дополнен и конфликтом любовным. Поэтому жаркие споры между героями неумолимо вели их к сближению. Но в самый кульминационный момент, когда герои сблизились так, что ближе уже и некуда, появлялся секретарь партийной организации птицефабрики, а по совместительству муж передовой доярки-птичницы. Словом, недаром наш Сам Самыч… то есть Сан Саныч, считал себя мастером психологической производственной новеллы. Ведь главное — не признание, а призвание! Так обычно любил повторять про себя Хомяков.
Услышав звонок, писатель Хомяков, как человек отнюдь не робкого десятка, решительно подкрался на цыпочках к двери и отважно посмотрел в глазок. Там он увидел знакомое лицо Макса — племянника соседки, бабы Милы. Насколько Сан Саныч был в курсе, для родителей Макса выяснение отношений с битьём посуды было любимым времяпрепровождением. Ну а сам Макс такой вид культурного досуга не одобрял, поэтому частенько денёк-другой перекантовывался у бабМилы.
Если бы Хомяков не открыл Максу дверь, притворившись отсутствующим по литературным делам государственной важности, вся история могла бы и не состояться. Но Сан Саныч дверь открыл!
***
Теперь представим вам второго героя этой истории — Макса, очень молодого человека, выпускника радиотехнического колледжа. Вот он вошёл к Сан Санычу с ноутбуком под мышкой, юношеским максимализмом в глазах и мечтой о писательской карьере в голове.
Полёт фантазии у Макса был такой, что у любого наркомана крыша съехала бы набекрень без всякой химии. Правда, грамматика слегка прихрамывала, но ведь в любом издательстве редакторов с корректорами пруд пруди, не так ли?
Поэтому у Макса всегда была стабильная пятёрка по литературе и устойчивый трояк по русскому языку. Школьные сочинения на свободные, «псевдофилософские» темы он любил больше всего. Учительница ничего в них не понимала, но неизменно похваливала, чтобы не прослыть невеждой. Так потихоньку-помаленьку развернул Макс своё творчество на просторы всемирной паутины, и даже умудрился знать второе место на сетевом литературном конкурсе с темой «Тихо шифером шурша…»
И бабМила, всегда готовая помочь племяннику дельным советом, так ему прямо и сказала: «а шёл бы ты, милок, не в техники-инженера, а в пи… в писателя, раз такой шустрый и прыткий, голубец ты мой сизокрылый…»
Казалось, за романом дело не стало, но чем больше Макс писал, тем яснее понимал, что ему тяжело сосредоточиться на чём-то одном. Рыцари на драконах стремились превратиться в огромные космические линкоры, и не успеешь отвернуться, как демоны-детективы уже стали кибервирусом-терминатором.
Тут явно был нужен опытный человек — мудрый совет какой-нибудь дать и ошибки-опечатки выловить. А то пора бы уж постучаться в какое-нибудь издательство. Для начала хоть и с маленькой повестью. Так и Москва не сразу строилась. Опять же, пусть и небольшой гонорар, но не помешает. Как там писатели говорят? «Каждое лыко — в строку!»
***
Поначалу энтузиазм Макса не произвёл на Сан Саныча должного впечатления. Ваять нетленку Хомяков перестал давным-давно, и из всех искусств важнейшим теперь считал засолку огурцов и приготовление черносмородиновой наливки. Однако ж, слово «гонорар» прозвучало для него магически и волшебно. На пенсию-то особо не разгуляешься… да что там говорить — никак не разгуляешься, свести бы концы с концами только.
Никакие творческие мысли Сан Саныча давно не посещали. Да что там скрывать, мысли вообще у него в голове гостили теперь редко и недолго. Ну так оно и без особой надобности ему было.
А тут — интересная петрушка получается. У юноши всяких идей — выше крыши. Так пусть и дерзает, пусть и творит. Как говорится, «энергию атома — в мирных целях». Ну а потом Сан Саныч рукой мастера пройдётся по тексту. Где шлифануть, а где и полирнуть.
На том они и порешили, на том и по рукам ударили. Сначала Макс какой-никакой текст пишет. А потом Сан Саныч его причёсывает и по редакциям рассылает. Такой вот творческий симбиоз у них наметился…
***
Этот город всегда требовал жертв. Урбанистическое чудовище из стали, стекла и бетона. Монстр, порождённый безумием общества. Зверь, пожирающий сам себя, день за днём.
Далтон Смит медленно достал пачку сигарет. Жёлтое пламя зажигалки было сейчас единственным теплом во всём мире. И даже дождю, что навечно обнял этот город, не погасить тёплый огонь. Дождь, что прогрызает насквозь даже зачерствевшие души. Дождь, что холоднее сердца бывшей жены.
Вспышка фотокамеры. Натянутая жёлтая лента. Голоса полицейских, занятых своей обычной работой. Они суетятся, имитируя заинтересованность. Но это всё фальшь. На самом деле им плевать. Они видели столько трупов, что сами уподобились им. Они думают лишь о дне зарплаты, о проблемах с потенцией, о том что жена — стерва, а родные дети их не уважают. Им нет дела. Нет чувств. Лишь рутина.
Вспышка. Стальной проволокой опутаны руки и ноги девушки. Она зафиксирована в трагичной позе. Белый грим на лице, татуировка, лиловые тени под глазами. Словно замершая актриса безумного кукольного театра. Убийца пробил ладони жертвы насквозь и вложил туда распустившиеся белые розы. Засохшая кровь на губах, несёт завершающий штрих совершенства.
Вспышка. Она — бабочка, распятая на всеобщее обозрение. Смотрите, любуйтесь. Красота и грязь.
Вспышка… Далтон Смит глубоко затянулся сигаретой и опустил ниже шляпу. Мерзкий дым заполнял пустоту лёгких. Но нужно хоть чем-то заполнить пустоту внутри себя. Легче сосредоточиться, когда пустота не отвлекает…
***
— Стоп! Чему тебя только в школе учили? «Засохшая кровь на губах, несёт завершающий штрих совершенства». Надо же, влепить запятую между подлежащим и сказуемым. Так нельзя писать, — Сан Саныч недовольно поморщился.
— Что значит — так нельзя писать? Я же так написал, значит, можно!
— Да ничего это не значит. Безграмотность тебе ликвидировать надо, Розенталя читать. И старших товарищей слушать, а не спорить с ними, — продолжал занудствовать Хомяков.
Но Макс решил своих позиций без боя не сдавать.
— Вот смотри, Сан Саныч. На губах засохшая кровь — это одно предложение. Она несёт штрих совершенства. Это второе предложение. Поэтому их нужно запятой разделять.
— Знаешь что, братец… — Хомяков начал потихоньку закипать. — Ты мне этот троцкизм прекращай! Я для него не авторитет, сам профессор Розенталь для него не авторитет. Вот из-за таких нигилистов, как ты, наш великий Советский Союз и распался! Запомни раз и навсегда — подлежащее и сказуемое запятой разделять нельзя!
— А мне так больше нравится. Раз я — автор, то право имею! — гордо начал Макс. — Поэтому… Ой, блин, больно же!
Ай да Хомяков, ай да сукин сын! Сумел найти решающий аргумент. И какой — королевский! «Пушки — последний довод королей». А если под рукой нет артиллерии, её можно заменить и томиком Розенталя. Главное, кинуть его сильно, точно, и с убеждённостью в собственной правоте. И прямо в лоб оппоненту…
Не будем обсуждать педагогичность этого метода обучения русскому языку. Но заметим, что Макс запятую между подлежащим и сказуемым никогда больше не ставил. Никогда! Но продолжим нашу историю…
***
— Мэри Хаббард, — констатировал Александр Лайт, перелистывая толстенный блокнот. Новый напарник. Совсем молодой. Только что из академии. Стремится выслужиться. Ничего не понимает. Не видит.
— Восемнадцать лет, проживает в…
Смит не слушал отчёт, он смотрел на тело жертвы. Это работа настоящего художника. Творение достойное Лувра, а не такой помойной ямы, как это место. Фотографии должны быть мировым культурным фондом, а не пылиться в архиве полицейского участка.
— Бедная девушка, — Александр Лайт закрыл блокнот и поправил большие уродливые очки.
— Думаешь? — Смит выпустил облачко дыма. Снова разболелась старая рана, полученная на войне. Проклятый дождь.
— Мечтала стать актрисой, задержалась с проб однажды вечером и пропала. Находится в розыске, по заявлению соседки по комнате, уже две недели. Вы меня вообще слушали?
— Мечтала стать актрисой, — Смит облизнул губы. — Ни одно её фото так и не попало в журнал. А сейчас... такое внимание к персоне. Столько фотографий. Она не могла и мечтать о таком.
Александр Лайт чуть не выронил блокнот:
— Сэр, вы что такое говорите, человек же умер.
Смит поднял воротник плаща. Проклятый, холодный дождь.
— У неё не было ничего в этой жизни, которую она посвятила искусству. А сейчас посмотри на неё. Истинное искусство ответило, оно пришло за ней и даровало бессмертие. Завтра она будет во всех газетах, вся страна будет говорить о ней.
— Сэр, эти фото не должны попасть в прессу, — Лайт закрутился по сторонам, озираясь — не затесался ли где-то любопытный папарацци.
Далтон Смит лишь ухмыльнулся. Фото обязательно попадут во все газеты, он не позволит им сгинуть в архивах.
— Красивая бабочка…
— При всём моём уважении, сэр, вы бы к врачу сходили.
***
— Макс, что за фигню ты наваял? Какие Лайты, какие Смиты? Писатель должен писать о том, что хорошо знает…
— Ну, Смит означает «кузнец», вот и детектив хоть и грубоват, но не чужд искусству, — решил сумничать Макс. — А Лайт это «свет», проблеск ясности, логики и структурированности в тёмном деле. Говорящие фамилии, так-то!
— Фигня у тебя, а не говорящие фамилии! Вот были раньше Собакевичи всякие да Раскольниковы, это — говорящие фамилии! Простому советскому человеку всё сразу просто и понятно! Пойми, писатель на отечественном материале должен работать. Так сказать, ближе к этим… ну как их там? К родным истокам и корням, вот! Понял? А у тебя что получается? Как там Шекспир у Гамлета говорит? Тьфу, в смысле Гамлет у Шекспира. «Что он Гекубе? Что ему Гекуба?»
— Писатель должен материал через себя пропустить, — продолжал занудствовать Хомяков. — Тогда читатель ему поверит и будет сопереживать его героям!
Тут Макс отчётливо представил, как он что-то пропускает через себя… например, гамбургер, и что при этом будет на выходе. Ну и даже хмыкнул ехидненько.
— Вот кто читателю эта самая, ну как её там… Мэри Хаббард? Типичная представительница загнивающего капиталистического мира! Будет ей читатель сопереживать? Нет! До лампочки она ему. А вот была бы она нашей соотечественницей, человеком интересной профессии. К примеру, передовой ткачихой-многостаночницей… нет, теперь это не актуально. К примеру, нашей современницей — девушкой по вызову. Из неблагополучной семьи и всё такое. Чтобы её образ напомнил читателю… скажем, соседку по парте в старших классах. В которую он был тайно влюблён, ну и вся прочая лабуда. Тогда и отношение у читателя к персонажу совсем другое будет.
И что у тебя за чернуха такая шёлковая, рафинированная? Эстетство у тебя, понимаешь, всё из себя вылизанное и расчёсанное… Где ж ты видал такие преступления? Чернухи хочешь, так расскажу тебе, что в лихие девяностые прямо посерёд белого дня на улицах творилось…
— Слышь, Сан Саныч. Ну ты не прав. Рассказ — это же полёт фантазии. Ф-А-Н-Т-А-З-И-Я, понимаешь? На то люди и читают, чтоб от реальности подальше
— Ну и хрен бы с ней, с твоей фантазией. Я же тебе что говорил про детектива? Пожилой, опытный, мудрый писатель… тьфу, следователь. А ты чего наваял? Это же какой-то садомазохист эстетствующий! Нет, не получается у нас детектив вдвоём писать. Надо что-то оптимистичное, жизнеутверждающее сочинять. Про светлое будущее…
— Точно, Сан Саныч! Давай с тобой фантастику писать…
— Научная фантастика… — Хомяков мечтательно закрыл глаза. — Это всегда актуально. Показать гармоничный мир будущего, основанный на идеалах свободы, равенства, братства…
— Ага! — перебил его Макс, вдохновлённый перспективой ничем не скованного полёта фантазии. — Гиперпространственные крейсеры в лучах умирающей звёзды… длинноногие принцессы в прозрачных наноплатьях... неземная любовь и космическое коварство, романтический вальс лучевой рапиры и многозарядного бластера...
Хомяков аж поперхнулся от несерьёзности Макса.
— Ты что несёшь? Какие ещё крейсеры в наноплатьях?
— Научная фантастика ведь, и главный герой — избранный, со сверхспособностями, супермен.
— Я тебе о чём вдалбливаю целый день? Не супермен, а обычный наш российский космонавт-исследователь-учёный. Крепкий телом, сильный духом, а на досуге размышляющий об общечеловеческих ценностях.
— О судьбе человечества? — поинтересовался Макс.
— Ну это ты, братец, загнул. О проблемах насущных и важных. Чтобы пенсии заслуженным космолётчикам побольше платили, и чтобы цены в межпланетных супергипермаркетах не росли постоянно.
— Как-то мелковато получается, Сан Саныч. Раз уж он — главный герой, то пусть над глобальными проблемами Вселенной размышляет!
— Какие ещё глобальные проблемы Вселенной?! Вы, молодёжь, за себя-то нормально решить ничего в состоянии! В общем, как понимаю, ты опять такую фигню напишешь, что сразу в корзину ей прямой путь будет. Поэтому теперь по-другому работу организовывать будем, не шаляй-валяй, а по НОТу!
— По каким нотам? — оживился Макс. — Под музыку писать будем, что ли?
— Ну что ты за тёмный человек такой, и чему вас только в вашем ремесленном училище учат! — Макс хотел было возмутиться, что ни в каком не в ремесленном училище, а в передовом радиоколледже, но фиг-то вклинишься в монолог Сан Саныча.
— Да по каким нотам?! Под какую музыку?! — нравоучительно вещал Хомяков. — Элементарных вещей не знаешь. НОТ — это научная организация труда, а не шаляй-валяй. Теперь я начну писать текст, а ты потом на мою частоту настроишься. Буду камертоном — задам чистую и светлую ноту, чтобы ты опять фальшивить не начал. Так что, писать будем по НОТу, как по нотам!
***
Межгалактический фотонный звездолёт «Транссиб» летел вдоль Млечного Пути к далёкой Туманности Андромеды. На верхней палубе у огромного иллюминатора, держась за руки, стояли двое молодых людей — пилот Максим Камергерский и навигатор Аэлита Чижикова. Они, затаив дыхание, смотрели на звёздный дождь за толстым стеклом иллюминатора. В этот момент к ним подошёл сам командир космического корабля — Александр Александрович Орлов. Благородная седина уже тронула его виски, но нельзя было не залюбоваться его мужской фигурой с широкими плечами атлета, гордым орлиным профилем, внимательными умными глазами.
— А знаете ли вы, молодые люди, что мы летим на космическом межзвёздном корабле 1-го класса? Наш корабль оснащён двумя фотонно-мезонными двигателями, позволяющими ему двигаться со скоростью, в несколько раз превышающей скорость света. Это стало возможным благодаря усилиям целой плеяды выдающихся отечественных учёных и конструкторов. Именно наши с вами соотечественники — Циолковский, Цандер, Королёв и многие другие — внесли неоценимый вклад в развитие мировой космонавтики.
Благодаря этим великим людям наша с вами родная страна всегда была лидером в освоении космоса. Разумеется, в самых мирных целях. Хотя и наши боевые космические корабли по своим основным тактико-техническим характеристикам во много раз превосходят звездолёты, находящиеся на вооружении у потенциального противника нашей славной Родины!
И именно вам, Максим и Аэлита, как лучшим представителям нашей славной молодёжи, предстоит продолжать дело ваших дедов и отцов в освоении бескрайних просторов Вселенной.
***
— Ну ты даёшь, Сан Саныч, — в голосе Макса не слышалось никакого восхищения, а совсем наоборот. — Тебе бы только конспекты по истории КПСС писать… Или краткий справочник молодого комбайнёра-любителя.
В этот раз привычные роли неожиданно поменялись. Литературным критиком выступал уже Макс. И теперь у Сан Саныча отвисла челюсть от удивления.
— Ну не пишут так сейчас, — Макс недовольно поморщился.
— Что значит — так не пишут? Я же так написал, значит, пишут!
— Да ничего это не значит, Сан Саныч. Может, при царе Горохе или каком-нибудь замшелом генсеке так писали. А сейчас — так не пишут! — Макс упорно гнул свою линию.
И был он тут, пожалуй, прав. Сейчас действительно так не пишут. Нельзя сказать, чтобы Сан Саныч был совсем махровый графоман. Нет, но его поезд давно ушёл. И не просто ушёл, а окончательно и бесповоротно. Старый дубовый буфет ещё сотню лет может хозяевам прослужить. Только кто ж в новую современную квартиру прадедушкин буфет потащит? Но мы опять отвлеклись от нашей истории.
— Сан Саныч, тут нужно тоньше быть… стильнее и современнее. Мы ж с тобой пишем — не для пней замш… гм, словом, нам нужно ориентироваться прежде всего на молодёжную аудиторию, — Макс уже почувствовал прилив творческого вдохновения. — Ну хотя бы вот так… — и он быстро застучал по клавишам:
«…Иордан — искусственный интеллект космического корабля «Завет» — вёл огромную груду металла в ненасытное чрево космоса. Пять тысяч колонистов смотрели цифровые сны, заботливо сплетённые Иорданом. Полёт протекал по расписанию, тихо... мирно... буднично. Спящий левиафан, плывущий сквозь океан звёзд, в чутких руках компьютерного капитана…»
— Что-то тебя сразу в сторону занесло, — Хомяков склонился над плечом Макса. — Капитан корабля — компьютер? Не будет читатель сопереживать железяке, нужны персонажи — живые, привлекательные, духовно близкие читателю.
— Спокуха, Сан Саныч, всё у нас сейчас будет, — и Макс продолжил лихорадочно выстукивать мелодию на клавиатуре…
***
Бортинженер Юрий Громов, человек давно не молодой, стоял на командном мостике с кружкой горячего кофе. Короткая борода серебрилась в лучах искусственного освещения.
— Иордан, не спишь? — инженер поднял голову, словно ожидая увидеть кого-то на потолке.
— Это вопрос к вам, Юрий. Протокол настоятельно рекомендует людям находиться в стазис-сне на протяжении всего полёта.
Этот голос напоминал приятную электронную музыку. Голос без эмоций. Голос, который не мог принадлежать человеку. Инженеры годами бились, подбирая нужное звучание для ИИ — искусственного интеллекта. Слишком «человеческий» голос — многих раздражал. Никто не мог объяснить — почему; лишь смутные и натянутые теории о страхе, обмане и когнитивном диссонансе. Машина должна оставаться машиной, а человек человеком.
Ещё глоток кофе из кружки. «Почему не спишь?» Ответ прост и очевиден. Жаль времени, потраченного на сон. «На том свете отосплюсь», — часто повторял Юрий. В таком возрасте уже нет ощущения, что вся жизнь впереди, и начинаешь ценить каждый день. Машине не понять, как хочется просто побродить по кораблю в тишине и одиночестве.
И тут «Завет» тряхнуло так сильно, что Юрий расплескал кофе.
— Это ещё что?!
— Гравитационный сбой, ничего особенного. За 5689 часов полёта зарегистрировано восемь аналогичных аномалий.
Юрий чуть не сел, где стоял.
— Так это и не единичный случай?! Если гравитационный генератор полетел к чертям, это же будет катастрофа?
— Нет. Никаких неисправностей на корабле не обнаружено. Я провожу постоянный мониторинг всех систем. Но даже необратимое повреждение гравитационного генератора никак не скажется на выполнении миссии.
— Умник, — хмыкнул инженер. — Ну, если не генератор, то внешние факторы… какие могут быть?
— Такая аномалия может происходить, если рядом с кораблём будет пролетать объект в несколько сотен раз превышающий его по массе, что не зарегистрировано ни одним из датчиков.
У Юрия что-то ёкнуло в районе сердца, и он отдал приказ:
— Иордан, открой все ставни на мостике.
Приказ человека — закон для ИИ. Металлические пластины плавно поползли в стороны, открывая иллюминатор-полусферу вокруг мостика.
Кружка выпала из рук Юрия и разбилась на тысячу осколков. Инженер стоял и смотрел, не в силах проронить ни слова. В иллюминаторе была видна гигантская сфера. В сравнении с ней «Завет» был как маленький камушек рядом с горой.
Этого не может быть! Иордан засёк бы любой объект и в оптическом, и в радиодиапазоне. Но, тем менее, эту огромную сферу он не фиксирует!
— Неужели ты это не видишь? — с трудом переводя дыхания, спросил инженер.
— Термин «это» мне не понятен, Юрий.
— Гигантский неопознанный объект рядом с кораблём, мать твою!
— Нет. И осмелюсь напомнить, что категорически не рекомендуется покидать капсулы стазис-сна на всём протяжении полёта в связи с возможными побочными эффектами…
— Да ты посмотри, Иорданчик, это творение явно инопланетной работы!
— …такими как: повышенная сонливость, вялая речь…
— Люди уже сотни поколений ищут их, других, в надежде — мы не одни во Вселенной!
— … рассеянное внимание, тошнота, воспаление слизистой оболочки глаз…
— И он пролетал мимо нас уже восемь раз, а мы не замечали… потому что все спали! Проспать самое важное открытие человечества!
— … и возможные галлюцинации.
***
— Юмора сейчас немного плеснуть не помешало бы. Что-то слишком высокую ноту всё тянем и тянем… — Сан Саныч давал ценные указания по ходу дела.
— Хорошо, сейчас придумаю что-нибудь, — кивал головой Макс.
— И такие длинные диалоги писать нельзя. Надо их перебивать действием, — Хомяков продолжал учить уму-разуму своего молодого напарника. — Давай им на «Завете» какую-нибудь неприятность устроим. Ну там разгерметизацию или пусть Иордан вирус компьютерный подхватит… Слушай, а давай им на космический корабль внедрим шпиона-диверсанта американского? Это ж, сколько всего остросюжетного наворотить-то можно? Только пусть он обязательно негром будет!
— Почему негром? — искренне удивился Макс.
— Ну как же. Во-первых, дружба народов, и нет расизму! А во-вторых, негру-шпиону проще под покровом ночи диверсии устраивать. Хрен его в темноте-то разглядишь!
Макс стучал по клавишам с дикой скоростью, часто промахиваясь мимо нужных букв. Слово за словом. Абзац за абзацем. Глава за главой… Макс и Сан Саныч увлечённо писали вместе, на ходу правя и переписывая текст. А когда Макс уснул, свернувшись калачиком в кресле, Хомяков ещё долго тыкал пальцем в клавиатуру, бурча что-то себе под нос насчёт старой гвардии и старых коней. Всё шлифовал и полировал текст, шлифовал и полировал, шлифо…
***
Из старой писательской тусовки знакомых у Сан Саныча уже и не осталось. Кто-то в большие люди выбился, а кто-то… словом, в лучшем мире теперь пребывает. И сверху, с облачка, на нас, грешных, поглядывает чуть снисходительно.
Единственная надежда была на старого приятеля Антона, который в известном издательстве как раз отделом фантастики и заведовал.
Нельзя сказать, что они в больших друзьях-приятелях были. Но, однако ж, как-то раз вместе ловили бычков в Сандунах. История небезызвестная, кстати.
Как, вы ничего о ней не слышали?! Тогда ненадолго отвлечёмся от наших героев.
Лет так много, очень много тому назад… как-то резко и неожиданно вышел у молодого писателя-фантаста тоненький сборник повестей и рассказов в одном второстепенном издательстве. Тут нужно сказать, что по тем временам даже тоненький сборник, и не в центральном, а областном издательстве, но год безбедной и беззаботной жизни автору гарантировал. Поэтому автор на радостях пригласил всех своих знакомых в Сандуновские бани, закупив пару ящиков водки и консервов «Бычки в томате». Если кто не в курсе, бычки — эта такие рыбки, а не молодые самцы коров.
Когда водки оставалось уже мало, а бычков в томате — ещё много… кого-то осенила здравая мысль. «А ведь бычки — это ж рыбки, что им в банках консервных тесниться? Пусть в бассейне вольготно поплавают! Но чтобы им совсем жизнь мёдом не показалась — устроим на них рыбную ловлю. Как акулы — снизу подплыл и заглотнул целиком». Сказано — сделано!
На следующий день бассейн в бане пришлось долго чистить, поскольку бычки были даже и не в собственном соку, а в томатном соусе. И автору — массовику-затейнику всей этой развлекухи — администрация бань очень нехилый счёт выставила. Как раз весь гонорар за книжку на оплату и ушёл. Но автора это только мотивировало на дальнейшие литературные подвиги. Уже в следующем году за книгу «Комсомольцы планеты Земля» получил он премию Ленинского комсомола. Ну и далее — по нарастающей. За трёхтомную революционно-агитационную эпопею «Нежить исчезает в полдень» огрёб он уже Государственную премию, выбился в секретари Союза Писателей, и звёздочкой Героя Соцтруда свой парадный пиджак украсил. А ведь начиналось всё, как в старой сказке: «Ловись рыбка, большая и маленькая…»
Но к нашему рассказу это не имеет никакого отношения. За исключением того, что там-то Сан Саныч с Антоном Павловичем и познакомились. За одного бычка с разных сторон зубами ухватились… Кому из них тот бычок достался, за давностью лет оба уже и забыли. Но с той поры в каких-никаких, но приятелях так и остались…
***
Редактор отдела фантастики издательства «Свиристель» Антон Павлович Чех-Маевский с задумчивым видом листал рукопись. Время от времени он удручённо вздыхал и поглядывал на часы, как человек, опаздывающий к началу любимого сериала. При этом сноровисто и быстро, как тигровая акула тюленя, проглатывал повесть, страница за страницей, нисколько не меняясь в лице.
Хомяков терпеливо ждал — чай, не в первый раз в пасть редактору смотрит. А вот Макс сильно нервничал, ёрзал на стуле и постоянно переводил взгляд то на Чех-Маевского, то на Хомякова.
— Сан Саныч, у нас же на этой странице ключевой момент, а он так быстро пробежал — фьюить и всё, даже не вчитываясь, — негодующе зашептал Макс, наклонившись к Хомякову.
— Цыц, — шикнул тот в ответ.
Чех-Маевский дочитал рукопись, положил помятые листки перед собой и пристально посмотрел на Хомякова.
— Понимаешь, Александр, что тебе как старому товарищу скажу, — Антон Павлович слегка расслабил галстук. — Не формат это. Вот выгляни в окно, видишь там кинотеатр? Видишь? А афишу на нём? Вот! «Голодные игры». Понимаешь, Александр, жизнь сейчас такая — в ногу со временем идти нужно, а ещё лучше — даже и опережать его.
— Вот и я о том же! — хотел было встрять Макс, но был проигнорирован.
— Мейнстрим — знаешь такое слово? Ну или, говоря родным русским языком, — в струе нужно быть! Продаётся то, что покупается. Ну и наоборот, — тут Хомяков непонимающе захлопал глазами, но Чех-Маевский продолжил свой монолог:
— Ты одну простую штуку пойми. Кто сейчас книжки читает? Домохозяйки в перерывах между мыльными операми. Ну и охранники, если им на посту телик смотреть нельзя по инструкции. Ещё молодёжь в метро читает, когда в злых птичек играть надоест. Представил себе портрет современного читателя?
Для такого читателя язык повествования нужен попроще, без заумствований, без ненужной и чуждой современным людям советской эстетики. Не нужны им глубокие мысли, не за тем они книжку читают. Вообще не нужны им мысли — им развлечения нужны. А читатели всегда правы, потому что они — покупатели! Не забыл ещё курс политэкономии? Спрос определяет предложение, а не наоборот. Вот раньше как было? Какие будут указания сверху — то издательства и печатать будут. А теперь у нас указания — не сверху, а снизу — от покупателей.
И если им нужны блестящие на солнце вампиры, целующие простую девчушку-зомби, то будет им, что заказывали. И юмора нужно в достатке, а то небо — серое, зарплата — маленькая, начальник — кровопийца похлеще вампира. А в книге — и хорошо, и светло, и настроение сразу поднялось. Нужны истории про простых парней-попаданцев, которые смекалкой решают все вопросы в неизведанном мире фэнтези. Книги, где простые девушки вдруг понимают, что они самые уникальные и нужные всем. Романы о принцах с томным взглядом на радость девочкам.
Максим скривился и что-то себе под нос пробормотал нелестное в адрес домохозяек, охранников и девочек.
— Нет, Александр. Из «этого», — Чех-Маевский указал на лежащую перед ним рукопись, — никакой каши не сваришь. Из топора — и то сподручней. Так что… Даже по старой дружбе не могу это напечатать.
***
Сан Саныч и Макс уже час сидели на веранде летнего кафе. После такого облома холодное, пенящееся пиво — лучшее лекарство.
— Знаешь, что тебе как другу скажу… — после третьей кружки пива Хомяков обращался к Максу как к равному себе. — Мы с тобой совершили принципиальнейшую ошибку. Можно сказать — проявили политическую близорукость и недальновидность. И тут прежде всего — моя вина, поскольку человек ты — молодой, и с трудами классиков… ик-ик… марксизма-ленинизма не знаком.
Вот на кой ляд нас с тобой понесло в эту самую… как её там... в литературу?! Это же — отмирающий вид искусства, рудимент какой-то, вроде аппендикса. Разве народ сейчас книжки читает? Вот ты читаешь?
— Ну, читаю… про песни всякие во льду и пламени, ну и вообще, — ответил Макс, но Сан Саныч пропустил его ответ мимо ушей.
— Не читает сейчас народ книжки! И вообще — ждёт нас поголовная неграмотность. Вон, по ЕГЭ как балл снизили. А ведь Ленин это ещё когда предвидел!
— А когда? — спросил заинтересованно Макс.
— Давно предвидел! — торжествующим голосом произнёс Сан Саныч, словно не Ленин, а он сам и есть истина в её последней инстанции. — Так вот, что сказал Ленин… А что, кстати, он сказал? Вспомнил, блин! «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». Ты понял, Макс, — кино!!! Вот на кой хрен нам с тобой повесть писать приспичило? Сейчас знаешь, какие гонорары за повести платят?
— Какие? — спросил Макс с неподдельным интересом.
— Грошовые гонорары, — презрительно процедил Хомяков, хотя никаких гонораров давным-давно и не получал. — А знаешь, какие деньги платят за сценарии сериалов?
— Какие?
— Большие! — Сан Саныч представления не имел, сколько платят за сценарии, но краем уха слышал, что не задаром берут. — Так что, Макс, завязываем дурью маяться, начинаем делом заниматься. Литература — полный бесперспективняк. А кино — это наше всё! Давай прямо сейчас и начнём работать на сценарием сериала… любовно-криминально-чернушного.
— С раскаявшимися и перевоспитавшимися вампирами? — с подколкой предложил Макс.
— Нет, про вампиров — это не актуально, — решительно возразил Сан Саныч. — Мы такой сценарий наворочаем, чтоб им всем неповадно было! Раз хотят — будут им зомби! Но не простые, а зомби-попаданцы-космодесантники. А начнём мы обманчиво мирно и рилично… тьфу, лирично, — язык у Хомякова слегка заплетался, но в голосе появились недобрые, стальные нотки… — Ну, например, так: «Зомбячка Соня утром рано…» А потом вдруг — раз! И тут сразу такая чернуха пойдёт! Схватим читателя, тьфу, зрителя за горло. И всю кровь из него за четыре серии и высосем…
И показалось тут Максу, что глаза Хомякова вдруг на долю секунды вспыхнули ярким красным светом...
***
Утром следующего дня Макс с ноутбуком под мышкой и ворохом новых идей в голове подошёл к двери в квартиру писателя Хомякова. Дверь была полуоткрыта, что Макса насторожило, но не остановило. Возможно, и зря…
Картина была ещё та. Хомяков неподвижно лежал на кровати, опутанный проводами. Двое мужчин в белых халатах, глядя на экран монитора, обменивались мнениями. Тот, что помоложе, спросил у того, что постарше:
— И что будем делать? Попробуем сменить прошивку на новую? Вместо развитого социализма прошьём недоразвитый капитализм?
— И чему вас только сейчас в институтах учат?! — раздраженно ответил второй мужчина. — Какая перепрошивка? Ты только глянь — сам в первый раз сталкиваюсь с такой старой моделью. Будь он хотя бы на транзисторах — можно было бы заменить элементную базу на современную микроэлектронику. Но тут же — вообще на электронных лампах всё сделано. Постоянная память — на ферритовых кольцах! Стереть ещё как-то можно — сильным электромагнитным полем. Но перезаписать — практически нереально. Фиг ты сейчас найдешь такой перепрограмматор: тогда же вручную — бит за битом — вбивали программу. В смысле, Программу КПСС. Ну и там ещё по мелочи — Моральный кодекс строителя коммунизма и школьный орфографический словарь.
Как такая надёжная модель могла выйти из строя — ума не приложу. С подобной начинкой баллистические ракеты до сих пор на боевом дежурстве стоят. Единственная рабочая гипотеза — неразрешимый конфликт между заложенным алгоритмом и окружающей действительностью.
Словом, пиши отчет. «Крайне устаревшая модель. Апгрейд и перепрограммирование невозможны. Подлежит утилизации. Полученных после переработки драгметаллов хватит для производства последней модели андроида-писателя марки «Макс-2».
Макс тихонько, на цыпочках, вышел из квартиры Хомякова и прикрыл за собой дверь… Ему было над чем задуматься, не так ли?
КОНЕЦ РАССКАЗА
P.S. Нижеследующий текст к рассказу никакого отношения не имеет. Просто отрывок из рабочего сценария
ИНТ. КВАРТИРА ПИСАТЕЛЯ ХОМЯКОВА. ДЕНЬ
МАКС входит в квартиру САН САНЫЧА с ноутбуком под мышкой.
МАКС
(нетерпеливо, с задором)
Слышь, Сан Саныч. Ну и про что сценарий нашего ужастика будем писать? Про вампиров или про зомби?
САН САНЫЧ
(с недоброй ухмылкой)
Нет, это слишком простой ход. А мы легких дорог не ищем. Так что, поступим мы с тобой, братец, по-ленински — пойдем другим путем. Таких ужасов понапридумываем, чтобы у зрителя кровь в жилах застыла от страха. Чтобы вампиры и зомби ему плюшевыми игрушками показались. Мы будем писать про преноми… гм, ладно, по ходу дела и решим.