Туман

Мы жили тогда в заброшенном кафе, на окраине Города. Я просыпался поутру от холода, туман затекал через дырявые окна и стучался в душу. Внутри себя я кричал. Эхом отзывался мой крик в пустом храме души, но сердце продолжало биться, питаясь перезрелыми надеждами.

— Черт возьми, — бормотал я, закуривая. Сигаретный дым клубился в лучах восходящего солнца, прогоняя туман. Подступала неизбежно осень, сменяя мимолётное лето. Наша счастливая жизнь подходила к концу. Мы терялись в тумане, размытые, лишённые очертаний, почти невидимки, мысленно прощаясь друг с другом.

Рядом, на грязном матрасе, развалился Кри — мой лучший друг. Он кому-то улыбался во сне, шептал потрескавшимися губами заветное имя. Но явь разрезала ему веки, глаза распахивались и делались разом пустыми, улыбка, захлебнувшись нежностью, медленно угасала, имя терялось в сотне других, и мир делался вдруг пресным. Кри молчал, долго и грустно смотрел в потолок. Тот нависал над ним тяжело, заслоняя небо. Так начиналось утро нового дня.

Мы выходили в зал, где стояли ещё столы и стулья, а Алек сидел за барной стойкой и читал потрёпанную книгу, через каждые десять секунду поправляя громадные, с надтреснутыми стёклами, очки.

— Доброе утро, Джошуа и Кри, — бубнила под нос Ми, пытаясь разжечь утренний костёр прямо посреди зала. Костёр не желал разгораться, а Ми дула на угольки, и щеки её краснели. Наконец, огонь вспыхивал, отдавая тепло, и Ми уютно придвигалась поближе, улыбка разгоралась на её лице солнышком, а блики этого миниатюрного светила танцевали и на наших серых физиономиях.

— Кто сегодня рассказывает? — спрашивал я, закуривая.

— Вы слышали историю о монстре, живущем в Мусорном Лесу? — страшным голосом отзывался Алек.

— Надоел со своими монстрами, — раздражалась Ми. — Ты сам прекрасно знаешь, что в этом лесу нет ничего, кроме использованных презервативов и пустых бутылок от пива.

— В этом лесу есть всё, что пожелаешь, — обижался Алек. — Однажды, я нашел там книгу заклинаний. Наверное, её забыл какой-нибудь волшебник…

— Все знают, что ты воруешь свои книги в библиотеках, червь, — хохотала Ми.

— Я, я расскажу! — тянул руку Кри.

Именно так мы начинали дни. С историй.

— Много лет назад, — рассказывал Кри. — Мы с малышкой Ми сбежали из дома. Путешествие наше было долгим и опасным, вскоре мы наткнулись на небольшой городок, где не было ничего кроме Завода и жилых домов. В этом городе жили куклы, они каждый день ходили на работу, а вечером отдыхали, подключаясь к трансляции Великого Глаза. Единственным человеком в этом городе был Механик. Он пустил нас под свою крышу, и дал приют. Механик чинил поломанные игрушки. Однажды, к нему пришла кукла с номером 356.

— Почините меня, — попросила кукла с номером 356.

— Что не так? — спрашивал Механик.

— Я чувствую, как болит вот здесь, — и кукла прикладывала свою плюшевую руку к груди.

— Ты каждый день подключаешься к трансляции Великого Глаза?

— Я больше не могу подключаться. Я сломался. Мне мерещатся искристые напевы волн, мне чудится шепот ветра в волосах деревьев. Мне хочется встать и идти. Куда-то дальше. Куда-то вдаль. За пределы.

— Ты должен каждый день подключаться к трансляции Великого Глаза. Приходи через неделю. Мы поговорим.

Но через пару дней на Заводе случалась авария. И одна кукла пропала. Вскоре мы узнали, что пропал номер 356…

— В этой истории, — перебил Алек. — Нет ничего о том, как Ми стала такой стервой.

Все мы засмеялись, а Ми надула щёки, и стукнула обидчика по голове кастрюлей. Я с нежностью глядел на неё. Вот так мы и жили в старом, богом забытом кафе, пока не потеряли друг друга в безумном хаосе мира.

***

Ближе к обеду мы разбредались кто куда: Алек просиживал в библиотеке, Ми бродила по Городу, воруя еду в магазинах, Кри убегал к реке или в лес, или ещё куда-то, палил костры и строил запруду для ручной свиньи Бунмаги, я же отправлялся на подработку. Красть еду в магазинах, как Ми, я не решался. Приходилось зарабатывать своим трудом.

В тот день я три часа мыл посуду в ресторане "У крота". Вышел через задний ход, закурил. Вечерело. Город сверкал рекламой, люди сновали туда-сюда. Накрапывал мелкий дождь. Я выпустил дым и задумался: зачем я здесь? Почему остался с ними? Я ведь давно уже хотел уехать из города. Куда-нибудь. Так нестерпимо было здесь, среди любимых людей ощущать себя одиноким. Ощущать себя одиноким одному — куда честнее. Да и вообще, хотелось побывать и в других местах, где нет тумана и обманчивого света реклам.

— Отпусти меня, ублюдок вонючий! — кричала Ми, вырываясь из рук обрюзгшего старого полицейского.

— Ничего, милая, — отвечал на это полицейский. — Сейчас доставим куда нужно.

И потом, словно оправдываясь:

— Чёрт бы меня побрал, эта крошка пыталась стащить банку фасоли из магазина…

Вокруг собрались зеваки, они снимали на телефоны эту странную сцену, смеялись, переговаривались. Я прятался за углом, возле ресторана, наблюдал молча, скрипя зубами. В тот день мне пришлось собрать все свои сбережения, чтобы выпустить Ми под залог. Вопрос моего переезда решился сам собой.

***

В центре Города возвышалось тысячаэтажное здание, с громадным глазом на самом верху. В этом здании жил Бог. Так нас учили с детства. Рядом с небоскрёбом выстраивалась многоногая очередь, похожая на разноцветную нескончаемую сороконожку. Однажды, я не выдержал и отправился туда.

— Я хочу увидеться с Богом, — сообщил я миловидной девушке в регистратуре.

— К Нему очередь. Вы можете записаться, — отвечала, слепо улыбаясь, та.

— И сколько ждать?

— Вы увидитесь с Богом приблизительно… — девушка заглянула в компьютер. — Через пятьсот шестьдесят два года, три месяца и десять минут.

— Но я столько не проживу! — удивился я.

— Специально для вас, у нас есть уникальное предложение…

Я пододвинулся поближе.

— Криогенная камера "Долгая Жизнь"! — засияла девушка. — Купите прямо сейчас, и мы сделаем для вас скидку в пятнадцать процентов! Продукция, освящённая самим Господом!

— Да пошла ты в задницу, — обиделся я. И ушёл. А Бог и его промыслы так и остались для меня загадкой.

***

Мир застыл знойной пустыней в сердцевине лета. Планета вращалась медленно и тяжко. Город изнывал от жары. Люди шли на работы нехотя, волоча за собою отяжелевшие кейсы. Алек часто пропадал в Мусорном Лесу. Он приходил по утрам странный, взъерошенный, и тут же бросал своё усталое тело на мятую подстилку. Мы лишь пожимали плечами и шли на речку купаться. Как-то утром, Алек не выдержал бремени недосказанности, и поведал нам, сомневающимся, обо всех тайнах Мусорного Леса.

Всё началось с призрака старого книгочея. Призрак появлялся только на закате, бродил грузно среди обнажённых деревьев и хоронил книги.

— У-у-у, — плакал старый книгочей и закапывал книгу.

— Пресвятые ангелы, — шептал испуганно Алек, выглядывая из-за пня.

Книгочей всегда ходил босой, и носил платье, лицо его было бородато и бровисто, глаза выражали скорбь и тоску по утраченному смыслу.

— У-у-у, бедненькие мои, — выл книгочей и закапывал книгу. Алек следовал за ним по пятам, выкапывая старинные тома с удивительными названиями, вроде: "Исследование миграции пушнокрылых кусатиков"; "Падение демона в рай: туда и обратно"; "Краткая теория бессмысленности и бесполезности"; "Обретённое время: том восьмой".

Так и шёл по лесу Алек, пока не заблудился. Книгочей скрылся в чаще, только его вой доносился то с одной, то с другой стороны. Время на часах остановилось, наступила пора безвременья. Луна застыла на небе одиноким подслеповатым глазом. Алеку стало страшно, в животе заурчало, и он заплакал горькими слезами, проклиная своё любопытство, вспоминая покинутых друзей, уютный свет родного дома, запах вареных бобов и горький вкус взрослых папирос. Вдруг вдали замелькал призывно огонёк костра, зашелестели медленные голоса. Алек ринулся вперёд, продираясь сквозь высокие лопухи, срывая паутину с лица, плача и всхлипывая. Густая листва раздвинулась, и он увидел картину немыслимую, небывалую, невозможную.

Вокруг костра сидели грустные и странные жители леса.

— Ой, — только и смог выдавить из себя Алек.

— Не заслоняй мне свет, мальчишка, — закричала Сова. — Проходи, пока не вытек!

Алек сделал шаг и очутился на чудной, лишённой всякого мусора, поляне.

— Нет, ребята, я такое там повидал, вам не снилось — продолжал, не обращая внимания на новенького, Степной Пёс. — Я, бывало, обращусь в человека, иду по Городу, а вокруг — туман жуткий, такой, что людей не найти, вокруг ходят какие-то, но не люди — чучела. Внутри — пустые. Маски на лицах, в руках — чемоданы, толкаются, спешат, в глаза не смотрят… В домах больших живут, много вещей покупают, а потом — выбрасывают. Вон сколько этого добра в нашем лесу…

Алек незаметно сел, пристроившись рядом с книгочеем.

— Н-н-н-небывальщина, — произнёс Лесной Монстр. — В-в-в-выдумки.

— Хвост даю на отсечение! — завизжал от досады Степной Пёс. — Клык даю! — и он поддел ногтем, в качестве доказательства, один из своих клыков.

— А кар, а кар! — заголосила Ворона. — А картины кровавые? А кар! А кар-рида? А карабины? Караул! Карпов, карасей кровавят! Карьеризм! Карпорации! Карают красоту!

— Охотятся на наших братьев, друзей наших убивают, — сказал оленёнок с золотыми копытами.

— Б-б-б-брехня! — равнодушно бросил Лесной Монстр. — С-с-сказки.

— Сливают нечистоты в реку, — продолжил оленёнок. — На фермах держат в клетках птиц и животных, а потом забивают на мясо.

— В-в-враньё — глядя куда-то в небо, бубнил Лесной Монстр.

— Мне боязно, я вся дрожу, — заплакала маленькая волосатая девочка, — пожалуйста, прекратите, хватит страшилок этих.

Степной Пёс стыдливо вычищал блох из хвоста, старый Дрозд запел меланхолично песню, Ворона достала что-то из костра и бросила Алеку под ноги.

— Кар-тофель! Корм!

Алек аккуратно принялся грызть печённую картошку. Книгочей поглядел на него с отцовской нежностью, достал из-за пазухи свёрток и отдал ему.

— Я вижу, в твоих глазах нет тумана. Мы похожи. Возьми. Это самое дорогое, что у меня есть.

На рассвете лесная поляна исчезла, исчезли сказочные создания. Осталась только книга, подарок призрака старого книгочея.

***

Когда-то в нашем кафе собирались десятки людей. Это было давно, ещё до войны, и все мы жили свободно, легко и нечаянно, не задумываясь о будущем. Приходили разные: один декламировал стихи, другой — рисовал, а потом раздавал за так удивительные картины. Каждый что-то нёс в себе, каждый хотел раскрыть свою суть, показать другим внутренние бесконечности миров. День за днём все мы, с помощью творчества, с помощью искусства, стирали барьеры, разрушали стены, освобождали от рабства условностей свои ещё юные, не запятнанные опытом, души. Тогда Кри решил создать рок-группу. Ми нашла на свалке потёртую гитару, я соорудил из мусорных ящиков барабаны. Алек вызвался писать тексты. На Кри тяжким бременем легла участь вокалиста.

Первое наше выступление состоялось на заднем дворике. Пришло пять человек.

— Ребята, вы — лучшие! — хлопал в ладоши голубоглазый мальчик.

— Хуже дерьма я в жизни не слышал, — бормотал загадочный паренёк в красной кепке.

— Эй, ты, на барабанах, я хочу от тебя детей! — вопила девчонка с растрепанными волосами.

Чуть позже мы узнали, что нашими первыми поклонниками стали местные токсикоманы. Эти ребята собирались на свалке и нюхали бензин, общались с богами, ловили глюки, короче, убегали от жизни, делали всё что угодно, чтобы не встречаться с реальностью лицом к лицу.

Алек влюбился в одну девчонку токсикоманку, и написал для неё песню. Песня называлась "Бензоколонки блюз". Слова я плохо помню, но было что-то вроде:

О, детка, твои духи лучше всех,

Твои глаза — как два мутных колодца,

Ты воруешь бензин из тачек,

Ты живёшь между мирами,

Дай мне испить твоих сладких фантазий,

Покажи мне путь в свои сны,

Я пою для тебя сегодня

Бензоколонки блюз.

Они даже начали встречаться, хоть она и была старше его лет на десять. Но случилось страшное. Девчонка умерла, не выдержав очередной интоксикации. Алек горевал, грозился покончить с собой. Он ходил мрачнее тучи, и всё таскал с собой верёвку и мыло, а потом вдруг началась война, и всем стало не до него. Многие наши друзья ушли на эту войну. Гости появлялись редко, не кому было читать стихи, и музыка не звучала. Звучал только ветер, он выл, шипел, плакал в трубах водостока, и заносил сквозняком в наше кафе отголоски траурных маршей.

***

Как-то раз к нам забрёл журналист. Он собирался снять какой-то репортаж о разбитом поколении, об отцах и детях и общих тенденциях субкультурного движения молодёжи. Ми сбежала купаться на речку. Алек ушёл в библиотеку. Кри спрятался в шкафу. Мне в одиночку пришлось отбиваться от назойливых вопросов журналиста.

— Почему вы здесь живёте? — спрашивал тот, постукивая ручкой по блокноту.

— Просто так, — отвечал я.

— Вы состоите в какой-то секте?

— Нет, чёрт возьми.

— Поклоняетесь дьяволу?

— Нет же, нет.

— Ты ведь тот парень, о котором писали в газете, ты ведь уходил отсюда когда-то? Так скажи мне, зачем, зачем ты вернулся в этот грязный и убогий мирок? Зачем покинул уютное лоно Города? Зачем отказался от пёстрых радостей жизни, от сладкой полудрёмы телеэфира, от больших денег, карьеры… и всё ради чего? Ради этой никуда не ведущей жизни?

Я молчал. Что я мог ему сказать?

— Небось, у мамки деньги закончились? — злорадно улыбнулся репортёр.

— Просто мне стало одиноко.

На лице у репортёра проявилась загадочная улыбка, а глаза заволокло пеленой. Он что-то забормотал себе под нос.

— Отличный сюжет.. одиночество… отчаяние… проблема отцов и детей в современной обществе, и в конце — фигура, уходящая на закат. Да! И музыку подставим, пусть будет пиано... Наши рейтинги подскочат до небес!

Я разозлился не на шутку.

— Да иди ты к чёрту! — крикнул я ему. — Урод вонючий!

Но репортёр уже не слышал. Он скрылся в тумане, ушел туда, куда уходят все люди. В тот день я долго не мог заснуть, вспоминал свой дом, собаку с черными ушами, старого сумасшедшего соседа, равнодушие закрытых дверей, разочарованный взгляд матери, ушедшего на войну отца, одиночество утраты, тупую боль непонимания, жажду свободы. Я плыл среди нескончаемых образов прошлого, плакал от бездомности, всё ещё храня под сердцем смутные перезрелые мечты о счастье и свободе. Я ждал перемен, но осень не предвещала ничего, кроме тягостного увядания.

***

В сентябре прошёл слух, что в Мусорном Лесу поселилась лань с золотыми рогами. В Городе устроили продажу лицензий на её отстрел. Отовсюду съезжались охотники. Из леса раздавались голоса. Машины гудели за холмом. Взрывались выстрелы, вспархивали и улетали птицы. Время пульсировало болью в венах. Ощущение беды нависало свинцовыми тучами. А я, сжимая кулаки, смотрел на кривой горизонт и от беспомощности злился. Малышка Ми заразилась кошмарами.

— Не стреляйте! — кричала она по ночам и просыпалась.

Днём Ми ходила сама не своя: глаза потускнели, движения ослабли, а улыбка не озаряла лицо. Мы все, раз за разом, спрашивали у неё, что случилось.

— Златорогая лань поселилась в моих снах, — отвечала она и уходила к реке.

Вскоре раздался последний выстрел, апофеоз всем выстрелам, местный директор мясокомбината не промахнулся. Лань пала. Ми слегла с горячкой. Все мы ходили как в воду опущенные. В газете напечатали заметку про охоту, рядом — фотография: улыбающийся директор мясокомбината в своём кабинете, за дубовым столом, на стене — голова златорогой лани. Ми больше не просыпалась, словно душа покинула её тело.

Осень облетала улицы, осыпала листья, ночи становились холоднее, а туман — злее и настырней, даже звёзды не могли продраться сквозь его серое тело. Мы теряли ориентиры, мы теряли себя. В кафе жить стало невыносимо: Алек простудился, Кри попал в каталажку, за избиение директора мясокомбината, а я ушёл работать, чтобы хоть как-то оплатить место в больнице для малышки Ми.

— Послушай, друг, — не выдержал Алек. — Я должен отправиться в путь. Знай: я никогда не забуду нашу компашку. Однажды, ты ещё услышишь обо мне. Я напишу великую книгу! Пусть так, но я зароню зёрнышки смысла в сердца бездушных кукол. Спасибо тебе за всё.

Я остался один на один с туманом и осенью. Просыпался по утрам от холода, мои коленки дрожали, а сквозняк приносил запах нечистот, но я продолжал жить, я всё ещё двигался, кормя сердце перезрелыми надеждами, и каждый день стирал печать порядкового номера со своей груди.