Дюймовочка
Мо сказал, что отбил ее у каких-то подростков. Упоительное чувство безнаказанности тинейджеров, решивших всласть поиздеваться над крохотной девчонкой, по словам моего друга, чуть не довело дело до смертоубийства, и, конечно, в этой ситуации он не мог пройти мимо. Он вообще такой человек, который никогда не проходит мимо и готов впутаться в любую заваруху, если сочтет, что это поможет сделать мир немного справедливее.
Герой. Кретин. Болван! Черт бы его побрал со всеми потрохами! Как мне хотелось ненавидеть Мо всеми фибрами души, но я любил этого парня, каждый раз при встрече ощущая себя последним подонком.
Вот и сейчас опять был вынужден стать злодеем, негодяем, пытающимся смутить чистую душу, радостно поглощавшую суп.
— Я в тебя посудой запущу, Мо. Зачем ты ее оставил? У нее же есть кто-то ее... — роста? статуса? проклятая политкорректность заставила меня призадуматься. — Мо, у нее должен же быть хоть кто-то!
Мы с ним сидели в столовой, потребляя положенное по картам количество питания. Настроение и так было никчемным: с обедом вновь вышла беда, но который уже месяц обещали, что скоро все наладится. Что поделать, с присущим человечеству оптимизмом лишь на завтраки я всегда приходил воодушевленный. Чего не скажешь про Мо — этоn тип казался непрошибаемым для любых несчастий.
— Не, Паш, она сирота, — мой друг шумно отхлебнул из миски. Здоровенный верзила с некрасивой головой и вечной ухмылкой. — Ее еще в детском доме уменьшили, а потом забрал какой-то богатей, но она от него сбежала. Этот жаба ее поиметь хотел, понимаешь? У него, твари извращенной, даже специальный такой приборчик был…
Слушать подробности модного нынче в среде больших людей фетиша мне категорически не хотелось, и я перебил:
— Детский дом? Сколько ей лет, идиот?
— Ну так-то... Четырнадцать... Почти... — в перерывах между громкими хлюпаньями донеслось до меня. — Не, Паш, ты не подумай, я-то ничего такого...
Еще бы он чего-нибудь такого.... Ну что за чудовищный дурак! Сколько помню, он всегда таскал в дом всякую живность. Поначалу собак, после, когда собак запретили, крыс, а уж потом и до насекомых дошло. Хотя тех и таскать не нужно было.
А теперь вот миника приютил.
Я уставился в окно, покрытое патиной дождя. Там, за каплями, размазавшими грязь по прозрачному пластику, проступал серый силуэт города. Немногочисленные прохожие сиротливо жались вдоль домов, пытаясь спрятаться от непогоды под навесами, и лишь крохотный микро-автомобиль, гордо и бесстрашно виляя между лужами, промчался куда-то на полной скорости.
— Это не игрушка, Мо, — предупредил я, отвернувшись. — Верни ее, сдай.... Их же можно куда-нибудь сдать? Не надо ее тебе, честно.
Но Мо лишь криво усмехнулся. Что ему мои слова, когда я по ту сторону стола...
— Понимаешь, Паш, она никому не нужна, кроме меня. Она говорит, что они вообще все никому не нужны. Она говорит, что их уже никогда не увеличить обратно. Это неправда?
— Твою мать, Мо! — я отшвырнул тарелку, привлекая к себе недовольное внимание посетителей. — Совсем отупел в своем цехе? Ты в курсе, что такое облучение? Там вся молекулярная связь так насилуется, что обратно это вернуть просто нереально. Они мутанты, Мо! Я в институте видел выкладки последних исследований — это мрак сплошной. Они живут меньше, они болеют чаще, у них мозговая деятельность на порядок хуже нашей. Миники плохо усваивают новую информацию, а имеющийся запас знаний стремительно теряют...
Мо схватился за свою тарелку двумя руками и влил остатки мутного содержимого себе в глотку. После чего запил все водой из стакана и вытер губы рукавом робы. Закончив с трапезой, сгреб остатки еды и крошки хлеба в пакетик.
Он тоже туго усваивал уроки.
— Ты хочешь напугать меня, Паш, да? Думаешь, я ее брошу? А вот не брошу! Ее все бросили, а я — не брошу!
— Напугать? — я с трудом удержал себя в пределах нравственного поведения. И снизошел на гневный шепот. — У меня половина друзей минимизированы! Ты думаешь, мне бы не хотелось их вернуть? Да я бы все сделал, но мне ни статуса, ни мозгов не хватит, чтобы совершить чудо. А здесь лишь оно поможет.
Я вылез из-за стола и, схватив Мо за руку, потащил к выходу, по дороге безуспешно вталдычивая в дурную голову друга:
— Послушай, увалень этакий, ты понимаешь, что им особый уход нужен? Она окочурится в твоей квартире без правильного питания и нужного температурного режима... Ну хочешь ты ей хорошо сделать, так купи квартиру. Сейчас для них жилье, говорят, сильно в цене упало.
Но Мо было не пронять. В ответ на меня посыпались ненужные подробности: что у его новой гостьи уже есть дом, там, в его каморке, на подоконнике. С отоплением, санузлом, отдельной спальной... Мо рукастый, так-то. Его на ремзаводе холят и лелеют за мастерство, он мог бы пойти далеко, если бы не природная умственная ограниченность, направлявшая талант постоянно в непонятную сторону.
На улице промозглый ветер моментально выдул из меня остатки тепла, влитые в тело горячим обедом. Я поднял голову, окидывая взглядом взметнувшиеся вверх небоскребы. Небоскребов было много, неприлично много. Настолько, что небо, отсюда, снизу, казалось этаким серым одеялом, натянутым между крышами домов.
Половина этажей нынче пустовала, но перекраивать архитектурные решения никто не планировал.
Тем временем Мо продолжал расписывать воздвигнутые им для миника хоромы.
С ума сойти, он даже соорудил ей бассейн…
— Она, когда тепло, булькается там, — похвастался доморощенный строитель. — Очень забавная, знаешь... У нее такие маленькие ручки, такие маленькие ножки, такие маленькие...
— Заткнись, Мо, — не выдержав, попросил я. — Заткнись.
В конце концов, я тоже был из тех, кто голосовал за минимизацию. Черт побери, и я подыхал в этом городе, жаждущий вдохнуть воздух свободной грудью, но вместо этого вжатый в серый бетон постоянно растущей массой людей! Мне плевать было на последствия, мной двигал животный инстинкт, все мое естество вопило о необходимости выжить, пусть даже за счет других. Тогда это казалось гуманным, это озвучивалось, как лучший выход из ситуации, это рекламировалось как панацея и спасение, хотя, конечно же, вышло боком.
Минимизации подвергали, как правило, людей не слишком благополучных, в основном преступников и стариков. Значительно увеличилось жизненное пространство и сократились расходы на содержание населения.
Жить стало легче, но лишь тем, кто остался в прежнем размере.
***
После этого разговора мы долго не виделись с Мо. Не сказать, чтобы я не скучал или мне было неинтересно, что сталось с ним и его девчонкой, но куда более важные для собственного выживания дела завладели всем моим вниманием. В наше время, в этом городе вообще мало что занимает, кроме вопросов собственного выживания. Если не выживаешь ты, то выживают тебя.
Очередной обед вновь случайно столкнул нас лбами. Мо выглядел напряженным, осунувшимся, постоянно рыскал глазами по сторонам и, сев напротив меня, даже не притронулся к еде.
Я бы тоже не притронулся к этим помоям, но, по-моему, лучше брезгливое чувство сытости, чем благородное голодание.
Мы перебросились приветственными фразами, и оба замерли в неловком ожидании.
— Беда, Паш, — наконец выдохнул Мо. — Я влип.
Меня тряхнуло. Нет ничего хуже, чем чужие проблемы, которые пытаются повесить на тебя. Как будто мне своих мало...
— Мо, не нужно...
Но его уже было не остановить.
— Мы никому не мешали, Паш. Она плескалась в своем бассейне, когда за ней пришли. Шестеро, понимаешь, Паш! Трое больших ментов и трое маленьких на одну мою девочку! Они говорили какие-то глупости, что она кого-то где-то убила, а как она могла кого-то убить? Она же такая крохотная… Они хотели ее забрать...
— Что ты сделал? — я внутренне похолодел. Ответа слышать не хотелось, но он был неизбежен.
— Они пытались ее забрать, понимаешь, Паш? — тихо произнес Мо. — А она говорила, что я большой, что я все могу... Я не хотел, но я не мог им ее отдать... Мне пришлось... А они умерли.
Я с полминуты переваривал услышанное, в результате чего нашел в себе лишь один вопрос:
— Чего ты хочешь?
Он, конечно же, хотел моей помощи. Мне всегда приходилось отдуваться за все его "косяки", но на сей раз в своей глупости он зашел чересчур далеко. Убить троих... То есть, шестерых. Я суматошно соображал, чем грозит сокрытие подобного преступления, краем уха слушая безумный план. Он был прост, как и сам его создатель: Мо хотел уменьшиться и вместе с Ми, как он называл свою новую подружку, слинять из города.
— Нет, я не буду тебе помогать минимизироваться, — пришлось резко сбить полет мысли своего собеседника. — Если хочешь уменьшиться, то можешь валить в клинику.
— Не пори чушь, Паш, — рубанул рукой воздух Мо. — Ты знаешь, куда ведут эти клиники. Я больше никогда не увижу ее... А у тебя в институте должны быть аппараты, вы же проводите эти... испытания.
Испытания… Да, мы проводили исследования. У нас было оборудования, которым мы уменьшали крыс, но чтобы человека… Да бляха-муха, о чем я вообще думаю?!
— Мо, ты замочил копов. Ты знаешь, что за это светит? Спрячься, заляг куда-нибудь, пережди, но не проси меня помогать тебе. Мне не нужны проблемы с законом!
Мои слова разбились о стену непроходимой тупости. Мо неожиданно улыбнулся и хлопнул меня по плечу, чуть не отправив в нокдаун:
— Ну ты сперва подумай, Паш. Сообщи, как надумаешь. Я на тебя рассчитываю.
Он вышел, а я уткнулся лбом в холодное окно. Там, на улице, словно бы в немом кино, неслышно для меня, о чем-то вяло переругивались двое прохожих, то и дело указывая себе под ноги.
Никак миника раздавили…
Надо прекращать смотреть в окна.
За мной пришли в этот же вечер. Трое прилично одетых специалистов, посвятивших около получаса своего, наверняка, высокооплачиваемого времени на скромного обитателя городских окраин. Они без труда нашли весомые аргументы для того, чтобы я связался с Мо и договорился о встрече.
Время и место, естественно, было выбрано с учетом плотного графика уважаемых специалистов.
***
То утро, ближе к концу рассказа, выдалось угрюмым, бесперспективным. Тонкий запах отчаяния и безысходности нарастал по мере движения по задворкам города, покуда мой пустой взгляд блуждал по плотному ряду стен. Дома здесь шли впритык, словно бы вжимаясь друг в друга, держась вместе, непроходимой преградой вставая на пути любого, желающего покинуть это мрачное место. Здесь слагались легенды городской жизни и записывали прямо на бетоне, как правило, черной краской. Среди прочих творений то и дело встречались надписи: "Миники — не люди!", "Дави мутантов!" и куда менее приличные высказывания в адрес минимизированных людей.
Недалеко от места прибытия, на обочине улицы я увидел перевернутый автобус. Крохотный, похожий на поломанную детскую игрушку, заляпанную красной краской. Миникам так и не выделили отдельных полос на дороге и каждый микро-автомобиль рисковал в любой момент быть раздавленным, но это не останавливало крохотных водителей. Их вообще мало что останавливало. Вместе с ростом, они теряли и страх.
Интересно, хотя бы в новостях покажут?
Задумавшись я не заметил, как мимо меня прошмыгнула парочка малолетних горожанок.
— Говорят, эта мелкая сучка тому Жаббу, за то, что он хотел с ней позабавиться, пронзила во сне глазницу вязальной спицей! — донесся до меня возглас одной из них.
— С ума сойти! Пять букв! Богатый, наверное, а она... Зверство! — ответила вторая, и это было последнее приличное слово, которое я услышал от них. Дальнейший разговор потонул в потоке нецензурной брани.
Боже мой, они убили жабу...
Неужели мы создали монстров? Или же создали тех, кто пробудил монстров в нас? Не знаю. Как и большинство людей, я старался избегать общения с миниками. И дело не в трудностях общения или технических нюансах. Нет, просто мне было глубоко плевать. Миников легко не замечать, не обращать внимания, не воспринимать всерьез.
Не то, что других людей.
В последний раз мы с Мо встретились в пустынном переулке, заваленном грудой мусора. В полумраке отчетливо виднелась его величественная фигура. Он был крупным, чересчур крупным для этого города. Его широкие плечи зачастую обивали дверные косяки, а голова то и дело задевала излишне низкие потолки отдельных помещений. Мо занимал слишком много места.
Он улыбнулся, порывисто шагнув навстречу, и в этот момент его голова мне показалась неповторимо красивой, как кажется прекрасным все, что должно вот-вот погибнуть. Хотелось закричать, как в каком-нибудь героическом кино: «Уходи, Мо, это засада!». Броситься вперед, заслонить его от угрозы, но, вопреки разуму, тело не сделало ни единого движения.
Что-то тихонько ухнуло за моей спиной, и яркая вспышка озарила непривлекательную картину человеческой гибели. Тут же один из вчерашних специалистов деловито прошмыгнул мимо меня к трупу Мо, принявшись его обыскивать, а второй попросил удалиться, чем я незамедлительно и занялся.
После чего долго и бессмысленно плутал по извилинам улиц, проникаясь отвращением к себе и окружающему миру.
***
Посылка пришла уже поздно вечером. Небольшой контейнер принес испуганный малец, едва не обделавшийся при виде моего истерзанного мучениями совести лица.
На вопрос — "От кого это?", он молча бросился наутек, оставив ящик у меня в руках.
Вот только нежданных сюрпризов мне и не хватало. Хотелось спать, но еще больше хотелось пить, чтобы не спать. Еле держась на ногах, я прошел в комнату, где и принялся разглядывать контейнер. Простая штука, в которых, бывает, что хранят бомбы.
Однако в этот раз внутри, под крышкой, обнаружился небольшой домик и электронное письмо.
Уже понимая, что это и зачем это здесь, я все же достал и активировал письмо. В воздухе повисла улыбающаяся рожа Мо.
"Если ты читаешь эти строки... — зловещим голосом возвестила она, но долго быть зловещим не получилось, и дальше пошла типичная речь моего покойного друга. — Короче, Паш, походу, встряпался я конкретно, поэтому, чтобы перестраховаться, отправляю Ми к тебе. Ты уж реши по-справедливости, лады? Если думаешь, что не потянешь, то отпусти. Только на опыты не сдавай, ок? Но если наша дружба для тебя что-то значила, помоги. Я все продумал. Наверное, сам облажался, но тема-то хорошая. Я собрал самолетик, топлива хватит, чтобы улететь подальше отсюда. Он спрятан в надежном месте, там прилично накрошено еды, но об этом попозже. Все полностью готово к отправлению. Главное, не чихнуть. Ми говорит, что где-то на востоке, есть поселение миников. Там хорошо, Паш. Там обязательно должно быть хорошо. Должно же быть место, где хорошо. Миники, они ведь добрые. Они маленькие, поэтому добрые. Мы тоже маленькие, Паш, но маленькие по-другому. Понимаешь, чем нас больше, тем мы меньше. Мы становимся меньше, мелочней. Мы большие снаружи, но мелкие внутри, и это вот нас грызет. А миники — они правильные. Они это... гармоничные. Короче, Паш, я сейчас все буду тебе разжевывать, поэтому решай сам — если задело, дослушай, а если нет, то вырубай и отправляй Ми куда-нибудь, только, пожалуйста, аккуратнее, она у меня очень ранимая..."
Не выдержав, я выключил запись и подошел к контейнеру. Домик, судя по всему, был заперт изнутри. Разглядеть, что там внутри не представлялось возможным.
Есть ли там вообще кто-нибудь? Может быть, Мо все это придумал? Может быть, не было никакой девчонки, и он погиб только лишь из-за собственной больной фантазии? Или девочка была, но быстро сдохла... Запоздало я понял, что рассуждаю о минике, как о лабораторной крысе. Миник — не человек?
А может быть, она там спит. Уткнулась своим маленьким личиком в подушечку, любовно сшитую Мо, и видит свои сны. Они же видят сны, наверняка...
Нет, одной ей, в любом случае, не выжить. Гуманнее все-таки сдать ее. Да, скорее всего, она опять окажется в лапах какого-нибудь очередного Жабба, который решит с ней...
Я задумался.
В городе все просто, город не требует от тебя больших решений. И не любит больших людей. Большие люди не вписываются в урбанистический пейзаж. Мо вот не вписался, а я...
Еще недавно я был маленьким человеком в большом городе. А теперь? Кем мне быть теперь?
Подойдя к окну, распахнул его и вобрал носом запах улиц. Мое обиталище располагалось на почти под самой крышей, но даже отсюда я не мог разглядеть, где заканчивается город. Он огромен. Говорят, там, за его пределами, не выжить. Слишком опасно.
Мой взор переместился вверх, к небу. Как раз в этот момент высоко над крышами пролетела семянка одуванчика, накрыв своей тенью дома.
Действительно, там опасно, но лишь для больших людей.
Я включил запись и стал слушать дальше.