Музыка души

У каждого в жизни наступает момент, когда, обернувшись на вереницу прожитых лет, задаёшься вопросом: "Правильной ли дорогой ты идёшь?". Мысли разрывают душу, червячок сомнения неумолимо гложет, заставляя задуматься о том, что хорошего ты сделал и не пора ли всё изменить. Отказаться от того, кем ты был, и стать другим. Быть может, ты лишь думаешь, что занимаешься своим делом, а в действительности сидишь на чужом месте, а твоё ремесло совсем другое. Совершенно отличное от твоих повседневных занятий. Ты не знаешь, в чём оно заключается, но обязательно узнаешь. Стоит лишь начать поиски.

В такие мгновения ты принимаешь решение, которое определит твоё будущее. Но как же тяжек выбор. Ты ищешь совет у себя и окружающих. Пытаешься увидеть знаки и символы, которыми боги говорят с людьми.

Так же поступил и я, когда наступил час выбирать. Но как бы ни искал ответ, он всё не находился. Отчаянье поселилось в душе. И в тот самый миг я получил свой знак. Встречу, которая определила мою судьбу…

Я стою посреди поля. Зелёное море травы колышется. Волны, гонимые степным ветром, то набегают, то наступает полный штиль. Высоко в небе парит сокол. Слыша его клёкот, невольно возвращаюсь в прошлое.

Ночь застала меня в пути. Я шёл из Градич в Быстрицу. Через три дня должна была состояться свадьба быстрицкого князя. В честь знаменательного события обещали празднество, которого ещё не видывали западные земли. А за день до этого открывалась ярмарка. Само по себе это событие и без свадьбы князя знаменательное. Ох, и славилась быстрицкая ярмарка своим размахом и великолепием. Даже заморские купцы не брезговали выставлять свои диковинки. И каждый раз уезжали с солидными барышами. Со всех окрестных княжеств приезжали пановья и холопы. Одни закупаться, другие товар продать, а третьи просто покутить на славу. А развлечься на ярмарке было чем. Скоморохи и актеры, циркачи и ловкачи. Все съезжались в Быстрицу порадовать люд своим талантом. Даже иноземные барды заглядывали: подивиться чудесами нашими да себя показать. А уж сказителей, пиитов и гусляров так и вовсе не счесть. И каждый покидал город с калитой, полной звонких монет.

Пропустить такое событие было нельзя. На свою беду, в Градиче я задержался дольше дозволенного. Не понравилась пану моя музыка на пиру. Кинул он меня в подвал, где и просидел я в сырости и темноте целых два дня. Хорошо, что гусли не разбил, как грозился. Так и получилось, что на дорогу у меня осталось только два дня, вместо четырёх, как рассчитывал. Вот и пришлось идти не по тракту, а напрямик, через Кривой лес. Идти и молиться, чтобы не заплутать. Места тут глухие. Не там свернёшь, и ищи свищи тебя в поле ветер. Нельзя без глаз и разума блуждать по местной земле. Это и юродивому понятно.

Мне бы идти с чистым разумом. Но какое там. Мысли были заняты думами о веренице последних неудач. Уже давненько не ложились пальцы на гусли так, чтобы радовать люд своей игрой. Струны попадались не те, и звуки выходили унылые и немелодичные. А на кривой мотив и слов не подобрать. Вот и получилось, что до Градича меня кинули холопы пана Збышека из Терновницы в свиную лужу. До этого в Мезине камнями закидали, а в Сребренце местный князь так и вовсе шкуру спустить грозился. Да дочурку послушался, на чьих именинах я играл. Пожалела меня девчушка.

Вот и получалось, что вроде и гусляр я был добротный и мастеровитый, да на пропитание и монетки не мог заработать.

С такими тяжёлыми мыслями я брёл меж кривых стволов, так и не удосужившись бросить и беглого взгляда на диво дивное. Верста за верстой, вид за видом проносились мимо, не в силах вывести меня из плена грустных дум. В Быстрице решил расставить все точки над "й" и принять окончательное решение, как дальше жить. Если буду выходить из городских ворот с кошелем, полным монет, значит, зря себя терзал. Значит, можно будет и дальше дарить людям музыку. Ну, а если и там меня постигнет неудача, то лучшего места для продажи своих крыловидных гуслей не найти. А потом можно будет и в услужение податься. Вольницы никакой, зато кусок хлеба к ужину, сухой лежак и крыша над головой всегда обеспечены. И в пустяке можно найти счастье.

В желудке громко заурчало. У меня с утра маковой росинки во рту не было. Благо градический пан не захотел грех на душу брать и прежде, чем взашей вытолкать, приказал накормить похлёбкой. Ну, да то ещё до рассвета случилось, а сейчас уже солнце шло к закату. Всё вокруг залито приятным глазу золотистым светом. Вечерний ветерок ласково трепал кудри, даря желанную прохладу. Вот только радости от этого никакой.

Оглядевшись, я осознал, что понятия не имею, где нахожусь. Изогнутых деревьев Кривого леса и в помине не было. Вокруг сплошной бурелом, поросшая мхом топь, хлипкие деревца.

Вместо того, чтобы идти по тропе через лес, я умудрился свернуть в Живницкую пустошь. Плохи мои дела. Пустошь — гиблое место. И через лес-то не каждый свернувший с тропы мог пройти, а отсюда так и подавно никто не возвращался.

В стороне что-то булькнуло, и воздух наполнился зловонием. Вдалеке громко квакали лягушки и что-то мерцало. Не иначе болотный огонёк. Одно к одному. Не суждено мне, видать, дойти до Быстрици. Болотные огоньки являются лишь тем, чьё время на земле подходит к концу. Но почему-то на душе стало легко и спокойно. Бремя выбора более не лежало на моих плечах. Боги сами всё решили.

Я уселся на поваленный ствол, взял в руки гусли и заиграл. Мелодии снова не получилось. Из-под пальцев, дергающих не те струны, выходила ужасная какофония. По сердцу будто ножом резануло. Моя музыка, которой я посвятил себя без остатка, отвернулась от меня. Отказалась давать поддержку и силы, как в былые времена. Она даже ободрить и то не могла.

Сердце сжалось в комок, и стало безумно больно. Дыхание перехватило, будто на грудь уронили здоровенный валун. Раны, что причиняют когти зверя и сталь врагов, затягиваются. Они иногда ноют, то ты свыкаешься, умудряешься жить с этим дальше. Но с душевными терзаниями отчего-то всё ровно наоборот. Со временем они лишь мучают ещё сильнее. До тех пор, пока не становятся нестерпимыми.

В один миг я осознал, что вся моя жизнь — пустышка. Погоня за мороком. Когда посвящаешь себя делу и узнаешь, что это дело не твоё, то ощущаешь себя глупцом, у которого ничего нет.

Предательская слеза покатилась по щеке. Руки разжались сами собой, и гусли упали с коленей вниз. Прямо на камень. Корпус треснул и разлетелся в щепки. Струны полопались с противным звуком, резанувшим по ушам.

— Тебе грустно? — приятный девичий голос напугал меня.

Я обернулся и обмер. Передо мной стояла блазня — призрак прекрасной юной девушки…

О Живницкой пустоши ходили всякие небылицы. Но все они сводились к тому, что это навье место. Тут, дескать, и кикиморы водились, и духи лесные. А призраки и болотные огоньки были в каждом втором рассказе. Особо охочие до выдумок так и вовсе говорили, что если и быть где Калинову Мосту, то непременно в пустоши.

Бестелесный дух проплыл мимо меня, уселся возле разбитых гуслей и стал рассматривать их. А я рассматривал блазню. При жизни девушка была худощава и безумно красива. Вот только лицо у неё печальное отчего-то. И глаза такие грустные-грустные.

— Жалко… — коротко обронил дух и посмотрел на меня.

Говорят, взгляд духа замораживает в жилах кровь. Но это был какой-то неправильный морок. Её глаза успокаивали, а в груди становилось тепло. Будто встретил родного человека.

— Мне тоже жалко…

— Ты умел на них играть?

— Раньше думал, что умел.

Девушка исчезла и появилась в стороне от меня.

— Что же изменилось?

— Хотел бы я знать…

— Тебе перестала нравиться музыка? — морок снова переместился. — Или твоё сердце больше не желало дарить её людям? Если так, то понятно, почему музыка оставила тебя.

Я замер, словно молнией сражённый. А ведь как всё оказалось просто. Когда я впервые взял гусли, единственным желанием было создать своими руками прекрасные, чарующие звуки. Услышать приятный мотив, отрывающий дух от земли и уносящий в небеса. Когда пальцы приноровились создавать волшебство игрой на струнах, моё сердце наполнилось радостью. Радостью, которая не должна была быть только моей. Вот для чего я стал играть, чтобы дарить людям радость. Но потом всё изменилось. Занятие, делавшее меня счастливым, стало рутинным ремеслом, дающим хлеб насущный. Разум принял это, душа же отказалась. Я не стал хуже играть. Мой талант по-прежнему со мной. Но дело, к которому подходишь без желания, никогда не будет ладиться. Так и получалось. Всё было так просто. Но исправить уже ничего нельзя.

— Я тоже любила музыку…

Девушка уселась на камень и отрешённо посмотрела вдаль.

— Очень любила. Чуть меньше, чем Родомира, и чуть больше, чем свою жизнь…

— Что с тобой случилось? — отчего-то мне действительно стала интересна история призрака. Я уселся на поваленное дерево и с нетерпением посмотрел на нее.

Ждать пришлось недолго. Блазня тяжело вздохнула и начала свой рассказ:

"Это произошло очень давно. Когда-то на месте пустоши стоял большой город. В нём жили простые люди, чтящие богов. А правил этим местом мудрый старый князь. Мой же отец купцом странствовал по миру. Он часто покидал родимый дом в поисках товаров. Я оставалась на попечении матушки. Томилась в ожидании, считая дни до его возвращения. Но в том ожидании было немало радости. Забота матери, беззаботные игры с ребятишками. Всё вокруг было пропитано любовью. Моя душа жила ею. Но больше всех мне был люб Родомир".

Лицо призрака озарила прекрасная улыбка, а глаза наполнились радостью.

"Много раз закат сменял рассвет, прежде чем Родомира отправили учиться ведическому знанию в храм, а меня стали готовить к замужней жизни. Время летело быстро, год-другой и кто-нибудь обязательно заслал бы сватов.

Днём мы занимались делами. Я работала по дому и училась рукоделию. Родомир постигал премудрости божественного учения и опыт прошлых поколений. А по вечерам мы гуляли по роще, что раскинулась за частоколом. Слушали пение соловья, вели беседу. Часто он читал мне. Родомир говорил, что чем просвещённей народ, тем больше в нём света богов. Тем чище их помыслы и добрее души. Однажды он увидел, как я заслушалась звуками жалейки, на которой играл заезжий музыкант. На следующий вечер я получила в дар свирель, которую он вырезал из ивовой ветки. А затем стал учить извлекать из неё звуки, складывать их в мелодию.

Поначалу, обучение шло неважно. Вместо чарующего мотива, у меня выходила лишь какофония звуков. Родомир всё равно терпеливо слушал, а потом гладил меня по голове и говорил, что боги всегда вознаграждают за усердие. Он искренне верил, что если музыка мне так мила, то я обязательно научится играть".

Стоило девушке заговорить о музыке, как она тут же оживилась, словно очнулась от векового сна. Но затем на её лицо легла тень печали. Блазня помолчала мгновение и продолжила:

"Потом наступили тёмные времена. Старый князь оставил этот мир, и власть перешла к его сыну. Наследник оказался не таким хорошим правителем, как отец. Ему были безразличны заботы народа, он отгородился ото всех и жил в своё удовольствие. Сборы в княжью казну росли, на дорогах стало небезопасно. Слишком многие, лишившись достатка непомерными поборами, шли разбойничать. Люди день ото дня становились всё мрачнее и мрачнее. Роптали, недовольно возмущались. По торговой площади стали ходить крамольные разговоры. Тогда князь спустил с цепи своих дружинников. Не знали их мечи пощады. А кровь посаженных на кол заговорщиков дождь потом ещё долго не мог смыть. Возмущение утихло. Но лишённые надежды горожане не желали больше работать. Они лишь наблюдали, как медленно разрушается то, что создавалось их отцами и дедами. Город стал чахнуть".

Слезинка потекла по прозрачной щеке духа. Рассказ причинял ей боль, если призрак способен её чувствовать.

"Лишь служители храма продолжали борьбу. Вдохновляли горожан проповедями и листовками, развешиваемыми на торговой площади и у ворот.

Опасность почувствовал князь. Глупым народом проще управлять. Храм стал помехой. И тогда правитель решил действовать. Вначале закрыл школу при храме. Затем писцам запретил вести хроники. А потом и вовсе сжёг все летописи и жития, что накопились за долгие годы в библиотеке. Сжёг вместе с храмом. Боги князю тоже были не нужны. Даже читать и то строжайше запрещалось. Ослушавшихся били розгами. За хранение рукописей и то к позорному столбу на неделю приковывали.

Не сдюжить было с князем. Всегда он успевал первым удар нанести. Устранял помехи ещё до того, как они становились опасны.

Но Родомир не сдавался. Он верил, что лишь в знании мы найдём спасение. И по-прежнему читал мне во время вечерних прогулок в роще те немногие рукописи, что сумел спрятать. Его вера в лучшее давала мне силы жить и радоваться жизни. Но однажды у меня забрали и это.

Отец тогда ещё не вернулся из отъезда, матушке нездоровилось, и мне весь день пришлось хлопотать по дому. А вечером, когда я стремглав примчалась в рощу, не нашла там Родомира. Я прождала полночи, но он так и не пришёл. Изнывая от тоски, я достала свирель и начала играть. Тогда впервые у меня получилась по-настоящему красивая музыка.

Грусть превратилась в звуки, а они в заунывный мотив. Вся печаль мира чувствовалась в моей музыке, но сердце было наполнено радостью. Так замечательно я ещё никогда не играла.

Вернувшись домой, я долго не могла заснуть. В голове вертелись всякие мысли — одна хуже другой. Хотелось бросить всё и бежать разыскивать Родомира. Даже если пришлось бы остаток ночи провести в блужданиях по мрачному городу. Но разум призывал быть терпеливой. В те редкие минуты, когда сон брал надо мной верх, кошмары одолевали меня. Образы ускользали из памяти, оставляя после себя лишь послевкусие страха и ощущение, что случилось что-то непоправимое. Нечто ужасное.

Утром соседи сообщили, что голова Родомира насажена на кол у ворот княжьего терема.

Весь мир перестал быть мил. Сердце облилось кровью. В нём не осталось места ни для чего, кроме боли и печали. Мой разум покинул меня…".

Призрак замолчал. Девушка смотрела вдаль невидящим взглядом. По щекам текли слёзы. Руки блазни сжались в кулаки. Будь это руки живого человека, от впившихся в плоть ногтей уже давно бы показалась кровь. Вокруг всё помрачнело, словно перед бурей. Налетевший неизвестно откуда ветер трепал некогда прекрасные локоны волос привидения. Но даже он не мог иссушить влагу на её лице.

Я заглянул в глаза призраку, и моё сердце едва не остановилось, а разум чудом не помутился. Столь сильны были эмоции неуспокоенной души. В один миг мои беды показались столь незначительными и несерьёзными, что я даже удивился, как мог так изводить себя. Мне захотелось обнять девушку, утешить ласковым словом, но блазня, словно читая мои мысли, отстранилась. Она поправила свои призрачные одежды и снова заговорила:

"Хмурые небеса вместе со мной оплакивали смерть того, кого я так и не успела назвать любимым. Как я оказалась на площади, не помнила. В какой-то миг пришло осознание, что тело, которое перестало меня слушаться, стоит напротив насаженной на кол головы Родомира. Вокруг суетились дружинники. Они сгоняли жителей со всего города.

Потом на крыльце своего терема появился князь в дорогих, расшитых золотом одеждах. Телохранители стали вокруг, никого не подпуская к хозяину. Сам же правитель начал что-то грозно говорить. Я не слушала его речей. Мои мысли были далеко. Я гуляла по вечерней роще и играла на свирели. Любимый шёл рядом со мной. Он приветливо улыбался и что-то беззвучно говорил…

На площадь вытащили свитки и рукописи. Среди них были и те, что читал мне Родомир. Их свалили в кучу и подпалили. Радость была на лице князя. Тоска была в глазах людей. Тоска и безнадёжность. Та самая проклятущая тоска, что навсегда отравила мне душу. Боль в груди стала нестерпимой. Я смотрела на унылые лица несчастных людей и в каждом лице видела себя. Видела человека, лишённого смысла жизни. Человека, у которого не осталось ничего…

Я сжала ладонь. Рука приятно обхватила свирель. Кое-что у меня осталось — моя музыка.

Тогда я прижала инструмент к губам и заиграла.

Чарующие звуки разнеслись по городу. Они поднялись высоко в небо и разогнали тучи. Пронеслись по грязным улочкам и волной разлились по роще, заставив смолкнуть всех птиц. Мелодия будто развеяла морок и пробудила людей. Заставила оглянуться вокруг и вспомнить о прошлом и о своих мечтах.

Свирель плакала. А вместе с ней плакала и моя душа. В каждом звуке была боль и грусть потери. Яростное пламя, ещё мгновение назад с таким ненасытством пожиравшее исписанные листки, погасло.

На глазах горожан наворачивались слёзы. Музыка освободила чувства, что так тщательно загонялись в глубины души. Князь изменился в лице. Голос свирели резал ему слух, причинял боль. Он зажимал уши, кричал дружинникам, чтобы они прекратили мою игру. Но те не сдвинулись с места. Будто завороженные, они стояли и слушали. По щекам закалённых в боях вояк тоже текли слёзы. Пальцы разжимались, и тяжёлые древки копий падали на землю.

Ветер подхватил музыку и стал подвывать в такт мотиву. И лишь чей-то неслышный голос что-то напевал, вторя мелодии. Может быть, это были боги, взглянувшие на землю. Или это был сын кузнеца, что сидел на заборе, беззвучно открывая рот. Весь мир замер. Провалился в бездну, увлечённый музыкой.

Князь пытался сбежать, но не смог. Он упал без чувств посреди площади, да так и не поднялся больше никогда. А когда свирель издала последний звук, моё тело упало рядом. Слишком много боли оказалось для хрупкого сердца.

Мой дух парил на том же месте, где за мгновение до этого стояло тело. Я озиралась по сторонам и видела, как наваждение проходит и люди возвращаются к жизни. С тоской они смотрели на юную деву, лежавшую бездыханной, и с презрением на труп тирана, мучившего их.

Каждый из них изменился. Музыка изменила их. Я читала это в их глазах. Никто из них больше не хотел жить по-старому.

Они озирались по сторонам, с ужасом смотря на стены домов, когда-то бывшие родными, а сейчас ставшие чем-то чуждым. Их души снова были чисты. Музыка очистила их. Но город очистить не смогла даже она. Он был пропитан страхом и болью. Впитал в себя злобу безумного князя и ненависть его народа. Его воздух отравлял лёгкие, словно гарь от пожара. Город словно мертвец протягивал свои иссохшие пальцы к душам своих недавних пленников, жаждая вернуть всё на круги своя. Но у него больше не было рабов.

К вечеру, когда дым от моего погребального костра уносился в небо, колонна повозок со скарбом горожан выехала за ворота, чтобы больше никогда не возвращаться. Никто не хотел больше жить в месте, сделавшем их рабами. Пленниками своей трусости и нерешительности. Жить там, где даже воздух был им противен. Город опустел. И лишь вороны ещё долго пировали над брошенным телом князя.

Последними город покинули мои родители. Отец остановился у самых ворот и навсегда проклял место, где он потерял своё единственное сокровище. Вскоре порча разрушила стены и обвалила крыши, а затем болото поглотило некогда величественный град. Тут не осталось никого, кроме призраков. Таких, как я…".

Девушка замолчала…

— Почему ты осталась? Почему не отправилась в небо вместе с дымом погребального костра?

— У меня осталось незаконченное дело.

— Я могу помочь тебе завершить его?

— Помочь? — дух внимательно посмотрел на меня.

— Да. Возможно, это будет последнее, что я сделаю в своей жизни. Я не наивный мальчик и понимаю, что из трясины мне уже не выбраться. Но я хочу уйти к богам с благим делом за душой. Мне станет легче предстать пред праотцами, зная, что твоя душа наконец-то обрела заслуженный покой.

— Тогда возьми, — призрак протянул мне ивовую свирель. Дерево потемнело, но инструмент по-прежнему был красив. Иначе и быть не могло, ведь Родомир вложил в него частичку своей души и всю свою любовь. — Будь достоин этой вещи.

— Быть достойным… Смогу ли... Ведь я не умею играть на свирели, — моя рука тянулась к инструменту, но я боялся принять дар.

— Музыка живёт в твоей душе. Просто дай ей свободу. Остальное случится само собой.

Я нерешительно взял в руки свирель, сделал глубокий вдох, прижал инструмент к губам и выдохнул…

Пальцы сами забегали от отверстия к отверстию, высвобождая музыку, что всегда жила в моей душе. Мелодия разлилась над пустошью. Она обволакивала всё вокруг, будто волны прибоя камни на берегу.

Я ожидал, что это будет печальный мотив, но звуки были радостными, будто пение девиц, ведущих хоровод, или крики ребятишек, бегающих за околицей. Радостными и прекрасными, словно в одном месте собралась сотня соловьёв.

Мир проносился перед моим внутренним взором. И то, что миг назад было непролазной топью, стало лишь частичкой пути. Частичкой моего пути. И теперь я отчётливо видел его.

Я играл и видел, как мириады звёзд улыбаются мне с небес, как солнце в тысячный раз встаёт над землёй. В моей душе больше не было сомнений. Лишь музыка. Не было боли и печали. Не было тяжёлых мыслей. В моей душе снова жила радость и надежда. И вера в то, что я обязан поделиться ими с людьми.

— Спасибо, — сказала блазня, когда я закончил играть.

Её призрачное тело таяло в лучах утреннего солнца.

— Я хочу знать твоё имя?

— Любомира… — донеслось откуда-то с небес.

Я посмотрел ввысь и увидел парящего сокола.

— Славная музыка, — послышался голос. Он не принадлежал призраку девушки. Отчего-то я был в этом уверен.

Я опустил взгляд и увидел всадника в доброй кольчуге с нашитыми стальными пластинами. На плечах красовался алый плащ, отделанный мехом лисицы. Гордая птица, что привлекла моё внимание за миг до этого, послушно опустилась на руку незнакомца. Ручным соколом мог похвастаться разве что князь. Воина сопровождало с десяток спутников в боевом одеянии и с добрым оружием. Один из них сжимал в руках штандарт со стягом Быстрицкого княжества.Всё к одному.

— Не бывает плохой музыки, добрый пан.

— Точно, не бывает. Лишь те, кто не умеют её создавать.

Дружинники засмеялись.

— Просто звуки музыки в их душах ещё не очень громки, — я тоже улыбнулся.

— Я князь Властемир из Быстрицы, и мне как раз не помешал бы тот, в чьей душе звуки музыки отчётливо слышны.

— Я к вашим услугам, мой князь.

— Вот и отлично. Осталось узнать, как выбраться из этих болот.

— Я выведу вас, мой князь.

— Сделай это, музыкант, и ты найдёшь преданного друга.

— Тот, кто ценит музыку, уже друг мне, — я вытянул вперёд руку, на которую тут же приземлился сокол. — Нам туда…

Десять лет минуло с тех пор. Властемир не солгал. Преданней друга было не сыскать. Я остался в Быстрице, и теперь в городе стало на одно диво больше. Каждую неделю люди со всей округи приезжали послушать игру княжьего музыканта.

Она всегда была разной. То грустной, пропитанной ожиданием зимы. То озорной и задорной, наполненной весенним духом. В ней слышались нотки бури или перезвон капель летнего дождя. Всегда разная, но всегда дарящая радость.

А иногда можно было услышать, как кто-то тихонько подпевает мотиву. Никто не знал, кто это. Одни говорили, что это ветер. Другие, что это сами боги не могут сдержать восторг. Но я знал, что это Любомира и Родомир с небес смотрят на меня. Смотрят и радуются. Я не подвёл их.

Не подведу и сегодня…

Сокол приземлился на руку Властемира. Он восседал на своём боевом скакуне. На князе вновь была кольчуга, а на голове шишак. Его сосредоточенный взор устремлён вдаль, где на горизонте были едва различимы орды степняков.

Я обернулся назад и посмотрел в лица дружинников. Там был страх. Слишком велико воинство врага. Слишком малы шансы на победу. Одни были готовы бросить всё и бежать, куда глаза глядят. Другие — упасть на землю и рыдать от страха и горя. Но все оставались на местах. Никто не думал отступать. Ради князя, что был так добр. Ради своих жён и детей. Ради своей благословенной земли.

Я достал свирель и заиграл. Это был не боевой марш, что приободряет воинов перед битвой. Это был совершенно иной мотив.

Музыка успокаивала, вселяла уверенность. В ней был шелест рощ и журчание ручьёв. Тихий шёпот колосящейся ржи и гомон торговой площади. Крик чаек, кружащих над гаванью Быстрицы, и смех людей в ночь Ивана Купалы. В ней был свет солнца и огонёк лучины. Тепло домашнего очага и жар кузниц.

В этой музыке была наша земля. А ещё душа. Каждого в отдельности, но неразрывно связанная со своей родиной. Связанная навсегда.

Страх уходил. Ещё будет время для него. И будет время для слёз и боли. Но это случится потом. Сейчас же — время надежды. И веры в то, что это ещё не конец.

Князь тихо запел. Слова шли от сердца. Это была старая баллада о прекрасном крае, что никогда не будет разорён врагом. Дружинники стали осторожно подпевать. Вначале опасливо и тихо. Но с каждой строчкой их голоса звучали всё громче и громче. Подхваченные ветром, слова песни уносились к горизонту.

Они пели о доблести и об отваге, о крае родном и улыбках любимых. Некоторые вещи можно передать лишь песней. А там, где песня, всегда звучит музыка. Музыка души.

Свирель смолкла, но мотив все ещё кружил над полем и звучал в сердцах ратников. Властемир обнажил меч, и полки пошли вперёд. Никто не знал, чем закончится битва. Но все знали, что эта земля будет жить, пока звучит музыка в сердцах людей. А эта музыка не стихнет никогда.