Раскрывая объятья
…и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим…
Мф, 6:12
В полутемном помещении Храма царила благословенная тишина. Лишь изредка можно было услышать шепот занятых работой цветочниц или тихий напев, легким эхом поднимающийся к куполу и проникающий в неосвещенные уголки, заставляя сердце трепетать от невыразимого чувства, сладостного и горького одновременно.
В одном из таких уголков, под сводами бокового нефа, стоял человек в темном плаще. Если бы не отсутствие света, по фиолетовым тонам одежды в нем можно было бы признать жителя квартала Ремесленников. Широкий капюшон скрывал его осунувшееся лицо с тонкими чертами, несвойственными дородным и круглолицым жителям Города Цветов. Даже шахтеры Цветных рудников, неделями не видящие солнца, не могли бы сравниться с ним белизной кожи, особенно теперь, когда к природным особенностям прибавилась болезненная бледность. В глазах цвета горной речной воды застыла тяжелая дума.
Будь вы жителем квартала Земледельцев или Пекарей, вы бы очень удивились, узнав, что перед вами кузнец: невысок ростом, узок в плечах, грациозен и тонок, так что в сумерках подвыпившие ремесленники порой принимали его за девушку, бегущую на ночное свидание. Если же случалось им осознать свою ошибку, на раскрасневшихся лицах расплывались дерзкие ухмылки. Теперь мало кто в квартале Ремесленников приветствовал Клодо, мастера из Города Клинков, дом которого покрылся несмываемым позором. Но в этот вечер, глядя на фигуру в плаще, быстро проходящую мимо домов и лавок Звонкого переулка, горожане качали головами и прикладывали пальцы к губам, тихим шепотом или мысленно вознося молитву Покровителю Фьоре. Они были уверены, что видят молодого кузнеца в последний раз.
Сейчас же взгляд его, задумчивый и как будто отрешенный, следил за действиями цветочниц, трудившихся в боковом нефе. Склонившись над корзинами, женщины отделяли лепестки и опускали их ведра с темной густой жидкостью. Еще две цветочницы, с покрытыми головами и светлыми лицами, водили руками по освещенным свечами картинам. Вот та, что стояла ближе, приложила палец к подсохшему лепестку, погладила его и аккуратно отделила, закрыв ладонью образовавшуюся брешь. Тут же вторая подала ей ведро с лепестками, и уже через мгновение картина снова обрела цельность, а цветочница, коснувшись губами подсохшего лепестка, положила его в большую корзину к отжившим собратьям: с рассветом их предадут огню, а прахом посыплют пороги, ограждая свои дома от недобрых сил.
Защитите свои жилища и не дайте злу проникнуть в них,
ибо зло в вашем доме есть зло в сердце, а сердце каменеет от зла.
Нет в Городе Цветов работы более тонкой и деликатной, чем та, которой занимаются в Храме цветочницы. Даже пропитанные клейким раствором, лепестки быстро теряют цвет и высыхают, и чтобы жители города каждое утро, идя в Храм или проходя мимо него, могли любоваться цветочными картинами, женщины с наступлением сумерек, после вознесения Вечерней Хвалы Покровителю, принимаются за их подновление. Они ищут те лепестки, что угрожают не только яркости, но и целостности полотна. Храм Покровителя Фьоре построен так, что картинам не страшны порывы ветра, но лишь в том случае, если они выложены из свежих лепестков, точно подобранных по размеру и форме. Потому любая небрежность может стать губительной даже на то мгновение, которое требуется для замены подсохшего лепестка.
Все это Клодо знал не понаслышке: его сестра Клара с отрочества была цветочницей Храма, и он часто приходил сюда по ночам наблюдать за ее искусной работой. В эти часы, особенно перед рассветом, сердце его наполнялось особым чувством. Глядя на картины, изображавшие жизнь Покровителя Фьоре, молодой человек с благоговением прослеживал его путь от безродного чужака до всенародного заступника. Подсвеченные тусклыми огнями, изображения на цветочных полотнах под властью теней приходили в движение, лица оживали, и перед Клодо разворачивалась история города, который десять лет назад принял их семью под свой кров и позволил обрести второй дом.
Вот Покровитель Фьоре в рубище и с посохом стоит на площади, на которой суждено вскоре вырасти Храму в его честь. В руке у него зеленый побег, увенчанный яркими цветами. Он улыбается жителям, с удивлением глядящим на странного чужака.
Вот Покровитель при свете костра рассказывает пришедшим к нему жителям истории о далеких землях, цветущих полях, дарящих богатые урожаи, и прочных домах, которым не страшны ни ураганы, ни бури.
Покровитель учит людей возделывать землю, приручать скот, добывать камни из горных пещер. Женщины, улыбаясь, несут ему охапки цветов, выращенных своими руками, обмениваются изображениями его лика, выложенными из разноцветных лепестков. Так зарождается главное искусство города, прославившее цветочниц по обе стороны Железных гор.
Покровитель огораживает поселение зелеными вьющимися растениями, скрывающими за собой самые высокие хижины. Позже ее сменит каменная стена с разноцветными башнями, на которых день и ночь будет бодрствовать военный отряд, охраняющий покой жителей города.
Я дарую вам то, что даровали мне другие, что я принял с радостью и смирением.
Будьте же подобны мне в радости и смирении, и невзгоды обойдут стороной наши жилища,
и под окнами нашими расцветут самые прекрасные цветы — цветы мира и покоя.
И юный Клодо, завороженный зрелищем, горящими глазами смотрел на волшебные картины, подчас забывая слова молитв и гимнов. Он чувствовал себя лепестком, тонким и трепетным, в этой стройной и красочной картине бытия, где чуткие пальцы позволили ему найти свое место, и душа его была полна благоговейного чувства сопричастности всему происходившему и происходящему.
Увы, но в эти часы Клодо не думал о том, что ему, как любому лепестку, рано или поздно суждено увянуть. Поддавшись вспыхнувшему чувству, Клара отдалась начальнику стражи Синей стены, а тот, натешившись, женился на круглолицей дочке пекаря, давшего за той богатое приданое. Злые языки разнесли по всему городу молву о бесчестии Клары. Трепетное сердечко ее было разбито; позор лишил возможности заходить в Храм Покровителя, а значит, и работы цветочницы. Гонимая человеческой желчью, она схоронилась дома и с тех пор чахла на глазах. Старший брат Карре, в то время едва вступивший в ряды стражников Синей стены, бросил своему начальнику вызов, чтобы восстановить поруганную честь сестры, но в ночь поединка бесследно исчез из города. Матушка слегла; Клара осталась неотмщенной; позор опустился на всю их злосчастную семью, тут же ставшую чужой и презираемой.
"Не убивай его, — снова услышал Клодо тихий голос сестры, провожающей его этим вечером за порог. — Не надо убивать".
Быстро бегут чуткие пальцы под едва слышный шепот молитвы. В светлом лице цветочницы чудятся Клодо милые черты сестры. Сколько раз видел он, как она подновляет эту картину: Покровитель Фьоре выходит навстречу воинственным кочевникам, которые покусились на богатства его города, и встречает их у Главных Ворот с раскрытыми объятьями.
Вы братья наши, блуждавшие без приюта и нашедшие его.
Пусть все, что принадлежит нам, будет вашим, а все, что принесли вы, да разделим по-братски.
Но войдите в эти врата с добрым сердцем и чистыми помыслами,
и возьмите у братьев камень, чтобы построить жилище, и хлеб, чтобы насытиться, и дочерей, чтобы продолжить род.
И живите в мире, как подобает всем, кто пришел не взять, но отдать,
кто желает создать, а не уничтожить.
Мир и покой — вот что не могли найти они на родине и что привело их семью в Город Цветов. И увидев его десять лет назад с высоты Железных гор — огромный, яркий, пронизанный сверкающей лентой реки, раскинувший свои кварталы, словно разноцветные лепестки, обрамленные со всех сторон бескрайними полями и сочными лугами, — Клодо уверовал, что теперь он действительно дома. Что не будет отныне недовольства буйных и своенравных соседей, почитавших воинственного Покровителя Спаду. Не будет зависти к отцу, великому мастеру оружейных дел, со стороны других кузнецов, обид и злословия — будут только улыбающиеся дородные лица, которые почтут за честь раскрыть объятья чужакам и принять их в свою большую, счастливую семью…
Но жители Города Цветов отреклись от семьи почившего мастера. Осмеяли их горе, плюнули в их позор, размалевали дверь их дома нечистотами. Клодо лишился почти всех заказов и едва сводил концы с концами. Находились и те, кто приходил к нему в мастерскую, чтобы поглумиться над их бедой:
— Значит, этот клинок выковал мастер, который никогда не держал в руках оружие? — развязно спросил один из вошедших, облаченный в синюю форму стража. Кажется, его звали Марисе, и когда-то он был одним из приятелей Карре по службе.
— Мне ни к чему быть искусным в бою, чтобы выковать меч или кинжал, — сдержанно ответил Клодо, сжав губы, когда грязные руки Марисе коснулись резного кинжала отцовской работы. — И мой отец, и мой дед никогда не пользовались оружием, которое создавали.
— Как может выдавать себя за оружейника тот, кто не знает, как пользоваться мечом и кинжалом? Ты не мастер, а самозванец, как твой отец и твой дед, как твой трусливый брат — и твоя потаскуха-сестра.
Кровь уроженца Города Клинков, до этого дня текшая в жилах Клодо спокойно и мирно, наконец вспенилась, разбудив дремавшую до сего времени ярость. Пылая от негодования, он назначил место и время поединка, чем изрядно позабавил задир бретеров, довел до слез матушку и привел в ужас сестру. И теперь, стоя у колонн бокового нефа, вглядываясь в цветочные полотна, освещенные тусклыми огнями свечей, он с болью в сердце думал о том, что на рассвете пойдет исполнять свой долг перед родными — и, конечно, погибнет, в расцвете лет и сил, не познав женской любви и семейного счастья, а главное — оставив родных на растерзание голоду и людской молве. А если и снизойдет на него благословение Покровителя Спады, если и посчастливится ему, едва умеющему удержать в руках меч, победить своего противника — что ждет его дальше? Ужели честь и признание? Нет — будут муки, страшные муки оттого, что он лишил жизни человека, каким бы тот ни был негодяем. Будет боль и тоска, которые десять лет назад легли печатью на чело отца, которые огрубили его сердце и преждевременно свели в могилу.
Так, может, лучше покончить со всем этим прямо сейчас? Пронзить себя клинком, выкованным отцовской рукой, избавившись от мучений и сомнений? Может, и брат Карре так поступил — и в ту роковую ночь стоял здесь же, вглядываясь в цветочные картины и испрашивая у Покровителя Фьоре наставления? Может, и ему чудился образ Клары, милой Клары, чьи тонкие, почти прозрачные пальчики держали его за плечо, а губы испуганно шептали:
— Не убивай его. Не надо... убивать.
***
— Что, не видать еще? — крикнул Марисе в туманную завесу, сквозь которую едва различался силуэт его приятеля Тео.
— Пойди пойми в такой мгле! — отозвался тот, чувствуя, что туман глушит его голос. — Небось, струсил!
— С него станется. — Марисе сплюнул с досады. И как пришло ему в голову встать ни свет ни заря и прийти сюда, к речной заводи у Главных Ворот, в час когда солнце даже не загнало в реку ночной туман? — Надо было укокошить его прямо в кузнице — и дело бы…
Марисе не договорил. И не откликнулся на голос Тео. Позвав несколько раз, тот вернулся к пологой части берега и застыл рядом с Марисе, не в силах побороть внезапно нахлынувшее благоговейное чувство, сладостное и горькое одновременно...
У ворот вырисовывалась невысокая тонкая фигура в темно-фиолетовом плаще. Сквозь туманную завесу тускло блестела сталь лежащего у ее ног меча. Склонив голову, фигура простирала вперед руки, призывая раскрыть ей навстречу объятья.