Суд с каменным сердцем
Его честь, судья Крынк лениво зевнул и стал едва заметно для окружающих клевать носом. Для него дело было абсолютно ясным, и виновность подсудимого не вызывало никаких сомнений. Тянуть весь этот процесс, разводить бюрократию достопочтенный Крынк считал бессмысленным. Но ничего не поделаешь, речь всё-таки шла не просто о назначении телесного наказания, а о продолжительном тюремном сроке, если не о каторге.
— Подобное насилие, подобный садизм не должны оставаться безнаказанными, — заканчивал прокурор Банрыт своё очередное весьма длинное выступление. — Нельзя позволять этому человеку уйти от правосудия! Он станет примером таким же извращенцам, таким же садистам, издевающимся над честными гражданами. А что случиться, если это чудовище доберётся до детей?! Наказание должно быть примерным, соответствующим чудовищному преступлению! Обвинение настаивает на 15 годах каторги в Бесцветных горах.
Банрыт сел на своё место. Судья повернулся к молодому скульптору:
— Подсудимый, желаете ли вы выступить с ответным словом?
Иван Пигмалионов, более известный под творческим псевдонимом Карл Пикассони, встал и неуверенно пробурчал:
— Да, ваша честь.
Молодой талант огляделся. Весь зал смотрел на него с призрением и с нескрываемой ненавистью. Кто-то фыркал, кто-то нетерпеливо постукивал огромными когтистыми лапами, кто-то тихонько разминал крылья. Все присутствующие были представителями сообщества горгулий, поэтому в их отношении к бедному Ивану не было ничего удивительного.
— Понимаете, я художник… Я так вижу… Это мой творческий взгляд на женственность. Я хотел изобразить квинтэссенцию женщины, соединив в одной фигуре стандарты красоты и хаотичность жизни женщины.
"Жертва", она же горгулья Мыра, всхлипнула. Из полуприкрытых глаз (которые несчастная никак не могла открыть полностью) по щеке пробежала слеза. Мыра хотела быстро смахнуть её, но запуталась в своих руках (которых было десять штук, расположенных в беспорядке по всему телу) и больно ударила себя по затылку. Из огромного рта во всё лицо вырвалось робкое "Ой". Спина Мыры была изогнута различными линиями, поэтому сидеть было очень неудобно, и "квинтэссенция женственности" постоянно ёрзала и падала со стула. Тут же, не без сложностей, поднималась на свои десять ног (невидные горгулье из-за большого бюста). Каждый подобный эпизод сопровождался сочувственным вздохом аудитории. Среди присутствующих были "Квинтэссенция смелости", "Память стариков" и "Черный шар" работы Карла Пикассони, которым повезло больше, чем Мыре, но которые всё же прекрасно её понимали.
— Творчество не имеет рамок, — продолжал Пигмалионов. — Художник — голос космоса. Он творит в согласии с коллективным бессознательным, хранилищем всех образов. Всё, что я создаю — это воплощение чистой идеи. Оно естественнее, чем типичные образы крылатых монстров.
Последнюю фразу аудитория встретила дружным возмущением. В разных углах зала зашептались. То тут, то там слышалось тихое "Да как он смеет", "Нам же с этими "идеями" жить", "Попробовал бы походить с футуристическим воплощением бега вместо ног", "Урод моральный". Адвокат устало и разочарованно опустил голову. Он догадывался, что нельзя было позволять молодому талантливому скульптуру говорить, но дал слабину.
Почувствовав неладное, Иван запнулся, смутился и едва разборчиво пробурчал:
— Вот как-то так… Я так вижу… Я… не знал, что и она оживёт…
Дождавшись, пока подсудимый закончит своё бурчание, судья Крынк встал и объявил:
— Суд удаляется для принятия решения.
Аудитория вновь зашуршала, зашевелилась, забурчала. Прокурор и адвокат одновременно посмотрели на часы. Заседание, по традиции, началось позже назначенного времени, и до рассвета оставалось чуть больше часа. Нужно было дождаться решения суда и принять удобную позу, чтобы комфортно провести дневное превращение в камень.
Тем временем Иван с грустью думал о том, что в художественной школе всё-таки надо было больше времени уделять уроком классической скульптуры. Надо было внимательно осваивать пропорции и делать больше копий с классиков, а не отбрасывать всё это ради современного подхода, нового взгляда и вселенского принципа "творить, как велит интуиция". Но кто же знал, что памятники и скульптуры начнут по ночам просыпаться и жить своей жизнью? Да ещё и превратятся в слаженное сообщество со своим правительством и судами?
Судья Крынк не заставил себя долго ждать. Он вышел, ещё раз поприветствовал присутствующих и начал зачитывать приговор... И тут сердце молодого скульптора Пигмалионова-Пикассони тревожно забилось. Но не от слов судьи, а от тоненького луча солнца, пробившегося через окно.
Ошарашенная аудитория начала замирать и покрываться каменной оболочкой.
— Какой гранит, забыл перевес… — успел только прокричать прокурор.
Воцарилась тишина. Обрадованной несказанной удаче, Иван подбежал к столу вещественных доказательств, схватил свои инструменты и начал переделывать свою "квинтэссенцию женственности", убирая лишние конечности, сглаживая углы и превращая фигуру в подобие человека обыкновенного.
"Сейчас… сейчас… — вертелось в голове скульптора, — Сейчас всё исправим. Будет нормально. Они поймут. Смягчаться… А может… Просто убежать?"