Песни города Галиарда

— Йо-хо-хо! Взяли! Пятнадцать тысяч морских ежей мне в глотку, правый угол вверх! Другой! Нет, не левый, болван, я имел в виду правый от меня!

— При всем огромном к вам уважении, капитан, скажите, на кой шут мы прем сюда... э... это... ххх....

— Двухмануальное чембало... — подсказал робкий голос.

— Его, распроклятое! Неужели нельзя было обойтись балалайкой или там скрипкой?

— Сударь, — ответил капитан, называя собрата-пирата по всей форме морского вежества, — есть ли причина, по которой всемилостивый Господь вложил в головы людям мозги, хотя почти с тем же успехом можно было бы дать им в руки по балалайке? Я вам подскажу — балалайку человек может и потерять, а мозги специально закреплены внутри, и от них никуда не деться. Именно поэтому глупость, сударь, не имеет извинений.

Задавший вопрос пират покраснел, но за слоем загара это и днем было бы малозаметно, а сейчас, когда кругом царила тьма кромешная, вообще ничего нельзя было разглядеть. Вероятно, именно поэтому дотащить музыкальные инструменты до кладбища пиратам оказалось несколько труднее, чем они рассчитывали.

— По той же причине, — продолжал капитан, — и мы несем дьявольски тяжелые инструменты. Так этим тухлым кальмарам-музыкантам не удастся сбежать по крайней мере вместе с ними. А это была бы угроза.

— Милорд капитан Набонид, — раздался тот самый нетвердый голос, который подсказал название чембало, — мы никуда не будем бежать. Мы нанялись к вам добровольно.

— Да только не сюда, не в Галиард, — рыкнул капитан. — Меня не провести, ни за какие деньги нам не найти музыканта, который бы согласился играть в проклятом городе и в его окрестностях добровольно.

— Да, тут вы нас немного надули, — тихо заметил музыкант, и пираты зашумели, — Ну... разыграли.... Но мы мирные люди....

— Заткнись, — беззлобно посоветовал капитан. — Я тебе дам ноты, ты с твоими дружками сыграешь, мы посмотрим, что будет, а там разойдемся.

...Со стороны это было самое удивительное зрелище, которое только можно вообразить. Лихие морские волки с акульими глазами сновали по кладбищу, затаскивая в склепы музыкальные инструменты, рассаживая — и тщательно привязывая, — оркестрантов, и плящущее пламя факелов освещало пульсирующим светом напряженные, потные и грубые рожи пиратов, полуобморочные физиономии господ музыкантов и тонкое, с торжествующей улыбочкой, разгоряченное лицо капитана Набонида, вождя разбойников здешних вод.

Наконец приготовления закончились. Под скорбным взглядом беломраморных статуй Набонид прошелся из конца в конец погоста, раздав всем живым по небольшому амулету, — простой белой табличке с несколькими черными полосами.

— Это не поможет! — заверещал кто-то из музыкантов в полном отчаянии. — Это самоубийство! Проклятье слишком...

Стоящий рядом пират ласково пнул расшумевшегося пленника саблей, с нее заструилась кровь, и тот замолчал.

— Внимание! — громовым голосом воскликнул капитан, установив тишину. — Начинаем! Три... Два...

Пираты любезно раскрыли перед музыкантами партитуру, пододвинули поближе факелы, чтобы было видно ноты, на всякий случай перехватили сабли поудобнее.

— Один... Начали!

И тут же по кладбищу полилась музыка. Тонкая, хрупкая, прозрачная, она поднялась в темноте, быстро усиливаясь. Земля затряслась. Раздался скрип, двери склепов начали открываться. Пираты, у которых самих тряслись руки, продолжали предупредительно помахивать саблями перед лицами музыкантов. Те продолжали играть, почти не фальшивя. Воздух вибрировал, дрожал, и в нем начали возникать белые клочки тумана, постепенно образующие призрачные фигуры. Вскоре первая из них резко шагнула к самому капитану, стоявшему в сердце скрещения мелодических потоков. Тот спокойно сложил руки на груди, крепко сжав амулет.

— В такие ночи, как эта, караваны призраков в заброшенных северных пустошах печально воют на луну, — устало сообщило привидение, протягивая руки к Набониду. Протягивая... протягивая... Воздух перед капитаном засверкал, заискрился, и привидение с печальным воплем отпрянуло, его глаза вспыхнули красным отсветом злобы.

Пираты встретили этот добрый знак ликущим криком, чуть не сорвав исполнение музыки. Но капитан призывно махнул рукой — продолжаем! Они продолжали. Все новые призраки рождались и клубились вокруг пиратов, бессильные прикоснуться к ним.

Прошел час, другой, музыка все лилась, звуки все так же взметались к земле и к небу, пробуждая новых и новых мертвецов. Призраки порождали видения, болезненные фантазии, мечты о незбыточном, иллюзии болезней, ложные воспоминания о несделанном, но бессильны были прикоснуться к живым или к тому, что они держали. Потоки холодного ветра скользили по кладбищу, оседая инеем на статуях, но им не удалось погасить ни один пиратский факел, не удалось перевернуть ни единой страницы партитуры.

Наконец мелодия закончилась. Пираты, пробудив нежить к существованию, закончили свои дела. Снова собравшись кольцом вокруг музыкантов, они двинулись прочь. Призраки устремились было за ними, но капитан сделал старый охранный жест, сила которого была умножена магией защитного амулета, и призраки с проклятьями потянулись обратно на кладбище.

Без музыки они заголодают и погибнут, но еще не сегодня. Завтра, когда отгоняющий знак ослабеет, а жажда убийства станет терзать духов настолько, что они почувствуют недальний город.... завтра они пойдут в атаку. Они распугают стражу. Очистят улицы. А потом настанет послезавтра...

И тогда пираты наконец смогут почувствовать себя на гребне волны.

===============

Город Галиард возносил свои стены у берегов немолчношумящего моря, меж лугов многоцветных и полей разнотравных. Здесь, в краю тихих равнинных рек и дремлющих в сумраке лощин земли давали обильный урожай, а соленый морской воздух полнился сиянием солнца, запахом цветов и гудением пчел. По вечерам в темнеющем небе над заливом поднималась огромная луна, сперва белая, как барашки на волнах, а потом густо-золотая, и смотрела вниз ласково и словно в ожидании чего-то, ведомого ей одной. Тогда над тавернами и трактирами Галиарда поднимались струйки ароматного дыма, и с тонким благоуханием маттиолы и вечерницы смешивался пьянящий запах цветущего хмеля, жареного мяса и копченой рыбы. На закате и перед рассветом по губе, над которой господствовали стены города, скользили лодочки с рыбаками и собирателями жемчуга и моллюсков, и солнце окрашивало пепельные воды залива в цвет пламени и искристого вина, которое делают на дальних островах таинственного юга. Вино это порой привозили пузатые купеческие корабли, которые к тому же охотно выгружали на берег еще более толстых купцов, желающих наконец выпить доброго северного эля и ощутить вкус знакомого мяса после долгих странствий.

Когда-то давно сам Галиард посылал на юг свои корабли, тонкие, поджарые, неостановимые, похожие на гончих или на святых, как их писали на иконах старые мастера. Князья владычествовали тогда в Галиарде, и они самолично направляли суда на полдень, сквозь шторма и бури, смеясь в лицо угрозам, возводя взгляды к переменчивому небу юга, чтобы там почерпнуть южную, горячую веру. Священники из древних городов пустынных земель; иерофанты, закованные, словно в броню, в знание таинств; анахореты, уразумевшие ход мысли святых отцов минувших эпох, находили тогда приют в Галиарде. Их речи превращали бедный, темный народ в кротких овец, в простых голубей, а князей — в мудрых змей, холодных ко всему, кроме немеркнущей славы, сияющей со строк монастырских хроник.

Маги и чародеи, поэты и музыканты, художники и ювелиры, — все они были или князьями, или вместе с князьями. Против не было никого — но было нечто. Странное, темное, оно росло, как стон самой земли, придавленной величественными зачарованными стенами Галиарда.

Проходили века, и покрывались ржавчиною старые доспехи, и забвением — древние строки, и все чаще милосердие принимали за слабость; и князья, будучи справедливы, перестали быть милосердны. Это была уже агония; и в церквях каждый день начинали с набата, и архиепископ плакал, выходя к народу. Меч дрогнул в ослабевшей руке, и восстание началось в один миг. В своей нищете, в своем мраке, в своем бесплодном прозябании позабытые всеми простые жители Галиарда черпали свою силу и свое право, свое знание и свое вдохновение. В один день они смели всех князей, растерзали священников, и мудрый, чуждый, смуглый архиепископ был заколот на алтаре кафедрального собора. Люди вышли из тьмы — но не к свету, а к огню, к пламени и крови. Колокола храмов умолкли, княжеские сокровищницы были разграблены, флот отправился ко дну, и казалось, что это — конец всему.

В самый отчаянный момент, видя гибель родичей, преданных солдат и простых слуг, Верховный Князь Галиарда вместе с теми, кто смог к нему пробиться, с множеством других князей и магов, закрылся в верхней комнате Зала Совещания, и оттуда обрушил самые черные проклятия на все окрестные земли. Когда двери комнаты взломали восставшие, там не было уже никого живого.

В один день исчезли все князья, все духовенство, все музыканты и поэты, оставив от себя только полные неистовой злобы проклятия презренной черни...

Но жизнь всегда побеждает. Почти все наговоры, кроме одного, со временем утратили силу, город из года в год нанимал белых магов, которые очистили земли от скверны. Церковь наложила на город интердикт, но молиться можно и без священников, и нововозникший магистрат вспомнил о древних обрядах гражданской религии. Отказавшись от безумной щедрости прежних владык, выборные магистры из числа мастеровых поставили в высшие добродетели бережливость, и жизнь простого люда наладилсь. Пожары восстания угасли, обернувшись треском пламени в изящных очагах гостиниц, лавок и харчевен. Магистры заняли тот же самый Зал Совещания, который некогда выстроили князья, но сменили девиз, выбитый при входе. Прежние господа выбрали своим руководством слова человека, имевшего дерзость обратиться к Богу, чтобы Тот послушал его: "Стой, солнце, над Гаваоном, и луна над равниною Аиалонскою". Теперь же сухие и действенные слова древнего мудреца приветствовали всякого, входящего в зал.

"Ничего слишком".

===========

Разумеется, пираты их обманули. Они не могли позволить, чтобы кто-то из музыкантов уцелел и рассказал правду о готовящейся атаке. Призраки устремились за исполнителями, как только морские волки бросили их без защитных амулетов в темноте и одиночестве. Запретные знаки не давали привидениям покидать кладбище, но сводящие с ума кошмары обрушились на каждого из живых, всем суля свое.

Фланн бежал. Остановился он только на краю утеса. Музыкант посмотрел вниз, и отшатнулся — там бушевало море, разбивая в белую кровь своих воинов — волны, штурмующие бастионы суши. Так об этом пелось в одной из песен на родине Фланна, и он вспомнил ее сейчас перед лицом неминуемой смерти. Он чувствовал, что не может не поддаться искушению запеть, слишком уж кричали в ушах невидимые демоны из самых зловещих ночных кошмаров. Умом мастер понимал, что это лишь иллюзия призраков, жаждущих услышать новые мелодии, но сердце молило хотя бы перед неизбежной смертью в припадке сумасшествия прожить одну минуту в мире.

Фланн настроил инструмент и заиграл. А затем его голос — удивительно приятный и сильный, совсем непохожий на хрип только что бежавшего человека, — начал простой напев. Фланн даже сейчас не ошибся в длительности ни единой ноты, не допустил ни одного неверного перехода интонации и громкости — на то он и был лучшим.

Он был лучшим, и это спасло ему жизнь.

Кошмары утихли.

Призраки наслаждались мелодией, слыша ее даже с заброшенного кладбища. Но что с того, что те привидения насытились? Мелодия пробуждала новых, и новые белые, бесплотные лица вставали из окрестных утесов прямо перед Фланном. Они смотрели на него, тихие, внимательные, безмолвные — и не спешили убивать. К чему? Он был их дойной коровой, но не вечно же ему петь. Придет миг, он ослабнет, и тогда....

Таково было проклятие Галиарда, и потому никогда даже в самых мрачных кабаках самые запойные пьянчуги не пробовали даже начать бормотать хоть что-то, отдаленно напоминающее песню. Призраки былого, духи минувших лет сожрали бы такого в один присест. И Фланн лишь отдалял неизбежный конец.

Но вдруг что-то изменилось. Сами лица стали другими, более выразительными, менее потусторонними и отрешенными. Белые руки обвились вокруг Фланна, и в деликатности ледяных прикосновений чувствовалось участие, которое редко и живые проявляют к умершим, тем реже наоборот.

А затем они подхватили его и понесли прочь — прямо над морем, на юг, туда, где над небольшими, скалистыми рыбацкими островами угасает наконец проклятие Галиарда.

Духи несли его, и он играл. Руки Фланна чуть дрожали, когда он прикасался к струнам, но звук лился так же твердо и уверенно, как всегда. От Мавераннахра до Арднамерхана и от Висмара до земель заморского юга вряд ли бы нашелся еще один столь искусный мастер игры на виоле де руэда. Он не ошибался, хотя под его ногами свистел ветер, и только сизые волны моря колебались вокруг, куда бы он ни направил взгляд.

И призраки не пытались атаковать его — да и были ли это призраки теперь? Они казались почти живыми, почти... настоящими. Но чем дальше на юг они забирались, тем бледнее становились черты их лиц, тем с большим трудом удерживали холодные руки плотное тело живого человека, и когда на горизонте уже показался первый из островов южной гряды, Фланн вдруг почувствовал под обеими ногами пустоту. Он рухнул вниз камнем, мгновенно погрузился под воду, и намокший камзол потянул его прочь от бледного предрассветного неба и холодного утреннего воздуха. Фланн слабо улыбнулся, выпуская виолу де руэда из ослабевшей руки, — неужели так все и закончится? Не сам человек и не Бог на небесах, не призраки и не вечные силы природной магии, — старый потертый камзол ценою в десять эксудо решит, быть ли Фланну на белом свете или в вечном мраке, живым или мертвым...

Вдруг что-то рядом резко потянуло музыканта вверх. Уже почти потеряв сознание, Фланн чувствовал рукой кожу зверя, влажную, но шершавую и нежную. А потом... удар в ушах... вздох!... Фланн едва не отпустил своего спасателя, его удержали другие. Оказывается, это дельфин с силой нес его обратно на север, к ставшим внезапно такими далекими зеленым полям; еще два его собрата рядом охраняли музыканта, чтобы не дать свалиться в воду. У самого берега дельфины сбросили человека, тот с трудом поднялся, прошел несколько шагов, и рухнул на песок пляжа, потеряв сознание.

Фланн не знал, сколько времени прошло, прежде чем он очнулся. Во всяком случае, чувствовал он себя значительно лучше. И значительно суше. Но голова еще кружилась, и музыкант, пройдя еше немного, сел под как-то ухитрившимся вырасти на берегу раскидистым деревом, из-под корней которого выбегал тонкий ручеек. Фланн пригоршнями пил удивительно вкусную и сладкую, хотя обжигающе-холодную воду и смотрел на море, цвет которого становился из серо-зеленого искристо-красным. Небо окрашивалось в пурпурное и золотое, словно солнце наряжалось перед вечерней встречей с теми, кто видит светило, когда его не видим мы. За спиной Фланна возвышались острые красноватые скалы, поросшие скюченными соснами, и казавшиеся совершенно непроходимыми. Они наглухо замыкали бухту, так что Фланн оказался пленником крохотного клочка земли, но это уже не казалось музыканту большой бедой — теперь он и сам вплавь легко доберется до большой земли!

Дельфины прыгали по волнам прямо перед ним, описывая дуги, разбивая темно-красную воду в блеск сверкающих капель, и вокруг их тел мерцали едва заметные крохотные радуги.

Фланн любовался этим, думая, что, конечно, добраться до большой земли будет нетрудно — но как же не хочется уходить!

А затем один из дельфинов вдруг вылетел из воды, бросаясь на берег. Фланн привстал, собираясь вернуть животное в море, но это не понадобилось — дельфин в один неразличимый миг обернулся в человека, почтенного седовласого мастера в красных одеяниях, испещренных золотом.

За ним последовали и другие, и вскоре уже на берегу собралась целая толпа господ, и их величественные взгляды и прямая осанка горадо больше говорили Фланну о силе этого загадочного народа, чем золотые нити в одежде. Музыкант встал и неловко поклонился:

— Счастлив видеть вас в человеческом обличье, о мои спасатели! Признаться, я и поверить не мог, что в мире еще осталось место такой дивной магии! Старинные песни говорили о животных, которые превращаются в людей, и людей, способных стать зверьми, но я не думал, что кто-то еще уцелел... и тем более сохранил столько любви к людям, чтобы...

— Не благодари раньше времени, — ответил седовласый. — Мое имя Кир, и это я спас тебя из воды, но не без дальнего прицела, и не без выгоды, которой я ожидаю для себя.

— О, все, что угодно! — восклинул Фланн, снова поклонившись.

— Минуту, — Кир чуть повернул голову. — Братья, сестры, займемся нашими обычными приготовлениями. Даже сегодня не стоит пренебрегать ужином...

Фланн не успел глазом моргнуть, как из едва заметных расселин в скалах, из засыпанных песком ящиков, из сосновых стволов появилось снеди достаточно для самого щедрого ужина.

— Это в твою честь, — заметил Кир, улыбнувшись, а затем вдруг лихо присвистнул. Раздался жуткий скрежет, Фланн невольно подпрыгнул на месте — в полуфуте от него громадное росшее на берегу дерево повалилось; ствол на лету превращался в стол, ветки — в удобные стулья, даже почти кресла, спинки которых по-прежнему были украшены листвой. Сам Кир устроился во главе стола, при корнях, Фланна посадили по правую руку.

А затем один из людей-дельфинов поднес Киру резной богато украшенный ящик. Кир почтительно принял его и протянул Фланну.

Тот с любопытством принял его, а когда раскрыл, не смог сдержать восхищенного вздоха. Перед ним лежала виола де руэда, столь тщательно сработанная, столь совершенная во всех линиях, что Фланну хотелось взять ее в руки и уже никогда не выпускать.

— Она твоя, — Кир снова улыбнулся, но печально и очень, очень устало. — И я хочу, чтобы ты сыграл на ней... в центре славного города Галиарда.

===============

— Послушайте, капитан, расскажите все-таки, как вам удалось найти эти удивительные амулеты?

— О! — Набонид выразительно поднял указательный палец. — Слушайте, все скажу, ничего таить не буду! Как на духу! Я смекнул, что мы, ребята, подошли к этому делу не с той стороны совсем. Дело-то просто, как яйцо: проклятье создал кто? Князья Галиарда. Думали они что? Думали вернуться. Значит, кто должен знать, как защититься от этих призраков, вызванных их проклятьем? Сами они и должны были. Осталось только понять, как найти уцелевших князей. Ну, это просто — отправился я, значит, с кое-кем из верных людей прямо в Зал Советов города Галиарда... — Набонид сделал выразительную паузу, и кто-то из пиратов подобострастно ахнул. — Пара взмахов шпагой, и я уже узнал все ответы. После этого оказались мы в темной пещере, там только чад и дым. Если есть дым — есть и тот, кто его пускает. Подождали немного, и явились к нам эти, — Набонид щелкнул пальцами, — аборигены. Зашумели, стали доставать свои стрелы, топоры и прочее, что при встрече со мной совершенно бесполезно. Ну, мы их с ребятами повязали, нашли главного тамошнего шамана, — тот сидит, молчит. И тут, судари, мы подходим к главному моменту! Шаман молчит, а в пещере у него сидят два попугая, и болтают без умолку. Мы прислушались к их историям, и про амулеты все сразу стало ясно.

Пираты взревели от восторга.

— Тут-то шаман и затрясся — известное дело, пыток не боялся, потому что свое дело защищал, а как защищать стало нечего, тут он во всем и повинился, и во всем признался, и рассказал, между прочим, что ему есть, чем купить жизнь. И дал нам свиток, который, как он говорил, из монастыря был ему привезен, чтобы, мол, доказать, что и святоши не лыком шиты, переходи, мол, к нам в нашу веру. И колдовство в этом свитке действительно мощное. Сильнее всего, что я в жизни видел, и при этом не требующее ни годов медитации, ни тайных познаний, ничего... Я даже сохранил этому старику жизнь, — на удачу.

— Капитан, — раздался сомневающийся голос. — Вы сказали "на удачу"? Вы что же, собираетесь пустить заклятье в ход?

— Уж если в роду были колдуны, надо этим пользоваться, — сухо ответил Набонид.

— И что тогда будет?

— А вы чего ждете? — внезапно обозлился капитан. — Что мы пойдем по воде, аки по суху? Нет, этого не будет. Будет... — лисья улыбка мелькнула на мрачном лице предводителя пиратов, — будет совсем наоборот. Это говорю вам я, капитан Набонид, и вы поклялись мне в верности, ну так и что? Вы готовы мне верить, раз уж мы идем на такое дело, сожри вас морские демоны! А?

— Да, капитан! — закричали пираты в ответ, и казалось, что корабль расколется от их криков.

===========

Никогда Фланну еще не доводилось участвовать в столь утонченной трапезе, как эта. Она началась с пения первого псалма, и у Фланна волосы встали дыбом, когда он увидел в волнах знакомое белое мерцание, — это мертвые спешили на звук голоса живых.

— Не волнуйся, бухта защищена, — пояснил Кир.

И действительно, белые огоньки остановились под водой, затерялись в ветвях погрузившегося туда дерева, и в темнеющих волнах их собрание казалось отражением пира живущих. Кир первым взял чашу, отпил из нее и пустил по кругу, передав Фланну. Медвяный вкус вскружил голову, отозвавшись тысячами забытых стихов и внезапными слезами на глазах, и Фланн лишь через несколько мгновений возобновил наблюдение за чашей. Когда она дошла до края одного из столов, мальчишка, сидевший едва не по щиколодку в воде, бестрепетно протянул чашудальше — и белая призрачная рука приняла ее. Фланн не знал, какая магия удерживает призраков от атаки, не знал, как вересковый эль остается в ней под водой, — он только видел, что живые и мертвые приобщаются за этим столом одного питья и одной еды.

Здесь не было слышно грубых шуток и смеха, но радость порхала вокруг стола, словно бабочки на лугах Апулии. Кто-то зачитал отрывок из самого начала "Федра", где, казалось бы, и говорить-то не о чем — но разговор пошел об этом, и Фланн не заметил, как втянулся. Потом кто-то прочел одно из полузабытых сочинений мудрецов востока, и сидящие за столом обсудили и это. Фланн говорил, не замечая уже, отвечает он живому или мертвому, легко обенивался мнениями с Киром, — сковывавшее музыканта смущение совершенно исчезло.

Светлячки сновали вокруг стола, освещая трапезу, а там, под водой, тысячи ночесветок обратили море в подобие сверкающего кристалла, хотя едва ли призракам это было нужно.

— Это нужно, — заметил Кир. — Это нужно, чтобы они помнили о том, как это — быть живым. Память о живых — главное, что мы стараемся поддержать здесь, насколько хватит сил.

И тут Фланн вспомнил о городе.

Когда музыкант заговорил о планах пиратов, мгновенно воцарилась тишина. Зябко кутаясь в ночном воздухе, он говорил, что атака, несомненно, близка.

— Тогда надо спешить! — воскликнул Кир. — Завтра будет испытание мужества для нас для всех, но для тебя, — в первую очередь. И испытание твоего искусства.

— Мне предстоит сыграть на улицах Галиарда? — тихо спросил Фланн.

— Да.

— Пришло время мне снова встретиться с теми, с кем я играл музыку на кладбище. Бросать их было не хорошо, — но, похоже, это всего день разлуки.

Кир помолчал.

— Действительно, мы думали, что к этому дню соберем больше людей.

— Больше одного? — удивился Фланн. — Или вы пойдете со мной?

— Нет, с тобой пойдут другие. Монахи.

— Монахи будут петь в Галиарде? Да нас же сразу убьют.

— Ну, сразу они не успеют, — возразил Кир. — А там им будет не до того. Но тебе не придется спать этой ночью. Мы должны спешить, нам надо навестить этот монастырь, и тебе предстоит разучить песнь. Твоя виола — единственный аккомпанимент, что у вас будет, придется очень постараться, но пираты нас слишком опередили. Тебе придется исправлять наши ошибки, впрочем, музыка, что вы будете петь, не слишком сложна. И очень, очень, красива. Тебе понравится. "Песнь Галиарда", ее написал последний архиепископ города.

— Я должен буду этой песней увести призраков из города? Только так мы спасем Галиард от атаки пиратов.

— Галиард будет спасен совсем по-другому, — покачал головой Кир. — Ты поймешь, почему нельзя уводить призраков из Галиарда, когда мы пройдем по одной деревне близ его стен на пути к монастырю.

============

Ноги сами несли Фланна, вечернее застолье оставило не тяжесть в теле, а удивительную легкость на душе.

И они увидели то, что обещал Кир: в простой деревеньке, где почти все уже спали, горело только одно окно. Там старушка, — нет, старая женщина, строгая и величественная, словно старое дерево, — пекла громадный пирог, видно, по случаю близкого торжества, и невольно напевала песню. И призраки стояли около нее, помогая, подсказывая забытые доли пряностей, направляя руку, проясняя воздух перед с трудом видящими глазами. И они оставались невидимыми для нее.

— Вот в чем дело, — вздохнул Кир, и они с Фланном отошли от окна. — Эти песни и эти призраки всегда живут рядом с людьми. Жители Галиарда даже не осознают, когда поют, но без духов прошлого существование невозможно. Ты можешь увести призраков из города, у тебя есть такая сила, — но тогда Галиард обречен.

— Значит, мне придется оставаться там? — Фланн напрягся. — Но тогда, даже если жители... сами призраки... я ничего не понимаю.

— Но ты мне веришь? — спросил Кир. — Боже, я не для того спас тебе жизнь, чтобы теперь... А впрочем, дело твое. Но если ты откажешься, погибнет не только Галиард, но и все мы.

— Хорошо-хорошо, я согласен. Долго еще до вашего монастыря?

— Уже скоро, — облегченно ответил Кир. — И там тебя ждет песнь архиепископа.

— Ни на одну песнь мне не требовалось больше дня, чтобы ее выучить, — ответил Фланн. — Ночь тоже сгодится.

=============

Монахи-музыканты и Фланн пробрались на главную площадь в предрассветных сумерках. Фланн взмахнул рукой, — что время терять? — и они запели.

Призраки явились мгновенно, но продолжалось это недолго.

К ним уже бежала стража, а музыканты все пели, и виола де руэда все звучала. Их били — но песня лилась. И она была совершенна.

Это было лучше всего, что только можно вообразить. И словами этого описать нельзя.

Призраки не нападали, они наслаждались звуками.

Нападали люди, потому что они были глухи. Не то, чтобы они вообще не слышали, — они не слышали прекрасное. И их страх переходил в ненависть, а ненависть уже не знала границ.

Кровь оросила улицы Галиарда.

Монахи-музыканты и Фланн умирали под стенами Зала Совещания, умирали... умирали и пели.

И в этот же миг зачарованные стены города содрогнулись, и море словно закипело. Земля затрепетала, и громадная волна взметнулась над заливом. На самом гребне ее скользили пиратские корабли, и сам капитан Набонид стоял за штурвалом первого из них, хохоча как безумный, так что его смех почти заглушал мелодии, льющиеся с каждого из судов. Паруса кораблей были опущены, да в них и не было нужды; но над каждым из них поднималось древнее знамя: гора, освещенная солнцем.

Стяг князей Галиарда.

Волна перемахнула через стены, и рухнула на улицы, превращая их в каналы, и по самым широким двигались пиратские корабли. Набонид правил корабль железной рукой, покуда они не достигли Зала Совещания. Одним махом вышибив дверь, капитан ворвался под древние своды. Вокруг него клубились призраки, старые железные доспехи сходили со стен, и ржавчина опадала с них, открывая сверкающий металл. Пираты безуспешно пытались нагнать своего предводителя, но тот несся, как безумный. Магистраты, собравшиеся в Зале Совещания, забаррикадировались в одном из складских помещений, но никому до них не было никакого дела. Одним прыжком Набонид вскочил за стол Зала Совещения, и рубанул шпагой крест-накрест.

Защищавший его амулет вспыхнул и расспылася прахом. А затем этот прах закружился в воздухе, втянул в себя клочья морской пены, брызжущей из окон, сплелся с грохотом туч и сиянием солнца, — и собрался в человеческую фигуру. Так и было задумано, — не Набонидом, разумеется, а тем, кто призвал заклинателей юга, чтобы они обращали всех умерших в невесомый пепел, из которого в течение многих десятилетий шаманы и делали свои амулеты.

Призраки завопили, как безумные.Человеческая фигура милостиво простерла руку к опустившимуся на колени разбойнику.

— Ты справился, сын мой, — пророкотал Верховный Князь Галиарда, а затем вскинул руки, и призраки бросились врассыпную.

Жизнь победила, непреложные законы были повержены, и мертвым владыкам пришел час возродиться.

Вдали заорали разорявшие беззащитный город пираты. Их амулеты тоже оживали, но далеко не все из возродившихся князей собирались благодарить своих невольных спасителей, защищая их от призраков былого.

Верховный Князь в упоении поднял глаза к разломанному потолку, откуда хлестал дождь, окутанный сиянием солнца.

Стой, солнце, над Гаваоном, и луна над равниною Аиалонскою!

На главной площади перед Залом Совещания, там, где меньше часа назад звучала совершенная музыка, снова зазвучали голоса. Призрачные тени отделились от тел тех, кто умер с песней на устах, и песня эта продолжала литься даже после их смерти. Спушенные наконец с цепи древние заклятья, породившие великую волну, были нацелены куда глубже. Не только граница между землей и морем тряслась, не только городские стены дрожали, словно в трепете — великий рубеж между миром живых и миром мертвых тоже ходил ходуном. И на миг, всего лишь на краткий миг, к призракам вернулась память о том, кем они были при жизни; серая пелена забвения была пробита теплом живых, настоящих чувств... Голос матери, нежные объятия любимых рук, дружба, и ласка, и звуки родных голосов, и запахи отчего дома, и сияние родных глаз... И они запели. Они, мертвые, продолжили ту песню, которую пели живыми. И эта песнь, будучи совершенна, оберегала их разум и возвращала сознание собравшимся вокруг теням усопших. Чтобы исполнилось то, что и было задумано музыкантами еще при жизни.

И все новые и новые призраки присоединялись к этому стройному хору, обретая разум, возвращаясь тенями в мир живых. Мощь песни усиливалась, и казалось, что она будет бесконечной. В воздухе засияли зарницы, и луна, трепещущая, зеленоватая, смешала свой свет с неистовым полыханием не желающего заходить солнца, превратив купола церквей в горящие факелы. Зазвонили колокола, медленно и величаво, и высокие, ясные голоса вплели в мелодию слова псалмов.

Звон становился все громче, и наконец стены Галиарда рухнули. Взорвались, рассыпавшись облаками серебряной пыли. И в тот же миг явились дельфины. Сверкнули белоснежными спинами, взвихрили в брызгах вокруг себя десятки радуг, пробивая днища пиратских кораблей. Они выплыли к Залу Совещания, а затем обрели человеческий облик. Одежда их была красной, как и раньше; и еще теперь над рядами их взвилось родовое знамя.

Гора, освещенная солнцем.

Спасители и губители, пираты и дельфины — они происходили из одного рода, они были поэтами, музыкантами, магами и владыками Галиарда, и казалось, что ничто не может их разделить, разлучить тьму и свет. Но мудрый, чуждый и смуглый человек из пустынь дальнего юга, человек с горящими глазами и холодным умом, последний архиепископ Галиарда, нашел способ сделать это. Он сам составил заговор, сам раскинул его нити, сам приговорил себя к смерти, а княжеские семьи — к изгнанию. Оказавшись на затопленных кораблях, они обернулись дельфинами, ибо только так могли уцелеть. Но были и те, кто ушел с Верховным Князем, бежавшим через магический портал из Зала Совещания. чтобы в назначенный час вернуться с помощью своих наследников и своего клинка — колдовского проводника, связывавшего Зал в центре города с одной непреметной пещерой на южных островах. Так началась их история — дельфинов и пиратов. Но не так кончилась — шли поколения, и в каждом поколении кто-то вступал в ряды морской пиратской вольницы, а кто-то предпочитал половину жизни проводить в зверной шкуре. Так совершался отбор. И теперь это было открыто, теперь это звучало в песне, которую пели мертвые. Мертвые ли?

Стой, солнце, над Гаваоном, и луна над долиною Аиалонскою!

Волшебство дельфинов совершалось дальше. Они — через своих друзей-монахов, — вручили пиратам заклятье, которое помогло преодолеть им городскую стену, но смысл и назначение этого заклятья скрывались совсем в другом. Наследник Верховного Князя должен был прочесть его, чтобы назначенное совершилось, и теперь дельфины лишь направляли клокочущую мощь. Трещины в земле на месте городских стен углублялись, город был весь окутан каменной крошкой, и весь кусок каменной подошвы, на которой стоял Галиард, сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее, сползал в море.

И пыль смешивалась с морской водой и обращалась в глину, а та — в плоть и кровь. И призраки, тянувшиеся к песне, возвращались к жизни.

Но были и другие, те, для которых звук торжественных гимнов и звон колоколов был нестерпим. Они в ужасе бежали из города, кидались вплавь к удаляющимся многотравным лугам. Дельфины видели, как сам Верховный Князь вместе со своим наследником устало гребет к берегу, видели и других, исчезавших в тенистых долах у горизонта, живых и мертвых. Живые возващались к привычной жизни, мертвые — к привычной смерти, и сама мысль о Галиарде постепенно стиралась из их памяти. Все это видели дельфины.

И только магистрат Галиарда они не видели. Запертые в складских помещениях Зала Совещания, магистры не слышали ни единого звука этой песни. Не стены из камня защищали их от этих звуков, — потому что даже глухие слышали эту песнь, — но стены внутри них самих. Они совещались, и вели учет и переучет, и строили планы, а Галиард скользил в неизведанное, навсегда удаляясь от полей и морей, известных смертным, чтобы остаться в памяти людей тайной для посвященных: музыкантов, и поэтов, влюбленных, аскетов и дерзких безумцев. Тех, кто будет бродить по берегу в надежде найти зачарованный город, где вечно сияет солнце и светит луна, где небо освещено зарницами, а море поет. Город-призрак, но столь реальный, что смертные земли по сравнению с ним кажутся иллюзорными. Город-корабль, странствующий по волнам неведомых морей, скрытых на той стороне мироздания. И люди смертных земель будут искать его, и будут иногда, редко, очень редко находить, но никогда уже не будут возвращаться.

Кроме одного только раза.

Когда магистры Галиарда наконец вышли из склада в Зал Совещания, старший магистр поднял с пола сверкающую шпагу Верховного Князя, и их в тот же миг закружил вихрь колдовской силы, в глазах магистров все потемнело, и очнулись они все уже на берегу немолчношумящего моря на южных островах в краях смертных. Но перед тем, как оставить родной город навеки, иным из них все же довелось бросить на него взгляд. И они слышали звон колоколов, и видели людей в немеркнущем зареве, и поющее море, подобное кипящему солнцу, и колыхание полей, сотканных из тончайшего лунного света.