Сон о чём-то большем

 

Предупреждение: Рассказ написан с применением технологий боевого НЛП. В текcте присуствуют сцены физиологической и букинистической жестокости, а также инфантицида. Если вы не хотите пускать подобное в свою светлую голову, просто пройдите мимо и не ставьте рассказ в топ.

 

— Но для чего мне фиксированный центр кошмаров, если на самом деле я хочу от них избавиться?

— Именно для того, чтобы от них избавиться. Потому что избавиться можно только от чего-то реального.

Господин Пустота.

 

Ему же.

 

…Книгу, с заснеженными елями и пирамидой на обложке, бросили в костёр под огромным котлом. От удара палача на эшафот полетели белые, как снежные хлопья, зубы. Илона сглотнула кровь и эмалевое крошево. Толпа у помоста одобрительно зарычала. Все как один: старики, дети, лучшие подруги, когда-то добродушные официанты и консьержки. Солдаты небольшой, но разношерстной армии, в едином порыве желавшие смерти ведьме.

Палач, выбивавший зубы, поднял её над ревущими зрителями, и гомон у эшафота стих. Довольный эффектом каратель повернулся к чану, в котором уже лопались пузыри подсолнечного масла, и зашвырнул в него Илону.

Буквально за секунду кипящее масло поглотило её. Она уже ничего не видела, не слышала и не чувствовала, кроме вселенской боли, разъедающей её как снаружи, так и изнутри. А смерть всё медлила, не спешила. Может, так и выглядит эта пресловутая смерть? Мгновением сверхчеловеческой боли. Мгновением, растянувшимся на вечность. На вечность…

— Кошмар! — просыпаясь, вскрикнула Илона.

— Кошмар в чистом рафинированном виде, — согласился ожидавший у контрольного ложа гипнолог Гарин. Глава пропагандистского отдела Платон Ильич был высоким, крепким сорокадвухлетним мужчиной с подзаплывшими глазами на узком, вытянутом, большеносым лице, выбритым до синевы и всегда имевшим выражение сосредоточенного недовольства. — Такие ужасы уже лет тридцать не снились. А сегодня их увидели все, кто спал в период с четырёх двадцати до четырёх тридцати двух.

"С момента теракта прошло чуть меньше часа", — отметила про себя Илона.

— По предварительным данным, девяносто трём процентам населения сегодня приснилась варка в котле. Даже мне. — Голос Гарина на этих словах дрогнул. — А вы, госпожа следователь, почему не спали? Видно, по молодости отдыхали допоздна?

Ей было почти тридцать. Хоть она и знала, что маленькая собачка — всегда щенок, но и относиться с отеческой надменностью к следователю антитеррористического управления Илона не позволила:

— Что я делаю по ночам, вас не касается! Свою работу я выполняю хорошо в любое время суток. Не в пример вам! — неожиданно резко ответила Илона, ставя провинившегося главу пропагандистов на место. И будто хвастаясь: — У меня своя система сна: два подхода по сорок и по восемьдесят минут — чистыми четыре часа за сутки. И сейчас я должна была бы спать. Поверьте, я очень не люблю, когда сбивается мой суточный ритм.

Илона утаила, что основой её сонной системы является кратковременное, но сильнодействующее снотворное — анданте. Когда она по неопытности заговаривала о своём режиме с медицинскими сомнологами, те начинали талдычить о возможном отмирании нейронов. Но смущённый Гарин и не настаивал на деталях:

— Я вас понимаю, понимаю, — стушевался глава пропагандистов, не привыкший к тому, что его попрекают. — Я только не возьму в толк, как вообще подобное могло произойти. Похоже на магию.

— А я не верю в потусторонние силы, ведь за каждым волшебством скрывается какая-то хитрость. Лучше расскажите, как теоретически эта гадость могла попасть в эфир? Как ВЫ, государственный служащий, такое проморгали?!

Униженный Платон Ильич забубнил в скучно-академической манере, наверняка доказывая свою квалификацию прежде всего себе, а уж потом следователю:

— Пожалуй, тут сначала нужно объяснить механику сомнологического воздействия. Сновидения — это случайная мыслительная реакция коры головного мозга на импульсно-волновые процессы, возникающие в других мозговых отделах. Отключить на время сна сознание полностью — опасно. Нужно контролировать звуки, запахи и температуру окружающей среды хотя бы в фоновом режиме. Вот этот фоновый режим и реагирует на побочные электромагнитные импульсы смысловым неадекватом, проще говоря, сонным бредом. Это, так сказать, эволюционная недоработка. Конечно, не фатальная недоработка…

— Если не считать двух сотен уже зарегистрированных летальных исходов только по столице, — поправила госпожа следователь, напоминая о провинности Гарина. — Как вы управляете этим случайным бредом?

— Поначалу казалось, что гипнобред бесконтролен по определению. Но изучая адептов осознанных сновидений, мы пришли к выводу, что есть небольшой процент людей, способных контролировать свои реакции на побочную работу мозга. Попросту говоря, эти люди, так называемые лабержи, программируют свою кору: от каких участков мозга та будет принимать случайные импульсы, а от каких — нет. В целях государственной безопасности, мы набираем ещё молодых лабержей в сиротских приютах. Эти гипнонавты и мультиплицируют сны, которые потом видит вся страна.

— И как вы распространяете сновидения?

— С помощью эмиттеров, спрятанных в вышках мобильной связи. В результате интерференции, наложения волн, мы создаём для аудитории иллюзию, что их кора получает сигналы из тех или иных мозговых отделов. Потому все и видят похожие, позитивно мотивирующие сны. Разумеется, в пределах досягаемости ретрансляторов.

— А что вы делаете с естественными сновидениями? Подавляете их?

— В этом нет нужды. Чтобы достучаться до каждого, волна должна быть достаточно высокой интенсивности. Уже после двух-трёх недель воздействия порог улавливания белого шума значительно повышается, и мозг перестаёт реагировать на собственные волнообразования. За последние тридцать лет мы вырастили целое поколение, которое никогда не видело естественных снов. — Гарин вопросительно глянул на молодую, по его мнению, Илону: — А вы по долгу службы знаете о естественных сновидениях?

— Я принимала анданте, чтобы купировать их, — злобно бросила следователь, а потом мысленно обругала себя, что не воспользовалась предложенной гипнологом уловкой. — Слабые, выходят, у вас ретрансляторы.

— С последним вынужден не согласиться, — важно сказал Гарин, но наткнувшись на острый взгляд Илоны, не решился развить тему. — Я к вам в душу не лезу, но лучше не злоупотребляйте анданте. Оно нарушает проходимость медиаторов в нейронных связях.

"Опять эти мозгоправы со своими нейронами!" — в сердцах подумала Илона и, чтобы вновь не сорваться, по-деловому потребовала:

— Мне нужно допросить ваших лягушатников!

— Вы не можете допросить лабержей.

— Это почему же?

— Состояние, в котором гипнонавты творят, называется сонным параличом. Это пограничное состояние между сном и бодрствованием, во время которого активность мозговых волн возрастает в разы. Но после пробуждения лабержи не помнят и кадра — мозг вытесняет их как незначительные или травмирующие воспоминания.

— Мне нужно увидеть весь процесс создания снов.

Гарин от волнения потёр переносицу, как делают люди, привыкшие носить очки, и, собравшись, спросил:

— Госпожа следователь, какой у вас уровень допуска?

Илона достала пластиковое удостоверение, в углу которого горел фиолетовый кружок. Ещё час назад, кружок был голубым, а теперь следователь могла безнаказанно врываться хоть в спальню к Президенту.

— Я лучше покажу, — удовлетворённо кивнул пропагандист, -пройдёмте к лифту,

По безлюдным коридорам Платон Ильич вывел следователя к спрятанной в тупике стальной раздвижной двери с мутным индикационным зрачком. Как и положено объектам повышенной важности, лучшей защитой здесь была невзрачность.

Кабину лифта ждали долго, и поначалу Илона думала, что карта Гарина засбоила. Но вместо того, чтобы попросить вызвать лифт ещё раз, следователь задала технический вопрос:

— На какой носитель вы записываете рекомендованные сны?

— Мы можем их транслировать лишь в прямом эфире, — как-то нехотя отозвался гипнолог.

— И как я тогда увидела кошмар?

— Вы приказали, и я повторил опыт, — заходя в лифт пояснил Платон Ильич: — тем же лабержам показал тот же гипномультик, и напрямую подключили их к контрольному ложе.

— Вы провели следственный эксперимент на сотруднике антитеррористического управления, не предупредив его об этом, — не спросила, а подытожила Илона.

Напуганный Гарин промолчал. Лифт двинулся вниз, заскрипев тросами так, словно где-то внизу, в шахте вскрикнул ребёнок.

 

В прозрачных пирамидах поплавками покачивались в бесцветной жидкости голые люди. Среди них было много подростков, а некоторые и вовсе дети. Расслабленные улыбки пловцов выдавали в них врождённых дебилов, а в широко раскрытых глазах безумно метались зрачки. Если бы не "живые" глаза, можно было принять лабержей за покойничков в формалине.

Проследив за взглядом гипнонавтов, Илона уставилась на потолок. Там на чёрном фоне поющие рисованными нотами звёзды водили хоровод вокруг белой колыбели.

— Для достижения коллективной гипноволны сновидение лабержей тоже должно быть коллективным, — пояснил Гарин. — Звучит, как кастанедовщина, но мы действительно добиваемся группового сновидения с помощью гипноанимации и психоактивных веществ.

— Мескалина?

Платон Ильич помедлил с ответом, но вспомнив о фиолетовом допуске Илоны, всё же выдал гостайну:

— В основе внутрипирамидальной жидкости солёная вода, по плотности совпадающая с плотностью человеческого тела. Но для усиления эмоций мы подаём диэтиламид d-лизергиновой кислоты, более известный как ЛСД-25, а в качестве седативного, успокоительного средства используем залепнол, знакомый вам как анданте.

— Кто мог изменить гормональный фон лягушатников в сторону тревожности?

Гипнологу Гарину явно не нравилось подобное обращение к своим подопечным, он снова потёр огромную, изогнутую капельницей Шустера переносицу, и ответил:

— Если вы тоже видели сон про котёл, тогда не в гормональном фоне дело. Здесь явно кошмар со смысловой акцентуацией. Я же говорю, магия, по другому и не назовёшь.

— Хорошо, если я правильно поняла, настрой сну вы даёте через свои наркоманские мультики, — Илона указала на потолок. — Кто их рисует?

— Мультипликаторов, что создают гипноанимацию, мы именуем архитекторами сновидений, ведь мультик — это своеобразный чертёж, задающий сюжет тому, что сегодня увидит во сне вся страна. Без этих чертежей лабержи неизменно скатывались бы в гипнобред, транслировать который не было бы практического смысла. Сами же направления для сновидений нам спускают по особому правительственному каналу… — Гарин замялся, сомневаясь, стоит ли дальше делиться государственной тайной.

— А кто выбирает мультики для показа лабержам? Кто контролирует архитекторов?

— Мой заместитель и я, — вытер вспотевший лоб Платон Ильич. — Но на этой смене я лично отбирал все гипномультфильмы. Мы даём их в записи, потому я успеваю даже перепроверить работы своего заместителя. Здесь вброс исключён!

— Выходит, кроме вас и подлог совершить некому?

— Боже упаси! — побледнел Гарин. — Да если бы я подобное устроил, то уже бы бросился в бега.

— Разумная мысль, не считаете? — явно издеваясь, спросила Илона. — Ваш заместитель своевременно выходит на работу? И нет ли прогульщиков среди архитекторов? Кто сейчас в отпусках, на больничных?

— Мы с Зильберштейном, моим замом, распрощались в девять вечера, и он был абсолютно спокоен. И сейчас Зильбершнтей уже мчит сюда. Из отпускных архитекторов: Краух дайвингует в Светлояре, Лимонова на кисловодских грязях, а Семён Марков четвёртый день дома по болезни. У него проблемы с препаратами. Талантливый парнишка, с фантазией, но абсолютно безвольный. Боюсь, будем мы с ним прощаться.

— Мне нужны адреса.

— Крауха, Лимоновой или Маркова?

— Всех! Мы произведём временное задержание всех потенциальных террористов. Не обижайтесь, но нам придётся обыскать вашу квартиру тоже. В связи с этим прошу оставаться при мне и не делать необдуманных звонков. Надеюсь на понимание.

Пока Илона давала распоряжения опергруппе, Платон Ильич совсем посерел, и следователь забеспокоилась как бы главному подозреваемому не стало худо на нервной почве:

— Ведите меня к архитекторам. Начнём допрос с них.

— Но им нужно нормализировать психофон населению. Вдруг кто-то захочет ещё поспать этой ночью.

— Из тех, кто сварился в масле, таких будет немного. Тем более, если вы не знаете, как вброшен кошмар, то лучше вообще прекратить ретрансляцию сновидений. Дайте людям выспаться! Отключайте лабержей до генеральной техпроверки! И ведите меня уже к своим мультишлёпам!

Студия создателей гипномультиков находилась здесь же под землёй. В просторном помещении за декоративным окном сияла голограмма полуденного дня. В студии чувствовалась трепетная забота о местном психофоне: небольшой бассейн в центре, искусственные пальмы, с натянутыми меж ними гамаками, на низких столиках шоколад, пицца и кофейники. Среди этого, без преувеличения, рая терялись люди, что засели в гамаках и глубоких креслах. Архитекторы увлечённо водили указательными пальцами по экранам портативных планшетов. Судя по царившей здесь безмятежности, никто из мультипликаторов не ощутил на себе недавнего кошмара.

Как и положено эдемским мартышкам, ни один из снотворцев не обратил внимания на появление начальника с какой-то миниатюрной брюнеткой. Архитекторам и без пришлых хватало забот. Напротив фальшивого окна на видеостене пересекали рисованную саванну столь же рисованные зебры. За ними гнался то зулусский воин с ассегаем и миндалевидным щитом, то джип с вооружёнными карабинами охотниками. Джип распадался на свору собак, а у зебр отрастали хвосты и вытягивались морды — непарнолапые трансформировались в лисьих. Охотничьи борзые обернулись львами, а лисы слились в одну крупную зебру. Под конец мультика зебру задрал у водопоя один из львов.

— Я решил перебить одну сильную эмоцию другой. Эта бригада сейчас работает над сновидением об удачной охоте. Будет немного страшно, но в конце всех ждёт катарсис.

— Я же сказала, достаточно снов! Мне нужно допросить архитекторов. Вас тут, я смотрю, не слишком жалуют, но хоть сменить картинку вы можете?

— Конечно, я же глава пропагандистского отдела! — с гордостью сказал Платон Ильич, вспоминая, кто здесь пока хозяин.

— Включите круглосуточный новостной канал. Любой, лучше из протестных.

Анимационная шизофрения на тему сафари сменилась давкой в одной из столичных поликлиник. Люди о чём-то надрывно кричали, что-то беззвучно требовали. Дети плакали, старики хватались за грудь. Санитары и медбратья, напуганные не меньше пациентов, мельтешили перед камерой белыми одеждами.

— Звук, — безжалостно приказал Илона.

Когда Гарин нажал ещё какую-то кнопку на персональном браслете, камера остановилась на немолодой женщине под пятьдесят с растрёпанными волосами. В истерике женщина расцарапывала себе лицо, кожу на макушке, кричала, что внутри её черепа кипящее масло, попыталась пальцем вытолкнуть из уха мнимую жидкость, словно после ныряния. Когда из ушной раковины потекла кровь, истеричка истошно завизжала разбуженным ребёнком. К ней подлетели санитары, заломали руки, вкололи транквилизатор и уволокли бесновавшуюся из кадра.

Только тогда архитекторы высунули из норок заинтересованные мордочки и с отстранённым любопытством смотрели на творившуюся на экране жуть.

 

Илона попыталась отоспаться в машине, но из-за сбитого циркадного ритма окунуться в полноценный сон не получалось. Как только ей почти удалось сбежать от реальности, из забытья её вырвал браслетный рингтон. К неудовольствию Илоны, с экрана глядела конопатая рожа Кузьмы Перхушина, лучшего криминалиста антитеррористического управления. Следователь уже не раз подмечала, что только звонки рыжего криминалиста пробивались в её защищённое анданте сонное царство. Лишь ловеласу-женоненавистнику Перхушину удавалось вырвать Илону из безмятежных объятий самой госпожи Смерть. Расскажи следователь об этом мозгоправам, те наверняка бы сочли её наблюдение "чистым рафинированным гипнобредом".

— Нашли вашего террориста, — позёвывая, отрапортовал криминалист, — я сейчас в квартире архитектора Маркова. Точно наш клиент.

— Он признался? — чутьё не подвело Илону, но ей не нравилась поспешность выводов Кузьмы.

— Он под сильным кайфом. Пялится в потолок, словно паралич схватил, только зрачки тараканами бегают.

— Его начальник говорил, что Марков регулярный наркоман. Его могли попросту подставить. — Илону бесила самоуверенность Перхушина, который считал себя лучшим сыщиком лишь потому, что родился мужчиной. А работу под женским началом рыжий воспринимал как "недоразумением вселенского масштаба", о чём неоднократно заявлял в курилке. Илоне было за что недолюбливать Кузьму-самохвала: — Вы, господин Перхушин, не рассматривали версию, что террористы могли подкинуть улики наркоману, чтобы запутать след?

— Тогда бы Марков не уничтожал их, пока спецназ вышибал входную дверь. Архитектор закинулся наркотой в самый последний момент.

— Что вы такого нашли, отчего решили, что Марков и есть создатель кошмара?

— На планшете тексты категории "Ф", уничтожить при обнаружении, в том числе пара работ идеолога пустотников: "Девятый сон Веры Павловны" и "Вести из Непала". Но это ещё не всё. — Перхушин запнулся, не зная, как вернее донести мысль начальнице: — Лучше вам подъехать и самой посмотреть. Это не мобильный разговор.

Квартира Маркова находилась в центре, недалеко от института гипнологии, и ожидаемо выглядела холостяцкой помойкой: бумажные коробки от пиццы, футболки с пятнами пиццы, одинокие носки и куски пиццы, малоотличимые друг от друга. Сразу было видно, что Семён Марков неравнодушен к итальянской кухне. Лишь настенные ходики в виде избушки Бабы Яги как-то диссонировали с общим панк-дизайном героинового сквота. Сам же хозяин этого царства по-хозяйски разлёгся в центре единственной комнаты и по-царски был равнодушен к рысканиям десятка полицейских.

— Если я правильно помню свои студенческие годы, то он под ЛСД, — пошутил Кузьма с растрёпанной рыжей шевелюрой и тяжёлыми от недосыпа веками. Это был малорослый, худощавый и узкоплечий мужик лет тридцати с кривыми ногами и непомерно большими кистями рук, какие случаются часто у портных. Как при этом Кузьма умудрялся пользоваться успехом у женщин, Илона не представляла.

— ЛСД-25 и залепнол, — поправила следователь. — Архитектор хотел прочувствовать, что ощущают гипнонавты, как они видят сны. На потолке транслировались какие-либо записи, например, странная мультипликация?

Кивнув, Перхушин поморщился и поднял с грязного столика персональный браслет Маркова. Для удобства Илоны луч проектора перевели с потолка на видеостену. На экране забелели крупные хлопья снега, нарисованные под акварель. Кротко мелькнул титр: "На благо всем живым существам!" Сквозь вьюгу по огромным сугробам двое мужчин — один походил на Гарина, только в пенсне, а другой на криминалиста Кузьму — протопали к деревянному строению. В конюшне в низких стойлах теснились с полсотни мелких, не больше таксы, лошадок. Их лилипутские копытца блестели подковками с копейку.

— Марков экранизировал ЭТО, — Кузьма передал Илоне прозрачный пакет для улик с полуобгоревшей картиной: усыпанные снегом ели и часть будто хрустальной пирамиды. Картина была написана на толстой слоёной основе и выглядела странной разновидностью иконы. В ответ на недоумённый взгляд следователя, Кузьма пояснил: — "Метель" Сорокина, текст из категории "Ф", до сегодняшнего дня считался утерянным. Перед вами бумажный первоисточник начала века.

— И с чего вы взяли, что книга доказывает причастность Маркова? Полный текст нам неизвестен, первоисточник повреждён.

— Давайте, я мультик на середину перемотаю, — нарочито громко объявил криминалист. Большинство полицейских тут же покинули комнату; два часа назад они уже пережили свой самый страшный кошмар, и не желали вспоминать об этом опыте. Лишь автор экранизации Семён остался безмятежно лежать между Илоной и видеостеной.

На экране мужчина в пенсне и огромный азиат в очках на пол лица нагревали на горелке маленькую прозрачную пирамидку. Потом в той же акварельной стилистике Гарина и азиата поглощала вьюга. Когда снег развеивался, перед зрителями серела европейская площадь эпохи позднего средневековья: дома со шпилями, крупнокаменная брусчатка и — куда без него — высокий деревянный эшафот. Возле помоста собралась уйма народу в пёстрой старинной одежде. Над разведённым на эшафоте костром покачивался на цепях огромный закопченный чан. Из него беззвучно орал на толпу перепуганный от беспомощности Гарин, а вокруг бедолаги уже лопались пузыри жёлтого масла. Казнь была мучительной и долгой. Наконец брызги кипящего масла, подымаемые агонизирующим гипнологом, превращались в хлопья снега, и после акварельного бурана на экран возвращались азиат и невредимый Гарин. Парочка каталась по полу от смеха, радуясь, что всё привидевшееся лишь наркотическая галлюцинация.

— Там ещё есть подобные гадости? — Теперь и Илона поверила, что лежавший в сонном параличе пустотник Марков — настоящий террорист.

— Надо тщательнее изучать, — как-то замялся Перхушин, нехотя признавая границы своей компетентности. — Лучше дать экспертам, мало ли какая ментальная мина там зарыта.

А вот Илона не тешила себя подобными иллюзиями. Она уже смирилась, что именно они с Перхушиным и являются в этом деле главными экспертами. И спрос с них будет соответственный. Илону лишь мучил вопрос, почему Марков, зная о налёте, уничтожил второстепенные улики, а мультик и книгу оставил? Даже если экранизация "Метели" и была для Семёна Magnum Opus, великим деянием всей его жизни, то чужую книгу, несмотря на её древность, можно было бы и сжечь. Но чем больше Илона задумывалась над этим, тем чаще всплывал образ визжавшей младенцем истерички из новостей. А потому госпожа следователь безжалостно бросила:

— Везите Маркова в институт гипнологии, нужно вывести наркошу из сонного паралича. А Платону Ильичу прикажете, чтобы он снова собрал бракованных лабержей и, когда архитектор придёт в сознание, пусть уродцу прокрутят его же кошмар раз десять подряд. А я как раз успею выспаться, и уже после проведу допрос этой офритюриной мрази!

 

Яркий луч фонаря бил архитектору в лицо. Ещё древние дознаватели, вынужденные по долгу службы работать с людскими душами, заметили, что когда человеку холодно, голодно или страшно, ему труднее врать. Ресурс силы воли тратится на борьбу с физическим дискомфортом, и допрашиваемые, незаметно для самих себя, становятся покладистыми и разговорчивыми. Потому Марков и стоял на задворках заброшенного завода: на коленях, в темноте, руки скованны, свет режет глаза.

— Мы знаем, что вы покадрово вложили "Метель" в гипномультипликацию лабержей. — За сутки Илона поспала чуть больше часа. Под вечер даже с двойной дозой анданте ей удавалось лишь приблизиться к границе сонного забытья, чтобы застыть там, как трусливый прыгун на краю вышки. Мысли о теракте не давали ринуться в бездну, возвращали в хмурую от бессонницы реальность. Временами Илоне казалось, что кто-то сверху испытывает её силу воли, прежде чем начать свой допрос. Чтобы не разбить рукоятью фонаря наглую нигилистическую морду Семёна, приходилось изрядно сдерживаться: — Вы понимаете, что какими бы ни были ваши мотивы, вас расстреляют?

— Мне всё равно скоро просыпаться, — растягивая рот в зевке, ответил Семён. — Мавр сделал своё дело.

На маленького, худющего Маркова его же кошмар не произвёл того ужасающего воздействия, что ощутили другие сновидцы. Видимо, как у автора, от кошмара у архитектора был своеобразный иммунитет. А, может, из-за увлечения препаратами у Семёна нарушилась проходимость медиаторов в нейронных связях, и он не ощущал всей глубины созданного им ужастика.

— Вам не жалко восемьдесят семь миллионов сограждан, которых вы сварили в масле? Дети, старики, беременные женщины.

— Вы придаёте слишком много значимости окружающей вас действительности, в том числе и человеческим жизням. Я создал "Метель" как искусство ради искусства. Считайте это альтернативный взглядом на пропагандистские сновидения.

— Я бы поверила вам, Семён, даже приняла ваши объяснения за итоговую версию, но меня смущает одно: текст из фиолетового списка на бумажном носителе. Он же не мог материализоваться сам?

— Во сне формальная логика не работает.

— А я считаю, что всё намного прозаичнее. Вас завербовали радикалы-пустотники. Нет, не речами об изяществе Пустоты. Организаторы теракта поставляли вам книги — источники вдохновений, круче любой наркоты, которой вы, кстати, тоже не брезговали. Вы выдавали литературные идеи за свои и, несмотря на дисциплинарные взыскания, оставались на хорошем счету среди архитекторов. Пока не пришёл час расплаты, и с вас не потребовали ответную услугу. Вы хоть сами мультик рисовали или кто помог?

— Если я скажу, что мультик нарисовали, например, вы, а не я, вам станет от этого легче?

Илона в который раз подавила желание воспользоваться фонарём как дубиной и продолжила:

— Меня не оставлял в покое вопрос, почему вы не сожгли книгу раньше, ещё до прихода полиции? Ладно, в акварельный мультик вы душу вложили, но вот почему не уничтожили первоисточник? Влепили бы начальный титр "В.Сорокин. Метель" и хватит? — Семён жмурился от света и молчал. Но Илона и не ждала скорого раскаянья: — И тут до меня дошло, что вам, как истинному буддисту, стариков и детей действительно не жалко, а вот уничтожить знание, книгу, оставшуюся в единственном экземпляре, у вас, Сёма, кишка тонка.

Илона отвела фонарь от обвиняемого и высветила стоявшую невдалеке кладку бумажных кирпичей.

— Марков, хотя только у вас хватило безумия держать дома типографские издания, не один вы такой умный, что выдавали идеи из запрещённых книг за свои. Даже у Платона Ильича на планшете нашлось несколько фривольных сочинений Эммануэль Арсан. Нам осталось лишь пару раз прогнать ваших коллег через ваш же шедевр, и они тут же сдали своих букдилеров. Занятные люди, у которых тоже не оказалось прививки от метельного кошмара. Как видите, нам удалось выловить сокровищ не в пример больше вашего. Но мы так и не нашли того, кто передал вам "Метель". Сдайте его нам, Семён.

Илона услышала, как в темноте сглотнул Марков, и, довольная эффектом, отдала фонарь Перхушину, а сама подошла к книгам:

— Вот один почётный ресторатор не выдержал и двух варок подряд. С виду бодрый дядька, а моторчик оказался изношенным. Земля пухом. — Следователь взяла из стопки парочку томов: — "Последний сон разума" Липскерова и "Мост" Бэнкса. Согласитесь, шикарное наследство!

Названные издания Илона бросила на пыльный бетон рядом со стопкой.

— А ещё был очкарик-японист. Не помню точно фамилии, но по нашему был бы Злодеев. Держался стойко, как ниндзя. Но после восьмой варки всё же подарил нам — с чистосердечным, разумеется, — свою бумажную коллекцию: "Страна чудес без тормозов", "Паприка" и "Сон номер 9".

Ещё три книги полетели в отдельную кучу.

— Не бойтесь, этого добра в самой Японии как грязи. Хотя, вероятнее всего, перед нами последние бумажные переводы на русский. — Илона долго высматривала что-то в стопке и наконец вытащила настоящий фолиант. В свете фонаря можно было прочесть золотое тиснение: "Даниил Андреев. Роза Мира". — Мне особенно жаль, когда пропадают такие книги, что ценны за одну работу переплётчиков, независимо от содержания. Издательство "Прометей", конец двадцатого века, а страницы до сих пор пахнут типографской краской. Вы, кстати, Семён, не знаете, при какой температуре горит бумага? А?! Не слышу!

— При 451-ом градусе по Фаренгейту, — обречённым голосом ответил архитектор.

— Это где-то 240 по Цельсию, а в моей бензиновой подруге будет вся тысяча. — Илона медленно, с хрустом, смокала три листа "Розы" и вырвала их из переплёта. Фолиант полетел в малую кучу. В руках следователя заблестела металлическая зажигалка. Илона с явным садизмом подожгла вырванные страницы, а потом, как лучиной, перенесла огонёк на мягкую обложку Липскерова.

— Прекратите это варварство! — заверещал Марков.

Но его Илона как бы и не услышала:

— Была одна бабулька, настоящий библиотекарь. Она в обложках старых одобренных цензурой книжек прятала запрещённую литературу. Вот хитрюга. Одного Фрая семь томов. И вроде этот Макс был нормальным парнем, некрамольным, но вот не попал он в жёлтые списки, а стало быть держать его бумажные издания запрещено. Чтобы текст всегда можно было подправить, не оставив при этом следов. — Узкие книги в оранжевых обложках Илона взяла обеими руками и подкинула в разгоравшийся костерок. А после выудила из стопки томик с двумя гротескными курицами на обложке:. — Эта библиотекарша, наверное, и не догадывалась, какую змею у себя пригрела… Да, всё карга знала! Думала, мы её за старость пощадим, второй раз сердечницу в котёл не засадим… Хотя книжка, чего скрывать, занятная. Только послушайте: …когда дверь, к которой Любочку прижала невидимая сила, все же раскрылась, оказалось, что троллейбус уже тронулся и теперь надо прыгать прямо в лужу…

— Вести из Непала, — прошептал Семён.

— Это "Синий фонарь", первое издание Вашего Всё господина Пустоты. Надеюсь, последний экземпляр на планете. И я сохраню его как вещдок, если вы мне признаетесь, кто дал вам "Метель".

Семён долго молчал, а когда заговорил, в голосе слышалась вернувшаяся ирония:

— Знавал я одного китайского коммуниста по имени Цзе Чжуан. Ему часто снился сон — что он красная бабочка, летающая среди травы. И когда он просыпался, он не мог взять в толк, то ли это бабочке приснилось, что она занимается революционной работой, то ли это подпольщик видел сон, в котором он порхал среди цветов. Так вот, когда этого Цзе Чжуана арестовали в Монголии за саботаж, он на допросе так и сказал, что он на самом деле бабочка, которой все это снится. Поскольку допрашивал его сам барон Юнгерн, а он человек с большим пониманием, следующий вопрос был о том, почему эта бабочка за коммунистов. А он сказал, что она вовсе не за коммунистов. Тогда его спросили, почему в таком случае бабочка занимается подрывной деятельностью. А он ответил, что все, чем занимаются люди, настолько безобразно, что нет никакой разницы, на чьей ты стороне.

— И что с ним случилось?

— Ничего. Поставили к стенке и разбудили! — И архитектор заржал, точно герои его мультфильма после варки.

Не выдержав, Илона зашвырнула "Синий фонарь" в костёр, где уже догорали "Мост" и "Паприка". Следователь решила, что сорвалась и Марков переиграл её, но вид сгоравшей книги оказался сильнее воли архитектора. Словно трансующий медиум, Семён заголосил из темноты механическим голосом:

— … лавка старика Бая… Десятинный район… лавка старика Бая…

— Заклинило, — констатировал Перхушин, — сломался.

— Или включился, — не согласилась Илона. — Кто-то хочет поиграть с нами в кошки-мышки, а потому оставил послание. Готовьте группу захвата, будем брать Бая в четыре утра перед рассветом. А этого нарка бегом к мозгоправам, чтобы на суде на дурачка не скосил.

— А вы?

— А мне нужно закончить с книгами.

 

Из-за суточной бессонницы мозг Илоны играл с ней злые шутки. Теперь детский визг истерички слышался и в треске кофейного автомата, и в шуме автомобильного двигателя, и даже в биении собственного сердца. К четырём утра все звуки, которые окружали следователя, казались монтажной нарезкой этого адского крика. Даже в зевках сонных коммандос, что ехали с ней в Десятинный район, слышалось что-то мучительно-визгливое.

— Почему вы удвоили группу захвата? — чтобы развеять сон, спросила Илона, ничуть не сомневаясь в компетентности главы спецназа. — Для остальных букдилеров вы не требовали минёра, снайпера и кинолога с овчаркой.

— Здесь не вещают гипнорепродукторы, — подавляя зевок, пояснил бугай с чёрной шапочкой на макушке. — Местные не видят снов, что чтить закон — хорошо, а убивать — плохо. Что, если у тебя проблемы с головой, нужно обратиться к мозгоправу. Здесь власть принадлежит головорезам. Здесь убивают ради забавы, на счёт. Победитель получит, например, ящик пива, а счёт идёт на десятки. Почти каждую неделю кто-то взрывает себя во имя веры, а раз в месяц появляется стрелок-одиночка и валит прохожих из крупнокалиберной винтовки.

— А полиция?

— Десятинное полицейское управление находится в соседнем районе. Я же сказал, эти люди сомневаются в святости закона. Они не видят наших снов.

Магазин старика Бая выглядел типичной колониальной лавкой, каких в центре столицы не в пример больше приличных кофеен. За чуть подсвеченной витриной застыл с блаженной улыбкой лабержа тостопузый Хотэй. Над ним покачивались ветряные колокольчики с начертанными на полом бамбуке иероглифами. Илона профессионально отметила, что так можно передавать запрещённые тексты. Не романы, конечно, но стихи — легко. На двери в лавку висел плетённый ловец снов, заменявший табличку "открыто-закрыто". Вместо привычных слов, на нём начертали: "Заходи одна".

— Я пойду одна, — не понимая почему, согласилась с ловцом снов Илона.

И глава спецназа, успевший натянуть балаклаву, кивнул.

За спиной вошедшей в магазин Илоны зазвенел колокольчик, предупреждая лавочника о посетителях. Чертыхнувшись, следователь достала воронёный СПС, всегда придававший ей уверенности. В магазинчике ужасно воняло. Такой смрад Илона слышала лишь однажды — когда во время учёбы спустилась в бумажный архив. После того случая она отходила дня три. Но за прошедшее десятилетие в её жизни многое изменилась, и теперь к запаху старой бумаги госпожа следователь относилась сдержаннее. Все стены лавки Бая представляли собой полки для книг. Соты, заполненные личинками крамолы и ереси.

— Доброй ночи, — незаметно, как и положено волшебнику, в центре магазинчика появился громила-азиат средних лет в широких тёмных очках. Илона его узнала: в экранизации "Метели" он вместе с Гариным разогревал пирамидку. Бай тоже позёвывал: — Почти сутки не виделись. Вот и ещё день прошёл.

— Поднимите руки вверх!

Азиат подчинился, и только тогда Илона увидела в руках пустотника книгу. Осторожно, чтобы не провоцировать следователя, букдилер положил новенькое бумажное издание "Метели", с заснеженными елями и пирамидой на обложке, на журнальный столик для посетителей:

— Вы же здесь за этим? — держа руки на виду, разулыбался не такой уж и старый Бай.

— Что у вас, пустотников, за манеры? Самим не надоели эти вечные игры разума? А то меня уже тошнит от вашего постмодернизма. Руки за голову, встать на колени!

— Полно, полно, — махнул лавочник, ничуть не испугавшись. — Кем вы себя сейчас представляете?

— Я следователь антитеррористического управления. Вы, господин Бай, обвиняетесь в организации теракта, а также в хранении и распространении незаконных текстов, попросту в букдилерстве!

— Знакомая песня. Но мне прошлое "буклегерство" больше понравилось. — Уже откровенно издевался громила: — А вы, кстати, помните, почему пьёте анданте?

— Это не ваше дело! Исполняйте приказ, иначе я прострелю вам коленную чашечку. Руки за голову…

— Не утруждайте себя, если мы встретились, значит скоро просыпаться. Давайте не будем зазря тратить время .

Илона не уловила движения, когда в руках Бая появился архаичный прямоугольный ТВ-пульт. В глубине магазина замерцала панель древнего телевизора. На малокадровой записи с охранной камеры виднелась комната с белой колыбелькой в центре. Телевизор оставался беззвучен, но в голове Илоны возобновился фантомный плач. Он усиливался, хоть картинка и казалась статичной. Лишь приглядевшись, можно было уловить еле заметное покачивание колыбели. В кадре появилась женщина, растрёпанная, с засаленными волосами. Она походила на сумасшедшую из больницы, но раза в два моложе. Лет двадцать, не больше. Женщина подняла подушку, поправляя младенцу постель, и вновь склонилась над кроваткой.

Крик в голове Илоны оборвался. Следователь с нарастающим ужасом следила, как она, на десять лет моложе себя нынешней, чуть покачиваясь, покидает комнату.

— Откуда у вас эта запись?! Это оперативная информация!

— Я же ваш проводник в Бардо? — искренне расстроился пустотник. — Хоть бы раз вспомнили.

— Какое Бардо?! Вы под ЛСД-25?!

— Ладно, проще объяснить на примере. Вот вы слышали, у некоторых за миг до смерти перед глазами проходит вся их жизнь, другие видят трубу, коридор, летящее со стороны тело или уже умерших родственников? А вы видите бесконечно зацикленную сцену из "Метели" про казнь в кипящем масле. С неё начинаете, на ней же и заканчиваете. Мытарства в чистом рафинированном виде.

— И за что же мне эта вечная "Метель"?

— Мозг лучше всего запоминает последние события. В ночь, когда вы убили свою дочь, вы как раз читали Сорокина. Вы были больны душевно, вы болели книгами. Зарабатывали вы художественными иллюстрациями, жили бедно, но всегда при книгах. Забеременели вы чудом, чуть ли не святым духом, но всё так же продолжали любить литературных персонажей превыше живых людей. Словно Книжный Червь из одноимённой новеллы Тибора Фишера. Ребёнок мешал вам спать, а без сна вам плохо читалось.

— Я болела сомнамбулизмом, это подтвердила медицинская экспертиза!

— Если вы страдали лунатизмом, тогда откуда помните плач своей дочери?

Илона не нашла, что ответить.

— Вы тоже об этом задумались, когда утром обнаружили младенца мёртвым. Просмотрели записи с охранной камеры, а после закинули в себя весь тюбик снотворного. Я уже говорил, что кто-то в последнее мгновение видит туннель и умерших родственников, а вы просыпаетесь в мире, где вынуждены уничтожать самое любимое — книги. А потом узнаёте, что это кара за убитого вами ребёнка. И так до бесконечности. Как доктор Гарин не доедет в Долгое, так и вы не разомкнёте этот адский круг.

— Откуда вы знаете про Гарина? — спросила Илона, вспомнив полное имя книжника: Баю Бай. — Если вы это я, а я не дочитала книгу…

— …потому доктор никогда и не попадёт в Долгое. Всё, что вы сейчас видите и чувствуете — это сон разума. Мозг засыпает, и ему снится последний сон... Помните откуда?

Следователь узнала цитату из Липскерова, но она сожгла эту книгу, даже не листав её. Глядя на бледную от страха Илону, Бай закончил цитату:

— А теперь иди, у тебя мало времени.

— Какой иди?! — стряхивая наваждение, закричала следователь антитеррористического управления и сняла пистолет с предохранителя. — Упал, гнида, на колени! Руки за голову!

Илона не сразу сообразила, что в руках Бая появился пузырёк. Её пузырёк анданте. Улыбнувшись на прощанье, Бай закинул в себя таблетки и рухнул, тут же проснувшись.

Ошарашенная Илона подняла со столика "Метель", уверившись, что обязательно прочтёт её, прежде чем уничтожить. Она обязательно узнает, чем закончилось вьюжное путешествие уездного доктора, добрался ли Гарин к больным боливийской чернухой. И тогда ужасающая правда, что окружающий её мир — лишь посмертный сон, будет откинута, как гипнобред.

Прижав книгу к груди как младенца, Илона вышла из лавки. На небе чернело железное солнце со следами ржавчины. Вместо спецназовцев её ждали сотни разных, но всё же знакомых ей людей. Некоторые были одеты в спецовки, кто-то обёрнут в пляжное полотенце. Медсестры, водопроводчики, школьные учителя. Всех их Илона смутно, но помнила. И все они были не из жизни следователя антитеррористического управления, а из жизни безумного иллюстратора, больной на всю голову библиоманки, задушившей собственную кроху.

Толпа пришла в движение. Бесчисленные руки потянулись к Илоне, желая вырвать заветную книгу. Илону схватили и понесли на невесть когда колоченный помост. Там уже грелся подвешенный на цепях за большие проушины чан с подсолнечным маслом. Она отбивалась до последнего, но силы были не равны.

Книгу, с заснеженными елями и пирамидой на обложке, бросили в костёр под огромным котлом. От удара палача на эшафот полетели белые, как снежные хлопья, зубы. Илона сглотнула кровь и эмалевое крошево. Толпа у помоста одобрительно зарычала. Все как один: старики, дети, лучшие подруги, когда-то добродушные официанты и консьержки. Солдаты небольшой, но разношерстной армии, в едином порыве желавшие смерти ведьме.

Палач, выбивавший зубы, поднял её над ревущими зрителями, и гомон у эшафота стих. Довольный эффектом каратель повернулся к чану, в котором уже лопались пузыри подсолнечного масла, и снова зашвырнул в него Илону…