Рожденный для войны

Влада Медведникова

Рожденный для войны

— Ты выучил песню, — сказал мне учитель. — Теперь должен упражняться без меня.

Я кивнул. Молча — чтобы словами не выдать нетерпение и радость. Нужно оставаться спокойным, хотя бы внешне. "Это главное, чему следует научиться", — учитель не уставал напоминать мне об этом.

Я молчал, стараясь стать несокрушимым и безучастным, как окружающие нас стены. Стены комнаты-пещеры в сердце гор, скрытой от посторонних глаз и от холодных ветров, но связанной с остальным городом незримыми путями и темными переходами.

Стены нависали, превращались в скальные своды. Мне казалось, что они насмехаются надо мной, говорят: "Никогда тебе не достичь нашего спокойствия, твоя душа — как снежная буря в безлунную ночь". В этой сумрачной пещере, доме учителя, я жил долгие годы и знал наизусть каждую неровность, каждый выступ на черных камнях. Одна из стен была волшебной: под ее гладкой блестящей поверхностью жили звезды, отражение неба над вершинами гор. Созвездия медленно поворачивались, сияли, и я часами стоял, прижав ладони к стеклу, и как завороженный следил за движением света.

Когда мне исполнилось шесть лет, меня забрали из нижнего города, привели сюда. "У тебя особая судьба, — так мне сказали. — Высшая судьба. Ты будешь жить и петь в чертогах тайны".

С тех пор прошло восемь лет, и все эти годы я учился смирять свою душу. Она никак не могла свыкнуться с высшей судьбой, тосковала по нижнему городу. Он почти стерся из памяти, и я знал, что если окажусь внизу — то буду чужим среди живущих там, и все равно хотел спуститься. Это мешало мне сосредотачиваться, мешало думать и петь, но я продолжал лелеять тоску в глубине сердца. Зачем я делаю это, почему не могу принять высшую судьбу и покориться ей?

Учитель смотрел на меня выжидательно, неторопливо перекатывал по столу белый шар светильника. Озеро света двигалось, выхватывало из сумрака очертания кресел, стопку книг у изголовья кровати, высокий кувшин с золотистым вином, черные стаканы. Мерцание светильника не скрывало следов времени: руки учителя были сухими, как пергамент в древних книгах, и морщины на лице казались глубже. Длинные пряди ниспадали на темную одежду, серебрились, — седых волос в них было больше, чем черных.

Учитель ждал, не отпускал меня ни жестом, ни словом, а значит молчание не было достаточным ответом.

Но если я хочу спросить о том, что для меня важно, то должен быть совершенно спокойным.

Я опустил взгляд.

Мое запястье оковывал золотой браслет, — широкий, тяжелый, с прозрачным синим камнем. Учитель дал мне его давным-давно и сказал: "Когда мысли начинают разбредаться, а чувства рвутся наружу — смотри в глубину камня, запечатывай внутри него свою душу. Так ты достигнешь спокойствия". С годами тяжесть браслета стала для меня привычной, а память о синем камне всегда сияла на краю сознания. Я запирал там свои тревоги и чувства, никто не мог прикоснуться к ним.

Мне достаточно было теперь одного взгляда на браслет, чтобы усмирить сердце.

— Я могу упражняться где угодно? — спросил я. — Даже внизу, в городе?

— Да, — ответил учитель.

Дверь затворилась за моей спиной, высокие своды ответили глухим и протяжным эхом. Я сделал несколько шагов и остановился — один посреди коридора. Здесь, в чертогах тайны, невозможно забыть, что находишься внутри гор: пол под ногами — камень, отполированный множеством шагов; комнаты и залы — пещеры, а коридоры между ними — переходы в толще скал, расширенные и укрепленные.

Город пронизывал горы, как токи крови пронизывают тело. Но внизу — там, куда я так хотел вернуться, — жизнь кипела, в коридорах толпились люди, а лампы под потолком сияли ярко, лишь ночью свет их становился тише, но никогда не угасал. Здесь же царил вечный сумрак: светильники висели далеко друг от друга, белое сияние трепетало и дрожало, словно под стеклом горело не электричество, а живой огонь. И здесь почти всегда было пусто, — редко когда встретишь кого-нибудь в коридоре, редко услышишь что-то, кроме звука своих шагов.

Так тихо и пусто, но исток жизни города здесь, здесь ее сердце. И скоро я прикоснусь к тайне тайн — учитель обещал, что я пройду посвящение еще до того, как тронется лед на реках.

Но пока рано думать об этом, сейчас я должен упражняться в песне перемещения.

У каждой песни свое волшебство: одни удерживают душу острой как клинок, другие помогают впитать свет звезд и нашей силы и передать его другим. Магия струится и сияет в каждом из напевов, но только одна песня открывает все дороги.

Песня перемещения. Я должен упражняться в ней, должен достичь совершенства.

Я закрыл глаза. Мир за зажмуренными веками разделял сумрачный горизонт, — темнота мешалась в нем с реками света, вспыхивали черные росчерки молний. Песня уже звенела в груди, — пока еще тихая, как дальний поток воды, но готовая вырваться на свободу. Я должен лишь представить, вспомнить то место, куда хочу попасть, и песня впитает его. Мой голос зазвучит, звуки закружат меня, и я окажусь, где пожелаю.

Но я хочу попасть в нижний город.

Воспоминания о нем — как сон, могу ли я довериться им?

Что я помню о раннем детстве? Комнату с рядами откидных кроватей; столовую, где мы ели за длинным низким столом, а взрослые — за высоким столом у входа; самих взрослых — наставников и тех, кто просто заботился о нас. Дружил ли я там с кем-то из детей? Я пытаюсь вспомнить, но имена, голоса и лица отдаляются и тают. Я жил среди сверстников, — их крики, слезы и смех звучали рядом, были частью моей жизни. А здесь, в чертогах тайны, только Эйяна была моей ровесницей.

Я прошел мимо своей двери, не замедляя шаг. Черная панель в темной породе скал, — достаточно прикоснуться, и откроется вход в мою комнату. Прошло уже три года, с тех пор как я переселился в нее, но мне все еще трудно было понять, что это просторное жилище — мой дом.

Коридор изгибался, словно русло подземной реки, вел меня вперед. Наверху, в черных провалах вентиляции, с мерным гулом вращались лопасти, превращали в свежий ветер неподвижный воздух пещер.

Привычный путь вывел меня в зал войны, и сердце замерло на миг, потом заколотилось с новой силой. Я не могу оставаться спокойным, когда вижу наш свет.

Он сияет посреди пещеры, — опрокинутый водопад, бесплотный мерцающий поток, текущий вверх, сквозь тишину, сквозь ветер, камень и время. Этот свет, серебристый, голубой и белый, всегда влечет меня, зовет: "Сэртэнэ, рожденный для войны, ты принадлежишь мне".

Я подошел к нему, опустился на колени, погрузил руки в восходящий поток. Свет, еще не ставший магией, коснулся ладоней, устремился к сердцу, заполняя пустоты души. Я запел, — чуть слышно, — но эхо подхватило мой голос. На миг я ощутил другие источники, скрытые в лабиринте пещер, — у каждого своя душа и своя сила, — и тот сокрушительный свет, что питает их все. Первый источник, сердце города, сердце гор, сердце нашего мира.

Совсем скоро я пройду посвящение, буду петь там, превращать в магию звездный свет, основу жизни. Буду наполнять магией тех, кто живет в нижнем городе, освещать и направлять их путь. Настанет день, они возьмут оружие, отправятся в бой, но я не смогу пойти с ними.

Высшая судьба, Сэртэнэ.

Я заперт здесь.

Но хотя бы, впервые за годы ученичества, наставник разрешил мне спуститься вниз, — туда, где продолжается обычная жизнь. Он сказал: "Ты должен упражняться без меня", но не сказал: "Упражняйся один".

Я наклонился ближе к источнику, вдохнул его свет — сияющий, прохладный и чистый — и поднялся на ноги.

Комната Эйяны была недалеко. Я пересек зал — пещера сузилась, стала устьем коридора. Пол накренился: едва приметный спуск, но я знал здесь каждую неровность, каждый шаг. Коридор повернул и привел меня к нужной двери.

Я постучал — наш условный стук, придуманный в детстве — и потянул тяжелую створку двери. Она поддалась, откатилась вглубь стены, и я переступил порог. Дверь открылась, значит, Эйяна одна.

Иногда я ловил себя на том, что завидую ей, — она так легко превратила пустую пещеру в настоящий дом. Нам, живущим в чертогах тайны, позволялось то, о чем младшие звезды не могли и мечтать: лучшая еда и одежда, любые вещи, которые мы попросим. Но я не знал, о чем попросить, не знал, что успокоит меня, поможет примириться с судьбой. А Эйяна сумела — и теперь ее комнату невозможно было перепутать ни с какой другой.

Ее сердцем владели книги. Черные и цветные корешки смотрели с высоких стеллажей, толстые свитки громоздились на полках. Ветер, струящийся из-под лопастей вентиляции, шелестел страницами раскрытых томов. В воздухе витал запах пергамента и бумаги. Все эти книги делали специально для Эйяны, — внизу, в пещерах, отданных архиву, переписывали страницу за страницей, копировали рисунки, сшивали и переплетали листы. Эйяна не тосковала по нижнему городу, не тосковала по открытому небу и бескрайнему миру, — весь мир был с ней здесь.

Зависть — плохое чувство, но иногда оно настигало меня. Но я знал — на самом деле я не хочу стать таким, как Эйяна. Не хочу расставаться со своей тоской. Она дорога мне, как Эйяне дороги книги.

Эйяна выскользнула из-за стеллажа — должно быть, сидела в своем любимом уголке, среди подушек и книг. В ее волосах искрились прозрачные камни — знаки ее имени, — а поверх обычной одежды струилась длинная черная накидка, расшитая по краю серебром. Эйяне, как и мне, уже четырнадцать лет, а она все еще играет в воительницу из забытых времен.

Я взял ее за руки, и Эйяна закрыла ладонью синий камень на моем браслете, — словно хотела помешать мне сохранить безмолвие души. Ее чувства сияли так ясно, — любовь, радость и нетерпение, — она хотела рассказать мне о чем-то.

Эйяна встала на цыпочки, чтобы быть одного роста со мной, не смотреть снизу вверх, и прошептала:

— Я выучила песню перемещения. — Ее глаза искрились, я смотрел в их черную глубину и не мог оставаться спокойным. — Я сегодня перемещалась одна!

Я закрыл глаза. Дыхание Эйяны было сладким, радость дрожала в воздухе между нами.

— Мне еще нужно упражняться. — Мои слова звучали едва слышно, и на миг мне показалось, что мы вернулись в детство и делимся заветными тайнами. — Хочу, чтобы песня перенесла меня в нижний город, но не уверен, что хорошо его помню. Попробуем вместе?

Тишина холодом опустилась на кожу, остудила мысли. Руки Эйяны стали невесомыми, а все ее чувства схлынули, осталось только удивление, далекое и прозрачное. Я открыл глаза.

— Ты хочешь вниз? — спросила Эйяна. Ее взгляд стал теперь недоверчивым, словно я разыгрывал ее. — Зачем? Здесь проще упражняться, здесь мы все знаем.

Я покачал головой. Как объяснить ей?

Эйяна высвободила руки. Зыбко закуталась в накидку и стала совсем похожа на гравюру из книги о забытых временах.

— Я плохо помню, что там, внизу, — глядя в сторону, сказала Эйяна. — И я не хочу спускаться.

Конечно, ведь здесь есть все, что ей нужно. Книги и песни, учитель и свет источника, магия и знания. Высшая судьба.

— Я понимаю, — сказал я. — Попробую один.

Я пел, пытаясь удержать воспоминания, — расплывчатые и легкие, они ускользали, не желали вплетаться в звук. Чтобы песня смогла перенести меня сквозь скалы, пещеры, лестницы и шахты, мне нужен был один лишь миг ясности. Тот миг, когда я переступил порог жилища младших. Я не знал, что ухожу навсегда, но успел оглянуться: запомнил черные блестящие плиты пола, такую же черную, блестящую стену и свое неясное отражение в ней. Последний миг обычной жизни, — а потом меня взяли за руку и увели в чертоги тайны.

Черные плиты, белый свет, смутная тень в зеркальной глубине, — я думал об этом, видел это, почти мог ощутить. Песня звучала, летела, пронизывала меня, дыхание и кровь растворялись в звуке. Кружилась вокруг меня и во мне, делала невесомым и легким. Мое тело превратилось в свет, душа стала звуком, а память сияла впереди, — ясная, путеводная звезда.

Я почувствовал пол под ногами, гладкую стену за спиной. Песня все не умолкала, — я слышал ее в своем дыхании, никак не мог перестать петь, — но сквозь нее прорывались другие голоса, встревоженные и удивленные. Электрический свет ослеплял, резал глаза, и я зажмурился на миг. А потом коснулся браслета, взглянул в синюю глубину камня.

Я должен быть спокойным.

И вновь, в который раз, мерцающий синий камень помог мне, — шквал, бушевавший в душе, стих. Грохот чувств уже не застилал глаза и мысли. Я сделал глубокий вдох и оторвал взгляд от браслета.

Я стоял в коридоре. Он был уже, чем извилистые переходы чертогов тайны, и он был прямым и черным. Я помнил эту черноту, стыки отполированных плит и блики света. Но все остальное казалось незнакомым.

Мне было тесно. Тесно от голосов и чувств, звенящих в воздухе, от движения и яркого света. Столько людей — они шли навстречу друг другу, останавливались, разговаривали. Не сталкивались и не задыхались от духоты. На миг мне показалось, что воздух тут безвкусный и затхлый, и я невольно вновь вдохнул полной грудью. И ощутил привычный прохладный ветер, услышал шум вентиляторов, — такой же, как в чертогах тайны. Воздух струился сквозь каменные ходы с вершин гор, растекался по всему городу, не застаивался никогда.

Почему же мне трудно дышать?

Я смотрел на людскую реку, текущую по коридору, и пытался выхватить лица, различить голоса. надеялся узнать кого-нибудь, вспомнить, — но разве это возможно? Стайки детей пробегали мимо, — будущие воины, уже сейчас одетые в черное, — глядели на меня с любопытством. Взрослые обходили меня осторожно, некоторые смотрели в сторону, другие вскидывали руки в почтительном приветствии, — они знали, кто я. Знали, что я служу источнику и пришел из чертогов тайны. Что меня выдало?

Один из спешивших мимо — много старше меня, высокий и серьезный, — поймал мой взгляд и остановился.

— Я могу помочь, — сказал он, и я не понял, вопрос это ли нет.

Он потянулся, чтобы взять меня за руку, и я сумел сдержаться, не отшатнулся.

Ощутить через прикосновение мои чувства — вот, что он хочет. Надеется понять, что привело меня сюда, в коридор, где живут младшие, в ту часть города, где мне не место. Хочет понять — но не сумеет, ведь я скрыл свои чувства в глубине синего камня. Звездный свет течет между нами, между всеми людьми нашего народа, между всеми звездами. Не может быть лжи, любое прикосновение обнажает чувства, до них можно дотянуться, можно понять друг друга без слов.

Этот человек, мне незнакомый, хотел понять меня. Я не знал его, видел впервые, но его чувства доносились до меня, беспокойные и простые: он тревожился, за меня или из-за меня. Смотрел мне в глаза и хмурился, с каждым мгновением его беспокойство нарастало, и я знал почему. Моя душа была для него закрыта.

Давным-давно учитель дал мне браслет с синим камнем и сказал: "Это главное, чему следует научиться". И я научился — я усмирял штормовой ветер, вечно бушующий в сердце, я погружал душу в глубину синего камня, запечатывал ее золотом браслета. Моя душа опасна, мои чувства могут ранить, — поэтому никто не должен ощущать их, только я.

Нет смысла пытаться меня понять. Я запечатан, скрыт от всех.

Незнакомец на миг крепко сжал мое плечо и мне показалось, — он почувствовал что-то, я не сумел сохранить спокойствие, сковать душу.

— С тобой все в порядке? — тихо спросил он, и я понял — так он разговаривает с детьми.

— Я пришел из чертогов тайны, — сказал я, и он кивнул, отпустил меня, но его взгляд остался прежним. — Где я сейчас?

— Пятый нижний уровень, — ответил он, замолк на мгновение, а потом добавил: — Здесь легко заблудиться. Я могу проводить.

— Не нужно, — ответил я.

Пятый нижний уровень. Я шел по нему, сворачивал из коридора в коридор, видел учебные комнаты — дети вбегали туда, рассаживались на длинных скамьях. Следом заходили наставники, — я успевал заметить, как на стенах оживают экраны, вспыхивают надписями и движущимися картинками, — и двери смыкались. Дети здесь были совсем юными — самым старшим было не больше лет, чем мне, когда меня забрали в чертоги тайны. Забрали отсюда.

Я шел, избегая прикосновений и взглядов. Браслет казался мне тяжелым, как оковы, мысли тонули в звуках голосов, в гомоне и смехе. Я так тосковал по нижнему городу, но мне душно тут, и все обходят меня, как чужого.

Прямые углы коридоров, скобы, уходящие по стенам к решеткам вентиляции, прямоугольники и квадраты дверей, — все было вывереным и точным, как чертеж. В стене слева показался проем, в нем виднелись ступени, шли вверх. Я свернул туда.

Путь был долгим — лестница снова и снова оборачивалась вокруг черного столба, над каждой десятой ступенью сиял светильник. Звуки отдалились, только эхо шагов проносилось вверх и вниз по колодцу. Здесь было безлюдно, — лишь один человек пробежал мимо меня, отсалютовав на ходу, — и я перестал задыхаться.

Я миновал несколько дверей. Оттуда накатывали волны шума, и я шел дальше, вверх, вверх. Лестница казалась бесконечной, ныли ноги, непривычные к долгому пути, а город жил и дышал совсем рядом, я чувствовал себя его частью, тенью среди стен.

Но, в конце концов, ступени кончились. Пути дальше не было — лишь сияющий проем двери.

Этот коридор был тише и шире. Магия здесь струилась ярче — звездный свет, невидимый, но ощутимый. Он покалывал кожу, холодил дыхание, и голова кружилась, мне хотелось петь. Я шел, не вглядываясь в лица, не прислушиваясь к разговорам, но знал, — здесь живут воины, носящие имена самых ярких звезд. Сильные маги, одевшие крылья и покорившие небо.

Коридор повернул, вывел меня к колодцу шахты. Пути дальше не было — только развернуться и идти обратно, — но я застыл, не мог сделать ни шага.

Колодец мерцал, переливался голубым и белым светом. Падал вниз, поднимался вверх, сквозь камень, скалы, переходы и залы, жилища воинов, чертоги пророков, пещерные ручьи, шум вентиляторов, движение машин и голоса ветров. Вверх и вверх — к чертогам тайны, где свет прорывается сквозь каменный пол, поет и сияет, даруя нам силу.

И говорит: "Сэртэнэ, рожденный для войны, ты принадлежишь мне".

Война совсем скоро, два или три десятка лет отделяет нас от нее, — но это краткий срок, ведь к ней готовились сотни лет. Шесть сотен лет город воспитывал воинов, ковал оружие, создавал машины. Шесть сотен лет живущие в чертогах тайны пели, наполняя город светом, волшебством и силой.

"Я не доживу до начала войны, — сказал мне учитель. — Но тебе повезло. Ты увидишь день нашей мести, увидишь победу".

Но не смогу воевать.

Даже сейчас, когда я смотрел в колодец полный света, эта мысль была горькой. И я закрыл глаза, раскинул руки, запел чуть слышно. Невидимое сияние, дыхание магии потекло с моих ладоней, устремилось ко всем, кто был рядом. К воинам, чьи крылья рассекали мерцание колодца, к тем, кто спешил по коридорам, к тем, кто спал в темноте комнат и тренировался в просторных залах. К каждому предвестнику войны, — пусть их сердца станут светлее, оружие легче, удары точнее. Свет лился, покидал меня, я стал прозрачным и легким. Моя душа, почти угасшая, успокоилась, и я чувствовал свою улыбку. Я был спокоен, впервые в жизни действительно спокоен, и моя жизнь утекала, еще миг — и иссякнет совсем.

Но, когда в душе осталась лишь искра света, я запел другую песню.

Я знал, где хочу оказаться.

Я был здесь с учителем, запомнил и полюбил это место, — и песня швырнула меня сюда. Снежный вихрь ударил в лицо, я отпрянул, наткнулся спиной на холодные камни. Мир вокруг был едва различим: белый шквал, ослепительный и ледяной. Черные вершины гор тонули в нем, как призрачные тени.

Горный перевал, так похожий на мою душу. Неистовый и опасный, сокрушающий тех, кто отважится приблизиться к нему. В грохоте ветра мне чудилась песня, никому не знакомая, но созвучная моему сердцу.

Всего два мгновения, два вдоха, — и ледяной холод пробрался в кровь, кожа онемела. Еще немного — и дыхание остановится, тело застынет, душа сольется с песней горного ветра. Но браслет на запястье сиял сквозь вьюгу и белый шквал, говорил мне: "Не забывай кто ты. Не забывай о своей судьбе".

И я помню о ней. Там, впереди, за завесой снежных ветров, лежит наш мир. Ждет, когда горы раскроются, выпустят нас из города. Сотни лет ждет начала войны, — и я не подведу его. Я буду петь, наполню каждого светом магии, и мы уничтожим захватчиков, всех до единого, вернем свою землю, возродим свой мир.

Я не смогу сражаться, но сделаю то, что должен. Я буду петь.

Ледяной ветер, — или слезы, — резал глаза. Белыми клубами рвал дыхание, терзал звуки песни. Но она звучала, — сквозь холод и шквал, — и мир растаял вокруг меня.

И вновь сомкнулся над головой чертогами тайны.

Источник сиял передо мной, касался ладоней, дарил мне свет, утешая.

Было так тихо — привычный полумрак пещер, полный волшебства и эха песен. Но за этой тишиной я чувствувовал нижний город, — глубоко подо мной он жил и дышал, смеялся и плакал, бурлил и готовился к войне. Бессчетные души, мерцающие как звездное небо.

— Я живу ради них, — сказал я источнику. Он сиял в ответ, струился сквозь мои руки, искрился на золоте браслета. — Я знаю, кто я.

Мои слова растаяли в тишине. Город, верхний и нижний, принял их.