Метаморфозы

Я просыпаюсь в холодном поту,

Я просыпаюсь в кошмарном бреду,

Как будто дом наш залило водой

И что в живых остались только мы с тобой.

И что над нами — километры воды,

И что над нами бьют хвостами киты,

И кислорода не хватит на двоих

Я лежу в темноте.

Слушая наше дыхание...

Nautilus Pompilius, "Дыхание"

Киев захлебнулся волной. Цветные домишки Андреевского спуска послушно уходили под воду, как дети Гамельна, завороженные флейтой Крысолова. Левый берег, Днепр, раскинувшийся на крутом Правом берегу Подол — их больше не было — на горизонте сверкала бесконечная морская гладь.

Егор вцепился в кованую решётку террасы Андреевской церкви, самой высокой точки спуска. Волнение быстро отпустило. Он разжал пальцы. В ушах до сих пор звучал прерывающийся Данын голос. Они всё испортили сами. Надо было лишь чуть-чуть подождать.

Ветер донёс вкус соли, вода с тихим плеском ударилась о подклеть церкви. Вот-вот послышатся крики чаек. И Егор снова окажется на пляже Судака. Ему будет улыбаться Данка и из-под тёмной косой челки смотреть огроменными глазищами туда, куда он ни разу не отважился заглянуть. В свою потерянную душу.

Егор сбросил кроссовки, взобрался на решётку. Вдохнул полной грудью морской воздух. Он обхитрит мелочную судьбу — Дана останется с ним. Навсегда — в этом море, запахе влажного воздуха, порывах тёплого южного ветра. "На двоих с тобой одно лишь дыхание" — Егор оттолкнулся и прыгнул в подступившую волну.

***

Сентябрь в Крыму необыкновенно ласковый. И конечно же, солнечный. Конечно же — это если лежать на Судакском пляже и глазеть на жирных бакланов, омытую морем разноцветную гальку яшмы и стройные ноги отдыхающих девушек. А если торчать в кабинете с окнами на серый двор-колодец на Подоле и со скучающим сердцем выслушивать жалобы клиентов на депрессию, то солнце кажется подарком инопланетян, не меньше. Когда переживаешь осень в Киеве, не особенно веришь в солнечный свет.

Шёл пятый день отпуска. Столичная хватка только начала отпускать Егора. Из зеркала на него смотрел уже не изношенный мужчина с запавшими щеками и диким взглядом, а поджарый скуластый брюнет со здоровым блеском в глазах. Для тридцати пяти лет совсем неплохо!

Проснуться и увидеть из окна гостиницы зубчатые башни Генуэзской крепости. Пробежаться по набережной от мыса до мыса. Покрутить асаны на пляже. В счастливом расслаблении упасть в море и плыть, пока не надоест. Долго греться на солнце. Есть только что выловленную и приготовленную специально для него пупырчатую камбалу. Бродить по сыпучим тропкам Меганома. Он мог бы так жить вечно. И не вспоминать дотошные самокопания, неразрешимые проблемы клиентов, тонны прочитанных книг, из которых бы вышел ещё один Крымский полуостров, и эту науку о душе, где не поймешь ни одного закона, пока не поставишь опыт на собственной, а на ней уже нет живого места. Егор усмехнулся — его никто не толкал пинками, сам захотел стать психотерапевтом. Искал решения своим проблемам и между делом решил помочь другим людям.

Егор перевернулся на спину, сел на подстилке. Стайка ребят высыпала на пляж — чёрные майки с черепами, мешковатые джинсы в цепях, как елка в игрушках — где парень, где девушка, не разберешь. Хотя... Взгляд Егора остановился на девушке, что держалась немного особняком — вот её половую принадлежность точно не перепутаешь. Нет, не по причине соблазнительных выпуклостей. Да и что поймешь под бесформенной футболкой? Но так серьёзно рассматривать мужчин из-под косых чёлок умеют только девушки.

Они встретились взглядами, и Егор поспешно опустил голову. Серые, почти прозрачные глаза, в одном — тёмная крапинка. Как он увидел? До компании было метров пять. Егор почувствовал укол тревоги. Он не любил это ощущение, и ростки беспокойства пресекал на корню. Йоговское дыхание, аутотренинг, самодисциплина. Егор не имеет права срываться. Он и других людей учит решать проблемы, а не множить их. Нарушит собственную заповедь — останется без клиентов.

Но голос разума почему-то молчал. Тревога росла. А самого Егора магнитом тянуло к девушке с косой чёлкой.

— Данка, пошли купаться!

Она подняла голову, но так и осталась сидеть на гальке, перебирая пёстрые камешки.

Компания сбросила чёрные доспехи футболок и джинсов, и ребята с галдежом рванули к морю.

Егор принял твёрдое решение не сдвинуться с места, но сразу же поднялся и пошёл в сторону девушки. Раз Дана, значит кем-то дана, подумал он. Интересно только, кем и зачем. Самое время выяснить. Он затолкал захлебнувшийся в панике внутренний голос поглубже, опустился на гальку рядом с Даной.

— Скажите, девушка, где я? *

— На многих действует, а этой хоть бы что?*

Егор онемел. Ему нравилось сбивать с толка юные глупые создания, и вопрос из "Австралии" Щербакова работал безотказно. Но сейчас, кажется, подшутили над ним. Дана явно была знакома с бардовским творчеством — невероятно для поколения, выросшем на Kazaky и Леди Гага.

— А вы реаниматор или милиционер?* — Егор попытался спасти положение.

Они дружно рассмеялись, в Даныных глазах зажглись звездочки. Ей, наверное, и двадцати нет, подумал Егор, и неожиданно расслабился. Дана ему годится в очень младшие сестрёнки — он же не станет встречаться с ребёнком. А общение с забавной девчушкой — не крамола. Так он и объяснит назойливому подсознанию.

***

"Одинокая птица, ты летаешь высоко, и лишь безумец был способен так влюбиться... "** — Бутусов пел, как обычно отгородившись от публики закрытыми глазами.

Судакская крепость вокруг, вековые стены подпирают ненормально звёздное Крымское небо, они с Данкой у самой сцены — лицо девочки светится, она не здесь, она парит вместе с птицей. Егор обнимает Дану, чувствует сквозь ветровку её котёночье тепло, и губы сами шепчут вслед за хрипловатым голосом Бутусова: "... чтобы вместе с тобой разбиться..."**.

Заканчивался последний вечер концерта памяти Цоя. Внушительная сцена — крошка, потерявшаяся на просторах крепости, — жалась ближе к воротам. Изрядно накачанная пивом публика — ближе к сцене. Выпавший из пространства и времени Егор — ближе к Данке. Он никогда не мечтал о путешествиях во времени, но Дана так захотела — он купил билеты на концерт и оказался в прошлом...

Песни "Кино" и "Наутилуса" были любимыми саундтреками к его молодости. Время, когда Егор мог по-настоящему радоваться и расстраиваться, распивать на скамейках вино, писать скверные стихи и мечтать о хорошем, не зная наверняка, что оно называется несбыточным. Когда он был не в курсе, что каждый сам отвечает за свои неудачи, что встреченные люди — наши зеркала, и что любая несправедливость справедлива, и если не хочешь сойти с ума от абсурдности мира, надо докапываться до скрытого смысла, чёрт бы его побрал.

Он был свободен и глуп, пока не случился первый приступ, и Егор не угодил в прокрустово ложе психологии. Он обложился книгами, вывернул наизнанку весь Интернет, сдал документы на заочный факультет психологии, записался на йогу. Прошёл кучу личностных тренингов, даже откровенно безумных: прыгал с сосны, дышал до потери сознания, нёс бред со сцены, в чём-то каялся. Узнал достаточно, чтобы вести многоплановые философские дискуссии, и одновременно ничтожно мало, чтобы помочь себе. Однако с приступами удалось справиться. По крайней мере, Егор научился их контролировать. Он отслеживал характерные симптомы — вспыльчивость, необъяснимый страх, тревожность — и окапывался в квартире, как в крепости. Правильное питание, здоровый режим, минимум контактов с внешним миром, максимум медитаций, пранайям, здравствуй внутренний баланс, прощай обиды, злость, гнев.

Со временем Егор обзавёлся клиентурой — поначалу помогал знакомым по дружбе, его стали рекомендовать, и дела пошли в гору. Постепенно приноровился к потребностям клиентов — когда развлекал байками, когда просто выслушивал, в редких случаях действительно работал с проблемой. Люди уходили довольные. Чужие беды решать, что орехи железными зубами щёлкать.

На личной жизни Егор поставил крест сразу — как он объяснит близкому человеку то, что сам не в силах понять? Ему нужна берлога. Делить её он ни с кем не станет. Конечно, были мимолётные встречи. Егор научился точно определять градус привязчивости — когда девушка нравилась, но не так, чтобы влюбиться. На свидании пятом он пропадал — до следующей пассии. Тех, которые вызывали бурные чувства, избегал. Самодисциплина не подвела ни разу.

С Даной всё шло наперекосяк, или наоборот — очень правильно? Егор не знал. Он до сих пор не понял, что вообще рядом с ней делает. Даже градусы высчитывать не стал. Ему просто было хорошо. Зануда-тревога забилась на дно и примолкла.

Они встречались утром на пляже. Егор приходил заранее — чтобы ещё издалека заприметить каштановую чёлку, словить Данкину улыбку, и размечтаться, что это его и никого больше Дана так рада видеть. А потом шутить и подначивать девушку, и вполглаза подсматривать, как Дана раздевается — стремительно, комкая вещи, не замечая упавших с плеч бретелек купальника, и, будто к морю можно опоздать, бежит в волну, проваливается в неё целиком и исчезает, как заколдованная принцесса.

Везде вместе. Пляж, обеды, ужины, горы, вечера. Разговоры круглый день. О чём угодно — книги, песни, работа, учёба. Данка живёт в Ялте, учится на филологическом и знать не хочет ни о какой реальности. Как думаешь, о чём "Джульетта"***? Он убил её? И этот сумасшедший пацан, который бьёт в пустую жестянку****, почему он ненавидит людей? Ты ведь тоже всех ненавидишь. А меня бы смог убить? Дана щурится на солнце, смешно морщит нос. Шутит? Серьезно спрашивает? Егор не отвечает. В кои-то веки думать лень. Хочется просто смотреть на Дану. Иногда прикасаться к руке...

"...Но ты шёл, как стоял, сквозь высокие травы, и ты не донёс, ты всю правду растряс..."***** — последний аккорд растворяется в ночной тишине, Бутусов скупо прощается, можно выбираться из давки под сценой.

Егор легонько подтолкнул Дану, та ответила разочарованным взглядом. Он замер — в конце концов куда спешить? Впереди ещё целый завтрашний день отпуска.

Огни вдруг погасли. Крепость погрузилась в темноту. Данка вздрогнула, на всякий случай прижалась к нему. И здесь перебои с электричеством что ли? Впрочем, если это сделает Дану ближе — тем лучше. Подумал и встрепенулся — так нельзя. Он перетерпит. Но Данка — совсем девчонка, доверчивая, как котёнок, ей будет больно.

Егор вздохнул, его вздох слился с оглушительным хлопком — в антрацитовом небе распустился алый цветок фейерверка. Вот для чего выключили свет! Данка восхищенно уставилась в небо, огромные глазищи стали ещё больше. И Егор вдруг почувствовал ту радость, с которой навсегда попрощался. Почудилось — впереди долгая счастливая жизнь. Он перестал думать и сделал то единственное, что казалось правильным — поцеловал Дану. Она потянулась навстречу, будто ждала этого, толпа вокруг исчезла, фейерверк померк. Егор чувствовал — на сей раз он не справится с силой, что просыпалась в нём. Но страха не было. Была данная ему судьбой девушка. Жар в груди. И затопившая двоих нежность.

***

Не открывая глаз, Егор потянулся в постели. Дана, Даночка — первые мысли, горячая волна прошла по телу. Почему он её вчера отпустил? Она должна быть здесь, рядом — так естественно, так уютно прижимать её к себе, целовать в шею, в чёлку, в нос, прикасаться к нежной, ещё детской коже, ловить подушечками пальцев пугливую дрожь и чувствовать, как мурашки разбегаются из-под его рук, оставляя в добычу тёплое тело...

Они вышли из крепости последними. Казалось, если оторвутся друг от друга, случится что-то страшное, и через каждые два шага приходилось останавливаться, снова искать её губы и пить, пить это счастье и радость — за сегодня, за вчера, запасаясь на завтра, на неделю, на жизнь вперёд.

В степи у крепости он нарвал Данке ромашек и шепнул на ухо, что не надо попусту переводить лепестки, ответ очевиден и неизбежен.

Егор сам не знал, как сумел остановиться — проводил Дану до простенького выбеленного домика, где она с друзьями снимала комнаты, отправил спать. В глазах Данки мелькнуло разочарование и даже обида — ох уж этот юношеский максимализм! Ничего, пусть придёт в себя, разберётся в чувствах. Невелика заслуга — затащить в постель двадцатилетнюю девчонку. А потом — травма на всю жизнь. И какой-то психоаналитик будет три года выслушивать истории о том, каким козлом оказался некий Егор...

Егор сел на кровати, после беспокойного сна голова гудела колоколом, но это пустяки. Главное — сегодня он снова увидит Дану! Егор поднялся, подошёл к окну полюбоваться видом и замер, пальцы с силой стиснули подоконник. В приоткрытую створку билась ветка сирени. Егор сглотнул, от затылка до пяток прокатился нервный озноб. Не часто увидишь цветущую сирень осенью, но такое бывает. Хуже другое — куста вчера не было. От слова "совсем".

Он застонал. Почувствовал наступающую волну дурноты. Хотелось забиться в угол кровати, отгородиться от всех. Усилием воли Егор вытолкал себя в холодный душ, наскоро оделся, вышел из номера. Может, это паника? Память сыграла с ним в дурную игру, и он просто не заметил сирени. Все десять дней отпуска?

Он шел по коридору гостиницы и фиксировал, сличал детали. Кремовые стены, зелёный ковролин — сходится. В холле коричневый диванчик, справа еле заметная протертая полоска — есть! Выходит навстречу хозяйка — миниатюрная брюнетка с карими глазами. Стоп, глаза были зелёными. Он точно помнил, ещё ехидно подумал, что хозяйка подбирала ковровое покрытие под цвет глаз.

Егор сухо поздоровался, напомнил, что вечером съезжает. Хозяйка удивилась, ей показалось, они договаривались на завтрашнее утро. Егор уверил, что показалось. Хозяйка растерянно пожала плечами.

Он внутренне собрался — праздник закончился, и ещё неизвестно, что будет вечером. Егор вышел на обогретую солнцем дорогу, петляющую между частных домов, гостиниц, дач.

Причина в Дане. Он знал наверняка. Егор не имел права сближаться, не должен был чувствовать. И не должен сейчас говорить с ней. Лучше пропасть, исчезнуть, как делал это со всеми. Но Дана — не все. Он не мог уйти, не попрощавшись.

Домики стали меньше и проще, Генуэзская крепость — ближе и внушительней. Стараясь не смотреть по сторонам, Егор прошмыгнул мимо торговых ларьков, свернул на улочку к морю. Справа, как цыпленок в скорлупе пасхального яйца, маячил ярко-жёлтый трехэтажный особняк с синей крышей. Дом с Киевской Воздвиженки, новомодного района рядом с Андреевским спуском, его невозможно перепутать — такую аляповатость вряд ли будут копировать. Тем не менее дом преспокойно стоял в Судаке, раздражая чувство прекрасного уже и местных жителей.

Егор сорвался на бег, распахнул калитку Даныного прибежища, на ходу отмечая, что вместо гномов в садике его караулят морские чудища, будто только что отлепившиеся от дома с химерами, архитектурного шедевра града Киева.

— Дана! Я должен...

Повзрослевшая за ночь девушка — открытый лоб, волосы забраны назад, в глазах тревога и собранность — ждала его у двери. Дана подошла совсем близко, но не стала прикасаться, будто чего-то испугалась.

— Я знаю, — тихо сказала она, — не беги от этого, пожалуйста. Всё исправится.

Егор замер на полдороги. Он не был уверен, что понял Дану. Он не был уверен, что вообще знает её. Сегодня темные крапинки блестели сразу в двух глазах, вчера — только в одном. Что ещё в ней изменилось с этой мизерной точкой в радужке?

Она напряженно ждала ответа, но это было единственное, что он мог дать:

— Мы расстанемся, так надо. Не ищи меня.

Щека Даны дёрнулась, как от затрещины.

Болезненно сжалось в грудине — там, где раньше было сердце. А сейчас — орган, гоняющий туда-сюда кровь.

Не поднимая глаз, Егор вышел на улицу. Его обдал холодный ливень. В Крымской степи запахло влажными северными лесами.

***

Ключ от квартиры не подошёл, пришлось спускаться к соседям, просить запасной — благо, он оставил комплект, чтобы те могли поливать его бонсай.

На сей раз замок приветливо щёлкнул, Егор ввалился в холл, запер дверь, выдохнул, на миг почувствовав себя в безопасности. Вытер пот — столица встретила ненормальным теплом. Плюс двадцать три для начала октября — это слишком. Он не удивился, и даже, кажется, справился со страхом. Осталось лишь навязчивое желание всё поскорее прекратить.

Рванулся на балкон — к сплетенному в деревце кусту азалии, тупо уставился на тумбочку. Вместо роскошной кроны розовых цветов в вазоне покачивалась полевая ромашка. Егор подавил вспышку раздражения, он знал — соседи здесь ни при чём.

Не распаковывая сумки, прошлёпал в душ, долго рассматривал себя в зеркале. Так и есть — прямой нос приобрёл горбинку, полные губы стали заметно тоньше. По крайней мере, рост тот же, и он себя узнаёт...

Запустил мантры, уселся на коврик — всё хорошо, он вернулся домой, мир слегка изменился, но не катастрофически, справлялся и не с таким.

Егор не помнил, когда случился первый "приступ". Память детства и юности сохранилась урывками. Теперь казалось, он всю жизнь сражался с этим своим недугом — неконтролируемо и непредсказуемо менять пространство, людей, себя. Методом проб и ошибок вывел: чем меньше эмоций — любых, и грустных, и радостных — тем меньше вероятность, что его снова настигнет приступ. Он уехал из родной Винницы в Киев, затерялся в шумной столице — здесь все одиноки. Со временем он привык, что знакомый переулок может повернуть в другую сторону, древний магазин «Продтовары» с первого этажа за ночь переместиться в соседний дом, начальник — помолодеть на пару лет и обзавестись семьей, а рабочий проект приобрести новых заказчиков, но перемены в близких Егор переживал мучительно остро. Чуть изменившиеся черты лица матери и отца доводили до безумия. Лучший друг казался чужим человеком. Он ходил на свидания, целовал девушку — завтра она превращалась в terra incognita. Менялась и его внешность, привычки. Он с ужасом думал, что однажды очнётся светлокожим коренастым блондином с тремя судимостями — но и это, наверное, не самое худшее. Перемены случались именно тогда, когда больше всего нужна была близость, хотелось открыться, и сердце радостно пело — ты не один. А потом — страх, дрожь, потеря сознания или глубокий сон — и здравствуй, новый мир. Изменения без смысла и принципа. И жизнь начиналась с нуля.

Одно время он надеялся, что просто съехал с катушек. Тогда был бы шанс выздороветь. И даже проверился у психиатра. Тот внимательно изучил результаты тестов и поинтересовался, что Егор делает у него в кабинете. Приём закончился милой беседой о работах Юнга и тенденциях современного консультирования.

Он вздохнул. Был одинокой птицей, ею и останется. Надо расслабиться, подышать, успокоить этот поток хаоса... Успокоить... Чёрт побери, он не может! Егор вдруг остро ощутил рядом Данку, её горячие ладошки на затылке, на груди. Её детское дыхание — лёгкий запах конфет и шоколадного печенья. В ней было всё, что он когда-то потерял, едва пережил потерю и теперь должен потерять ещё раз — бессонные ночи у костра, хрипловатое "Я так хочу быть с тобой" под расстроенную гитару, песок в мокрых кроссовках, солёный морской бриз, наивная безосновательная вера, что впереди только счастье. Милый ласковый котёнок согрел его, большого и взрослого, своим крохотным теплом. Он набит заумными истинами под завязку, и не высек из них ни одной искры. Успокоиться, забыть Дану — значит умереть. Это даже хуже, чем приступ.

Егор застонал, волна дурноты обдала слабостью, в ушах зашумело, и он потерял сознание.

***

Такси брать не стал — захотелось пройтись. Вышел заранее, чтобы успеть на первую консультацию. Хотя, зря он торопится. Может, сегодняшний день будет последним, или напротив — не закончится никогда.

Решение пришло сразу, как он очнулся вчера. Удивительно, что Егор не додумался до этого раньше. Возможно, питал иллюзии, что сможет когда-нибудь стать нормальным, таким, как все. Или элементарно боялся.

Он заставлял себя смотреть по сторонам. Жара в двадцать градусов держалась по-прежнему. Воздвиженка пестрела безумным сочетанием красок, Андреевский спуск — экземплярами творчества на любой вкус. Храм перед спуском сверкал нереальной белизной и особенно старательно тянулся куполами к небу. Егор зачем-то пересчитал главки. Хм... семь, а не пять. Он проглотил подступивший было к горлу страх. Всё нормально. Договорился же с подсознанием — на сегодня борьба отменяется. В кои-то веки Егор постарается принять мир таким, какой он есть. Даже если эта сволочь будет меняться каждую секунду.

К концу спуска пришлось вооружиться солнцезащитными очками. Глаза начали слезиться — мир безбожно мигал, каждый раз подсовывая Егору слегка обновлённую картинку. Дрожали лица людей, плыли краски. На середине спуска пошёл дождь, ближе к Подолу посыпался крупный град, и сразу прекратился. С Егором заговаривали незнакомцы, хлопали по плечу, прощались до вечера. Время от времени он посматривал на руки — Крымский загар и шрам пятилетней давности оставались на месте. Значит, в светлокожего коренастого блондина пока не превратился.

Всю дорогу он думал о Дане. Он ужасно соскучился. Егор не видел её целые сутки. Хотелось бросить всё и вернуться. Пусть он приедет в другой Крым, пусть в Судаке высохнет море и провалится к чертям крепость — всё равно найдет Дану, даже если теперь ей тридцать семь, у неё нет чёлки и глаза отливают глубоким ореховым блеском. Почувствует по запаху, по улыбке, по взгляду.

Сердце пропустило удар, Егор начал задыхаться, споткнулся о булыжник мостовой. Он вспомнил другую девушку — Ладу. Яркая история юности. Настолько яркая, что Егор предпочёл забыть о ней...

Ему двадцать, Ладе восемнадцать. Выходные в большом городе — Киев завораживает. Не надо спешить на пары, возвращать Ладу каждый вечер папе и маме. Она рядом всё время, они спят в одной постели, узкой с промятым матрасом, но удобней и быть не может, потому что тёплая дрожащая Лада совсем близко. Холод и бедность съёмной квартиры уходят, отступают, сжимаются в точку. Их любовь выбирается из берлоги сердца наружу, заполняет весь мир. Темень, мерно капает на кухне кран, но нельзя спать — кажется, пропустишь самое важное. И чтоб не заснуть, они тихонько напевают:

Первая любовь была слепа,

Первая любовь была, как зверь,

Ломала свои хрупкие кости,

Когда ломилась сдуру в открытую дверь... ******

Они стоят на террасе Андреевской церкви, смотрят на муравейник спуска, держатся за руки — свободные, беспечные, не знающие цену своему счастью. И в этой звенящей радости вдруг прорывается глухой Ладын голос. Егор чувствует трещину, он не может слушать Ладу, отворачивается. Но она продолжает говорить. Звон радости смолкает, и смысл слов доходит до Егора. Она тайно встречалась с его другом. Ладе очень жаль. Она хочет быть только с Егором. В голове бьётся одно слово: предательство. Больно смотреть на Ладу, невозможно слушать. Он что-то кричит, видит, как искажается лицо девушки. Она уходит, не оборачиваясь. А Егор навсегда разрывается надвое. Одна часть бежит вслед за Ладой, другая остаётся на церковной паперти...

Егор вытер со лба пот, поёжился. Происходило нечто странное. Люди задерживали на нём взгляд. Казалось, они хотели передать важную новость, но в последний момент меняли решение. Егор остановился, прохожие тоже остановились, удивлённо уставились на Егора. Весь Андреевский спуск замер, ожидая его следующего шага. Мир сместил кадр, а вместе с новой декорацией стекаясь со всех щелей и углов на Егора пошла безмолвная толпа. От толпы отделился крепкий парень, и не успел Егор понять, что происходит, как над ухом просвистел кулак. Егор увернулся, и не ожидая больше перемен к лучшему, рванул наверх. Толпа устремилась следом.

Он отталкивал чужие руки, вырывался, позволил стащить с себя куртку — только не останавливаться. Над головой сверкали маковки Андреевской церкви, и не имея сил ни думать, ни выбирать дорогу, Егор устремился именно туда. Он никогда не верил в церковного Бога, но сейчас почему-то искал у него защиту. Далеко позади пространство взорвалось странным шумом. Закричали люди — удивлённо и страшно.

Егор еле одолел лестницу к террасе, выполз на тёплый камень, облокотился о стену храма, как последнюю опору, дрожащими руками нащупал в кармане джинсов телефон. Долгие гудки звучали похоронным маршем.

Знакомый ритм. Пятнадцать лет назад от него ушла Лада. Боль была невыносима. Егор так же подпирал стену Андреевского храма и просил хоть кого-то, кто откликнется, о помощи — пусть всё изменится, пусть он забудет Ладу, пусть никогда больше не испытает это выворачивающее наизнанку чувство... Ему ответили — он забыл Ладу, научился менять всё подряд. Только сам не изменился.

Гудки оборвались, долгое молчание, тихий всплеск.

— Дана, не молчи, пожалуйста! Что с тобой?!

Он думал, что сорвался на крик, но услышал лишь свой хриплый шёпот.

— Мне страшно, Егор... — голос Даны дрожал. — Мы всё испортили. Надо было немного подождать. Мы бы справились вместе. А сейчас... Сейчас я даже не знаю, где я.

Егора бросило в холодный пот. Мы бы справились вместе?! Выходит, Дана понимала, что с ним творится. Потому что сама умела менять пространство! Тот же дар. Или проклятие. А он оставил её одну, девочка расстроилась и отправила привычный мир в тартарары.

— Дана, Дана! — заорал Егор, вдруг испугавшись, что и мобильник сию минуту канет в небытиё, — что ты видишь? Что вокруг?

— Ничего, — тихо сказала девушка, и после паузы, которая казалась вечной, — только море, и я — на кромке пирса...

— Я тебя больше не оставлю. Дождись меня, слышишь!

Ответом ему было тихое, переходящее в шелест "да". Экран мобильника погас, связь исчезла.

Егор собрался, настроился. Первый раз в жизни он обрадовался, что умеет менять мир. Теперь он знал, ради кого это делает.

_____

* Михаил Щербаков "Австралия"

** Nautilus Pompilius "Одинокая птица"

*** Nautilus Pompilius "Джульетта"

**** Nautilus Pompilius "Музыка на песке"

***** Nautilus Pompilius "Все, кто нёс"

****** Nautilus Pompilius "Жажда"