Имя осени
«Сентябрь сладок как папиросный дым»
Б.Г.
Имя осени
В деревне все времена года хороши. Каждое имеет, как говорят в таких случаях, свое неповторимое очарование, а вместе они гармонично дополняют друг друга. Так сказать, благородна и праведна жизнь на лоне природы — с ее суровыми буднями, полными честного труда, с ее безыскусными, но такими чистыми радостями! И каждое время года… впрочем, я уже говорил об этом.
Иначе в большом городе. Мало того, что каждое время года здесь неприятно и некрасиво, так еще их убогость и уродливость совершенно не сочетаются друг с другом. Цвет снега зимой навевает мысли о кожных болезнях и удушье. Сменяющая зиму весна не приносит облегчения — снег превращается в разнообразнейшую грязь; если развивать медицинскую тему (но деликатно обходить подробности), город весной переходит от проблем с кожными покровами и дыхательными путями к болезням желудочно-кишечного тракта.
Лето берет и нагло выбивается из наметившейся было клинико-эстетической канвы — переводит нас к осмыслению неких философских, экзистенциальных, аспектов бытия — как, например, сделать, чтобы хотелось не только войти в кондиционируемое помещение, но и выйти из него.
Осенью… Вот с осенью всё немного не так. Да грязь, сырость, промозглый ветер. Но ведь осенью красиво, черт возьми! Она приятно отличается от остальных городских времен года в плане эстетики, и виновники этого — деревья. Посланцы той самой природы, о лоне которой с таким теплом я упоминал выше. Они — главные поставщики осенней красоты. Пресловутого золота и багрянца. Осенних листьев — мертвых и прекрасных. Сначала эти листья радуют нас на деревьях. Потом радуют под деревьями. На пешеходных дорожках, площадях, детских площадках, во дворах, скверах, парках — повсюду.
На самом-то деле, для нас, бледных детей города, не так уж много в них радости. По статистике, средний горожанин в самый разгар листопада, думает об «очей очарованье» не более одной целой, трех десятых секунды в сутки. Если не верите — можете подсчитать сами ближайшей осенью. Он весь в делах, этот среднестатистический горожанин, весь в проблемах и заботах — рабочих, семейных, плюс телевизор, плюс интернет; здоровье, опять же у подавляющего большинства горожан — серьезный повод для тревог. В итоге некогда любоваться красотами. Всего лишь одна целая, три десятых секунды! Но это в среднем. У дворников, естественно, больше.
Так вот, к чему я клоню. Если вдруг в одну прекрасную золотую осень листьев насыплет в два раза больше, чем обычно, кто-нибудь заметит? Ну, кроме дворников? А если в три раза, в пять раз? И если заметит, то кто? Что это будет за человек, который думает об осенних листьях больше одной целой, трех десятых секунды в сутки.
1. Осеннее обострение
— Как ты можешь всё изга…
Гордеев захлопнул дверцу автомобиля и, расшвыривая ворохи листьев, прошагал к киоску. Получил вожделенную пачку, содрал пленку, сунул сигарету в угол кривящегося рта. Стоял, вдыхая горьковатый дым и выпуская его через ноздри, и сама эта процедура успокаивала не хуже дыхательной гимнастики. Его взгляд скользил мимо городских зданий, мимо потока машин и спешащих пешеходов; он уходил выше и, освобождаясь от силков высоковольтных линий, упирался в белесое, словно пожалели краски, небо. Дальше скользить было некуда.
Гордеев и городских звуков не слышал, в ушах звенел голос супруги: «Ты превратил мою жизнь в кошмар. Сплошные попреки и придирки. И ни капли благодарности...». Но голос затихал, становилось легче, легче. «Словно зубная боль унимается» — пришло на ум.
— Ну конечно! Чуть что, сразу за соску! Сначала наплюешь в душу. Испортишь настроение на весь день, а потом эту дрянь тянешь. Травишь себя и всех вокруг. И еще стоишь с таким довольным видом. Что, рад теперь? Рад? — Супруга Гордеева догадалась опустить стекло.
Гордеев сморщился так, будто челюсти и вправду свело от ноющей боли, и едва не выронил сигарету. Однако быстро совладал с собой.
— Осень, — выпустил он клуб дыма, не вынимая сигареты изо рта.
— Что? Что «осень»? Причем тут осень? Осеннее обострение? Любишь издеваться, надо мной, да?
— Осень, — повторил Гордеев, упрямо стискивая фильтр зубами.
Пятипалый, огромный, венозно-багровый с одного края, артериально-алый с другого, лист лениво спланировал на авто и присосался к лобовому стеклу.
2. Цели и средства
Гордеев запирается в кабинете. Гордеев выключает мобильный и городской телефоны. Гордеев смотрит в экран компьютера. К губе прилипла сигарета. Курить на работе нельзя, но так он и не курит — сигарета давно погасла.
Глаза Гордеева слезятся, иногда он что-то шепчет, сначала почти в голос, но быстро переходит в беззвучный режим; черная точка окурка сужает круги у его рта.
Наконец, Гордеев отрывается от экрана. Массирует лицо, давит окурок в пепельнице. Потом стирает данные о посещенных сайтах. Собирается уже выключить компьютер, но решает сначала глянуть ленту городских новостей.
— Так… — шепчет, покачиваясь на стуле, — зам главы отстранен, так… перебои с горячей водой в пригородах, так-так. А это что? — щурится, всматриваясь в строчки: «Необычный осенний урожай. Коммунальные службы не справляются с уборкой города от опавших листьев. Скверы, аллеи, дворы тонут в красно-желтом великолепии. Жители жалуются на нерасторопность коммунальщиков. Глава комитета по благоустройству заявил, что будут выделены дополнительные средства на…».
— Чушь какая-то… не о чем писать.
Выключает компьютер.
Когда подходит к машине, то замирает на месте — показалось на миг, что в машине кто-то есть. Вернее не кто-то, а жена. Сидит спереди, рядом с водительским местом и смотрит прямо на него. Ждет.
— Ведьма! — в сердцах говорит Гордеев.
Вытирает взмокший лоб, садится в машину и вспоминает слова с одного из просмотренных вечером сайтов: «Всё зависит от ваших целей — если вы хотите ритуальное убийство с широким резонансом в обществе, то это одно, а если человек должен исчезнуть по-тихому, скажем, в результате несчастного случая — совсем другое».
3. Буквы и цифры
Поставив авто в гараж, Гордеев похлопал себя по карманам и крякнул с досады — сигареты остались на работе. Придется топать в магазин.
Он не мог понять — что-то замедляло его обычно торопливый шаг. Что-то с ним, с Гордеевым, было не так. Не так с ногами, глазами, ушами, носом, легкими и опять с ногами… Он остановился, растерянно уставился на свои туфли — и не увидел их. Ноги по щиколотки тонули в шуршащем ковре.
Листья захватили двор. Почти полностью скрыли детскую площадку, скамейки у подъездов. Машины стояли, по фары зарывшись в листья.
Листья. Их запах. Тонкий, сладкий, дразнящий запах осени. Нет, не одной осени, а многих. Осыпавшихся, пролившихся, умерших, но оставшихся с ним, в нем. У каждой свое имя: Осень-заросший овраг и Осень-бледные ладони, Осень-танец-на-балконе и даже Осень-дождь-и-провода. И много других имен. Но у всех один и тот же запах. Тонкий, сладкий… Тошнотворный аромат давно немытого тела и вчерашней сивухи. Гордеев скривился — а это еще откуда?
Гора листьев на ближней скамейке пришла в движение — сначала из нее выросла рука — корявая и грязная, затем голова — лохматая и небритая. Голова вращала дикими спросонья и с похмелья глазами. Гордеев понял причину обонятельного диссонанса. Причиной был дворник Полянский.
— Ты чего это завалился? — спросил Гордеев строго, но беззлобно.
— Устал я, это… — дворник поскреб заскорузлым пальцем темя. Потом полез в карман, достал большую красную пачку с тремя белыми тройками.
— Угостишь? — Гордеев сам удивился своей просьбе — он предпочитал дорогие европейские марки, а эти явно были дешевые и отечественные. Еще, пожалуй, без фильтра. Так и есть.
Дворник протянул белую кривоватую палочку. Гордеев чиркнул зажигалкой, дал прикурить Полянскому, закурил сам, закашлялся.
— Что это за сигареты — «Три тройки»? — спросил он, откашлявшись, — никогда не встречал.
— Это не тройки. Это буквы. Большие буквы «З», — сказал дворник со значением.
Гордеев вопросительно посмотрел на него, потом на сигарету. Вновь затянулся, вновь закашлялся.
— Ну и гадость!
— Предпочитаю именно эту марку, — твердо сказал дворник. И незаметно покраснел.
Некоторое время молчали. Гордеев, наконец, нарушил тишину:
— А чего ты устал?
— Листья убирал. Умаялся, — коротко сообщил Полянский.
— Что-то не заметно. Что убирал.
— Угу, — протянул Полянский, — Сизифов труд. Бессмысленный и беспощадный.
Гордеев давно знал дворника — еще с тех времен, когда тот дворником не был. А был студентом исторического факультета — юношей одаренным и пылким. А потом вылетел со второго курса из-за несчастной любви.
Оба еще помолчали, посмотрели в прозрачное небо, откуда с гипнотической медлительностью, кружась и танцуя, спускался десант осени.
Ковер из листьев дышал — свободно, легко, но при этом тихо, не напоказ. По нему пробегали волны, отдельные листы срывались с места, устремлялись в погоню друг за дружкой, устраивали маленькие рыжие карусели.
— И ведь главное что, — глухо сказал Полянский, — ладно, на ветках листьев нет почти. Конец октября — откуда им взяться на ветках. Но откуда столько тополиных и кленовых? Тополям уже лет пятнадцать как всё обрубают, а кленов после перестройки центра осталось раз-два и обчелся. Тайна сия и не снилась нашим мудрецам.
Гордеев понял откуда, а потому вздрогнул, улыбнулся дворнику, встал и пошел домой.
4. Весна будет
«Пожалуй, открытые газовые конфорки и закрытые форточки — подходящий вариант, — думал он. — А ночью, спящая, она еще вполне даже ничего. Будет лежать бледная, тихая».
Он пинал листья, подбрасывал их резкими неожиданными ударами. Листья ничего не имели против такого обращения. Они только шелестели громче.
«Ты помнишь, — говорили они, — ту осень? Первую. Мы помним — мы прилетели оттуда. Вы бежали по заброшенному парку, а потом упали и скатились в ложбинку. Зарылись с головой в густой шорох, в шелковистый шелест. Ты обнял ее, почувствовал вкус ее губ и впервые услышал наш запах — запах осени. И испытал сладостное, неизъяснимое желание коснуться ее шеи, обхватить дрожащими пальцами, сдавить… А неужели ты забыл тот, другой, сентябрь? Вы прогуливались по аллее. Уже стемнело, и бледные листья-ладони раскачивались над вами, срывались, летели вслед. Словно хотели защитить. У тебя в кармане был складной нож. Те листья до сих пор летят за тобой. И вот, наконец, нагнали».
«Замолчите! Заткнитесь! — беззвучно кричал Гордеев, совершая дикие прыжки, расшвыривая маленьких предателей налево и направо, яростно топча их. — Вы не имеете права! Вы попросту не существуете. Вас нет. Вы остались в тех — далеких, прошлых осенях. Почему вы явились сейчас?».
Но чем неистовей он метался среди шуршащего безумия, тем сильнее безумие овладевало им самим, тем громче звучали голоса листьев.
«Ты убивал! Убивал каждую осень. Как только слышал наш запах, слышал наш голос. И теперь мы знаем то же, что и ты: вкус крови, запах горелой плоти, последний судорожный вздох. Ты терял власть над собой. Твои руки — словно красные листья кленов, в глазах — осень и смерть. И вот мы пришли за тобой. Мы вернем тебе всю боль, которую приняли, ты почувствуешь весь ужас умирания. Вдохнешь смертную тоску полной грудью и больше не сможешь дышать».
Силы оставили его, дыхание сбилось. Гордеев закашлялся. Стоял, прислонившись к холодным трубам турника, и кашлял — долго, мучительно, с надрывом. Потом затих. Засмеялся — негромко, слабым, задыхающимся смехом.
«Вы ничего не поняли! Вы совершенно не разбираетесь в людях, глупые, слепые листья. Та боль, о которой вы шелестите, — моя. Весь ужас — мне и никому больше.
Убивал. Но всегда только ее. Единственную. Иногда тщательно готовился, выверял детали, а иногда выходило непроизвольно. Каждая осень получила имя. Но это всегда было ее имя — моей любимой, моей жены. Она даже не догадывается, сколько раз ей пришлось умереть у меня на руках. Пусть убивал только в воображении, но любил ведь по-настоящему! И осенью любил сильней и острей, чем в другие времена года. А она души не чаяла во мне.
Потом всё изменилось. Время высушило нас. Я перестал охотиться на свою любимую. И любовь ушла. Осталось два издерганных морщинистых тела, которые не знают, зачем они вместе и кто они друг другу. После смерти тещи жена так и вовсе превратилась в мегеру. Я даже стал подумывать о настоящем убийстве. Но это уже ни к чему. Убирайтесь в свою сырую преисподнюю, несчастные замарашки, я сам к вам приду.
Я так долго вдыхал дым мертвых листьев, что скоро сам стану мертвым листом. Как там пишут? Курение убивает? Еще как. Намного лучше чем я. У меня скоро не будет легких, некуда станет вдыхать дым.
Убью ее сегодня в последний раз. Как в прежние времена. Убью просто, но со вкусом. Любовь вернется и согреет нас зимой. Пожалуй, до лета не дотяну. Но весна — весна будет!».
***
Дворник Полянский с интересом следил за судорожными телодвижениями Гордеева. А потом вынул из-за пазухи огрызок карандаша и замусоленный блокнотик. Раскрыл на пустой странице и бисерным почерком записал:
Весной оживают деревья. Корни пьют талую воду. Черные ломкие пальцы тянутся к обернувшемуся солнцу — спешат отогреться. Хмельной весенний сок восходит от корней к ветвям, наполняет дерево жизнью, возвращает упругость и силу древесной плоти. Самые тонкие и слабые, самые юные веточки томятся в ожидании чего-то странного, пугающего, неизбежного. Какого чуда ждут — они и сами не знают, они только-только появились, выросли заодно с весенними днями. Те, которые перезимовали, уже не помнят прошлого тепла, оглушенные морозами. Деревья не сразу приходят в себя после обморока зимы. Но странной их веры в мучительную необходимость нежного, прозрачного, клейкого — никому не отнять. И вот, разлепив смолистые веки, открываются и смотрят на мир тысячи юных зеленых глаз. Весной оживают деревья.
…
Я посвящаю эти строки тебе, моя прекрасная ЗЗЗ. И вновь думаю о нас. Возможно, я слишком рано опустил руки. Возможно, наше счастье совсем близко. Может быть, оно случится уже этой весной. Как бы то ни было, я буду любить тебя всегда, моя Зеленоглазая Звезда Зинаида.
***
Зинаида Гордеева вышла на балкон, услышав, как во дворе кашляет муж. Она увидела его — несчастного, измученного. На ее прекрасные зеленые глаза навернулись слезы.
— Потерпи, милый, — мягко сказала она, — не для того я приняла Силу от своей матери, чтобы изводить тебя скверным характером. Но так надо. Ведьма должна во всем быть ведьмой. Я спасу тебя. Любовь и Сила исцелят твои телесные и душевные недуги. Потом я откажусь от ведовства. И стану прежней. Зелье почти готово. В него осталось добавить только два ингредиента: последние листья осени, и первые развернувшиеся весенние листики. Потерпи до весны, милый.
***
Ночью мириады маленьких теней, бестолковым порханием напоминающие слепых бабочек, поднялись над спящим городом и растворились в черном небе.
Убийца, Дама и Поэт –
Всего лишь выкинутый жребий,
Лишь карта, фант или билет
Они не могут дать ответ:
Есть счастье — или счастья нет
Ни на земле и ни на небе