Розам зябко на морозе
Розам зябко на морозе
Оля широко открывает глаза… Уже не там, а здесь!
Розам зябко на морозе. Середина декабря, раннее утро, совсем темно, минус двадцать по Цельсию. По перрону Киевского вокзала вольно гуляет "ветер северный, умеренный до сильного". А фирменный поезд "Столичный экспресс" Киев-Москва опаздывает на полчаса.
Посмотреть со стороны — идиот идиотом. Лютая стужа, пронизывающий ветер, а пожилой мужчина стоит в лёгкой куртке с букетом роз, таких же продрогших, как и он сам. Поезд неторопливо, бесшумно, словно крадучись, возникает из утренней дымки… вползает головными вагонами в здание вокзала, останавливается. Твой вагон — четырнадцатый. Место на перроне угадал почти точно. Проводница открывает дверь. Ты выходишь первой, и сердце на миг замирает в груди…
Ты сразу узнаешь меня. Хотя никогда не видела. Легкая улыбка на твоем лице. Подаю руку, чтобы ты не споткнулась на обледенелых ступеньках вагона. Ты чуть нерешительно протягиваешь руку, и кончики наших пальцев почти соприкасаются…
…словно в замедленной съемке: кончики наших пальцев почти соприкасаются. Остается всего миллиметр, полмиллиметра.
— Олечка, милая, ну еще чуть-чуть… — беззвучно прошу тебя.
— Критическая ситуация, — слабый отзвук голоса дежурного оператора, — отключаю питание.
— Десять секунд, мне нужно десять секунд, — шепчу ему в микрофон.
— Точка невозврата, отключаю питание…
— Заткнись, идиот, и не мешай!
Вкладываю все, что во мне еще осталось, в последний рывок! Мимолетное соприкосновение… словно искорка пробежала между кончиками пальцев.
— Оля, посмотри мне в глаза! — мысленно кричу ей. Оля медленно поднимает длиннющие ресницы…
Телефонный звонок! Ну что за фигня, откуда кто-то может знать мой номер? Те немногие, кому он известен, прекрасно знают — терпеть не могу разговаривать по телефону, только короткие письма на мыло. И вообще, зачем я кому-то могу быть нужен, если никто не нужен мне?! Надоели, оставьте в покое… Сидел в уютном кресле, смотрел в который раз "Аватар". Классный фильм. Погружаешься в него целиком. Но все-таки принимаю входящий звонок.
— Извините, Сергей Владимирович… Но вы — единственная надежда, ей всего семнадцать лет…
— Кому ей? И вы сама-то кто? И откуда у вас мой номер?
— Сергей Владимирович, я уже подъехала к воротам. Может, уделите мне пять минут?
Прекращаю разговор. Выключаю мобильник. Ибо нефиг никому мне звонить.
…опять смотрю на монитор камеры наружного наблюдения. Этот джип стоит уже полдня перед воротами. Женщина в дорогой шубе, снова вышла из него покурить, неподалеку двое мужчин, явно телохранители, тут и к гадалке не ходить. А женщина — редкой красоты, не отнимешь. На вид — где-то сорок два. Чувствуется порода, умеет себя держать. Думаю, не обошлось без горделивых польских кровей.
Доброта меня погубит, но становится ее жалко. Накидываю старый полушубок, выхожу за ворота. Телохранители напрягаются, один, похоже, тянется за оружием. Тот еще дебил. До него — метров пять: если что, достану одним прыжком, и щелчок двумя пальцами в незащищенное горло. Легкое движение ее руки — отставить, отойти подальше.
— Заходите. Только без своих обормотов. Могу дать письменную расписку, что в целости и сохранности вас верну.
Сидит за столом у меня на кухне, пьет чай. Конфет и пирожных нет, уж не обессудьте, боярышня. Смотрит — одновременно свысока и умоляюще.
— Сергей Владимирович. Вы мне нужны, вы мне очень нужны!
— А вы мне? И кто вы вообще такая? И откуда принесло вас по мою душу?
— Меня зовут Анна. Анна Смоль. И у меня есть дочь. Ей всего семнадцать лет. И врачи ничего не могут сделать.
— А я тут причем? — спрашиваю с искренним удивлением. — Я же не врач, вообще ни фига не понимаю в медицине. Вы, наверное, ошиблись адресом.
— Сергей Владимирович. Давайте переведем разговор на деловые рельсы. Десять тысяч долларов только за первое, пробное погружение. И сто тысяч — если вы сможете ее вытащить.
— Кого вытащить? Откуда вытащить?
— Мою дочь, из летаргического сна. Петр Павлович, профессор Смирницкий, сказал мне, что был один такой случай. И это сделали вы…
Плиатть! Ну, Петропалыч-на-камчатский, попадись только мне. И сколько она заплатила, если с потрохами меня заложил?!
— Во-первых, не знаю никакого Смирницкого. Во-вторых, он известный враль. В-третьих, подобные эксперименты официально запрещены. Могу продолжить и в-четвертых, и в-пятых…
— Хорошо, поняла вас. Но единственная просьба, — Анна достает запечатанный конверт. — Вы его открываете, еще раз думаете, и звоните мне… Вот моя визитка.
Резко встает, выходит из дома… Садится в джип, уезжает. Гордая женщина, незаурядная — этого не отнять. Уважаю таких.
Конверт я открыл через час. Почему-то думал — там будут деньги. А там — всего одна фотография. Девочка-девушка… удивительной красоты. В прозрачном, словно хрустальном, саркофаге. Белоснежка, спящая красавица. Сам толком не понял, зачем позвонил Анне и сказал: "Попробую".
Пока ехал в поезде, прошерстил весь интернет. Оказывается, Анна Смоль — из первой сотни Форбс. Угольно-металлургическая империя, штаб-квартира в Киеве. Нихреновая барышня, нечего сказать. Не замужем, и, вероятно, не была. Оля — единственная дочь. Так что, как вариант, непорочное зачатие тоже со счетов сбрасывать нельзя. Характер, похоже, сильно нордический, если вместо Анна Смоль ее часто называют — Мисс Сталь.
На вокзале встретила сама, чуть позади — два дуболома-охранника. Сей жест оценил, такую мелкую сошку встречают шоферы, а не миллиардеры. Гостиничный номер-люкс, хотя это явно лишнее: чем проще обстановка, тем мне комфортней.
Клиника — за городом, явно для очень богатеньких буратиночек. Охрана — как на АЭС, не соврать. Но оно и к лучшему. Все эксперименты с погружениями в чужое сознание — запрещены международной конвенцией. И правильно. Любой "ныряльщик", рано или поздно, не "всплывает" — теряет свою аутентичность, становясь, по сути, предельно урезанной копией того, в чей мир погрузился.
— Понимаете, ныряльщик — это не совсем обычный человек. Сильная личность, не поддающаяся постороннему психологическому влиянию. Ну а Сергей — вообще редкий случай, можно сказать — выродок. На него даже психотропные средства не действуют, настолько мозг сопротивляется любой попытке воздействия… — подхожу к неплотно закрытой двери в кабинет в тот момент, когда Петропалыч объясняет Анне мою специфику. Ладно, "выродка" при случае тебе тоже припомню.
Сидим втроем, обсуждаем технические детали. Мы с Петропалычем обсуждаем, Анна слушает.
— Для первого погружения какое наложение биополей даем? — спрашивает Петропалыч.
— Думаю, мне — пятьдесят процентов Олиных, ей — пять процентов моих, — отвечаю ему.
— Лезешь на рожон?! Начинать с пятидесяти процентов только совсем безбашенный авантюрист может, — Петропалыч даже голос повышает. На лице Анны — вопрос. Петропалыч пускается в объяснения:
— Ну, мы будем в Олины мысли подмешивать небольшую долю образов из головы Сергея. И наоборот, только ему — с приличным коэффициентом наложения.
— А это не опасно? — озабоченно спрашивает Анна.
— Для Оли совершенно безопасно при таком наложении. А вот для Сергея… ну, он и глубже погружался в чужой мир.
— Ладно, хватит время терять, — ставлю точку в беседе. — Давайте, я уж делом сейчас займусь.
У городских ворот меня не ждут. Две высокие зубчатые башни то выныривают из бледно-розовой мглы, то вновь стыдливо прячутся за мутную ширму тумана. Массивные ворота на замке, но маленькую калитку сбоку запереть забыли. Вхожу внутрь, и тотчас меня с головой накрывает облако. Тучка такая, как представляют дети, — густая, мягкая, пушистая. Сладкая на вкус. Облако сахарной ваты, не иначе. Оно обволакивает меня, источая едва уловимый аромат… жасмин? Пион? Ночная фиалка?
— Наложение: пятьдесят пять, — даю команду дежурному оператору.
Сахарное облако начинает медленно расползаться в разные стороны, повиснув грязно-розовыми клочьями на ветках деревьев и крышах домов. Будто нарисованный шпионской ручкой с невидимыми чернилами, город проступает из тумана, когда выходит робкое солнце. Зыбкие улицы с неясными силуэтами домов; размытые контуры бульваров; кажется, деревья; кажется, фонари…
— Оля! — зову я, не особо надеясь, что хозяйка города отзовется. Тишина в ответ. Только аромат усилился… Вербена? Ландыш? Какие еще цветы существуют?
Делаю несколько шагов вслепую, но Олин мир опять наваливается на меня, мягкий, липкий, удушливый. Улицы текут голубыми реками, здания превращаются в смазанные пятна. Не город, а картина художника-импрессиониста!
— Давай шестьдесят, — очередная команда оператору.
— Только на три минуты, и отключаю, — как из глубокого колодца доносится ответ оператора. Его голос — будто с того света! Хотя так оно сейчас и есть…
И в этот момент картинка становится четкой, словно до этого я смотрел на мир сквозь очки с неправильно подобранными линзами.
Он прекрасен до озноба, Её Город. Ослепительные проспекты; одноэтажные домики из чистого хрусталя; серебряные флюгеры; часовня, сияющая, сотканная из тысячи солнечных зайчиков. Центральная улица утопает в зелени. Молодые каштаны, заросли голубой жимолости, кипень цветущей сирени…
Через дорогу от меня, за столиком уличной кофейни — девушка. Точеный профиль, длинные локоны, хрупкая фигурка девочки-подростка. Как и город, она озарена мягким внутренним светом. На неё хочется смотреть бесконечно, как на огонь или воду: никого прекраснее не встречал — ни наяву, ни во снах.
— Оля! — пытаюсь мысленно позвать ее. Оля чуть поворачивает голову…
— Конец сеанса, отключаю, — голос оператора. Прежде чем вынырнуть на поверхность, успеваю поймать верткую, как рыбешка, мысль, которая почему-то кажется важной. Аромат. Я узнал его. Все просто и банально.
Облака в городе Оли пахнут розами.
После первого погружения долго сижу в палате, где под прозрачным колпаком лежит Оля.
Ирреально красивая девушка, чем-то похожа на Анну… но еще прекрасней, чем Анна... мягкая, нежная, утонченная красота.
Лежит под хрустальным колпаком, лицо прекрасно, но неподвижно. Спящая красавица, Белоснежка, зачарованная принцесса.
Почему я такой чужой в её Городе? Иду разбираться с Анной и Петропалычем…
— Мне кто-нибудь может сказать правду? Без вранья. Что случилось с Олей? — Анна с Петропалычем переглядываются, он — в полном замешательстве, она решается:
— Мы сидели в ресторане. На меня было покушение — киллер стрелял с нескольких метров. Коля, охранник, успел загородить… но Оля была вся в крови, в его крови… возможно, решила, что я убита. Ну вот и…
— Все понятно. Она ушла в другой мир, в свой Город, где никого нет. Для нее теперь любой человек — чужак, враг. При таком раскладе ничего не получится. Она никому не доверится, никого не примет в своем Городе…
— Хорошо, как договаривались — вы получаете десять тысяч за пробное погружение… — какая тоска в голосе Анны! Можно понять — последняя надежда была. Опять делаю в корне неправильный ход:
— Кто сказал, что я сдался? Завтра — повышаем коэффициент наложения. Оле — семь, мне — шестьдесят пять.
Здесь нет ни людей, ни времени. Озарённая солнцем часовня величаво возвышается над городом, но её хрустальные куранты мертвы. На сияющем циферблате стрелки замерли на цифрах шесть и пятнадцать, им незачем куда-то спешить.
Иду по городскому саду осторожно, лишь бы чего ненароком не разрушить. Так хрупко всё вокруг! Полупрозрачные скамейки с хрустальными резными подлокотниками; деревья, украшенные китайскими фонариками; сверкающие музыкальные фонтаны… Их репертуар впечатляет — от попсовой Селены Гомез в паре с Бруно Марсом до классики Вивальди и Эдварда Грига. Над цветущими кустами сирени порхают миниатюрные созданьица, похожие на пухлых ангелов с бледно-лиловой кожей. Судя по всему, лиловые малыши охотятся на соцветия с пятью лепестками… А конкуренция у местных ловцов удачи серьёзная: пока двое дерутся из-за редкого цветка, третий схватил добычу и улизнул… Всё как наяву!
Так странен и причудлив Её город! Там, где стою я, весна — ослепительное солнце; перламутровые брызги музыкальных фонтанов; цветущая сирень; крылатые лиловые существа — охотники за пятью лепестками, соревнуются за желанную добычу…
А в дальнем конце парка — декабрь, гибкие ветки деревьев прогнулись под тяжестью снега, озеро обледенело. И только куст белых роз, не ко времени зацветший, мёрзнет на промозглом ветру. Розам зябко на морозе!
Я смотрю на Олю и не могу отвести взгляд. Хрупкая фигуристка на льду озера, танцует под неведомую, слышную ей одной, музыку. Лёд под коньками искрится подобно алмазной крошке. А девушка всё кружится, кружится, изящно взмахивая рукой, взлетает вверх, парит над озером…
Я машу ей, пытаюсь докричаться, привлечь внимание. Бесполезно. Нас разделяет невидимая стена, как в полицейских участках. Я её вижу, она меня — нет.
Завершает пируэт, поворачивается в мою сторону…
— Давай семьдесят, — шепчу в микрофон оператору.
— Нельзя, у меня инструкция.
— Заткнись и делай!
Он что-то отвечает, но я не слышу, не до того мне сейчас. Крошечные лиловые ангелы, еще миг назад беспечно порхавшие над кустом сирени, отчего-то рассвирепели и теперь летят на меня, подобно рою взбешённых ос.
— Внутреннее сопротивление! Завершаю сеанс!
Выныриваю, но перед глазами еще долго картинка: изящная девушка фантастической красоты скользит по замёрзшему озеру, а лёд под её коньками сверкает, как звёздная стружка.
Очередная встреча в кабинете Петропалыча. Он восседает в своем начальственном кресле. Я хожу по комнате взад-вперед. Анна, как бедная родственница, присела на подоконник и курит, пуская дым в щель приоткрытого окна.
— Пора прекращать эксперимент. Мы уже прошли все мыслимые и немыслимые границы. Вчера пробовали наложение семьдесят пять процентов — так далеко никто никогда не заходил. Из следующего погружения ты не вынырнешь, — вещает Петропалыч. Анна смотрит на меня — ждет, что скажу.
— Да мне похрену, что ты считаешь, — говорю ему. — Не получилось на семьдесят пять, пойду на восемьдесят.
— Только через мой труп, — Петропалыч настроен решительно. — Я не возьму на себя такую ответственность!
— Через труп, так через труп, — спокойно говорит Анна. — Могу прямо сейчас вызвать своего штатного киллера.
— Да пошли вы оба… сбесились просто… — Петропалыч начинает истерить. — Делайте, что хотите. Только вместо одной спящей, будет уже парочка в полной отключке.
— Ты уверен, что сможешь ее вытащить? — спрашивает Анна.
— Вытащу, блин буду…
— Не вытащишь — будешь. Один раз асфальтоукладчиком пройтись — и будешь блин, — у Анны сегодня забавная манера шутить…
— Вот и ладушки. Тогда завтра пойдем на восемьдесят, — подвожу итоги дружеской встречи.
Сижу вечером в номере, растекшись медузой по креслу. И до кровати добраться нет сил. Глаза — в одну точку, мысли — врассыпную. Даже мышцы болят, словно в кузнице вкалывал. Хотя, казалось бы, с чего? Полдня, в полусне — полубреду, полулежа в полу-кресле — полу-кушетке. А вот облом — полный, а не наполовину. Никак не получается выйти с Олей на нормальный контакт.
Что самое мерзкое — внутри тонкой иголочкой начинает покалывать страх: а вдруг и не получится? А такие мысли мне в голову и близко подпускать нельзя.
Анна входит в номер без стука. Странно еще, что в дверь вошла. Мне кажется, ей и сквозь стену пройти — как нефиг делать. Она же Мисс Сталь — высокопрочная, твердосплавная, бронебойная…
— Какие-то успехи сегодня есть? — спрашивает она… Нет, милочка, не такая уж ты и стальная. Совсем другие нотки в голосе можно расслышать.
— Никаких успехов. Я не могу почувствовать Олю, найти какие-то точки соприкосновения. У нее сразу защитная реакция. Может, врага во мне уже и не видит, но и за своего не принимает. Посторонний человек, чужак, лучше подальше держаться.
Анна смотрит на меня… какой странный взгляд, совсем мне незнакомый. Неожиданно спрашивает, не привычным жестким тоном со стальными нотками, а с теплом в голосе:
— Ты очень устал? Может, завтра сделать перерыв? Слетаешь к морю на сутки. Сейчас скажу, чтобы мой самолет приготовили завтра к вылету.
— Нет. Если сейчас потеряю сутки, то потом неизвестно сколько наверстывать.
Анна неожиданно садится мне на колени, обнимает руками шею, целует в полузакрытые глаза .
— Расслабься, закрой глаза и ни о чем не думай. А я сейчас буду тебе рассказывать сказки… про маленькую принцессу, которая очень любила свою маму и белые розы…
Когда я проснулся, Анны уже не было… только тонкий аромат роз от ее подушки…
Невыносимо душно, идти тяжело, но город кажется, как никогда, настоящим. Хрустальная часовня искрится в лучах полуденного солнца. На полупрозрачных крышах домов замерли серебряные флюгеры: кошки, драконы, рыцари, средневековые замки… Интересно, который из домов — твой? Тот, с флюгером-кентавром? Или этот, с морским коньком? Почему-то мне кажется, что самый дальний, притаившийся в конце улицы. На крыше его поблескивает тонкий шпиль, увенчанный серебряной розой.
Выхожу на центральную аллею: сегодня она выглядит праздничной и нарядной. Ветки молодых каштанов украшены китайскими фонариками и белоснежными бумажными аистами, они качаются на ветру и о чем-то перешептываются между собой. Ты стоишь неподалеку, напротив уличной кофейни, в руках — профессиональная цифровая камера.
Щёлк-щёлк!
Что ты фотографируешь? Сияющую часовню? Хрустальные крыши домов? Бумажных аистов на ветках каштанов? Буйство цветущей сирени?
Бегу к тебе, вернее, пытаюсь бежать. Воздух сделался густым и вязким, асфальт превратился в зыбучие пески… Но это пустяки, меня сейчас не остановить... шепчу про себя слова из старой песни: "сквозь миражи, вопреки судьбе, я иду к тебе, я иду к тебе…".
Сквозняки полощут подол длинного голубого платья, оно надувается парусом древней бригантины. И мне страшно, что через миг ты исчезнешь в туманах подобно кораблю...
Ветер крепчает. По улице кружат пёстрые вихри из китайских фонариков. Стая бумажных аистов вспорхнула с деревьев и улетела прочь. Между мной и тобой — столбы золотистой пыли, будто кто-то истолок солнце в ступе и обрушил на нас…
— Восемьдесят пять!
— Запрещено!
— Вынырну — задушу. Делай, что сказал!
Буря стихает, бумажные поделки лежат на земле разноцветными рыхлыми сугробами. От накрывшего город безмолвия мне становится не по себе.
Щёлк-щёлк!
Над сиренью деловито кружат лиловые охотники за удачей, так невзлюбившие меня в прошлый раз. Ты фотографируешь их.
Иду к тебе, медленно, осторожно… Лиловые ангелы не могут поделить цветок с пятью лепестками, внезапно порыв холодного, зимнего ветра…
Ты смотришь на экран цифровика потрясенно… там явно что-то не так. Вскрикнув, отбрасываешь фотоаппарат в сторону. Убегаешь.
Поднимаю фотокамеру, ищу последний кадр… Мог бы сразу догадаться! На фоне цветущей сирени — призрак! Призрак в Ее хрустальном городе. Мой собственный размытый силуэт!
Ирреально красивая девушка… Лежит под прозрачным колпаком, лицо прекрасно, но неподвижно. Спящая красавица, Белоснежка, зачарованная принцесса. Совсем выпадаю из времени, смотрю на часы — уже два часа просидел, глядя на Олю.
Анна подходит неслышно. Присаживается рядом.
— Она красива? — спрашивает меня.
— Она прекрасна. Она немыслимо прекрасна…
— Красивей, чем я?
— Аня, никогда не спрашивай, когда не хочешь услышать ложь в ответ. Извини, у меня завтра сложное погружение… Можно, сейчас побуду с ней вдвоем?
Анна встает с постели, накидывает халатик, подходит к окну, распахивает настежь, закуривает. Смотрю на часы — без трех минут пять утра.
— Ты очень ее любишь?
— Кого ее? — вопрос риторический, оба понимаем, о ком идет речь.
— Олю, — говорит Анна, — ты очень любишь Олю?
— Да, я очень ее люблю. Потому, что должен ее любить. Очень сильно любить. Больше, чем кого-то еще на свете. Больше себя, больше жизни. Иначе нет шансов, что смогу ее вытащить.
— А есть хоть малейший шанс, что сможешь?
— Не знаю, не уверен, но мне нельзя даже и думать на эту тему. Не будет уверенности — точно ничего не получится.
— Петропалыч сказал… если ты ее так любишь… то можешь захотеть остаться там… с ней… — голос Анны предательски дрожит.
— Все верно, мы с ним это знали изначально. Если даже и получится установить контакт, то еще и вынырнуть с ней вдвоем нужно будет. И для этого должен очень сильно ее любить. Словом, или я ее в ЗАГС, или она меня к прокурору… — дурацкая попытка пошутить. Пытаюсь подобрать нужные слова:
— Даже не знаю, как это объяснить. Представь, тебя сбросили в реку с гирей в руках, ты идешь ко дну. Отпустила гирю — всплыла, все очень просто. А теперь представь, что гиря — золотая. Вряд ли сразу ее отпустишь — а вдруг получится всплыть с ней? И будешь все глубже погружаться. Но, как бы ни душила жаба, все равно в какой-то момент сработает инстинкт самосохранения: фиг с ней, с гирей золотой, жизнь — дороже. А вот если у тебя в руках кто-то, кого любишь больше себя, — скорее сама на дно пойдешь, но постараешься его на поверхность вытолкнуть.
— А если у тебя получится… ты можешь остаться со мной?
— Аня, ну зачем ты спрашиваешь? Сама понимаешь, я должен буду сразу уехать. Жить с тобой… и каждый день видеть ее. Это будет непереносимо.
Город залит серебряным светом. Луна безмятежно плавает в озере, бездомной кошкой бродит по хрустальным крышам, любуется своим отражением в зеркальных витринах. Я угадал: твой дом в самом конце центральной улицы, на его полупрозрачной крыше — искусно выкованная серебряная роза. Ты сидишь на крыльце и, словно через соломинку, медленно пьешь густую августовскую ночь. Сегодня у неё вкус свежезаваренного кофе с коньяком.
Сверчки стрекочут надрывно и печально в зарослях голубой жимолости. Прозрачные звёзды падают прямо в подол твоего платья. Зажжённые бумажные фонарики озаряют улицу мягким свечением, будто огромные светляки…
Тебе немного грустно, и поэтому в твоем городе август, самый печальный месяц в году.
Подхожу к тебе осторожно, едва ли не на цыпочках, боясь вспугнуть. Сажусь рядом на хрустальные ступеньки. В духоте летней ночи они обдают приятной прохладой.
— Оля…
Ты не поворачиваешься ко мне. Смотришь прямо перед собой — на сияющий циферблат часовни, на музыкальные фонтаны: сегодня они льют не воду, а холодное лунное молоко…
Ты любишь белые розы, это я знаю. Поэтому принес тебе сегодня снежно-белую, на длинном стебле. Протягиваю, но ты не замечаешь цветок. Оставляю розу на ступеньке.
— Твой город прекрасен, Оля, но ты не можешь жить здесь вечно. По ту сторону, конечно, жизнь далеко не так волшебна. Там нет ни хрустальных крыш, ни лиловых ангелов, звёзды невозможно поймать, а времена года не зависят от твоей прихоти…
Говорю с тобой, пусть даже не слышишь. Но мне нужно это тебе сказать.
— Там твой дом, мама, те люди, которых ты еще не знаешь, еще не встретила, замечательные люди… они заслуживают того, чтобы стать твоими друзьями.
Песня сверчков звучит особенно тоскливо.
Порыв злого, холодного ветра вдруг обдувает твое лицо. Ты зябко кутаешься в легкую шаль. Хочется обнять тебя, согреть, но ты не позволишь.
— Мама очень ждет тебя… и если ты сейчас протянешь мне руку, посмотришь в глаза — мы вместе пойдем к ней, вдвоем…
Ветер усиливается… На хрустальных крышах домов, как сумасшедшие, вращаются серебряные кошки и драконы, средневековые замки, кентавры и морские коньки… "Ветер северный, умеренный до сильного" — эти слова звучат сейчас у меня в голове.
Ты резко встаешь. Но прежде, чем уйти, наклоняешься и поднимаешь со ступенек снежно-белую розу.
И опять встреча в кабинете Петропалыча. Анна приходит, опоздав минут на десять, что для нее не характерно. Обычно — как курьерский поезд, все строго по расписанию, минута в минуту. И сама на себя не похожа. Словно надломилось что-то в ней.
— Заканчиваем эту комедь, — говорит Анна, — на Сергея уже смотреть нельзя. Руки трясутся как у алкоголика, или наркомана. Он точно в следующий раз там застрянет.
Петропалыч одобрительно кивает: да, пора заканчивать…
— Нет, я понял, в чем была ошибка. И сейчас меняем тактику. Сделаем так…
— Сергей, я сказала: "Все"! — в голосе Анны знакомая стальная нотка. — Эксперимент не удался. А для тебя это уже как наркотик.
Я подхожу к ней, улыбаюсь… потом кричу прямо ей в лицо:
— Заткнись, кошёлка. Мне насрать, что ты думаешь. Заколебала, дура… — лицо Анны каменеет, глаза загораются яростью, она открывает рот и…
… и я продолжаю орать на нее:
— Нефиг тут из себя крутую телку строить… Ты — уже давно не телка, а тетка… вышедшая в тираж тетка.
Губы у Анны начинают дрожать… на глазах — слезы. Мисс Сталь впервые на моей памяти плачет. Обнимаю ее, глажу по голове, целую в мокрые глаза.
— Успокойся, солнышко. Просто показал, как пример — что нужно делать. Сейчас выбил тебя из колеи, заставил играть по моим правилам. И вот ты уже не Мисс Сталь!
В этом была наша… нет, моя ошибка. Я старался подстроиться под Олю. А теперь сделаем наоборот. Не я буду играть в ее игру, она — в мою. В ее городе ничего не смогу сделать, поэтому должен как-то выманить в другое место, где она будет не очень уверенно себя чувствовать, где всё будет незнакомое, совсем чужое… кроме меня. Тогда она скорее на контакт пойдет.
— Делаем такое наложение: Оле — десять процентов, мне — девяносто пять, — говорю Петропалычу. Он сразу въезжает в арифметику:
— Псих! Это же сто пять процентов в сумме. Положительная обратная связь, неуправляемый процесс. И пяти минут не продержишься, утратишь аутентичность. Превратишься в клон Оли. Безумный, сумасшедший, ненормальный псих…
— Не умножай сущностей сверх необходимого. Согласен, немного авантюрист. Но в пять минут уложусь, — говорю, а сам смотрю на Анну. Мы с Петропалычем в этой игре — пешки, а решающее слово — за Королевой.
— Сережа, ты обещаешь, что вернешься?
— Да. Вернусь… и не один.
— Когда будешь нырять?
— Прямо сейчас. Чего тянуть-то?
Мы с Анной стоим на перроне. В двух метрах — ее охранники, дальше не могут отойти, инструкция у них такая. Анна проводит ладошкой по моей щеке… у Мисс Сталь — глаза на мокром месте.
— Спасибо, Сережа. Ты вернул мне дочь. Жаль, что не сможешь остаться с нами.
— Не могу, ты же понимаешь. Иногда приходится делать выбор, который потом не переиграешь.
— Знаешь, а я — порядочная сучка. Мне несколько раз приходила мысль… если Оля останется там, ты мог бы остаться со мной.
— Аня, солнышко, ну что ты… — провожу рукой по ее волосам, — ты удивительная женщина. Оле повезло, что у нее такая мама. Сам не могу понять, как тебе удалось меня уговорить.
— Деньги завтра уйдут на твой счет. Вся сумма, как договаривались. Ну и еще… сверх того — подарок от меня.
— Аня, извини. Еще вчера закрыл этот счет. Прибереги пока деньги. Будет потом свадебный подарок Оле... от меня. Договорились? И нам пора прощаться.
Анна резко поворачивается, быстро идет по перрону. Оба телохранителя идут чуть сзади. Я захожу в вагон…
Телефонный звонок! Ну что за фигня, откуда кто-то может знать мой номер? Надоели, оставьте меня в покое!
— Сергей Владимирович, добрый вечер. Это Оля…
— Какая, нафиг, Оля?! Не знаю никакой гребаной Оли… — огрызаюсь в трубку, хочу дать отбой… и в этот момент — словно удар молнии. Я понимаю — кто мне звонит! Секундная пауза… — Оля, извините. Я же никогда не слышал ваш голос.
— Сергей Владимирович, мама вчера мне все рассказала. Спасибо вам огромное. И я… я уже в поезде. Маме потом позвоню, она не в курсе, иначе не отпустила бы. Уже проехала украинскую границу… и российскую. Теперь она не сможет поезд остановить и меня снять… наверное. Если захотите — можете меня встретить завтра утром. Но только — если захотите. Я сама в Москве устроюсь, без проблем. Но я очень хочу вас увидеть…
Розам зябко на морозе. Середина декабря, раннее утро, совсем темно, минус двадцать по Цельсию. По перрону Киевского вокзала вольно гуляет "ветер северный, умеренный до сильного". А фирменный поезд "Столичный экспресс" Киев-Москва опаздывает на полчаса.
Посмотреть со стороны — идиот идиотом. Лютая стужа, пронизывающий ветер, а пожилой мужчина стоит в лёгкой куртке с букетом роз, таких же продрогших, как и он сам. Поезд неторопливо, бесшумно, словно крадучись, возникает из утренней дымки… вползает головными вагонами в здание вокзала, останавливается. Твой вагон — четырнадцатый. Место на перроне угадал почти точно. Проводница открывает дверь. Ты выходишь первой, и сердце на миг замирает в груди…
Ты сразу узнаешь меня. Хотя никогда не видела. Легкая улыбка на твоем лице. Подаю руку, чтобы ты не споткнулась на обледенелых ступеньках вагона. Ты чуть нерешительно протягиваешь руку, и кончики наших пальцев впервые соприкасаются. Обнимаю тебя одной рукой, притягиваю к себе. Ты медленно поднимаешь длинные ресницы, сейчас мы впервые смотрим прямо глаза в глаза друг другу. Мое отражение — в твоих зрачках…
…и ты уже не сможешь отвести взгляд! Я тебя подхватил и теперь не отпущу! Лишь бы только вынырнуть сейчас… вместе с тобой!
"Делай, что должен. И будь, что будет"…
— Есть контакт! — радостный крик оператора бьет по ушам. Вот кретин, похоже, он включил громкую связь. — Есть контакт! Он ее сейчас подхватил!!! Она просыпается…
Оля широко открывает глаза… Уже не там, а здесь!
Анна издает очень странный звук… Вскрик? Всхлип? Бросается к Оле. И сейчас в этом мире для нее ничего больше не существует. Включая меня.
Что ж, мавр сделал свое дело — мавр может удалиться. Прощай, моя уже не спящая красавица. Медленно спускаюсь по темной лестнице вниз. Открываю дверь, выхожу на улицу.
Не торопясь, иду по нашему городу — такому знакомому, такому родному. Радужные струи музыкальных фонтанов. Деревья, украшенные бумажными фонариками. На хрустальных крышах — резные флюгеры: кошки, драконы, средневековые замки и одинокая серебряная роза. Куранты на сияющей часовне вдруг начинают бить. Полдень.
С белой розой в руке иду на площадь, где за столиком уличной кофейни меня ждет самая прекрасная девушка в мире. И только в голове зациклено крутится какая-то дурацкая фразочка:
Розам зябко на морозе…