Как люди, как эфы

Копали целый день — с того момента, как только первые лучи солнца касались верхушек барханов и до того, как оно начинало медленно скатываться за горизонт. Ночью эфы выходили из своих нор и двигали горы песка назад, зарывали ямы, орудуя костяными лопатками, но эф было мало, а людей все больше и больше. Каждую ночь песчаный народ зарывал половину того, что выкопали днем, но солнце вновь загоняло их в подземный город.

Наа Тин видел этих людей каждый раз, когда на закате покидал убежище — поздние лучи солнца не ранили его, как эф. Люди хватали свои вещи и быстро уходили, и когда подземные жители выбирались на поверхность, оставалось только стискивать зубы и закапывать разрытое. Эф не хватало, и бросаться в погоню за людьми было некому. Скоро стало некому охотиться и добывать свежую кровь.

Наа Тин был хорошим охотником, и копать всю ночь ему не нравилось. Но что толку от лука, если падут стены города, и солнце пробьется в самое его сердце? Мужчины и женщины, старики и дети — все сгорят, останутся только черные кости, как те, что лежат в зале Мертвого бога. Все видели эти кости, и оскаленный череп, и поэтому копали молча и быстро, без криков и понуканий. Наа Тин тоже копал да прислушивался порой к шелесту песка — уж не каменный ли жук лезет на поверхность. В опустевшей шкуре такого жука жили эфы, но с живым Наа не хотел бы свидеться. Какие, должно быть, могущественные боги, если смогли иссушить такого жука. С живыми богами Наа тоже не хотел иметь дел.

— Держи, — мальчишка протянул охотнику ящерку и, не глядя больше в его сторону, побрел дальше раздавать работникам нехитрый перекус.

Что Наа эта ящерка, проглотить и не заметить. Другое дело барханный кот или водяная жаба — большие, сочные, на два дня хватает... Мужчина прожевал ящерицу и вновь принялся копать. Скоро утро, а с ним придет и проклятье эф.

Утром Наа повалился на свою лежанку, измученный, каким не бывал после дневного перехода по пустыне. Эфы ели, копая и, не отходя, справляли нужду, на отдых времени не оставалось. Людей было так много, что те могли позволить себе копать посменно и отдыхать в тени огромных тентов или под листьями амуна. Рано или поздно они сроют все пески, укрывающие крышу Ахиста, но смогут ли пробиться через твердую шкуру жука? Наа Тин не знал, что и думать. Подземные твари, порой, скребутся в город, но стены их держат. Удержат ли людей?

— Тамук, скажи, удержат ли стены Ахиста людей? — повторил охотник вслух.

— Палый червь грыз, саламандра нагревала брюхом, даже водяные жабы не нашли щелей. И люди не пройдут, — отмахнулся старик, ворочаясь под шкурой.

— А еще мудрецом называешься, — цокнул Наа, но слова старика успокоили его.

Каждому бы в городе по такому мудрецу, чтоб успокаивал. Даже в своей норе, где Наа жил с приютившим его Тамуком, охотник слышал беспокойство эф. Женщины по обычаю напевали монотонные песни, разделывая мертвеца-человека, но в пение их закралась тревога. Не слышно было детей, и только женские голоса гуляли меж иссушенными перегородками.

— Тамук, остались еще саламандровы слезы? — Наа, хоть и устал смертельно, не мог заснуть. Хотелось встать — и идти куда-нибудь, что-нибудь делать.

— Лежи, дурак. Завтра копать всю ночь, и женщины это знают. Ни одна с тобой не ляжет. Лежи и молчи.

Охотник недовольно засопел, но перечить не стал. Может, оно и к лучшему — сам отдохнет и сбережет теплую слезу. Пригодится, когда нечего станет есть. Все-таки, Тамук мудрец каких поискать.

Наа представил, как поблескивает умасленная черная кожа Урри, как он гладит ее и целует, как взваливается сверху, прижимая девушку к лежанке... Мысли не нашли отклика в уставшем за день теле, и охотник, еще немного поворочавшись, наконец-то заснул.

Подъемные били тяжелыми камнями по жучьему каркасу, и Ахист просыпался от этих гулких звуков. Выползали из своих нор усталые невыспавшиеся эфы, и в тусклом мерцании каменных светлячков их глаза казались запавшими глазами мертвецов. У женщин Наа выменял на щепотку пустынной соли кусок жареного мяса. Часть отдал Тамуку, а остальное съел, запивая водой из меха.

Под сводами города разносилось эхо: старейшины пели, встречая новую ночь и прося у Мертвого бога прощения и защиты. Так они пели всегда, и еще до того, как Наа Тина привел в город Тамук, вот только Мертвый бог не отзывался. Давным-давно он даже себя не смог защитить от предков эф, убивших бога и вкусивших его плоть, и потомкам стоило бы надеяться разве что на прощение.

Охотник остановился у пещеры старого лучника. Сегодня Наа решил прихватить свое оружие; говорили, что вчера близко подходила стая барханных котов. Видно, толпы людей привлекли падальщиков. На эф они напасть не осмелились.

Подъемные разбредались по городу и выгоняли эф на работы. Наа не спешил, и только отмахнулся от приставшего к нему парнишки:

— Сейчас пойду, видишь, стрелы меняю!

— В солнце стрелять будешь, когда стены рухнут?! Оно тебя самого подстрелит, как небесник зазевавшуюся ящерицу, — огрызнулся парень.

Не разглядел Наа в тусклом свете, а то и вовсе забыл, что тот не страшится солнца. Охотник смягчился:

— Поднимусь сейчас.

Сложил стрелы в колчан из пятнистой шкуры и, пройдя через центральный зал, нырнул в расколотые ворота, туннелем ведущие на поверхность.

Людей стало еще больше.

Это Наа понял без всякой дневной слежки, стоило только взглянуть на эти ямы. Две женщины пронесли мимо мертвеца и скрылись в подземном ходе. Охотник попытался запомнить их лица, чтобы знать, к кому идти за едой. И тут же забыл. То, что показалось ему сперва игрой теней под барханом, оказалось широкой глубокой ямой. На дне ее поблескивал в лунном свете панцирь Ахиста...

Какие там барханные коты, Наа копал всю ночь, как будто сам был подземным жуком, роющим себе нору. И каждый из племени эф копал так же, забыв про еду, усталость и кровавые мозоли на руках. Не забыв только, что утром взойдет проклятье их рода.

Наа Тин уходил с последними эфами, когда зеленоватая звезда богов проплывала вдали, а край горизонта начинал светлеть.

Днем Тамуку стало плохо. Он был стариком, еще когда подобрал Наа Тина, и земной срок его подошел к концу. Или тяжелая работа без передыха подвела этот срок раньше времени. Наа сидел рядом с хрипящим Тамуком; даже женщин звать не стал — что толку, старик свое отжил, и пусть уж лучше помрет в своей норе, чем наверху с лопатой в руках или вовсе от солнечных лучей.

— Тамук — хороший учитель и мудрец, обещаю, я тебя достойно похороню, не обделю ни одну тварь и до людей дойду, — обещал Наа пару раз перед тем, как старик замолк. Дыхание его остановилось.

Наа прихватил слезу саламандры, взвалил тело Тамука на плечо и двинулся к женщинам. Надо успеть сделать все до вечерней песни старейшин, иначе люди уйдут, и придется искать их стоянку, новую каждый раз. У людей нет Ахиста, им приходится переходить с места на место, искать добычу и спасаться от тварей — так же, как эфам до того, как спустился с небес их бог, теперь Мертвый.

Ахист дремал; усталые эфы не высовывались из своих нор, лишь только побирушки сидели в коридорах города, надеясь не понятно на что. Нет времени на охоту ни за людьми, ни за тварями, а женщины просто так еду не выменяют.

Сидящий прямо под крупным каменным светлячком эфа вскинул на Наа Тина голодные глаза, и в них забрезжила надежда. Видимо, была у Наа в предках и саламандра — внутри все вскипело от этого взгляда. Охотник подошел к эфе и ударил его ногой в лицо, насколько хватило ярости. Подумал, что Тамук — еда! Горожанин — еда! Эфа завалился на спину, по разбитому лицу текла кровь. Наа испугался, что выбил мужчине глаз, и нечего потом будет отдать водяным жабам. Эфа уполз в свою нору так быстро, что охотник так ничего и не разглядел, плюнул с досадой и продолжил свой путь. До чего же дошли эфы, если смотрят на своих, как на мясо. Видно и вправду лучше им всем сразу сгореть на солнце, чем голодать в городе, ждать, когда рухнут стены, а дикие люди и горячие пески хлынут в Ахист.

Люди хуже тварей. Те убивают, чтобы питаться, а люди убивают эф просто из ненависти. И людей так много... Будут жить в Ахисте люди, без правил и законов, как в своих палатках — женщины с мужчинами, со зверями рядом, а хоронить мертвых станут, закопав их в песок целиком, гневя всех подземных тварей.

Уж лучше Наа сам обнимется с палым червем, чем будет смотреть на такое.

Женщины пели, и костяные ножи вонзались в тело Тамука. Женщины устали, но в погребении старика не отказали, а люди бросали своих мертвецов где попало. Их трупы, разделанные, лежали тут же, но внимательные женщины накрыли их крыльями жука, чтобы не оскорблять умершего. Урри трудилась старательней всех, и песня ее была самой глубокой и чувственной. Наа сжимал слезу саламандры в кулаке, а как только женщины закончили, протянул ее Урри. Та будто ждала; блеснули в свете светляков темные глаза, и Урри повела его в свою нору. Пока другие женщины заворачивали части тела умершего в шкуры, Наа Тин ласкал податливую Урри, благодушный с виду и гневный на себя за то, что потратил последнюю слезу. Когда теперь новую раздобудет? Но черные упругие соски, капельки пота на гибком теле — каждая блестящая, как панцирь Ахиста под светом звезды богов... Наа Тин забыл на мгновенье и про мертвого Тамука и про город, ждущий своей участи, осталась только Урри, сладкая, как саламандрова слеза. Охотник удовлетворенно рыкнул, изливая свое семя в женское лоно, но как только момент удовольствия прошел, вспомнилось все остальное. И Урри стала простой женщиной, которой еще копать песок целый день, а глаза ее потухли. Или это просто сложили крылья каменные светлячки в норе, не желая больше делиться светом с эфами.

Негромко позвали другие женщины. Наа кивнул Урри, мол, пора идти. Та ответила кивком, все понимая. Нет хуже участи, чем не быть похороненным по обычаю, попадешь тогда к живым богам, да и твари прогневаются, будут злы, как в годы, когда мир был еще молод, а Мертвый бог сидел на небесах со своими братьями.

Наа Тина ждала дюжина мешочков с подношениями всем земным и подземным тварям. Тело, пустое и безголовое, как доспехи Мертвого бога, женщины со всеми почестями унесли в похоронный коридор. Теперь Тамук упокоится рядом с другими умершими эфами, и каждая тварь получит свои дары. И, возможно, днем палый червь или барханные коты нападут на людей, или саламандра раздавит их своим брюхом. Или вдруг люди сами смилостивятся от щедрого подарка, и уйдут прочь. Сладкие мысли. Такие же, как саламандрова слеза или большеглазая Урри.

Голову — палому червю, сердце — саламандре, глаза — водяным жабам, язык — барханным котам, остальное — мелким тварям. Наа Тин сбил ноги, обходя все гнезда. Солнце палило целый день, и уже засобиралось на покой, когда охотник вернулся к Ахисту. Люди собирали свои вещи, усталые, но довольные. А у Наа защемило в груди, словно это его сердце раздавила беззубыми челюстями саламандра. Вся крыша города была раскопана людьми, на темном панцире Ахиста Наа видел черные подпалины — горели костры. Глупые, глупые люди, их зависть погубит всех эф. От чего они так осерчали? Эфы всегда приносили людям подарки, чтобы задобрить и упросить их не кочевать, оставаться в охотничьих угодьях эф. Но люди всегда только больше сердились и уходили как можно дальше. Приходили новые люди, и история повторялась. А ведь эфы никогда не охотились ради забавы, и лучшая часть мертвецов всегда отдавалась не саламандре и не червю — людям.

Наа сжал покрепче копье, и вылез из своего песчаного укрытия. Поднял руку в примирительном жесте, двинулся навстречу стайке замотанных в тряпки копателей. Будто тряпки спасают от солнца. Глупые люди.

Те залопотали на своем языке, охотник понимал лишь некоторые слова, языка людей он уже не помнил и, конечно же, учить не собирался. Много ли смысла в мяуканье барханного кота или кваканье жабы?

— Люди! Я принес дар! — крикнул Наа Тин как можно громче, чтобы ветер не унес слова прочь. — Оставьте Ахист, наш город, и идите в свои жилища к женщинам и скоту. Мы желаем вам приплода!

Люди схватились за свои лопатки, но страх уже поселился в их глазах — эти не первый раз встречались с эфой, но первый раз с такой, что ходит под солнцем. Люди пятились. Один кинул в охотника дротик, но промахнулся, задев лишь плечо.

Наа Тин испугался, что эти глупые создания богов сейчас убегут, не приняв дара. Спешно вытащил его из мешочка и протянул людям на раскрытой руке.

— Корень Тамука! Тамук был мудрый. И ваши дети родятся мудрыми. — Наа Тин резко шагнул вперед.

Люди побросали лопатки и кинулись прочь, выкрикивая не то проклятья, не то мольбы. Другие, заслышав их, тоже бросали всё и бежали без оглядки. Наа Тин видел множество человеческих фигурок, и за барханами, должно быть, их не меньше. Люди уже и так собирались уходить, а от Наа бежали, будто первые эфы от сжигающего гнева богов.

Мужчина зло выругался, пряча корень в мешочек. Теперь придется снова ждать людей, иначе дар останется непринятым и к позору Тамука ляжет рядом с доспехом его тела. За что такое мудрому старику, почему люди такие жестокие? До сих пор сердиты за то, что не отведали плоти Мертвого бога или за то, что эфы живут лучше их, за то, что у людей нет Ахиста? Шкура жука и доспехи пожалевшего их бога — все досталось эфам, а уж солнечное проклятье — невелика тому цена. Да и проклятье ли... Что делать в пустыне днем? С тех пор, как твари позавидовали людям и стали их истреблять, с тех пор, как земля вся покрылась песками, что хорошего есть на ней днем, такого, чего нет ночью? Старейшины говорят, что небесные боги прогневались на эф за то, что те убили их брата. Но не сам ли он хотел быть убитым, чтобы навеки стать Мертвым богом эф?

Странное чувство копошилось внутри у Наа, будто под кожу ему забрались ящерицы. Чувство, которое не вытравишь, не надрезав. Эфы — не проклятые, а избранные.

Из-за горизонта показалась зеленая звезда богов.

Копали целую ночь, хоть и не надеялись уже ни на что. Утром эфы возвращались к себе в норы, падали на лежанки и затихали, как палый червь в засаде. Чтобы следующей ночью не проснуться. Обгоревшие кости не просыпаются. Наа Тин не боялся солнца, но мысли о том, что люди погубят город, не давали ему покоя. Болело порезанное плечо, и даже кусок мягкого листа амуна, приложенный к ране, не унимал боль. Как он выйдет к людям, чтобы все рассказать, если в него полетят дротики и стрелы. Как сложно будет объяснить простую правду — эфы не прокляты, а избраны, у них есть город и законы, как ни у кого в пустыне. Наа Тин почти не помнил языка, плечо горело, а люди всегда были глупы, свирепы и не хотели слушать. И свои же этого не понимали. Старейшины умели только плакать под доспехом Мертвого бога.

Тамук не однажды рассказывал о том, как было давным-давно. Как боги создали два мира — человеческий, светлый и сытный, и подземный мир тварей, темный и скудный. Как твари позавидовали людям, и стали их убивать, пожирать посевы и скот, отравлять землю своим ядом, и от этого земля горько заплакала песками. И лишь один из небесных создателей пожалел людей, спустился к ним, чтобы разделить их горести и утешить своих детей. Его встретило племя эф, прозванных так за свой коварный нрав, они убили бога и вкусили его плоть, чтобы подняться на небеса и отомстить богам за несправедливость. Но бог, сошедший на землю, растерял все свои силы, и не дал эфам крыльев. И другие боги, увидев, что натворили эфы, прокляли их. Солнце ударило с небес, сжигая проклятых. Оно же поразило и гигантского жука, Ахиста, выжгло его, оставив лишь панцирь, и эфы спрятались внутри. Там солнечные лучи не могли до них дотянуться.

Эту легенду знал любой эфа, но неужели никто не понимал, что случившееся — дар, а не проклятье? Эфы с тех пор не жили на иссушенной земле, не боялись подземных тварей, не изнывали под горячим солнцем, бродя по пустыне, а стены Ахиста хранили их до недавних пор. Люди, подобно подземным тварям, позавидовали эфам! Даже люди поняли, что эфы избраны богами.

Наа Тин поднялся с лежанки. Теперь он знал, как сможет все объяснить и эфам и людям.

Доспех Мертвого бога висел на стене, удерживаемый корнями: без головы, взрезанный и пустой, как тело, готовое к погребению. Наа Тин не боялся, страх остался за порогом священного зала, уснувший навсегда вместе с двумя старейшинами. Охотник обязательно разнесет их дары всем-всем тварям, но сначала сделает то, что должен.

Доспех был холодный, гладкий и очень легкий. Наа Тин без труда снял его со стены. Странный, цвета луны, не похожий на кожаные доспехи людей. Руки и ноги без труда поместились в пустые отверстия, а как только спина Наа коснулась доспеха, тот сжался спереди, охватив тело охотника целиком. Так, должно быть, чувствует себя жук в своем панцире. Каменные светлячки на стенах разгорелись ярче. Дрожь пробежала по Ахисту — или по телу Наа Тина? Внутри доспеха было тепло и приятно, будто под шкурой рядом с гибкой Урри. Совсем прошла боль в плече, а тело наливалось небывалой силой. Глупы были предки, съевшие бога, ища силы. Силу он принес на себе, а не в себе.

Наа Тин шел по коридору, сжимая в руке копье. Эфы выглядывали из нор, и взгляды их каменели. Тишина преследовала охотника, только жужжали светлячки на стенах. Он вышел в расколотые ворота, поднялся по туннелю и явился из-под земли прямо перед людьми.

Яркие лучи коснулись доспеха — солнце первый раз поцеловало луну.

— Люди! — крикнул Наа Тин.

И люди обернулись к нему — бесконечная череда удивленных глаз, замотанных тряпками голов, вскинутых и опущенных лопаток. Людей было столько, что они бы не поместились в Ахисте.

— Люди! Слушайте! — эти два слова Наа помнил, но дальше замялся.

Дротик ударил Наа в грудь, но не пробил доспеха и бессильно упал на песок. Доспех задрожал, будто злясь на глупого человека. Стрела тоже не взяла доспех, и охотник на всякий случай прикрыл лицо рукой. Слов он так и не вспомнил, заговорил на языке эф.

— Эфы не прокляты, люди! Боги сохранили эф, дав им Ахиста, и гневаться будут за то, что вы хотите сделать. Вы живете в пустыне, как твари, эфы же живут в городе. Мы помним Мертвого бога, а вы забыли!..

Еще стрела ударила в руку. Люди боялись, но их было так много...

— ...Ахиста сожгли боги для того, чтобы эфам стало хорошо, как вы этого не понимаете? Все, кто живет в Ахисте — избранные...

В мыслях Наа так легко объяснил себе то, что теперь никак не мог объяснить людям. Он огляделся: вокруг, вместо песков, были люди. Выставили перед собой копья, дротики, боялись, но наступали. Как барханные коты, трусливые поодиночке и злые в стае. Наа Тину показалось на мгновенье, что он — Мертвый бог, а люди вокруг — эфы. Может, они тоже решат съесть его, чтобы получить божественную силу?

Наа не узнал.

Ослепительная вспышка солнца ударила в землю, и огненные лучи поползли по песку, сжигая людей и оставляя за собой черные кости. У людей не было Ахиста, и некуда было спрятаться. Кто-то в ужасе ударился о панцирь жука, словно надеясь пробить его своим телом, кто-то пытался зарыться в песке, как ящерица. Кто-то успел убежать. Луч солнца не коснулся Наа Тина, и тот стоял пораженный и обрадованный, не в силах говорить и думать. Песок усыпали кости, растворялись за барханами крики людей. А Ахист лежал, подставив спину солнцу, беззащитно обнаженный, но спасенный. Пустой жучий доспех жужжал, как живой, и песчинки ссыпались с него.

Прямо над Наа Тином горела зеленая звезда богов, так близко, как охотник еще никогда не видел.