Пролетая над гнездом

 

Мир перевернулся в тот день, когда папка привез ракету. Мир уже переворачивался, когда закрыли последнюю шахту. Казалось, ничто не может потрясти Ваву больше этого, но папка привез ракету, и все снова встало с ног на голову.

— Теперь нам все по плечу, — сказала Вава, просияв лицом. — Мы не погибнем.

Гуша ахнула. Никто не предупреждал ее, что они гибнут! Она же могла успеть найти заначку, съесть последнюю пиццу в жизни и, если поторопится, сделать еще одну заначку, на следующую жизнь! Но все молчали, а они гибли, а теперь они спасены, и Гуша так разнервничалась, что случайно откусила пуговицу на жилетике.

— Да, мы спасены, — сказала Вава, обращаясь будто сама к себе. Глаза ее — яркие, синие — смотрели в облачную даль и видели Будущее.

— И, конечно же, спасла нас я, — сказала Дуняша самодовольно. — Благодарности принимаются в твердой, мягкой и жидкой валюте.

— Нет, — возразила Вава. — Нас спасли папка и его ракета.

Никто не удивился. Так завелось в их семье, что сплетни не поощрялись, были осуждаемы и наказуемы, а значит, процветали пышным цветом. Как только папка замаячил на горизонте с ракетой на колесиках, об этом стало известно каждой собаке в Кукушкине.

В последние дни папка был уныл и удручен, так как мама прослышала о тяжелой ситуации в городе и грозной телеграммой велела ему присоединиться к ней в Валдае, чтобы обдумать все вместе: "Жду тчк быстро тчк чтобы как штык вскл привет тчк". Папка ответил ей жизнерадостным: "Ага вскл", но жизнерадостность была напускной. Во-первых, никуда он ехать не хотел. Во-вторых, неожиданная поездка откладывала на неопределенный срок давно запланированную рыбалку с Сашкой Белочкиным. А в-третьих, он пропил и прогулял все деньги и не имел ни малейшего представления, на что покупать билеты.

Он написал на скорую руку завещание, в котором объяснил, что жизнь его жестока, бессмысленна и кончена, а еще через день появился с самой что ни на есть настоящей ракетой, пьяненький и счастливый. Ну и пусть мала, зато — своя, зато — летает. В семейном кругу он был осмеян, освистан и оплеван, но один человек разделял его радость — старшенькая, умненькая Вава. Она так искренне его поддерживала, что он прослезился и от избытка чувств был вынужден запить на пару дней. Когда дурман прошел, обнаружилось, что мама прислала еще одну телеграмму, на этот раз задумчивую: "Оставайся на месте тчк сама приеду тчк все сложно мнгтч". Папка взвыл от счастья и пошел на рыбалку, забыв про ракету.

Но Вава не забыла. Она видела в папке мессию, а в обшарпанной ракете — перст мессии. Это вызывало некоторое недоумение, но Вава отказывалась пояснять.

— Вы все поймете, — сказала она загадочно. — Я созываю совет. Полчаса, жду вас всех в зале. Пришло время для решительных действий.

За полчаса Гуша все же успела раскопать заначку, съесть пиццу и украсть тысячу в новую заначку, но зато ей не хватило времени переодеться. Пришлось идти на совет в непарадном. Рядом с разряженными Дуняшей и Лилей она чувствовала себя замухрышкой и страдала. Будучи погруженной в пучину отчаяния, она пропустила вступительное слово и очнулась, когда Вава уже объявила пункт первый и единственный.

— Кукушкино умирает, — сказала Вава и замолчала, сама в ужасе от того, что произнесла это вслух. Где-то всхлипнула чувствительная Анфиса.

— Да, умирает, — повторила Вава громче и жестче, потому что нечувствительная Дуняша вместо того, чтобы проникнуться, грызла семечки и плевалась шелухой в плачущую Анфису.

— С тех пор, как закрыли последнюю шахту, город начал тухнуть.

— Скажи нам что-нибудь, чего мы не знаем! — выкрикнула развязная Дуняша.

— Лиля, статистику, — сказала Вава, грозно сверкнув глазами.

Лиля достала мятую бумажку, откашлялась и зачитала:

— За год из Кукушкина уехало шестьсот девяносто девять с половиной человек.

Зал загудел. Гуша гудела за двоих. Во-первых, она переживала за город, во-вторых, считала, что главное в заседаниях — хорошее, своевременное гудение.

— Мы пытались их удержать! — сказала Вава, повысив голос. — Вы все знаете, что стало со второй половиной семисотого беглеца!

Зал снова загудел, на этот раз одобрительно. Даже Анфиса заулыбалась сквозь слезы.

— Хватит нудить, скажи нам, что делать! — крикнула Дуняша.

— Всему свое время, — снова сказала Вава загадочно. — Мы можем обманываться, что жизнь продолжается, и вести себя, как будто ничего не случилось: есть, пить, гулять, хулиганить и выеживаться…

Сладкая, ах сладкая это была бы жизнь, но Гуша чувствовала, что все гораздо сложнее, что Вава сейчас все возьмет и перевернет, и аста ля виста, дольче вита, прощай, моя любовь, прощай…

— Или мы можем признать, что настали сложные времена и что пора спасать Кукушкино!

Гуша вздохнула.

— Вава, но мы уже пытались что-то придумать, — сказала Лиля скучающим тоном. — И ничего не получилось.

— Все потому, что мы были слишком абстрактны! — Вава потрясла пальцем. — Мы не видели глубину проблемы, мы пытались спастись сами, наивными детскими лапками цепляясь за остатки гордости, карабкаясь что было сил по отвесной стене, давя себя собственным же энтузиазмом — голым, заметьте, энтузиазмом!..

Гуша начала засыпать.

— Но вспомните, сами идеи были гениальны, пусть и слишком гениальны для маленького Кукушкина! Мы построили стадион, но наша петиция о проведении Олимпиады не дошла до президента. Мы занялись разведением карликовых верблюдов, но в мире не оценили их интеллекта и кроткого нрава, потому что мир наш — мелок, глуп и дешев и ценит прежде всего физическую красоту! Мы пытались сделать Кукушкино туристической Меккой, но закрыли железную дорогу, и все наши планы рухнули. Наконец, мы начали добывать камыш в промышленных масштабах, и, несмотря на то, что пока дела идут не очень, я все еще верю, что пройдут месяцы, годы, и мы обязательно…

Гуша заснула.

— Скажи нам что-нибудь, чего мы не знаем! — повторила Дуняша визгливо и нахально и попыталась бросить в сторону сцены пустым пакетиком из-под семечек, но он плавно опустился на Лилину голову и остался сидеть там кокетливой шапочкой.

— Подумайте, — сказала Вава, страшно вращая глазами, — подумайте, что станет с нами, если Кукушкино умрет! Мы — пропадем! Мы — будем стерты с лица земли! Веками наша семья живет, умирает и снова возрождается в этом богом забытом месте, ибо так завещал наш создатель, и когда последний камень на Круглой площади зарастет травой, миссия наша будет завершена. Тела предадут земле, кости рассыплются прахом, а души возродятся… А кто их знает, где они возродятся. Если повезет, в Париже, а если нет, на задворках индийской глубинки или в центральной Африке, где нам не грозит выжить даже одно поколение. Помните Африку, а? Хотите в Африку? Эй, Гуша, хочешь в Африку?

Гуша проснулась с криком, снова увидев взвивающиеся в ночное небо рыжие языки пламени, снова почувствовав жар, лижущий пятки…

— Вот, — сказала Вава поучительно. — Гуша не хочет в Африку, потому что Гушу в Африке — съели! Дуняшу в Индии утопили ее же соплеменники, Лилю в Ливии продали в рабство, мне продолжать?

Зал грустно загудел.

— Эти два с половиной века, которые мы живем в Кукушкино, были самыми счастливыми в нашей жизни, — продолжила Вава с печалью в голосе. — Мы построили первые дома, мы убили первых волков, мы заложили первый камень на Круглой площади. Мы должны спасти город во что бы то ни стало.

— Это станет в копеечку, вот что я скажу, — заявила Дуняша. — Нас спасет чудо, а я в ближайшее время очень занята.

Вава проигнорировала ее наглость:

— Знаете, как выживают маленькие животные в джунглях? Они находят себе крупных покровителей.

— Мы будем молиться Богу? — ахнула Анфиса.

— Бог же нас и кинул в эту дыру, ты все еще ждешь от него помощи? — снова встряла Дуняша.

Зал возмущенно загудел.

— Наркобароны, — произнесла Вава, и зал затих.

— Нам нужны деньги и покровители, а в Мексике есть целые городишки вроде нашего, которые полностью поддерживаются наркоденьгами. Мы всего лишь угостим их Лилиным отваром из мухоморов, и они поймут, что за Кукушкиным — будущее!

Минут пять зал оживленно переругивался, обсуждая перспективы, даже Дуняша втянулась, а потом Лиля сказала:

— Это все хорошо, но при чем тут папкина ракета?

Вава мечтательно закатила глаза.

— Ракета — это знак того, что Бог о нас все же не забыл. Напомни мне, Лиля, что произойдет с тобой, или со мной, или с любой из нас, если мы ступим за пределы Кукушкина?

— Пламя, пепел, тлен и пшик, — отчеканила Лиля. — Ни шага с земли своей, ибо земля — это все, что у вас есть, так завещал великий Кап Здец.

— Таков наш обет, все верно, — кивнула Вава. — Великий Кап Здец говорил это, когда мы впервые родились — вы помните ту деревушку, ту мутную реку? Нас тогда было еще трое, и голозадый Моисей играл с Гушей в прятки… Это было тысячелетия назад, но ничего не изменилось. Мы — это то, где мы родились. И если мы не можем покинуть город, как же нам сообщить о себе мексиканским наркобаронам?

— Телепатия? — предложила Лиля.

— Ты забыла, что в этой жизни можешь связываться только с русалками?

Лиля завяла.

— Мама с папой могут уезжать из Кукушкина, — сказала Гуша, жуя булочку. — Может, попросить маму?

— Кукушкино — наш город, нам его и спасать, — мрачно сказала Вава. — Где была мама, когда закрывали шахты? Где была она, когда сбежал мэр? На ней и так висит Валдай, ей не до наркобаронов.

— Может, написать им письмо? — спросила Анфиса и зарделась.

— Сжечь почтамт к чертовой бабушке! — вдруг выкрикнула Дуняша. — Истопить почтальонов на сало!

Была в ее словах какая-то боль, неразрешенная драма отношений с кукушкинской почтой, но Ваве было некогда этим заниматься.

— Да нет же, — сказала она, поражаясь короткой памяти сестер. — Ракета, понимаете? Ра-ке-та! Был бы у нас аэропорт, полетели бы на самолете, а так — ракета!

Дуняшу затрясло от восторга. По ее горящим глазам было видно — Дуняша не сидит на шатком стульчике в зале заседаний, а пролетает над темными лесами и желтыми дорогами в веселенькой красной ракете. Вава проигнорировала горящие глаза.

— Надо отправить в Мексику кого-нибудь харизматичного…

— Я! Я! — скакала Дуняша с вытянутой рукой.

— Кого-нибудь небольшого, потому что ракета тесновата…

— Я похудею! — кричала Дуняша.

— Кого-нибудь практичного…

— Я самая практичная!

— Кому я доверяю…

"И кого не жалко, — закончила она про себя, — потому что ракета — дело тонкое…" При этой мысли ее взгляд все же упал на Дуняшу, и та просветлела лицом, но нет.

— Если мы отправим тебя, — сказала Вава, — наркобароны сами избавятся от Кукушкина при первой возможности. Нет, нам нужен кто-то очаровательный, но адекватный, например… Анфиса!

Зал ахнул.

— Потому что она — мастер торга и найдет общую рюмку с любым, — твердо закончила Вава.

Как-то сразу заседание завершилось и началось празднование. Гуша подхватила Анфису на руки и понесла к окну, роняя по дороге стулья и нерасторопную Лилю. Принесли водку, накрыли стол, включили старенький магнитофон с заезженной кассетой. Ваву теребили вопросами про Мексику, про наркобаронов, про ракету, и было шумно, было заливисто и задорно, и было все нормально, пока Дуняша не заметила, как гордо выпячивает грудь Анфиса и с каким уважением на нее смотрят остальные. На нее — пьянчужку со стажем и без малейшего достоинства! Защипало глаза, и обида — горькая и жалостливая, зревшая вот уже час и пока неосознанная, — наконец-то осозналась и выродилась в Мысль.

Мысль эта Дуняшу испугала, потом восхитила, а затем увлекла за собой в неведомые дали. Они ушли вместе, когда праздник закончился, и сначала было страшно, что вот проснется Дуняша утром — а Мысль убежала, только хвостиком махнула. Но она осталась на завтра, и на послезавтра, и никуда не думала деваться. Мысль была проста, внушительна и ужасающа, как слон: восстать! Дуняша верила в светлое будущее и в то, что за поворотом всегда лучше. Нельзя было дать Ваве спасти их тухлый городок. Пришло время новой жизни, и надо дать ей шанс.

Мысль не давала Дуняше покоя, ходила везде за ней, вместе с Дуняшей ела котлетки и пила компот, вместе с ней гоняла мяч по Оловянному проспекту, вслед за ней надевала галоши и просовывала жадные ручонки в рукава красной болоньевой курточки… Дуняша ее холила и лелеяла, говорила с ней и гладила ее по лохматой головке. Делала она это при всех и очень удивлялась и радовалась, что никто эту Мысль, кроме нее, не видит.

Сестры сначала думали, что Дуняша совсем спятила, и относились к этому с пониманием, а потом Гуша сказала, что это такая игра. Всем это понравилось, и они тоже завели себе по Мысли, говорили с ними, смеялись и пили и делали это целый день: за завтраком, за обедом, на прогулке и на полднике в пельменной. Там-то их и приметил лейтенант Мырцев и прямо из пельменной отправил отлежаться в дурку. После этого про игру забыли все, кроме Дуняши. Она начала выжидать.

Неделю спустя после злополучного заседания совета в Кукушкино пришла настоящая весна. Растаяли последние серые сугробы, испарились лужи с покореженного асфальта. Те, кто чудом попадал в Кукушкино в последние годы, наверняка думали, что город пережил ядерную катастрофу. Казалось, что облупленные игрушечные домики не выстоят еще одну зиму и рассыплются — стенка вправо, стенка влево, зазвенят стекла, пойдет земля трещиной… Но каждый год таял снег, над крышами разливалась нежная просинь, деревья покрывались первыми листочками, и думалось, что все как-нибудь наладится, ведь весна всегда несет надежду.

Утро третьего мая выдалось ясным, прохладным и немного нервным. Анфиса стояла на росистом поле стадиона, переминалась с ноги на ногу и чувствовала себя неуютно. На ней были штаны без молнии, зато на липучке, папкины сандалии без застежек, зато на резиночках и Гушина вязаная кофта без пуговиц, зато с карманами. В одной руке она держала свой шлем — рыжую каску, которую вчера едва отобрали у Дуняши. Думали, придется брать с головой, но Вава сказала, голову не надо — в холодильнике места нет.

Рука, в которой тряслась и покачивалась каска, была неуверенной, с двумя бинтованными пальцами и одним в гипсе. Другая рука, здоровая, держала пару варежек. "Холодно там, в космосе, — сказала Лиля. — И пусто". Анфиса сказала, что она бы не против прихватить с собой аквариум с рыбками, чтобы не одиноко было, но та же Лиля спокойно и немного печально сказала, что это не поможет. И Анфиса покорилась судьбе.

Рядом с ней стояла Вава и терпеливо ждала, пока остальные прикатят ракету на стадион. Она оглядела Анфису, которую колотило и покачивало на ветру. Одинокая осинка, подумала Вава с умилением. Наша Анфиса запускается в космос. Увидит марсиан, стащит одно из колец Сатурна, если повезет, подогреет Гуше пирожок, который та заботливо завернула в газетку и положила в карман кофты…

Одинокая осинка Анфиса мерзла на зябком ветру и с тоской думала, почему она не пошла вместе с Дуняшей в рудокопы, добывать золото на кукушкинском пляжу. Там, где неторопливая Гадючина несла мутноватые воды, где ноги скользили по мягкому бурому илу без малейших признаков золота, Лиля вчера нашла золотую жилу. На жадину Дуняшу не подействовало даже, что Лиля была пьяна вдрабадан и что в таком же состоянии Сашка Белочкин сказал, что там же, в золотой жиле, виднелись еще изумруды и пара рубинов. Она даже про жемчуг не успел заикнуться, как Дуняши и след простыл.

Если бы я пошла в рудокопы, размышляла Анфиса, я бы сейчас не мерзла, а закапывалась в мягкий золотой песочек. Но ведь нет же, я же всегда с Вавой, за Ваву, для Вавы… Утреннее солнце начало пригревать через жиденькую зелень на деревьях. Анфиса видела, как в прозрачном воздухе тают последние секунды ее жизни на Земле. В жизнь в космосе она не верила и сильно сомневалась в существовании Мексики. Дуняша на днях стащила из городского музея карту Кукушкина, и — о, ужас! — Мексики там не было. Больше сомнений не оставалось — впереди ждала гибель. Почетная, холодная космическая гибель.

В проходе между трибунами показались двое и ракета, и Анфиса осела. Гибель стала реальной, как никогда. Ракета была небольшой, облупленной, с неплотно прикрытой гнутой дверкой и подобием моторчика сбоку. Подойдя, Лиля достала из-за пазухи какой-то пузырек. Анфиса встрепенулась и потянулась за ним, выронив варежки.

— Это растительное масло, — сказала Вава с просветлевшим лицом, руша надежды. — Смажешь ракету, если будет скрипеть. Ну все. Подбирай варежки и можешь лететь.

Анфиса закусила губу и сделала шажок к ракете.

— Мы будем ждать тебя, — Лиля плакала. — И памятник тебе поставим большой и белый.

— Пирожок, Анфиса, — Гуша обмирала от горя. — Если будешь совсем, ешь его. С капустой!

У Вавы дрожала нижняя губа, вытянулось лицо, но голос звенел гордостью:

— Так держать! Еще два шага — и ты в космосе! Не забудь — синяя кнопка, когда будешь пролетать над Мексикой! Привет наркобаронам! Письмо на месте?

Анфиса пощупала карманы, кивнула, сглотнула и сделала еще один неверный шаг. Вава готова была взрыдать от восторга. Если ее план сработает, уже к концу недели мексиканские наркобароны прилетят в Кукушкино. Они сделают дороги, восстановят сообщение со столицей, отремонтируют мэрию, вернут мэра из Майами и, может быть, даже выколотят из него украденные деньги, они спасут всех! Наркобароны виделись Ваве этакими Дед Морозами в сомбреро и с запашком вчерашней текилы. Дед Мороз не мог подвести.

Дед Мороз не мог, но технологии — легко. Когда Анфиса доковыляла таки до ракеты и начала залезать внутрь, обнаружилась настоящая проблема. Маленькая Анфиса, свернутая вчетверо, не входила даже в дверь! Вава критически осмотрела ее со всех сторон, подумывая где-нибудь урезать. У Анфисы зашлось сердце, она побледнела, потом позеленела, потом тихо завыла. Вава тем временем обнаружила, что Анфису урезать негде без опасности лишить ее важных для выполнения задания органов, и поняла, что операция "Перасперадастра" летит в тартарары, а ракета не летит в Мексику.

— Ну-у, — сказала Гуша, зажевав от нервов собственную косу. — Ну, так нечестно.

— Вава, как же мы свяжемся с наркобаронами? — спросила Лиля. — Ведь только они могут нас спасти.

Вава не слышала и не слушала. Похлопав по облезлому боку ракеты, она подошла к трибунам и начала карабкаться через ограждение. Стадион был построен всего год назад, но на крышу не хватило денег, и железные сидения уже покрылись ржавчиной. В год в Кукушкино выпадает около семисот миллиметров осадков, подумала Вава. Все прошлогодние миллиметры, казалось, выпали на несчастный стадион.

Не обращая внимания на оклики, она поднималась все выше и выше, пока, наконец, не добралась до последнего ряда. Отсюда был хорошо виден город. Церквушка на холме, синяя лента реки, горстка разноцветных домов слева, парк справа. За парком единственная в Кукушкино многоэтажка — на ее крыше в прошлом году праздновали Вавин день рождения. Сестер тогда специально выпустили из тюрьмы, где они привычно отсиживали хулиганские пятнадцать суток, и тюремщик их, лейтенант Мырцев, тоже был приглашен, и они с Вавой обменялись парой глупых поцелуев на пожарной лестнице. Всего десять месяцев назад все они верили, что у Кукушкина есть будущее. Где оно сейчас, это будущее? Кто спасет их? Кто вообще захочет спасать облезлый парк, кривые дороги, проржавевший стадион, ощерившиеся пасти трех заброшенных шахт?

Вава не сразу поняла, что к голосам на стадионе присоединился еще один, мужской. Она оглянулась. Сашка Белочкин стоял рядом с сестрами и говорил что-то, отчаянно жестикулируя. Он должен был сейчас добывать золото на гадючинском пляже вместе с Дуняшей, но, очевидно, что-то случилось. Ах, глупый Сашка, глупая Дуняша, снова куда-то влипли… Вава начала торопливо спускаться, поскальзываясь на крутых ступеньках.

— А я ей и говорю: "Да не может быть, чтобы бутылка! Да никто из кукушкинцев не выкинет в реку бутылку, даже пустую, ее же можно сдать!". А она мне: "Бутылка, бутылка, лови бутылку!". Ну, я и поймал, а она мне…

Вава спрыгнула на поле, схватила Сашку за плечи и развернула к себе.

— Что за бутылка? Что случилось? Где Дуняша?

Он заморгал.

— Дуняша, она… Она осталась на пляже, отправила меня к вам.

— Зачем?

Сашка вытащил из-за пазухи грязную зеленую бутылку.

— Она сказала, это важно. Там письмо, видишь?

Вава начала вытаскивать свернутую бумажку из узкого горлышка, сестры столпились вокруг. Они еще никогда не находили писем в бутылках, поэтому Гуша повизгивала от восторга и наступала всем на ноги. В этой суматохе никто не заметил, как в проходе между трибунами появилась маленькая фигурка. Дуняша наблюдала за ними с сияющими глазами. Мысль стояла рядом и жевала ириску.

— Сейчас она все поймет, — прошептала Дуняша, и сердечко ее замерло от сладкого возбуждения. — Сейчас она узнает, что все ее планы… ее власть… все этому никому не нужно…

Мысль кивнула, сплюнула в сторону зуб и спросила:

— Ириски еще остались?

Тем временем Вава выковыряла серый от грязи листок, развернула его и побледнела.

— Что случилось? Что там? — всполошились сестры.

— Это письмо для меня, — медленно сказала Вава. — От наркобаронов.

— Но как? — пискнула Анфиса. — Но мы же… Ракета же… Я же тут!

— "Дорогая Вава, — прочитала Вава вслух. — Пишем тебе мы, мексиканские наркобароны".

Гуша взвизгнула. Она не знала, хорошо это или плохо, что им написали сами наркобароны, но душа просила визгов, а кто такая Гуша, чтобы спорить с душой?

— "Мы все знаем о твоем плане, — продолжала Вава. — Ты хочешь спасти Кукушкино ценой наших мексиканских наркоденег…"

— Серьезно? — спросил Сашка Белочкин. — Наркоденег?

— Не выйдет, — прошептала Дуняша в тени трибун.

— "Не выйдет, — прочитала Вава и закусила губу. — Наши деньги не спасут вас. Вы должны уйти. Пришло время новой жизни и нового будущего…"

— О чем они? — спросила Анфиса дрожащим голосом. — Они не дадут нам денег? Они не будут защищать нас? Но почему?

Вава покачала головой и перевернула листок. "У тебя наверняка много вопросов", — писали наркобароны. "Ты можешь подумать: но как они узнали о моем плане? Все просто, у нас есть Шаман!" Они так и написали — Шаман с большой буквы. Видимо, крутой шаман, подумала Вава, и продолжила читать. "Мы все о тебе знаем", — писали наркобароны. "Мы знаем о твоем плане. Мы знаем о твоем прошлом и всех тринадцати жизнях до Кукушкино…"

— Двенадцати, — сказала Лиля. — Их шман ошибся.

— Шаман, — поправила ее Вава. — Шаман ошибся.

— Да хоть Господь Бог, — невежливо сказала Лиля. — Все равно ошибся. Эта жизнь — тринадцатая. Должна бы быть счастливой.

Все вздохнули.

— "Мы знаем, где Гуша прячет заначку…"

Гуша схватилась за сердце.

— "…И где она ее перепрятывает. Мы знаем, какую водку любит Анфиса. Мы знаем, что ты, Вава, не даешь вздохнуть спокойно ни одной из сестер, что ты — тиран, что ты — деспот!"

Тут Вава нахмурилась. Даже для мексиканских наркобаронов это было неожиданно эмоционально.

— "Мы знаем, что, когда пришло время выбирать того, кто полетит к нам в ракете, ты выбрала бесполезную Анфису, хотя могла выбрать самую-самую из вас, но ведь не выбрала!"

И тут Вава замолчала.

— А кто из нас самая-самая? — спросила Анфиса. Она нисколько не обиделась на то, что наркобароны назвали ее бесполезной, но теперь ей было любопытно.

— Этого я не знаю, — ответила Вава сквозь зубы. — Но я знаю, кто себя таковой считает…

— Ты? — спросила Анфиса невинно.

Вава потемнела, как грозовая туча, и, словно почувствовав на себе взгляд, повернулась в ту сторону, где притаилась Дуняша.

— Черт побери, — сказала Мысль. — Нельзя было придержать всю эту фигню насчет "самой-самой" на потом, когда ее свергнешь?

— Где наша не пропадала? — сказала Дуняша, пожимая плечами. — Прорвемся.

К ней уже подходила Вава, глаза ее метали молнии. Хорошо, что в этой жизни она родилась без магической силы, иначе бы Дуняше не поздоровилось.

— Ну? — сказала Вава. — Чего ты хотела этим добиться?

— Свободы! — задорно крикнула Дуняша. — Души наши задыхаются под твоим гнетом!

— Если ты сейчас не замолчишь, я откушу тебе ухо.

— Почему? — Дуняша оскалилась. — Потому что ты тиран, а я — глас народа? Потому что я и только я осмеливаюсь тебе перечить? Потому что все хотят оставить Кукушкино в прошлом, но боятся сказать тебе?

Сестры позади загудели, но у Вавы шумело в ушах от ярости, и она не понимала, одобрительный это гул или нет.

— Мы все хотим новой жизни, — Дуняша подошла к ней вплотную, поблескивая хищными зубами. — Той, где не надо будет добывать камыш и выполнять все верблюжьи прихоти, где в воздухе не будет висеть рудной дымки, где мы будем счастливы, вы слышите, Кукушкины? Счастливы, свободны и без Вавы, потому что мы съедим ее в первый же день новой жизни!..

Вава пошла пятнами, и начался хаос. Дуняша бесилась и брызгала слюной, Анфиса плакала, Гуша повизгивала, но Вава была неподражаема. Она метала молнии, камни и проклятия, она ревела, как раненый зверь, и топала ногами. Случилась беда, а никто этого не понимал! Сестрам Кукушкиным грозил раскол, революция, боль, боль, страшная боль одиночества, а ведь им нужно оставаться вместе, они должны быть едины духом, иначе время избавится от них, как от динозавров и додо!.. Она пыталась сказать об этом, но слова не шли на язык, вместо них рвались маты и крик. Она хотела логически все объяснить и тем самым навсегда сплотить сестер, но под руку попадались камни, перегородки, Гуша, снова камни, бутылки, Дуняша, Дуняша, еще раз Дуняша…

И вдруг посреди стадиона прогремел голос, от которого у всех сестер душа ушла в пятки.

— Это еще что здесь происходит? Ну-ка прекратить!

Вава застыла с Дуняшей в одной руке и разбитой бутылкой в другой. Остальные сестры, спрятавшиеся под сидениями вместе с Сашкой, начали выползать на поле, поскуливая.

— Мама? — сказала Вава растерянно и разжала пальцы. Дуняша с глухим кряком бухнулась на траву.

— Вы вернулись! — сказал Сашка Белочкин. — Ну, теперь все будет в порядке.

— Конечно, все будет в порядке! — сказала мама. — Как вы вообще могли в этом сомневаться?

— Мама! — воскликнула Вава. — Зачем ты вернулась? Мы бы справились сами!

— Я знаю, — спокойно ответила мама. — Но в мае здесь удивительный воздух, и я так устала от валдайских болот.

Вава выпятила губу и нахмурилась.

— Не морщи лоб, — сказала мама. — Я приехала с хорошими новостями.

— Может, не надо? — сказала Дуняша уже без былого задора, но просительно. — Может, черт с ним, с Кукушкиным, давайте начнем новую жизнь?

— Цыц, — сказала мама. — Самая младшая и самая бестолковая, а кричишь больше всего. За свою землю нужно бороться, понимаешь? Иначе грош цена всем вам.

— Но верблюды… — сказала Дуняша. — И стадион, и камышовая настойка…

— Именно! — сказала мама. — Мне сделали заказ на вашу хваленую камышовую настойку.

— На камышовую настойку? — растерялась Вава. — На нашу настойку?

— Но она же отвратительна на вкус, — сказала простодушная Лиля. — Я знаю, я ее сама готовила.

— Цыц, — повторила мама. — Она обладает уникальными целебными свойствами, вы что-нибудь придумаете. Заказ оптовый, так что последуют и другие.

— Наша камышовая настойка… — повторила Вава, и тут до нее дошло: — Да! Я же говорила, говорила же, и месяца не прошло, я все правильно сказала, да! Мы выживем, наш город выживет! Еще год точно, а там — посмотрим, где наша не пропадала…

Анфиса заплакала от радости, Лиля все еще недоверчиво морщилась, словно вспоминая вкус настойки, и тут Дуняша вдруг обиженно сказала:

— Это ведь я предложила собирать камыш. Это я спасла Кукушкино.

Вава открыла рот, но передумала.

— Да, Дуняша, — сказала она просто, и на душе у нее стало легко и светло. — Да, это ты спасла Кукушкино.

— Оптовый заказ… — сказала Лиля. — Но кто соберет нам столько камыша? Мы сами и за месяц не справимся. Никто не пойдет на болота копаться в грязи.

— Гномики — пойдут, — уверенно сказала мама.

— Мам, в этом мире нет гномиков, — сказала Вава. — Гномики были три жизни назад.

— Нет гномиков — наймем китайцев.

Вава поморщилась. Политкорректность никогда не была сильной стороной их семьи, и в одной из жизней они за это поплатились. Кажется, это как раз было в Африке, когда съели Гушу.

— Мама права, — сказала Дуняша авторитетно. — Что расселись, нюни развесили? Надо приниматься за работу, надо искать гномиков, то есть, китайцев.

Вава не удержалась все же и сказала язвительно:

— Какая же ты революционерка, а? Как только ветер поменялся, забыла про восстания и продалась за камышовую настойку.

— Чего и тебе желаю, — с достоинством ответила Дуняша. — В этом мире по-другому не выжить.

Все двинулись к выходу. Вава пошла было с ними, но что-то тянуло ее назад, нужно было остановиться и понять…

— Идите, я вас догоню, — сказала она и снова начала карабкаться на трибуну. На самом деле, она ведь и не сдавалась, правда? Минута отчаяния — еще не поражение. Пламя, пепел, тлен и пшик — вот, что останется от нее, когда она бросит свою землю, забудет свои корни…

— Пламя, пепел, тлен и пшик, — шептала Вава, забираясь на верхний ряд. — Пламя, пепел, тлен и пшик…

По левую руку — радуга крашеных стен, по правую — зеленая дымка тополей, впереди — до боли блестящая змейка-Гадючина. Кукушкино простирался перед ней разноцветным платком, поношенным и грязным, но все еще хранящим тепло ее рук, шаги ее босых ступней, мимолетную ласку поцелуя. Раньше она думала, что принадлежит этому городу, но нет, все не так. Она владеет им, он — ее тело. Кости — стены домов, улицы — вены, а по венам течет, бежит жизнь, а во рту — сладость камыша, а в сердце — тепло короткого кукушкинского лета. И с городом ее ничего не случится, пока ей этого хочется. Вава прищурилась так, что река, дома, улицы, холмы — все слилось в неразличимое пятно, растопырила пальцы и стянула пятно в крепкий кулак, и мир перевернулся еще раз.