Легенда о вечном городе
В те далекие времена, когда великий Данте уже воспел величие тосканского наречия в своей бессмертной поэме, а культура античности еще дремала под древними руинами, в богатый и процветающий город Сан-Джиминьяно пришли бродячие артисты. Их было трое: старик в полинялом залатанном плаще и двое детей, мальчик и девочка. Мальчик был белокур и лохмат, из-за гривы светлых волос виднелся только один озорной глаз с золотистым отливом, девочка — худа и смугла, с черными бровями и просмоленной темной косой. Старик ехал на тощем осле и, казалось, дремал. Дети, смеясь и дурачась, тащили повозку, обшитую потрепанными цветными тканями.
Они остановились на главной площади и в мгновение ока соорудили воздушные мосты. Старик очертил для юных артистов круг, сел за его границами и извлек из складок плаща потертую жиронду. Звук у нее был гнусавый, дребезжащий, но довольно мелодичный. Услышав веселую музыку, дети раскланялись собравшейся публике и начали представление. Артисты были необычайно ловки. Мальчик крутил тройное сальто, ходил на руках и выполнял сложнейшие трюки, так что зрители с трудом поспевали следить за его перемещениями. Девочка танцевала на канате, словно на земле, и подпрыгивала так высоко, что у горожан падали с голов шапки. Под конец выступления зрители были поражены силой мальчишки, который играючи гнул железные подковы, а затем зажег десять факелов — и показалось, что над городом взошло второе солнце: так быстро и ловко жонглировала ими юная смуглянка.
Весь вечер город обсуждал невиданное зрелище. Бродячие артисты часто посещали Сан-Джиминьяно, жители любили их незамысловатые представления, которые помогали отвлечься от тяжелой будничной жизни, но никогда еще не приходилось им видеть ничего подобного. На следующий день на площадь уже с полудня стали стекаться толпы людей. И снова дети демонстрировали чудеса силы и ловкости на земле и в воздухе, срывая одобрительный гул и громкие аплодисменты, а старик крутил ручку старой жиронды и подслеповато щурился, с улыбкой глядя на предзакатное солнце. Когда оно скрылось за городскими стенами, в небо взмыли факелы, над городом повис огненный круг — и не было уже видно ни детей, ни старика, только пляшущие огни над головами горожан и оранжевые блики в их горящих от восторга глазах. Казалось, что и сами они поднимаются вверх, вслед за огнями, и свободно парят над городом, наполняясь божественной благодатью.
И город забурлил, словно котел с кипящим маслом. Изо дня в день люди заполоняли площадь так, что яблоку негде было упасть, арендовали балконы ближайших домов, залезали на крыши. Они несли медные денарии и гроши, доставали из потайных углов золотые дукаты и флорины. Ремесленники расставались со своими лучшими работами, купцы клали к ногам старика дорогие товары. Тот с благодарной улыбкой принимал дары, которыми можно было набить уже пять повозок, но горожане не желали отпускать артистов и продолжали опустошать свои кошельки и лавки. Они спешили поскорее закончить дела, чтобы не опоздать к началу представления, однако даже при такой спешке работа ладилась на удивление хорошо, словно бродячие артисты делились со зрителями силой и ловкостью.
Слух о диковинных детях дошел до подесты Сан-Джиминьяно, и на третий день он вместе со свитой приехал на площадь. Изумлению его не было предела; он приказал привести к нему старика и стал расспрашивать, откуда они прибыли и как удалось ему выучить детей таким невероятным трюкам. Старик охотно улыбался и кланялся, но на вопросы отвечал скупо: сказал, что мальчика он купил несколько лет назад в Пенджабе, а девочка отбилась от каравана, шедшего из Китая; что детей он ничему не учил и благодарен им за то, что они кормят старого менестреля и составляют ему компанию в бесконечных странствиях. Подеста просил старика дать представление во дворце, но тот смиренно отказался: негоже в богатых домах развлекать почтенных особ площадными представлениями. И почтенным особам приходилось стоять под солнцем на площади, слушая улюлюканье черни.
К концу недели горожане уже считали бродячих артистов своими соотечественниками, хотя те продолжали спать в повозке под открытым небом. Для них не жалели ни хлеба, ни мяса. Молчаливое смирение, с которым принимались дары, воодушевляющие представления, чья яркость день ото дня все сильнее расцветала в душах людей возвышенными чувствами, превратили детей из дальних земель в предмет поклонения. За их здравие ставили свечи и молились святым. Даже проповедники, поначалу отнесшиеся к бродячим артистам с недоверием, видя благодатное влияние представлений на горожан, говорили о них почтительно, а порой и с нежностью.
Однако пришел день расставания. В то утро, когда исчезли воздушные мосты, горожане вышли на площадь, чтобы проститься со своими маленькими ангелами. Женщины обнимали детей, плакали, благословляли их в дальний путь, мужчины кланялись старому менестрелю и просили не забывать в своих странствиях Сан-Джиминьяно, городские дети кувыркались в пыли, стараясь подражать артистам. На площади снова появился кортеж подесты. Старика просили остаться еще на некоторое время, чтобы представление могли увидеть приглашенные высокопоставленные вельможи. Тот развел руками: они и так слишком долго пробыли на одном месте, а на земле еще так много городов, которые ждут их, так много людей, для которых их выступления могут стать отрадой. Тогда подеста пошел напрямую и попросил продать ему необыкновенных детей. На эти деньги можно будет построить себе дворец и, забыв о тяжелой доле странника, прожить остаток жизни в богатстве и роскоши. И снова последовал отказ: "Дети не продаются. Они свободны бежать и лететь в любой миг, куда им вздумается. Запереть их — значит лишить дара, потому что только свобода дает им возможность быть особенными и приносить счастье другим".
Бродячие артисты покинули Сан-Джиминьяно и последовали по Дороге Франков на север, оставив на площади добрую половину того, чем одарили их зрители. Только очерченный посреди площади круг и следы детских ног напоминали о том невиданном зрелище, которое занимало их целую неделю и оставило в сердцах неизгладимое впечатление.
Спустя два дня по городу поползли странные слухи. Говорили, что в ночь после отъезда артистов на Дороге Франков мелькали огни, слышались крики, дребезжание струн и испуганный рев осла. Под утро же по улицам Сан-Джиминьяно в сопровождении стражи проехала повозка, из которой раздавались вой и плач. Очевидно было, что детей похитили, и это подтверждала прислуга из дворца. Шепотом рассказывали, что им отвели лучшие комнаты в башне, но дети не желают показывать свое мастерство, а лишь кричат и плачут и никого к себе не подпускают — царапаются и кусаются и пытаются сбежать. На окна их поставлены решетки, но мальчик гнет их, словно ивовые прутья, девочка же карабкается по стенам, стремясь добраться до крепостной стены. Их разлучили; пытались задобрить дорогими игрушками и красивыми нарядами, но они ломали и рвали дары в клочья и, нагие, прятались в темных углах. Страдания "маленьких ангелов" болью отдавались в сердцах горожан, но что они могли сделать? Робко вступился за детей в одной из своих проповедей старый священник церкви святой Фины, но он был так стар, что спустя неделю отправился на покой в бенедиктинский монастырь. Жители Сан-Джиминьяно вздыхали украдкой, глядя на зарешеченные окна, но вскоре, отвлеченные бытовыми заботами, перестали вспоминать о юных пленниках и лишь тихонько крестились, когда на глаза им попадалась башня дворца подесты, навевавшая тревогу и тяжелое чувство скорби.
Шло время. Однажды епископ Флоренции по дороге из Рима решил заехать в Сан-Джиминьяно. Отобедав в обществе подесты, он вспомнил историю о бродячих артистах и попросил хозяина показать ему необыкновенных детей. Тот долго юлил, явно чего-то опасаясь, но любопытство епископа было сильно, а возможности велики, и вот большой зал наполнился звоном цепей, свирепым рычанием и шипением. С трудом передвигаясь и слепо щурясь от яркого света, перед епископом предстали страшные существа, заставившие святую кровь похолодеть в жилах. Десять солдат вели на растянутых цепях чудовище, с головы до пят заросшее желтыми волосами. Оно едва удерживало равновесие на кривых когтистых лапах и, широко открывая пасть с черными поломанными зубами, издавало ужасающие утробные звуки. Из-под косматой гривы сверкал злобный золотистый глаз с узким зрачком. Второй монстр был черен как смоль и блестел, словно кожа его покрылась чешуей. Подгоняемый палками, он полз по дощатому полу, волоча за собой задние лапы, перебитые в нескольких местах. Из приоткрытого рта свисал длинный раздвоенный язык.
Не прошло и нескольких часов, как город вскипел от ужасного известия, что дворец подесты стал приютом для приспешников сатаны. Епископ спешно покинул его, грозясь судом папы и анафемой. Подесте оставалось только одно — срочно замолить грехи и покаяться. И глашатаи вмиг оповестили жителей, что днем состоится казнь "дьявольских отродий", обманом проникших во дворец под личиной невинных детей.
Всю ночь город был объят суетой и паникой: ржали лошади, звенело оружие, стучали топоры. К утру на главной площади вырос огромный костер. Горожане стеклись к дворцу подесты, откуда в полдень вывезли железную клетку. Рыча и шипя, чудовища метались по ней, брызжа слюной и огрызаясь на колющие их пики. Леденящий ужас охватил горожан. Они не помнили уже того восторга, что вселяли в их души бродячие артисты — они видели лишь страшных чудовищ, обман лукавого, коварную хитрость в борьбе за их бессмертные души.
И толпа впала в священное исступление. Женщины визжали. Сквернословя и плюясь, мужчины осыпали клетку камнями и горящими палками, дети постарше не отставали от них. Рычание и шипение сменились воем и скулежом. Забившись в угол клетки, перепачканный кровью и сажей желтый когтистый зверь накрыл своим худым ребристым телом чешуйчатую гадину и замер, изредка вздрагивая от очередного попавшего в цель камня. Толпа радостно неистовствовала, видя капитуляцию сатаны перед божьим величием.
От дворца до площади процессия должна была добраться за несколько минут, но двигалась несколько часов: люди не пускали ее, словно желая самостоятельно совершить божий суд. Наконец клетку водрузили на костер. Священник попытался прочитать молитву, но слова стыли на языке, а толпа глушила их яростными криками. Успокоить ее мог только огонь, который уничтожит богомерзких тварей, сотрет их с лица земли, выжжет из памяти оскверненного города.
И вот когда с десяти сторон обступили костер стражники с факелами, послышалась музыка. Она раздавалась из-за городских стен, очерчивающих границы Сан-Джиминьяно, однако ее гнусавый, дребезжащий звук услышали все, кто находился на площади. Неуместно веселая в этот миг мелодия воскресила в памяти горожан события тех далеких и недалеких дней, когда на этой площади, смеясь и дурачась, резвились дети: крутили сальто, ходили на руках, танцевали на канате… Сами собой полетели на землю поднятые для броска камни. Застыли лица, обращенные к неведомому источнику звука. Протяжно и громко заплакал чей-то ребенок.
Утробный рев вывел горожан из внезапного остолбенения. Рванув прутья решетки, желтое чудовище раскололо клетку надвое и спрыгнуло на землю, приземлившись на четыре лапы. Шерсть на его загривке стала дыбом, сверкнули золотые глаза, и оглушительный рык потряс Сан-Джиминьяно. В тот же миг второе чудище взмыло в воздух, расправив невесть откуда взявшиеся перепончатые крылья. Выгнув длинную шею, оно разверзло красную пасть и выпустило столб огня.
Крики ужаса и боли наполнили площадь. Обезумевшие от страха люди бежали, ползли, карабкались, не разбирая дороги, но нигде не было им спасения: огонь настигал их, и на телах мгновенно вздувались черные бубоны. Через несколько часов город навсегда застыл в страшном безмолвии. Никто уже не видел, как, взмахивая огромными крыльями, устремился на север сверкающий в предзакатном солнце дракон, несущий на своих плечах огромного лохматого льва. Лишь одни глаза, подслеповато щурясь от лучей заходящего солнца, смотрели им вслед и улыбались.