Иллюзионист

Уже больше десяти лет не палило над городом солнце. Вставало каждое утро там, в далёком земли небосводе, но пыльное, цвета пустыни марево скрывало его от глаз.

Трактирщик редко выходил на улицу — не хотелось дышать этим воздухом, раскалённым, пропитанным пылью, оттого коркой оседавшим на быстро потеющей коже. В трактире, тут не поспоришь, было не лучше: дым дешёвого табака, едкий запах подгоревшего масла и не исчезавший никогда дух мерзкой, прогорклой браги. Зато держался в закопчённых стенах намёк на прохладу, да и песка не было. Для трактирщика это казалось спасением.

Настроение? Каждый день одно. Да и каким оно может быть? В трактире, к которому прилеплен намертво, прикован цепями? Иллюзия свободы. Позади? Разрушенное прошлое, попранные честь, достоинство, гордость. И все таланты. Вокруг? Нужда, унижение, дно. То ли было раньше! Когда он просиживал в библиотеках Университета, скрипел гусиным пером, ваял основы философии, пробирался в самые неисследованные закоулки наук. Колбы с цветными жидкостями, горелки, шестерни, паровые машины — вот его друзья, его жизнь. Почему засуха, пусть и страшная, точно болезнь, поразившая их плодородный край, отняла всё это?

В городе трактирщик слыл букой. Незлобивым, но ворчуном безнадёжным, потерявшим веру в чудо. Оно тут у всех было своё: хоть семья или дело, хоть бродячая гадалка или брага в кружке, — но было, потому что без него не прожить в стране, превратившейся в выжженную пустыню. Чудо — это универсальный способ спастись. Но трактирщик чудеса презирал. Особенно сегодня.

"Конечно, — в душе сетовал он, — в трудные времена всегда так. Подавай им дурман да колдунов! Ходят всякие прорицатели, чародеи, дурят людей… И верят же им, как дети! Тьфу!" В сердцах он плюнул на покрытую вековым слоем жира стойку и, дабы скрыть свою горячность, принялся натирать это место.

Сегодня он был не в духе, а причиной того стали новые постояльцы, что под вечер в огромной телеге въехали в город. Достаточно было лишь бросить взгляд, чтобы понять — перед вами бродяги, нищие, попрошайки. У трактирщика на таких глаз был намётан. "Очередные побирушки! Наверняка притащились знахарствовать да гадать на кофейной гуще! Тьфу!" — он снова плюнул, причём уже в сторону стола, за которым те сидели, но вновь попал на стойку.

Их было трое. Средних лет мужчина, высокий, с аккуратно зачёсанными тёмными волосами. Да-да, аккуратно, как ни странно к бродяге применять подобное слово. Но больше поражали его усы: подстриженные и слегка завитые вверх. И медный, от времени успевший потемнеть монокль. Сопровождали его двое юношей, светловолосых, худых, с большими, сохранившими детское удивление глазами — близнецы. Наряд их — старые лохмотья — смотрелся столь убого, что невольно наводил на мысль о вшах; обноски, в которых и появляться в людном месте было стыдно, так и просились в горячий мыльный таз. Да и самих хорошо бы окунуть… "И утопить", — подсказывала трактирщику праведная злоба. Но когда один из бродяг махнул ему рукой, тот безропотно направился к гостям, натягивая на лицо дежурную улыбку, ту самую, что берёг исключительно для заезжих "колдунов".

— Мил-человек, где же наш ужин? — заговорил усатый постоялец.

Голос оказался мягким, бархатистым, но каким-то глубоким, за собой скрывавшим дюжую силу, странную, завораживающую. Трактирщик мысленно поёжился.

— Мы уж час дожидаемся, мил-человек, — продолжил гость. — С дороги устали, есть хочется. Не радушно у вас, смотрю, гостей встречают!

— Прощенья просим, — неохотно поклонился трактирщик.

Он бы выгнал ненавистных постояльцев, да приходилось обслуживать всех, лишь бы платили. Иначе на улицу мог отправиться и сам трактирщик. А что он без работы? Если и делать-то ничего не умеет? Не кузнец ведь, не столяр… Вот и приходится терпеть.

— Кухарка, лентяйка, возится! — оправдывался он под пристальным взглядом пришельца.

— Как зовут тебя, мил-человек? — сощурился тот.

— Луи, — смущённо пробормотал трактирщик.

Представляться с таким именем в таком месте — всегда пытка, означавшая расспросы, насмешки… Естественно, сегодняшний вечер не мог быть исключением.

— Луи? Людовик? — удивлённо уставился на него незнакомец, и по лбу его скользнула глубокая морщина. — Имя не для простолюдина! Интересно, кем же ты был раньше, трактирщик Луи?

— Учёным… — трактирщик совсем поник.

— А-а-а… — печально вздохнул постоялец. — Учёные ныне не в чести.

Трактирщик поёжился под пронизывающим взглядом тёмных до черноты почти глаз. Лучше бы этот бродяга отпустил уже привычную, оттого и не жалящую насмешку.

— А я Герман, будем знакомы! — приветливо улыбнулся постоялец. — И мои помощники, Гюнтер и Ганс.

"На одну букву, не к добру это", — откуда-то забрела совсем уж нелепая мысль, даже сам трактирщик усмехнулся ей. И вновь согнулся в поклоне.

— Так вот, Людовик, будь добр, поторопи кухарку! Мы будем тебе очень благодарны! — хитровато сощурился Герман.

Трактирщик торопливо направился в сторону кухни. По дороге он неожиданно обнаружил, что правый карман передника похлопывает бедро подозрительной тяжестью. Сунул руку — пальцы неожиданно нащупали холодный металлический диск. Монета? Луи нахмурился: откуда она взялась, он вспомнить, увы, не мог. Пожал плечами, выругался на собственную забывчивость и продолжил путь. Когда он почти уже пересёк порог кухни, черноволосый бродяга шмыгнул куда-то мимо него, едва не сбив с ног.

— Прошу прощения, милейший Луи! — раскланялся он. — Не держи зла за мою неловкость!

Трактирщик пробормотал что-то бессвязное и шмыгнул в тесную кухню, отстраняясь от протянутых к нему рук. Чадный воздух комом проник в лёгкие. В облаке гари он различил грузную широкоплечую кухарку с мощными заголёнными руками. Вид её, всегда свирепый, наводил на Луи ужас. Кухарка, заметив его, подбоченилась и выжидающе оглядела пришельца. Тот глубоко вздохнул и, чувствуя себя ничтожным карликом перед великаном, пробормотал:

— Там господа уж час ужина дожидаются, сердиться изволят, — голос подвёл, фраза прозвучала плаксиво, и трактирщику стало мучительно стыдно.

— Какие такие господа? — пробасила кухарка. — Бродяги эти что ли? Нашёл господ, тоже мне! На, вот, — она сунула поднос в безвольные руки Луи.

В этот миг из высоко подвёрнутого рукава его рубахи выпало нечто металлическое и со звоном завертелось на полу. Кухарка удивлённо раскрыла глаза на тускло блеснувшее золото.

— Ишь ты! Монета! Да золотая! — пробасила она. — Разбрасывается тут, дармоед! И откуда у таких только деньги?!

Сбитый с толку, трактирщик неловко поставил поднос, поднял находку и поспешно сунул её в тот же карман… Но он был пуст! Волна мурашек пробежала по спине: ещё секунду назад там лежала монета, пальцы ещё помнили её тяжесть. Куда делась та, откуда взялась эта? А если это была одна и та же монета, то как оказалась она в его рукаве? Торопливо обследовав карман на предмет дыр, он в недоумении вновь взялся за поднос, на который кухарка водрузила и тарелки с похлёбкой.

— Вот тебе! Неси своим господам!

Она хмыкнула и отвернулась к печи — разговор был окончен. Луи с тяжёлым подносом в руках поплёлся к постояльцам, прислушиваясь к хлопкам монеты в кармане.

Гости обрадовались пище и воодушевлённо поблагодарили его. Трактирщик смущённо улыбнулся и хотел уже уйти, когда гость кивнул на его передник. Луи опустил глаза в поисках пятна или чего-то в этом же роде, но всё было в порядке. Да, не очень чистый, да, засалился! Как будто их обноски были лучше! Он уже не на шутку рассердился, но вдруг вспомнил о находке. Сунул руку в правый карман и начал судорожно обшаривать его. Он опустел… Трактирщик похолодел, рука его в мгновение стала влажной. Усатый гость с хитроватой усмешкой наблюдал перемену в лице собеседника.

— Может, в другом? — сочувственно произнёс он.

Трактирщик машинально сунул руку в левый карман — золотник лежал там… И тут его бросило в дрожь: откуда этот бродяга знал об окаянной монете?

— Это ещё что? — нахмурился Луи. — Что за шутки? Вы как узнали?

— Прими, Людовик, нашу благодарность, — как ни в чём не бывало отозвался Герман. — Извини, если наша шутка тебя огорчила!

— Да вы эти что ли? Колдуны? — продолжил он своё наступление.

— Ух, громкие же ты слова подбираешь, Людовик! — засмеялся добродушно постоялец, ничуть не обидевшись. — Мы не колдуны, хотя и так нас называют. Но ты же учёный, всё должен понимать!

В другой ситуации, возможно, последняя фраза бы и польстила трактирщику, но только не сейчас.

— А кто тогда, если народ дурите? Как ко мне в карман попала эта монета?

— Да почему же сразу дурим? Я не колдун, я всего лишь иллюзионист, — вздохнул Герман. — А монета из моего кармана пришла. Ловкость рук, как говорится!

— Что? — трактирщик выкатил глаза на постояльца. — Кто?

— Иллюзионист… Я создаю иллюзии. Ну, фокусник…

— А, дурите всё-таки! — со злобой процедил Луи.

— Нет, — постоялец был непреклонен. — Наши иллюзии — только иллюзии. И больше ничего. Разве это обман?

— И кому они нужны? — насупился Луи.

— Людям, — пожал плечами Герман. — До сих пор никто не жаловался. И благодарили щедро.

— За что? За ярмарочные фокусы? Отдавали последнее, да?

— Не за фокусы, конечно же. Эти "фокусы", как ты их называешь, дарят людям надежду. В наше время это бесценно.

— Надежду? Иллюзорную?

— Почему? Надежда — просто надежда, иллюзорной она не бывает. Это чувство, и если ты его переживаешь, оно есть. Никаких иллюзий. Да о чём мы спорим? Приходи в воскресенье на представление — сам всё увидишь, учёный Людовик!

Но предложение лишь рассердило трактирщика. В душе.

*

Новый вечер не сулил перемен: трактир полнился привычной клиентурой и гудел. До Луи доносились обрывки фраз — толки о каком-то строительстве на главной площади. Спрятаться было некуда, приходилось слушать, но постепенно проклюнулось крошечное зерно любопытства. Ведь говорили о механизме…

Ночью он дурно спал. Сплетни всколыхнули сладкие воспоминания об Университете, и во сне Луи явилась его лаборатория и механическая мастерская. Выбора уже не было.

Наутро, вопреки своим привычкам, он вышел в город и побрёл мимо однообразных измазанных глиной домов. Царила привычная духота, жар выдавил из кожи испарину, присыпал пылью. Одышка преследовала Луи, и он ощущал себя немощным стариком. Но сопротивлялся и шёл. Улицы с глиняными домами медленно уплывали за спину, одна за одной, и вот, осталось лишь вывернуть из переулка. Луи уже уловил гулкий металлический звон и хриплое фырчанье лебёдки — слухи не врали. Шаг участился в такт сердцу. Волнение подстёгивало, бередило душу. И вот…

Замер.

Чинно вздымалась над городом медная волна, то замирала, то вновь рывком набирала высоту; тень её, тонкая, изогнутая, как и сама балка, льнула к деревянному помосту. Бормотание лебёдки стихло. Волна поднялась вертикально, склоняясь изгибом к центру помоста, и осталась недвижной. На земле дрогнул и поднял голову её близнец. Лебёдка вновь подала голос — вторая волна замерла и поползла к небу, всё выше, выше. И ещё одна. Точно пальцы огромной руки, толстые балки обхватили помост, почти сомкнув над ним свои вершины. Тусклые солнечные лучи лизнули медь, и она отозвалась, вспыхнула, зарделась. Кощунством было думать, что это всего лишь отражение света! Нет, металл был живым, он пульсировал, огонь полыхал в нём, растекался, как растекается по венам кровь. Красная медная змея подняла голову, изогнула над помостом изящное тело и поплыла в воздухе, держась за лебёдку. Легко скользнула она в отверстия медных балок, выпрямилась, вытянула огнём полыхающий хвост. И завеса тайны в этот миг приоткрылась перед Луи: ему предстала никакая не исполинская рука (о, жалкие потуги фантазии!), а целый организм, механическое существо, с пламенеющим телом удивительной красоты. На его глазах сплетались тонкие витки, кольца, спирали живого металла превращались в фантастические цветы, птиц, невиданные узоры. Они играли, то золотились на изгибах, то хмурились почти до черноты, а порой вспыхивали медной краснотой и тут же пускались в густую тёмную зелень. Очертилось изящное куполообразное тело, волнующее, завораживающее своими переливами. Луи хотелось броситься к нему, прикоснуться… Но было боязно даже вздохнуть, дабы не нарушить это механическое очарование.

И в этот миг явилось сердце. Оно выступило из тени, огонь охватил его, лепестки пламени задышали, в танце взметнулись на каждой шестерёнке, на зубьях каждого колеса, на гранях мельчайших гаек и полукружиях винтов. Лебёдка отозвалась приглушённым приветствием, и канат шевельнулся, поднимая сердце в воздух. В нежных объятьях медных витков оно улеглось над площадью, ожидая своего часа. Толстые цепи вен с шумом спустились к помосту, юркнули в отверстия, и невидимое глазу нутро отозвалось торжествующим металлическим звоном. Все части фантастического тела сплетались в единстве, ещё миг — будет шумный вздох, шевельнётся медная грудь и…

Луи вздрогнул и пошатнулся. Толчок пришёлся под рёбра неожиданной болью. Завороженный, он даже не смог выкрикнуть обидчику привычное ругательство, сколь страшно было побеспокоить родившееся существо. Прохожий ушёл, лишь обернувшись на зеваку-трактирщика. А тот тщетно старался уловить прежнее очарование, но картинка была иной: Луи обнаружил людей в лохмотьях, что сновали у помоста. Знакомые обноски, знакомые завитки светлых волос — сердце наполнила едкая горечь. Взмокшие от напряжённой работы, Гюнтер и Ганс осторожно несли к лебёдке ещё один механический орган. Германа нигде не было. Лишь когда внутри помоста что-то загремело, Луи догадался, что иллюзионист скрывался там.

Существо было верхом совершенства, притягивающим, околдовывающим, но враждебным. Да, творение шарлатанов, воплощение обмана…

Луи вернулся в трактир, втянув голову в плечи. И какое подлое возникло желание: спрятаться в своей каморке, не впускать этот мир, закрыться… Но трактирщик занял свой пост.

*

Коршуном метался над затылками посетителей взгляд Луи, он жаждал разгадки. Вопрос бесцеремонно, не стучась, ворвался в мысли и превратил вечер в сплошную пытку. А постояльцы всё не возвращались.

Троица показалась на пороге уже глубоко за полночь. Расселись. Один из близнецов устроился на выщербленном столе, положив руки под голову, и, казалось, уснул. Трактирщик принёс поднос с ужином и прищурился, оглядывая иллюзиониста:

— Интересное у вас сооружение! Вот случайно набрёл сегодня… — он хотел сказать что-то грозное, обличающее, но не вышло.

— Ты про нашу сцену, Людовик? — отозвался постоялец устало. — Да, пришлось постараться.

— Я видел там механизмы… — неуверенно начал трактирщик.

— Да, сцена — один большой механизм. Иллюзии не возникают из пустоты, — с улыбкой кивнул Герман.

— Откуда такое чудо техники у бродячих артистов? — впился в него глазами Луи.

— Мы сами её собрали, до последнего винтика. По чертежам, — иллюзионист умолк, но заметив недоверие в глазах Луи, уточнил: — Моим чертежам.

— Что? — трактирщик даже отшатнулся от него. — Хочешь сказать, что сам всё это создал? Но…

Ошеломлённый трактирщик заморгал и не смог найти слов. С минуту все молчали.

— Но почему? — наконец отважился Луи продолжить. — Такое мог собрать только… гений. Ведь… Тебе бы служить в Университете… А ты бродяжничаешь и развлекаешь простолюдинов! А мог быть учёным!

— Хм… Тогда я стал бы трактирщиком, — усмехнулся иллюзионист.

Губы Луи дрогнули и сжались.

— Не обижайся, Людовик! — примирительно заговорил Герман, вздохнув. — Я не хотел тебя обидеть. Каждый должен быть там, где он нужнее. На своём месте.

— И твоё место на ярмарке? С такими талантами? — нахмурился Луи. — А моё, значит, в трактире?

— За себя я говорю смело, — он с завидной уверенностью кивнул. — Про тебя же ничего не скажу. Но если ты так недоволен… Университет работает до сих пор! Кто-то туда вернулся.

— Я там не нужен, — боль змеёй скользнула из его груди, сдавила горло, мешая говорить.

— Тебе виднее, — пожал плечами иллюзионист. — Своя голова на плечах. Не мне учить, я не священник и не провидец. Ладно, время ужина. Поговорим потом.

Тоска нахлынула нежданно. Прижала к полу. Распластала. Ночью Луи не сомкнул глаз.

*

Воскресный вечер — самый шумный и людный для трактира. Толпы посетителей, брага, льющаяся рекой, устоявшийся мерзкий с кислинкой запах. Но не сегодня. Солнце уже клонилось к горизонту, но зал был непривычно пуст. Трактирщик настороженно оглядывался, протирал кружки в ожидании бурной волны клиентов, но тщетно.

Взволнованный, он вышел на пустынную улицу и растеряно оглянулся. Город вымер, лишь одинокий мальчуган мчался что есть мочи мимо трактира.

— Эй, пострел! Погоди! — окликнул его трактирщик.

Тот остановился, тяжело дыша. В трактирщика упёрся нетерпеливый взгляд больших глаз, мальчонка перетаптывался на пружинящих ногах, готовый в любой миг опрометью броситься бежать.

— Куда это все подевались?

— Да сегодня ж воскресенье, приезжий фокусник даёт представление. Все на площади! Скоро начнёт! — и он сорвался, не дожидаясь нового вопроса.

Луи торопливо бросился за ним. Мальчонку он догнать не смог, но до площади добрался удивительно быстро. Впервые за десять лет.

Толпа, окружавшая сцену, гудела. За неделю оставленное трактирщиком существо успело прихорошиться и подготовиться к встрече: тонкое сплетение медных цветов окружило по бокам помост, кожей на спине легла узорчатая ткань, скрывая под собой хрупкое механическое сердце и вены. В просвете медных бликов стоял Герман. Свои лохмотья он заменил фраком и цилиндром, лишь на глазу всё также пристроился потемневший монокль. В облике его не осталось и следа от нищего бродяги; перед публикой был сильный, могущественный человек, повелитель чудесного механизма, Иллюзионист…

Луи с трудом пробился сквозь толпу к помосту и жадно ловил каждое движение мышц на лице Иллюзиониста. В глазах его читалось какое-то тайное знание, власть и сила, безудержная, как океан. Каблуки озвучили три широких уверенных шага, и Иллюзионист раскинул руки над толпой. Город смолк. Тишина струной натянулась, напряглась, готовая в любую секунду надорваться и со звоном лопнуть.

— Приветствуем достопочтенных горожан! — Иллюзионист низко поклонился.

Из тени драпировок в поклоне вышли и его помощники.

— Я польщён, что все вы пришли взглянуть на наше скромное представление. В таком случае я просто должен показать нечто удивительное, — он улыбнулся.

Улыбка волной накрыла и публику. Приветливые лица смотрели на него. Обернувшись, Луи не узнавал среди них своих драчливых скандальных клиентов. Но это потеряло всякое значение, когда звякнуло что-то под ногами Иллюзиониста — существо проснулось и ожило, расправило плечи. Занавес, открывавший до этого лишь узкую щель, раздвинулся, приветственно звякнули цепи вен. Лучи солнца продирались сквозь марево и ластились к медному телу, разжигая на глазах зачарованной публики танец парящего в воздухе пламени, густого, багряно-алого на закате.

Цилиндр на голове Иллюзиониста дрогнул. Публика захихикала, а головной убор, точно услышав зрителей, подпрыгнул вновь. Хохот разразился над площадью. Герман лёгким движением головы скинул непослушную шляпу, но, вопреки ожиданиям, та не упала, а медленно поплыла по воздуху, планируя над закинутыми вверх головами удивлённых людей. Горожане подпрыгивали, стараясь достать диковинную вещь, но цилиндр лавировал меж вытянувшихся рук, поднимался вверх от особо настойчивых.

— Ловите непослушную шляпу! — захохотал Иллюзионист, наблюдая восторг людей, которых захватило неожиданное приключение.

Но цилиндр сдаваться не собирался. Он кружил, набирал скорость, выписывал причудливые виражи, точно заметил внимание публики и хотел покрасоваться. Описав круг, он чинно вернулся к сцене, но резко обернулся и понёсся навстречу ошарашенному Луи. Тот широко распахнутыми глазами созерцал этот полёт. В последний миг успел он ухватить летевшую в него шляпу и теперь стоял под взглядами людей, крепко обняв своё трофей.

— О, Людовик, какая удача, что ты поймал его! — хитро подмигнул ему Иллюзионист и подошёл к краю сцены, где стоял трактирщик.

Тот безропотно протянул шляпу, Герман почти схватился за её поля, но в этот миг что-то ударилось о внутреннюю стенку цилиндра — перепуганный Луи разжал пальцы, и шляпа покатилась по помосту под дружный хохот толпы. Что-то блеснуло внутри, и на свет вылез… кролик. Он двигался, точно живой, но вместо меха тельце его покрывали пластинки помутневшей от времени меди. Луи, оказавшийся совсем рядом, видел, как шевелились его проклёпанные лапки, как дрожал нос, как вертелись красно-коричневые стеклянные глаза.

— О, вот кто нас так удивил! — Иллюзионист указал на кролика.

Публика ликовала, зазвенели одинокие аплодисменты, и к ним тут же присоединился целый хор. Иллюзионист подобрал свою шляпу и подмигнул трактирщику. Кролик меж тем свободно разгуливал по сцене.

— Ганс! — Иллюзионист обратился к одному из юношей. — Наш маленький друг хочет играть.

— Безусловно! — шутливо бросил юноша и вытащил из-за драпировки обруч.

— Он настоящий? Живой? Да нет же, нет! Ушами как шевелит, прям кролик! Да смотри же, весь металлический! Да нет, живой! Ох, вон, винтики торчат! А смотрит ведь! Сюда, сюда смотрит! — гудела публика, по-детски радуясь увиденному.

Юный Ганс вышел на середину сцены и продемонстрировал публике обруч. Цокнув несколько раз языком, он подозвал кролика. Тот повёл ушами — и впрямь как живой — и засеменил к юноше. Когда обруч опустился, кролик лихо перемахнул через него, точно были в нём не шарниры, а самые настоящие суставы. Плоть и кровь. Публика ликовала, хлопала, ревела.

Ганс меж тем расставил на сцене тумбы, и кролик шустро обежал их, запрыгнул на крайнюю и в несколько точных прыжков оказался на другом конце помоста. У сцены уже собралась детвора, шумно тянувшая руки к механическому зверьку. Иллюзионист, заметив их, поднял на сцену веснушчатую девочку. Остальные справились сами. Кролика обступили, множество детских рук бережно потянулось к гладкой металлической спине. Стеклянные глаза суетливо перебегали с одного ребёнка на другого, бешено дёргался выбеленный треугольник носа.

— Живой, живой! — шумели дети, а вскоре стали им вторить и взрослые, с волнением наблюдавшие за суетой на сцене.

Трактирщик с удивлением разглядывал зрителей: неужели это были те самые люди, что каждый день титаническими усилиями вспахивали твёрдую, точно камень, землю, пересохшую без капли живительной влаги? Неужели это они без продыху качали воду из механических колодцев, чтобы на полях их вызрела чахлая пшеница? Уже больше десяти лет… Неужели они способны были так радоваться? Так смеяться? Чисто, наивно, точно дети…

Когда малыши вернулись к родителям, Ганс унёс кролика. И вдруг грянула музыка. Люди всполошились, изумлённо переглядываясь: музыкантов видно не было. Мелодия неслась из глубин сцены, точно пела сама медь. Но вскоре тайна приоткрылась перед зрителями… На погружавшуюся в вечерний полумрак сцену кувырком выкатились крошечные карлики с трубами, барабанами, скрипками. Луи с удивлением разглядывал их: откуда они взялись? Ведь его постояльцы всегда были втроём? А карлики весело приплясывали, и лишь едва слышный сквозь музыку скрип и звон выдали в них механических существ. Лица их поблёскивали в сумерках металлическими отблесками, блики играли на стеклянных глазах. Иллюзионист с улыбкой разглядывал развеселившуюся и готовую броситься в пляс публику.

— Вечереет, — развёл он руками. — А я не показал ещё настоящего чуда! Обещания надо выполнять!

Что-то щёлкнуло, завертелось за занавесом, и на глазах у публики вылетели резные фонари с горящими в них свечами. Они замерли в медных зарослях, и пламя нежно прильнуло к металлическому телу, заплясало в изгибах. Сцена горела, пульсировала. Иллюзионист расставил руки, засмеялся и в этот миг… Нет, летающая шляпа, кролик, механический оркестр были чудесны, но это! Люди вопили от восторга: Иллюзионист оторвался от помоста и медленно поднимался в воздух. Чудесное существо почувствовало это, и волны меди шевельнулись. Изумлённый Луи видел, как задрожали металлические лепестки дивных цветов, как взмахнули крыльями чудесные птицы…

Аплодисменты грохотали, рассыпались тысячью хлопков и снова начинали звенеть и усиливаться. Люди были довольны — чудес им хватит надолго. Но Иллюзионист не собирался завершать представление. Замерев под куполом своей сцены, он в задумчивости наклонил на бок голову и обратился к зрителям:

— А есть среди вас смельчаки? Кто не боится взмыть в воздух? Есть такие? Я научу летать любого!

Публика разразилась восторженными криками, но никто не двинулся с места.

— Неужели никто не хочет узнать, как тут, в воздухе? — игриво нахмурился Герман.

Луи оглянулся с удивлением: рисковать не спешили. Он понял уже, что это-то и было главным чудом в сегодняшней программе, но человеческий страх срывал все планы Иллюзиониста. Как жаль, как жаль! А ведь что-то и впрямь было в этих иллюзиях, и ему так хотелось досмотреть до конца! Так хотелось! Он колебался, шевельнуться было так страшно, что казалось, тело его стало вдруг деревянным, но что-то свербило в душе… Холодная испарина, не от духоты, а от безумного ужаса, выступила на спине, ноги не желали слушаться. Он зажмурился, точно перед прыжком в пропасть, и громко крикнул:

— Я не боюсь!

Иллюзионист взмахнул руками и медленно опустился вниз.

— Людовик, я поверил в тебя с первого взгляда, — тихо проговорил он, помогая дрожащему человеку забраться на помост.

Ганс и Гюнтер под руки провели его в центр сцены и повернули лицом к зрителям. Именно провели, потому что сам он двигаться уже не мог, от страха. Сзади что-то щёлкнуло, видимо, на спине закрепили подъёмный механизм (он-то знал, что даже иллюзионисты не умеют летать). Юноши скрылись за сценой и раздался знакомый звон цепей. Сзади натянулся незаметный для зрителей трос. Ноги Луи сопротивлялись до последнего мгновения, но чудесная сила тянула его вверх.

— Давай, ничего не бойся! Ты же веришь, что можешь? — голос Иллюзиониста звучал так властно, что нельзя было сомневаться в его словах. — Ну же! Оттолкнись!

И Луи оторвался от земли…

Было странно. Страшно. Волнительно. И прекрасно. Он медленно плыл вверх, поднимался, а зрители всё удалялись, превращаясь в маленькие фигурки внизу. Вокруг плясали огни, медь играла переливами, подмигивала ему, существо каждым изгибом своего тела улыбалось своему герою, в которого хозяин поверил с первого взгляда…

У самой вершины, где-то рядом с прекрасным механическим сердцем, чью близость ощущал Луи, он замер. Ноги его болтались, руки висели. Он знал, что все взгляды были обращены к нему, а он походил на полупустой мешок тряпья. Постыдное, должно быть, зрелище… И вот, наскребя в душе остатки гордости, он поднял руку и помахал оставшимся внизу людям. Молчаливая до этого момента публика облегчённо выдохнула и разразилась радостными криками. Чудо состоялось!

Но это был ещё не конец. Существо не отпустило своего героя, неведомая сила потащила его вперёд, потом в сторону. Он продолжал судорожно махать руками, уже обеими, болтал ногами в воздухе и растягивал на лице улыбку. Его тело описывало круг над помостом. Музыка здесь слышалась плохо, зато Луи прекрасно различал стук и скрип механического сердца. Чудесного сердца. И пришёл покой. Он разглядывал медные переливы, слушал звуки машины и радовался. Расставил широко руки, точно и впрямь летел над городом. Лицо расслабилось, мышцы и кожа уже не сопротивлялись светившейся улыбке. Ему нравилось…

Когда Луи спустили вниз, он лучился не хуже сцены. И хохотал, нервно, но радостно. Ганс и Гюнтер высвободили его из креплений, а Иллюзионист крепко пожал руку.

— Ты молодец, — тихо сказал Герман. — Спасибо.

— Ты… Ты… Тебе не здесь место… — едва выдавил взволнованный Луи. — В столице ты бы был богачом, звездой…

— Нет, в столице я был бы шутом для богатеев. А здесь я творю чудеса.

Он повёл Луи на край сцены, на поклон. Зрители ликовали, а перед помостом выстраивалась очередь — летать-то, оказывается, совсем не страшно…

Представление продолжалось до утра…

*

Иллюзионист и его помощники уехали засветло. Городу они оставили море воспоминаний, изношенный плащ, забытый на гвозде у двери трактира и надпись, ножом вырезанную на грязной стойке: "Реально только то, что ты чувствуешь. Остальное — иллюзии".

А город проснулся. Лемех вонзился в сухую, трещинами морщин покрытую, точно старушечья кожа, землю. Чтобы порыв ветра вновь всколыхнул звонкие колосья пшеницы. Чтобы пахнуло из пекарни запахом свежего калача. Чтобы текла дальше полная невзгод жизнь. И когда-нибудь воды рек вновь зашептались за стенами города…

В полуподвальной кухне трактира гремела гроза: кухарка грязно ругала трактирщика, не явившегося к положенному сроку принимать груз свежего мяса. И знала ведь она, что не будет толку от этого избалованного чудака и что даже палкой не выбить из такого благородную спесь…

По северной дороге из города вышел путник в запылённом плаще. Долго жители потом перешёптывались, что плащ этот принадлежал иллюзионисту, но скрывался под ним кто-то другой. Гадали, выдумывали. Всё-таки, люди любят сплетни и небылицы!

Он шёл пешком, держа за плечами залатанный мешок. Уверенно отчеканивал шаги, останавливаясь лишь для того, чтобы стереть капающий со лба пот и отбросить непослушные русые пряди волос. Жара крепчала, но это уже было не важно: там, впереди, сквозь развеявшееся марево проглядывали стройные башни Университета. И он шёл вперёд по иссохшей, выжженной земле, ступни его выбивали глухой, едва различимый ритм, но для него звук этот заполонил собой весь мир. Потому что совпадал с биением сердца. И пульсацией мыслей в голове. И танцем желаний. Единый ритм. Впервые за 10 лет…