Ангел Биче

Как и жить мне с этой обузой,

А еще называют Музой...

Анна Ахматова

...И, как пчелы в улье опустелом,

Дурно пахнут мертвые слова.

Николай Гумилев

— Снова спишь, гений? — слышится ее презрительный голос. — И много ли написал, чтобы спать?

Нет, я не сплю. Я пытаюсь собрать буквы в слова, но они словно чужие друг другу — длинные, худые, тусклые, то подпрыгивают над собратьями, то стекают под строчку, — так что местами не могу разобрать написанное и приходится додумывать во время чтения.

— Довольно, довольно! — кричит она, прерывая меня на середине второго катрена. — Добрейшая, благословенная... Какая скука! Думаешь, кто-нибудь воспримет это всерьез?

Биче стоит у окна, скрестив руки на груди. Она в белых одеждах, ее волосы вьются и блестят в свете луны. Она красива так, как не была и не будет красива ни одна женщина в моей жизни. И я ненавижу ее, как только можно ненавидеть человеческое существо, которое ходит или ходило по этой грешной земле.

Этой ночью снова не будет ни сна, ни покоя. Чернила не будут писать, затупятся перья, и слова, которые удастся найти, разбегутся, словно базарная ребятня. А она будет ходить по моему кабинету, смеяться, кривить красные губы, щурить бесстыжие глаза — и требовать, требовать, требовать без конца и без края...

— Я должна стать ангелом. Слышишь! Не сравниться с ним в твоих нелепых сонетах, а стать им — войти в Царство Небесное и ниспускать на грешный мир благодать.

Биче не желает слушать доводов рассудка. Не желает мириться с тем, что рождена смертной женщиной, а не ангелом Господним, и никакие слова не сумеют совершить подобного преображения.

— Ты слывешь образованным человеком, Дуранте, а сам не знаешь азов Священного писания. Написано: "Вначале было Слово"!

Она сидит на окне, прислонившись спиной к приоткрытой ставне, выставив обнаженное колено на потеху лунному свету. На ее бедре темнеют следы моих пальцев, словно клеймо на скаковой лошади.

— Слово сотворило мир, отделило свет от тьмы, воду от суши. По велению Слова воссияло солнце, выросли леса, разлились реки. Одно Слово — и мир наполнился пением птиц, рычанием зверя, шипением змеи. И ты смеешь говорить мне, что не можешь изменить природу вещей — ты, гений мысли, мастер Слова?

И любое мое возражение, будь то разумное рассуждение или всплеск негодования усталого человека, вдребезги разбивается о то, что Биче называет действительностью.

— Слушай! — кричит она, скрываясь по пояс в оконном проеме. — Ты слышишь их песню? Слышишь, что они поют про меня?

И тут же, будто ожидая приказания, в душной флорентийской темноте раздаются нестройные, насмешливые голоса:

Ангел Биче, монна-мадонна,

Расправь свои крылья, милая донна,

Раздвинь свои ножки — и в Царстве Блаженства

Я воспою твое совершенство.

И что бы ни выходило из-под моего пера, как бы ни восторгались друзья силой моей любви, глубиной моего горя, музыкой моего стиха — базарная ребятня продолжает петь эту скабрезную песенку, снова и снова доказывая, что поэзия без правды перестает быть поэзией, а правда без поэзии остается правдой.

— Я была благородной дамой и верной женой, — впивается в мое ухо острый шепот. — Но ты не мог смириться с этим. Ты засыпал меня поэтическими восхвалениями, смущал мою душу, отравлял сердце. И вот я, твоя, сегодня и навсегда — куда же подевалось твое красноречие? Или не сладить ему с народной песней, и я навсегда останусь твоей шлюхой?

Да, Господи, если есть на свете проклятие, то это она. Хуже Ты меня наказать и не мог бы. Она следует за мной повсюду: на больших торжествах, в кругу друзей, в спальне жены — везде она, простоволосая, в белых одеждах, с красными губами, следами моих пальцев на бедре и презрительным взглядом. Она не дает мне есть, не дает спать, думать и, конечно же, писать, потому что в мыслях только она одна — мой грех, мое злодейство и мое поражение.

— Я должна стать ангелом. Слышишь! Я должна войти в Царство Небесное!

Но Биче больше не может быть ангелом. Она была им много лет, с того дня, как девочкой повстречалась мне на майском празднике, и до того мгновения, как я, опершись о выступ окна, заглянул в ее комнату и в свете луны увидел этот взгляд — испуганный и смиренный, укоряющий и обреченный. Небожителем была моя возлюбленная, а любовница превратилась в женщину — самую красивую, самую желанную, но грешную, смертную…

— Благородный господин.

Оторвав лоб от каменной плиты, пытаюсь выпрямить спину, но она затекла, и не могу пошевелиться. Лишь краем глаза вижу полы длинных темных одежд и очертания полных женских ног.

— Смею заметить, благородный господин, что вы находитесь у могилы замужней дамы, — продолжает звучать надо мной свистящий шепот. — И ваше поведение в святом месте…

Мне наконец удается встать на колени, чтобы сквозь туман в глазах увидеть высеченные в мраморе буквы:

Здесь похоронена

Беатриче Портинари

Здесь, в церкви Санта Маргарита де Черчи. Не в гробнице мужа, не под его именем. Опозоренная, осмеянная, вернулась в лоно семьи и не нашла покоя даже после смерти.

Покачиваясь, встаю на ноги, но почти не чувствую их. Наверное, солнце уже приближается к горизонту: под сводами церкви рассеивается мягкий свет, а здесь, внизу, царят колеблющиеся тени. Кажется, что я стою на опушке леса, такой знакомой и светлой, но стоит сделать шаг — и я войду под сень сумрачных деревьев, которые, распластав надо мной тяжелые ветви, заслонили собой небесный свет.

Как жить с этой тяжестью на душе? Смогу ли я избавиться от нее, чтобы идти дальше?

Под сводами церкви пролетел голубь — шороху крыльев вторит шуршание платья и легкая поступь детских ног. Маленькие ладошки обхватывают мою руку, повисшую безжизненной плетью.

— Ты заблудился, Дуранте?

Девочка лет восьми, в красных одеждах, с венком из майских цветов на голове, смотрит на меня большими голубыми глазами, глубже которых только море, а яснее — только небо. На ее светлом личике лежит облеск последнего солнечного луча.

— Нет. Я потерял… — набираю воздух, но он тут же исчезает, не давая закончить фразу. — Потерял Слово.

Но ее печальный взгляд говорит мне, что я потерял нечто большее. Потерял, но еще могу вернуть — если этот ангел не выпустит моей руки и станет моей вездесущей спутницей, сегодня и навсегда.

— Я верю, что ты найдешь его, — серьезно, улыбаясь одними глазами, говорит она. — Пойдем. У тебя впереди долгий путь.