Нескучная жизнь
Дверь распахнули с такой силой, что чуть не вырвали с петель. В палату вбежала девушка, громко цокая каблуками. Нет, она не боялась опоздать к последним минутам жизни отца, просто такой темп для нее — норма. Не зря еще ребенком её прозвали: Эльза — ураган. Вошедшая злобно уставилась на шатенку в очках, сидевшую у кровати старика. Та в свою очередь закатила глаза и отвернулась. Последние лет десять такая реакция сестер служила приветствием.
— Припёрлась... Опять строишь из себя заботливую дочь? Не позорилась бы! — Змеей прошипела Анна.
–Молчи уже! Заботиться она. Да как ты переехала к папе, он с больниц и не вылазит. — Платиновая блондинка с голубыми глазами и не натурально пухлыми губами продефилировала по палате и уселась прямо на кровать, чудом не сбив капельницу.
— Да тебе-то, откуда знать? За полгода ни разу не навестила его. А у папы всегда было больное сердце!
— Девочки, прекращайте. Хотя бы в мой последний день ведите себя прилично. — Подал слабый голос пожилой мужчина с белоснежной, аккуратной бородкой.
— Ой! У тебя уже лет пять каждый день последний. А толку.
— Эльза! Как ты можешь так говорить? — возмутилась сестра.
— А что? Разве нет?
— Нет, сегодня всё иначе. Я чувствую. Смерть стоит рядом. Уже ощущаю её цепкие руки на плечах. Да и ваша мама меня там заждалась. Вас вырастил, можно со спокойной совестью и уйти.
Повисло молчание. Даже острая на язык Эльза слушала тишину. Лишь писк кардиомонитора нарушал безмолвие. Он словно отсчитывал секунды, приближающие к вечности.
— Как будто бомба пикает, да? — все-таки не выдержала Эльза. — А потом бабах!
— Ты вообще хоть иногда думаешь, что несешь? — молнии сверкнули в таких же, цвета неба, глазах Анны.
— И что я такого сказала? Вечно тебе все не так!
Писк усилился, и девушки разом уставились на кривую зеленую линию.
— Папочка, все хорошо? Врача позвать? — заботливо поинтересовалась пухленькая шатенка с коротеньким хвостиком на голове.
— Да, все нормально, — как-то не уверенно ответил он и, повернувшись к Эльзе, более бодро спросил, — ну, принесла?
— А как же, — подмигнула та, доставая из сумочки "шанель" небольшую коробку. Под удивленный взгляд сестры, она раскурила толстую сигару и передала отцу.
— Папа, тебе же нельзя! — закричала Анна. — А ты? — ее атака перешла на сестру. — Четвёртый десяток разменяла, а ума ноль. Как можно быть такой безответственной?!
Но Эльза сделала вид, что ничего не слышит, и беззаботно нажимала кнопки смартфона.
— Это я ее попросил. — Заступился отец, с огромным удовольствием вдыхая очередную порцию дыма. — Знаешь анекдот? Врач делает наставления пациенту: « с завтрашнего дня, ничего сладкого, жирного, соленого, никакого алкоголя, табака и естественно женщин. Но главное, больше радуйтесь жизни!" Вот и я считаю, что если уж умирать, то счастливым, ведь и несчастные — не бессмертны.
***
Режиссер видел сцену и зрителей. Уже не нужно отдавать распоряжения актерам. Спектакль начался, и он стал лишь обычным наблюдателем, как простые обыватели.
Пьеса жила своей жизнью. Иногда его веки раскрывались шире, а брови непроизвольно тянулись вверх, но чаще глубокие морщины украшали кривыми узорами белую кожу на лбу
Режиссер знал: всей публике не угодишь. Но надеялся, что не все уйдут равнодушными после его постановок и аплодисменты будут хоть наполовину искренними. Ведь смысл его работы: вложить в души зрителей новое семя, из которого прорастет что-то полезное для их судьбы, а может и мира.
***
За окном стемнело. Сёстры, опустив головы, сидели у кровати отца.
— Вы как хотите, а я пошла. А то умру быстрее некоторых! — воскликнула Эльза.
— Вечно ты куда-то торопишься и за спешкой ничего не успеваешь, — сказал отец.— Да и сестра твоя не лучше.
— А я тут причём? — возразила Анна.
— А притом, что одной сорок, вторая догоняет и за это время даже ребенка на двоих не сообразили. Сначала мечтал о сыне, а потом ждал внука, но зря...
При этих словах сёстры совсем сникли. Блондинка побледнела, а щеки шатенки покрылись румянцем.
— Ну, зачем ты снова начинаешь? Самому не надоело? — упрекнула Эльза, поправив и так идеально уложенную прическу.
–Да папа! Мы все где-то оступились, но так сложилось,— добавила Анна, смахивая невидимую пыль с одежды.
— Ты не лучший отец, а мы не лучшие дочери.
— Это у нас семейное, — вставила Анна.
Эльза лишь кивнула. Впервые за десяток лет, сёстры сошлись во мнении.
— Верно... По крайней мере, я сделал все, чтобы мои дети жили лучше меня в своё время. Да, вы стали сильными, независимыми. Но что вам это дало? То же, что и мне: одиночество. Вы еще можете исправить свои ошибки, но вместо этого всё грызётесь меж собой. А раньше ведь были не разлей вода.
— Это всё она! — выкрикнула Анна, испепеляя сестру гневным взглядом. — Как её простить, если она украла у меня парня. И ради чего? Чтобы использовать и бросить. Всегда на уме один секс был.
— А что плохого в сексе? — подскочила Эльза. — Я нормальная женщина! А ты, наверное, до сих пор девственница! Всё принца ждешь!
— Да как ты... Как ты смеешь мне такое говорить! И… И это лучше, чем трахаться с кем попало!
— Ага, конечно! Уморила Марка голодом, что он бросался уже на всё, что движется. Естественно и передо мной не устоял.
— Да! Я его любила, больше всего на свете! Просто у нас ещё до этого не дошло.
— За полтора года?!
— Секс вообще не главное! И Марк был не такой!
— Конечно не такой, кто же сомневается.
— Ах, ты... — теперь подскочила и Анна, готовая набросится на Эльзу.
Перебранку прервал довольно окрепший голос отца:
— Хватит! Успеете ещё волосы повыдирать. Не для этого мы собрались.
Сёстры одновременно уселись и уставились перед собой. Судя по сверкающим огонькам в их глазах, одними волосами дело бы не обошлось.
— Хотел сказать, что изменил завещание, — продолжал старик, словно и не было криков,— я все учел, и никто из вас обделенной не останется.
— Мне всего и так хватает. Можешь ей все оставить, я не обижусь, — заверила отца Эльза.
— Спасибо сестренка! Но и я в деньгах не нуждаюсь, из-за такой мелочи не убила бы тебя.
— Значит, я все правильно сделал. Надеюсь, вы искренне так думаете.… Хотелось бы верить.
В палату вошла медсестра, сделала укол, проверила показания аппаратуры и молча, удалилась.
— И всё же, постарайтесь хотя бы не совершать новых ошибок. Пора уж вам владеть эмоциями, разделять чувства и трезво оценивать… — приступ кашля прервал речь. Но через несколько минут он все-таки справился с ним. — Ночь уже, что-то я вас слишком задержал. Вы идите. Видимо ошибся, что помру сегодня. Только зря вас потревожил.
— Ну, наконец-то, а то думала, тут ночевать придется. — Проговорила Эльза.
— Ты уверен? Я могу и остаться? — предложила Анна.
— Уверен, как никогда. Идите.
Как только они ушли, старик улыбнулся и закрыл глаза. Вскоре равномерный звук кардиомонитора стал прерывистым, и на нем образовалась прямая линия.
***
Он открыл веки. Знакомая обстановка гримерной казалась такой же не родной, как и минуту назад. Чужие эмоции и чувства ещё бурлили в нём. Даже тело плохо слушалось, а в ушах никак не стихал гул аплодисментов.
Всё смешалось. Он не понимал: где его мысли, а где сыгранного им персонажа. Тяжело выходить из образа, в котором жил столько времени.
Он считал себя хорошим актером. Выходя на сцену, отдавался полностью своему герою, иначе можно навсегда остаться статистом в Малом Театре, а о ролях в Большом тогда не стоит и мечтать.
Поэтому, чем больше времени выделялось в пьесе на его роль, тем сложнее приходить в себя, возвращаться к реалиям жизни за кулисами.
«Хорошо, что не убили, как в прошлый раз,— подумал актер,— а то и боль бы еще мучила».
***
— Полностью? Всё состояние? — переспросила Анна, подымаясь с кресла.
— И ничего не изменить? — уточнила Эльза, сжимая сумочку, словно готовясь бросить её в невидимого врага.
— Да всё. Законно и грамотно составлено завещание. Видно, что работали профессионалы, придраться не к чему. — Ответил нотариус, листая документы на столе в доме покойного.
— Ай да папа! Удивил. — Посмотрев на сестру, Анна добавила. — Но это того стоило, чтоб увидеть твою перекошенную физиономию. Думала уже ничем не проймешь тебя.
Эльза раздраженно махнула. Обращаясь то ли к нотариусу, то ли сама к себе спросила:
— Но почему именно этому детскому дому на окраине страны?
— Он там вырос! — громко заявила Анна, её глаза с победными искорками в уголках светились торжеством, — и хотя сбежал оттуда, но всё же — его первый дом.
— А ты откуда знаешь? — Эльза пристально смотрела на сестру, словно хотела найти ответ на её лице. Даже острый носик, казалось, еще сильнее вытянулся, как у Шапокляк.
— Если ты не заметила, мне пришлось чуть больше провести времени с отцом, чем тебе, после смерти мамы. Ты же тогда смылась, а я выслушивала его пьяные исповеди.
— Да и не удивилась, если бы он завещал всё тебе. Ты всегда была его любимицей! — выпалила старшая сестра.
— Неправда и ты это прекрасно знаешь. Отец всех любил одинаково своей специфической любовью и, наверное, лишь мама да мы могли её понять.
Эльза хотела возразить, но нотариус деликатно прокашлялся и спросил:
— Я извиняюсь, но у вас еще будут вопросы ко мне?
— Да всё яснее некуда,— бросила Эльза.
–Тогда, прежде чем покинуть вас, я должен озвучить последнюю просьбу покойного. Он не указал этого в завещании, но меня лично просил кое-что вам передать.
Сёстры замерли, как будто в ожидании чуда. И две пары холодных, лазурных глаз впились в юриста, а тот доставал уже что-то из своей сумки.
— Несмотря на то, что все активы и денежные средства перейдут детдому, последней волей покойного было вручить вам эту бутылку вина 1961 года разлива, с просьбой его помянуть в этом доме. Именно её он купил, когда провернул свою первую удачную сделку. Возможно, вам она также принесет удачу.
Сёстры переводили взгляд от нотариуса к бутылке и обратно. Наконец, подняв глаза к потолку Эльза сказала:
— Да отец, ты не меняешься.
— Что ж, мы исполним просьбу папы, — заверила Анна юриста.
— Да и тянуть с этим не будем, — подтвердила сестра.
— Хорошо, с вашего позволения я удалюсь. Всего доброго.
Дверь захлопнулась. В комнате повисло тягостное молчание.
Дочери усопшего отца задумчиво изучали свое единственное наследство.
***
В гримерную вошли. Темно-карие глаза остановились на актере, сидящем перед зеркалом. Тот устало глянул в отражение и попытался подняться с кресла. Но тело ещё плохо слушалось и это выглядело довольно нелепо со стороны.
— Сиди, сиди,— остановил его вошедший, — я на минуту.
Перед ним стоял Режиссер. Сеточка морщин в уголках глаз и проницательный взгляд, говорили о том, что ему могло быть как и около пятидесяти, так и намного больше. Главный выглядел спокойным, но за этим могло скрываться всё что угодно.
— Ты хорошо справился с ролью, — четко выговаривал каждый слог режиссер.
Все знали, что «хорошо» — не «отлично», но и — «не плохо». Это радовало.
Актер расправил плечи. Постепенно приходя в себя, как физически, так и морально.
— Публика довольна и если даже финальный акт где–то пойдет не так, зрители ещё будут под впечатлением от твоей игры, — продолжал Главный.
Это означало «хорошо с плюсом».
Он кивнул и привстал. Движения наконец-то стали нормальными. Образ отпустил. Вживаться сложно, но и выходить нелегко. От каждого сыгранного персонажа оставался неизгладимый след, но и необходимый опыт, для восхождения наверх по карьерной лестнице. Ведь плох актер, не мечтавший стать режиссером.
— Спасибо сер. Постараюсь в следующий раз поработать лучше, — произнес он, уже своим, не охрипшим голосом.
Теперь кивнул режиссер.
— Отдыхай, новая роль будет не легкой, да и как ты знаешь, нет у нас простых ролей.
Главный так же бесшумно вышел, как и вошел.
Послышался звонок.
Начинался следующий акт. Без него. Свое в этой пьесе он отыграл и мысленно пожелал удачи остальным коллегам по труппе.
***
Одинокая бутылка вина украшала небольшой столик со стеклянной столешницей. Возле него в мягких креслах сидели женщины. Одни в большом загородном доме.
— Ну, помянем отца и заодно место, где выросли? — спросила Анна, и не дожидаясь ответа, вынула штопором корковую пробку.
–Ага. Разделим нехитрое наследство, — проговорила Эльза, скривив губы то ли в улыбке, то ли в оскале.
Каждый наполнил свой бокал.
Выпили. Молча. Не закусывая.
— А папа знал толк в винах. Эта бутылка целое состояние стоит, так что не такое и плохое наследство нам досталось, — усмехнулась Эльза.
— А ты всё деньгами меряешь. Себя то, во сколько оценила? — устало глянула на сестру Анна.
Эльза налила себе ещё вина и ответила:
–Да уж подороже, чем твою персону! И не смотри на меня, как на шлюху. Всё имеет цену. А если говорят, о чем-то бесценном — врут! Цена может быть очень высокой, но не значит, что не найдется тот, кто её заплатит. Продается всё: семья, родина, тело и душа. Ты свою, кстати, за сколько продала? — охмелевшим голосом спросила Эльза.
— Да кому нужна душа, в которую родная сестра нагадила?
— Всё ещё считаешь себя белой и пушистой? Да если бы не твои вечные придирки, беспричинная ревность и фригидность, Марк бы ко мне не ушел.
На этот раз Анна налила себе вина и задумчиво оглядела комнату. Через распахнутое окно солнце теплом заполняло гостиную. Лучи беззаботно играли на гладкой поверхности стола, купались в багряном напитке и бережно касались хрусталя бокалов.
— Я пыталась объяснить, что секс для меня не главное, духовная близость ведь намного важнее. Да, была не права. Теперь я это осознаю, но его уже не вернешь. Марк же был для меня всем. Понимаешь?
— А я ведь завидовала тебе. Марк казался идеальным мужчиной, с которым можно было нормально поговорить. Он единственный понимал меня. Я не говорила тебе, но я ведь тоже влюбилась в него как школьница, даже самой было противно. И если хочешь знать: не я его бросила, а он. Слышишь? Он! Нашел другую, кобелем ещё тем оказался. А ты: святой, душа! И где теперь твоя душа?
— Видимо там, где и твоя... Я же больше так и не смогла кого-то полюбить и его не простила.
Эльза подняла бокал. Разглядывая, как красная жидкость переливается на свету, сказала:
— Хоть что-то хорошее осталось в этом мире.
— Эльза, а тебе не надоело это всё?— откинувшись в кресле, спросила Анна.
— Что всё?
— Хватит притворяться! Хотя бы раз мы можем поговорить как сестры, как дочери отца и матери, которых уже нет с нами?!
Эльза поставила бокал и посмотрела на Анну, глаза блестели от выпитого, но без насмешек и сарказма. Во взгляде читалось лишь усталость и грусть.
Алкоголь на всех действует по-разному, но мысли в обеих в ту мину были схожи.
— Не знаю Анна, — вздохнула она, — я уже ничего не понимаю: кто я? Зачем всё это? Или наоборот: много знаю и из-за этого еще хуже. Ведь как просто быть молодыми, наивными и всё делить на черное и белое.
Анна допила вино и ответила:
— Мы и детьми, бывало, дрались, ругались. Но и делали много сообща. Прикрывали друг друга в наших шалостях. Что изменилось? Откуда эта слепая гордость и холодная ненависть? Из-за одного эпизода много лет назад так измениться…
Анна поставила бокал и налила уже себе и Эльзе, та кивнула и сказала:
— Но сейчас вот сидим и пьем вдвоем. Значит изменились, повзрослели, а ведь за последние года перекинулись лишь несколькими колким фразами.
— Да, изменились. Но не повзрослели. Мы — выросшие дети. Заигрались в обиду, утонули в азарте, взяли себе роли плохих сестер и дочерей. А в итоге — хреновые сироты.
— Заигрались Анна, заигрались. Карьера, бизнес, успех, а ни семьи, ни друзей,… ни любви.
— Эх, жизнь профукали, любви не нашли, друзья из-за денег.
— Перестань Анна. Не сгущай краски. Как говорили когда-то: в сорок лет жизнь только начинается. А тебе лишь тридцать восемь.
— Ох, спасибо, что напомнила! Успокоила! Ну, ты и в свои сорок на все тридцать восемь выглядишь.
Обе засмеялись легко и не принужденно.
— Кстати о душах: не нужно их никому понимать, главное, что мы друг друга поняли, все-таки родные не лишь по крови, правда?
— Да! И пошли они все! — огласила тост Эльза.
— За нас!— подхватила Анна.
Обе залпом осушили бокалы.
Не сказав ни слова прощения, они поняли, что стена ненависти рухнула меж ними. Почувствовали, молча — без намеков. Перешли ту невидимую грань понимания. Прошлое, осталось позади, а им жить и многое еще нужно успеть сделать.
***
Он любил тот момент, когда еще не знаешь: в каком спектакле и какая роль достанется. Приятное чувство волнения и адреналина охватило его. Просыпался азарт, предвкушая борьбу за существование на сцене: доказать себе и всем, что можешь сыграть всё.
А больше всего ему не нравилось ждать. Ожидать своего часа, минуты, секунды появления на сцене.
Стрелка медленно ползла по циферблату, убивая время. Ассистент режиссера, заглянув в гримерную:
— Ваш выход через минуту.
Он поднялся. Посмотрел в зеркало на себя, ещё не занятого другим образом и вышел, готовым к перевоплощению.
Занавес поднялся. Свет ослепил глаза и осветил декорации. Акт начался. И вот прозвучит его первая реплика.
***
— Э-э-э!— раздалось в родильном отделении. Первый звук нового человека.
— Анна, у вас родилась здоровая и крепкая девочка, — сказала врач и положила мокрого, чуть синеватого младенца на грудь еле живой, но счастливой маме. Ощутив материнское тепло, малышка замерла и начала чмокать губками.
— Ну, наконец-то! Я стала тетей! — кричала за спиной доктора, сквозь марлевую маску Эльза с видеокамерой в руках. — Какая же она чудесная! — стала нахваливать новорожденную племянницу тетя, а про себя подумала: "Ужас! Надеюсь, как подрастет, станет посимпатичней. Ох, не зря я не доверяю этим Банкам спермы".
***
А Главный решил пошутить. Мало того, что роль женская досталась, да еще в пьесе, которую думал, что отыграл. Ну что же и этот вызов принят.
Скоро личные мысли, воспоминания, чувства, привычки и эмоции отключаться совсем. Он начал входить в роль или роль входила в него. Потом остается одна интуиция, осколки характера, смутные воспоминания былых ощущений и знаний. Будет создаваться новый образ души героя, в котором ему играть.
В его Театре одна сплошная импровизация в спектаклях, где играют жизнь. Сам решаешь: играть главную роль, оставаться на втором плане или затеряться в массовке статистов. А в конце Режиссер скажет: справился ли, да аплодисменты невидимой публики будут единственными судьями. Если конечно прозвучат.
И не важно, что зрители не знают как это: переживать, плакать, радоваться мелочам и смеяться над глупостью. Его задача, чтобы они хотя бы это представили. Да и зрители еще очень юны. Ведь он всего лишь актер детского: Малого Театра.
Сейчас в их Мире всё легко: все проблемы решены, лишняя суета исчезла, чувства понятны, желания свободны — бери да наслаждайся жизнью. Но многим хочется странного: увидеть и ощутить новое, вернее давно забытое старое; пробудить в своих закромах памяти то, чего уже нет в нашем беззаботном существовании, и не будет.
Мир изменился, люди изменились. Остался лишь этот Театр. Ведь скучно бывает даже в раю.