Пока стоят часы

 

Он шёл вдоль центральной аллеи, сунув руки в карманы и насвистывая фривольную мелодию. Его солнцезащитные очки отражали безоблачное июньское небо. Поношенные кеды бесшумно ступали по брусчатке, распахнутая рубашка с коротким рукавом, украшенная разноцветными заплатками, вздувалась на спине пузырём. Белая майка спереди украшена изображением скрещенных гитар и названием музыкальной группы. На левом запястье сверкали золотом часы, а выше тянулась замысловатая иероглифическая татуировка. Через плечо перекинуты лямки полупустого рюкзака.

Он был чужак. Его чужеродность бросалась в глаза и слепила. В размашистой, хоть и неторопливой походке, в посадке головы, в осанке, в том, как он потирал шею — она ощущалась во всём. Каждый, кто мог видеть его в этот момент, понимал: это человек не местный.

Я стояла у витрины, замерев с губкой в руках, и смотрела на незнакомца. Пенная вода стекала по моему предплечью и белыми хлопьями падала на камни. Он прошёл мимо, даже не посмотрев в мою сторону, а я жадно ловила каждое его движение и провожала взглядом до тех пор, пока он не скрылся за полупрозрачными дверями кафе "Шустрые стрелки".

И лишь он скрылся из вида, бросила губку в ведёрко и бросилась в дом.

— Дедушка! Дед!

— Чего тебе? — донёсся из мастерской недовольный голос деда.

Я кинулась туда.

Дед сидел за рабочим столом, сгорбившись под яркой настольной лампой, и перебирал механизм карманных часов на серебряной, почерневшей от времени цепочке. Его пальцы ловко орудовали крошечными пинцетиками, заменяя стёршиеся шестеренки новыми, масляно блестящими. Седые волосы он привычно стянул на затылке в замысловатую рогульку; за ушами виднелись кончики дужек от очков.

— В городе чужак! — выпалила я, сама не веря собственным словам, как до того не могла поверить глазам.

Дед поднял голову от работы и поглядел на меня поверх очёчных стёкол.

— Глупые фантазии. Ты вымыла витрину?

— Говорю же, я видела его! Он шёл… там, на улице. Я не придумала, честно! Все видели! Подумать только, а ты мне говорил, что никто не может…

Лицо деда стало хмурым. Он отложил недоделанные часы и поднялся. Одна из шестеренок покатилась по столу и остановилась у самого края. Я подумала, что дед очень огорчён, иначе не позволил бы детали укатиться так далеко.

— И где он сейчас? — спросил дед.

Я ответила. Тогда он снял рабочий фартук, перебросил через спинку стула и направился к выходу, напоследок сказав мне:

— Не забудь домыть стекло.

Как будто я могла сейчас об этом думать!

 

Не прошло и часа, как весь город знал о приезде чужака.

Известно было, что он поселился у вдовы булочника, Седого Карла. Со смерти самого булочника миновало больше десяти лет, но вдову до сих пор за глаза именовали миссис Карл. Каждый голубь был в курсе, что он пришёл пешком, потому что его автомобиль — подумать только! — сломался где-то в дальнем пригороде. Что он хотел найти ремонтную мастерскую, однако та единственная, что у нас была, его совершенно не устроила. За чашечкой ирландского кофе в "Шустрых стрелках" он обмолвился, что путешествует и не прочь задержаться у нас на несколько дней. Эти слова он обратил к сидящей за пару столиков от него Мисси — болезненно стеснительной девушке, в чей ежедневный ритуал входило посещение кафе, где она каждый раз заказывала чашку чаю и кусок яблочного штруделя. В ответ на его реплику бедняжка Мисси отчаянно покраснела, а затем оставила недоеденный штрудель и в слезах выскочила на улицу.

Так же все знали, что чужак разговаривал с моим дедом. Дед был самым старым жителем города, и даже рассказывал, что своими глазами видел Мастера. Конечно, никто ему не верил, потому что Мастер, если и существовал, жил много столетий назад, и его имя теперь упоминалось только в сказках для детей. Незнакомец охотно поговорил с дедом, а потом они вдвоём ходили к старой ратуше. Теперь она пустовала, и только в венчавшей её башне неизменно, день за днём, билось Сердце города — огромные механические часы.

И пока незнакомец гулял по местных улицам в компании старейшего местного жителя, пересуды о нём не утихали.

— У него гигантский рост, загорелая кожа и длинные чёрные волосы, — говорили на улице. — Он похож на ковбоя из старых кинолент.

— Неправда, — отвечали другие, — вы всё неправильно видели. У него светлые волосы и серьга в левом ухе. Он прихрамывает, всё время криво усмехается и похож на пирата.

— Вот уж нет, не придумывайте! — спорили третьи. — Он лыс, коротконог и имеет совершенно зверское выражение лица. С ним лучше не иметь никаких дел!

Несмотря на разницу мнений, все горожане единогласно сходились в одном — это был опасный тип. В чём конкретно состояла опасность, никто не мог сказать, она не поддавалась объяснению. Но оттого становилась ещё более жуткой и волнующей.

Впрочем, одно то, что он вообще попал сюда, давало ему право претендовать на звание великого и ужасного.

Что касается меня, то я увидела его высоким, с короткими тёмными волосами, растрёпанными, с выгоревшей на солнце макушкой. Цвет кожи у него был обычный, следка загорелый, вид — нагловатый, но не более того.

Конечно, меня терзало любопытство, и вечером того же дня я пристала к деду с расспросами. Но он мне ничего не рассказал. То ли не хотел, то ли сам не знал подробностей. Не удалось вызнать даже имени незнакомца. Расстроенная, я весь вечер просидела у камина с книгой и пошла спать, когда часы на башне ратуши отбили полночь.

 

Каждое утро будильник поднимал меня ровно в пять утра звонкой трелью. Я отчаянно ненавидела её, но всякий раз повторяла про себя: "Майя, тебе уже шестнадцать лет. Пора перестать быть ребёнком!" Точно такие слова — с поправкой на возраст — говорила мне когда-то бабушка. И даже мысленно я старалась попасть в её тон.

Потом вылезала из постели, умывалась, натягивала платье, башмаки и бежала к ратуше. Моим единственным делом и святой обязанностью было заводить механизм Сердца города, чтобы его биения хватило ещё на сутки.

Прежде смотрителем Сердца был дед, но уже четыре года как он оставил это дело. И его место заняла я, единственная наследница.

Если верить легенде, эти часы создал и завёл сам Мастер в день сотворения города, и в ту секунду, когда стрелки остановятся, время тоже застынет на месте. И тогда всему придёт конец. Едва ли это была правда, но никто во всём городе никогда не видел эти часы стоящими. Каждый час они звонили, тщательно отлаженные детали работали безукоризненно, и жизнь отмерялась двумя вехами: полуднем и полуночью.

Рассвет только-только начал заниматься, на западе небо над покатыми черепичными крышами приобрело прозрачно-розовый оттенок, тогда как на востоке ещё сияли звёзды. Кое-где над дымоходами вились светлые дымки. Долгоногие фонари золотили светом влажную от росы мостовую, в невидимой пока зелени начали просыпаться ранние птахи. Пахло мокрым булыжником и чистотой, какая бывает только поутру. По пути от дома к ратуше за мной увязалась мелкая кудлатая собачонка, но поняв, что угоститься нечем, отстала.

До ратуши оставалось не больше двадцати шагов, когда я увидела человека. Он стоял почти под фонарём, однако свет выхватывал лишь контуры его фигуры. Я остановилась в растерянности, ведь никогда прежде никого здесь не встречала в такую рань. Нет, страха не было, все горожане прекрасно знали друг друга и являлись родственниками разной степени дальности. Но всё же…

— Тебе стоит поторопиться, если не хочешь опоздать с заводом, — произнёс человек. Голос был незнакомым, молодым и насмешливым. И я сразу поняла, кто стоит в тени.

Чужак. Пришелец из внешнего мира.

— Вы не можете знать меня, — сказала первое, что пришло в голову. — Мы не знакомились.

— Не могу, — легко согласился собеседник. И, сделав шаг в сторону, оказался прямо под фонарём. Он был всё в той же рубашке и потёртых на коленях штанах, но без очков. — Давай познакомимся? Моё имя Карл.

— Майя.

— Вот видишь, Майя, как всё просто. — Он улыбнулся. — А теперь беги, у тебя ведь есть дело. Правда?

Я кивнула и сорвалась в бег, проскочив мимо незнакомца… мимо Карла так стремительно, словно опасалась, что он может встать на пути. Но у самой двери остановилась и обернулась. Сердце колотилось в горле, от собственной храбрости перехватывало дыхание.

— Хочешь пойти со мной?

Слова дались с трудом и прозвучали хрипло. Я мгновенно пожалела, что произнесла их. Зачем мне потребовалось звать его с собой?

— С удовольствием, — ответил чужак.

 

Внутри пахло пылью и мышиным помётом. Я шла первой, держа в вытянутой руке большой газовый фонарь, и свет выхватывал то приоткрытые двери, уводящие вглубь здания, то мраморные колонны, то фрагменты гобеленов, чьи сюжеты давно стёрлись из памяти.

— По легенде, эта ратуша была когда-то домом Мастера, — начала рассказывать я, хотя никто об этом не просил. Но идти в молчании оказалось слишком сложно. — Этот человек… не знаю, человек ли, но он создал часы на башне, саму башню и вообще весь город. Он сделал это специально, когда мир был на грани гибели. Я не знаю точно, что тогда происходило, но с первым боем часов, много-много веков назад, равновесие восстановилось. Так говорят.

А вообще, прежде тут заседал городской совет. Потом для него построили новую ратушу, в самом центре. Тут хотели организовать школу, но из этого ничего не вышло. Кажется, кто-то решил, что опасно помещать детей так близко от ценного механизма.

— Твой дедушка — часовой мастер, верно? — спросил Карл.

— Да. Вообще-то, у нас много часовых мастеров, но он самый лучший из всех. Он может починить любые часы, которые вообще есть на свете.

— Что, даже лучше Мастера?

В голосе явно прозвучала насмешка, но я не стала её замечать.

— Конечно. Я же говорю.

Под ногами поскрипывал рассохшимися досками пол, и помимо этого скрипа не раздавалось ни звука. В эти минуты, проходя по заброшенным комнатам, я сильнее всего ощущала немоту времени. Вот так она должна выглядеть — жизнь после остановки часов. Пыль, запустение и тишина.

Я поёжилась и подняла тяжёлый фонарь повыше.

— Давай понесу, — предложил Карл. Он следовал в шаге позади, при желании можно было взять его за руку.

— Не стоит. Сейчас будет лестница.

Узкая винтовая лестница в башню начиналась за небольшой дверью в задней части ратуши, рядом с кладовыми. Хорошо смазанные петли повернулись беззвучно, я обернулась и качнула фонарём:

— Осторожнее, тут очень низко.

Путь наверх занял немного времени, я привычно взбежала по лестнице. Карл не отставал, и даже не запыхался, когда мы оказались на верхней площадке.

Это была самая высокая точка, откуда просматривался весь город. Прямые, словно проведённые по линейке улицы, обозначенные пунктиром фонарей, кованые флюгеры, черепичные скаты крыш, облака древесных крон, и над всем этим — величаво поднимающееся солнце.

Город, замкнутый внутри самого себя. Место, куда невозможно попасть извне и откуда невозможно выйти наружу. Я знаю, я пробовала.

— Надо же, — вздохнул рядом Карл. — Совсем как…

— Как что?

Он секунду промедлил:

— Как в сказке. Сказочное место.

В этом я была согласна.

Сердце часового механизма билось рядом с нами, чуть слышно щёлкали, переключаясь, зубцы шестерёнок, гудели расслабленные пружины. В этом гудении слышалась тревога, суточный завод подходил к концу. Я крепко взялась обеими руками за деревянный, отполированный ладонями рычаг и потянула в сторону. Рычаг поддавался с трудом, приходилось упираться пятками в пол. Карл потянулся было помочь, но я оттолкнула его руку. Вышло грубовато. Никому нельзя прикасаться к рычагу, кроме меня и деда. Никому! А тем более — чужаку.

Первый оборот дался легко, второй тяжелее, третий я уже тянула изо всех сил, скрипя зубами от натуги. Надо было уловить момент, когда пружины уже достаточно сжаты, но не чересчур. Ответственный момент.

Кода закончила, у меня ощутимо дрожали руки и пересохло в горле.

— Вот и всё, можно спускаться, — сообщила своему спутнику.

— Погоди, давай ещё немного побудем здесь, — попросил он тихо. — Красивый восход.

 

— Ты больше не станешь с ним встречаться! Ты поняла меня, Майя? Никогда больше не станешь с ним встречаться!

Впервые я видела деда таким рассерженным. Он ходил по гостиной, скрестив на груди руки, кидал на меня свирепые взгляды и на любую попытку оправдаться отвечал одним: "Не смей с ним встречаться".

— Почему тебе так не нравится Карл? — спросила я.

Чужак мне понравился. В это утро мы много говорили, он проводил меня до дома и обещал заглянуть вечером, после того, как завершу все дела. Он оказался милым, много шутил, рассказывал о себе, о том, что много путешествует и побывал в разных местах. Я не стала говорить ему, что из этого места выбраться не получится.

Правда, он тоже не открыл мне, как сюда попал. Сказал, что шёл по дороге среди пшеничных полей, долго шёл, а потом увидел на горизонте шпили города. Я не могла понять, сколько в этом рассказе правды. Да, поля были, но не столь уж большие, а дальше…

— Карл, значит! Подумать только, Карл!

— А что необычного в этом имени?

— Помимо того, что...

Дед осёкся и с нажимом провёл по лицу. Очки сползли на кончик носа.

— Ты не понимаешь, что происходит, Майя. Ты не понимаешь, кто он. И я запрещаю, ты слышишь, запрещаю тебе пересекаться с этим человеком. Заруби себе на носу.

Я стиснула кулаки:

— Ты не можешь мне этого запретить, ты… у тебя нет такого права.

— У меня есть право сейчас же запереть тебя в комнате и не выпускать из дома до того момента, пока он не покинет город!

— А с чего ты вообще взял, что он покинет?

— С того, что нет сил, которые могли бы удержать его на месте. И уж точно такой силой не станет твоя мордашка и провинциальное кокетство!

Показалось, что он меня ударил. Пальцем не коснулся — но перед глазами предательски потемнело. Видимо, дед понял, что сказал лишнего, и смолк. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, лицо деда принимало всё более виноватое выражение.

— Послушай, это…

— Не надо, — ответила я на удивление спокойно. — Ты уже высказался.

Он что-то говорил, но я не прислушивалась и быстро поднялась в свою комнату.

 

Он сидел на подоконнике, привалившись спиной к распахнутой створке ставни. Одна нога свешивалась в окно. Рядом лежала книга, открытая на первой странице. Вид у него был дерзкий и заговорщицкий.

— Ну что, погуляем?

— Нет, — буркнула я, с размаху сев на кровать. — Дед не разрешает.

— Хочешь, я поговорю с ним?

— Нет. Ты его только ещё больше разозлишь. И потом, я на самом деле не знаю, кто ты. Почему я должна идти с тобой гулять?

Он перекинул обе ноги в комнату и спрыгнул на пол.

— Не должна, правильно, но ведь хочется. Ты взрослая, тебе надоело сидеть в четырёх стенах, слушать дедовы басни и мечтать о прекрасном принце. Тебе хочется жить. А я могу тебе в этом помочь, я ведь путешественник. Вольный ветер. Идём. Если тебе не понравится, даю слово, я немедленно провожу тебя домой. Ты ведь ничего не потеряешь, правда?

На темнеющем горизонте полыхнула зарница. Где-то в другом городе, в другом мире бушевала гроза.

 

Узкий мостик, сложенный из тщательно обтёсанного серого булыжника, аркой выгнулся над речкой в самом широком её месте — около десяти локтей. По обе стороны от него попарно стояли газовые фонари, и в сгустившихся сумерках казались долговязыми призраками. Их давно перестали зажигать.

Река текла медленно, в отражении её купались просыпающиеся звёзды. Временами ветер ерошил поверхность воды, но стоило ему стихнуть — и отражение возвращалось на место. По берегам стелился лёгкий, полупрозрачный туман. Издалека доносились соловьиные трели.

Город, спрятанный за жиденькой полосой прибрежных ив, казался далёким и почти нереальным. Лишь продолжали тянуться к небу бесконечные струи каминных дымов.

— Мир за пределами города совсем другой, — сказал Карл после долгого молчания. — Просто поразительно, насколько он отличается от этого места. Ты же никогда такого не видела, правда? Ни самолётов, ни небоскрёбов, ни автомобилей, ни даже поездов. Не говоря уже о компьютерах и мобильных телефонах. Так странно… Кто бы мог подумать, что… Неважно. Это просто удивительно.

— Я видела самолёты, высоко в небе. — В моём голосе прозвучала обида. — Я знаю, что это были самолёты, мы… иногда к нам попадают разные газеты, иногда радиоприборы ловят чужие сигналы. Я знаю, как называются вещи и как выглядят. Вот это у тебя — это очки от солнца, вот это — татуировка… никогда не видела раньше так близко, вживую, но ведь знаю же!

Наверное, он не хотел меня обидеть, просто сказал, что думал. Но я всё равно почувствовала себя безнадёжно старомодной, и сразу стало стыдно за домотканое платье, доставшееся мне ещё от матери, за грубые башмаки, за длинные, заплетённые в косы волосы. По сравнению с ним это казалось таким убогим. И как я раньше этого не замечала? И как ему не противно стоять рядом с такой…

— Ты очень красивая, — ответил он. — И очень живая. Самая живая из всех. Поверь, это я распознаю с первого взгляда. Ты здесь единственный живой человек. Ещё твой дед, но он сам знает, что время на исходе, поэтому и злится. Не обижайся на него. Он зол не на тебя или меня. Думаю, ему просто страшно.

Я не стала спрашивать о причинах страха, подозревая, что сама могу этого испугаться. А вечер был таким прекрасным, что портить его не хотелось.

Соловьи смолкли. Последние отсветы заката умерли за горизонтом, зато звёзды стали ярче и крупнее. Плеснула рыба, и по поверхности речного зеркала разбежались круги.

— У меня есть для тебя подарок. Только не пугайся.

Карл снял с шеи шнурок с продолговатой подвеской, которая в первый миг показалась мне причудливым кулоном. Однако это оказался кинжал, спрятанный в кожаные ножны. Длиной чуть меньше ладони, узкий и очень лёгкий, будто слепленный из папье-маше. Клинок серебрился, по центру до самого кончика тянулась тонкая, неразборчивая гравировка. Рукоять колоском переплетали узкие ремешки.

— Красивый… Зачем он?

Я слегка наклонила голову, и шнурок удобно лёг мне на воротник. Кинжал оказался чуть ниже груди.

— Им можно перерезать любые путы, — ответил Карл. — Он пригодится тебе.

— Не понимаю, что за путы.

Он улыбнулся, обнял и поцеловал меня в лоб.

— Ничего страшного, — ответил так тихо, что едва получалось разобрать отдельные слова. — Ничего страшного, когда-нибудь обязательно поймёшь.

Но я не хотела ничего понимать. Мы стояли на мосту, обнимались, и я мечтала, чтобы в эту секунду время остановилось. Чтобы один миг длился целую вечность.

И, словно вторя моим мыслям, часы на башне пробили полночь.

 

Вернувшись домой, я попала под домашний арест, и следующие дни выходила лишь на рассвете, чтобы завести часы. Остальное время я проводила за домашними делами или сидела за прилавком нашего часового магазина. Покупателей не было — если большая часть населения держит часовые магазины, прибыли ждать не стоит. Пару раз заглянула соседка, я поила её чаем с рогаликами и слушала новости.

О чужаке по-прежнему мало что знали, и я краснела от удовольствия, ведь мы с ним встречались каждый день. На рассвете он ждал меня на площади перед ратушей, всегда на одном и том же месте. Дед об этих встречах не знал, но стал подозрительнее обычного, и мне приходилось вести себя очень осторожно.

А потом я сбежала.

Солнце уже коснулось краем горизонта, ветер стих, предвещая тёплую звёздную ночь. Не зная, где искать Карла, бездумно бродила по улицам. Здоровалась с редкими прохожими, но спрашивать о чужаке не решалась. Миновав последние дома, вышла к каменному мосту.

Река под закатными лучами казалась потоком расплавленного золота. Плескали вышедшие на вечернюю охоту рыбы, у самого берега, неспешно загребая лапами, проплыла дикая утка…

Карла я увидела не сразу, он стоял далеко и почти терялся в пестроте зелени. И менялся. То это был привычный мне парень, то вдруг чернокожий гигант, то лысый коротышка, то одноногий атлет со светлыми волосами, собранными в длинную косицу, то рыжий мальчишка в коротких штанишках. Образы сменяли один другой, каждый раз становясь всё более ирреальными. Вот за его спиной вырастают огромные антрацитовые крылья, вот его голова превращается в оленью, украшенную многолетними рогами.

Он широко развёл руки — и воздух задрожал, покрываясь мелкими чёрными росчерками. Объединяясь, они становились огромной рваной раной, зависшей над рекой. С краёв её текла кровь; алые капли падали в золото вод и растекались на поверхности масляными кляксами. Ветер подхватывал и разносил по округе сладковатый запах гнили.

Я стояла и наблюдала, как края раны то расширяются, то вновь смыкаются и почти пропадают. Хотела было окликнуть стоящего на берегу, но голос не послушался. Медленно, незаметно я отступила под сень ив и, притаившись за стволом, продолжила наблюдать.

Когда рана затянулась, стояли глубокие сумерки. Карл вернул себе прежний облик и, пошатываясь, устало опустив руки, скрылся за деревьями. Выждав для верности некоторое время, я побежала домой.

 

Ночь прошла без сна.

Утром отключила будильник за несколько минут до звонка, оделась и вышла из дома. Предрассветные улицы были тихи и пустынны.

Где найти Карла, я знала.

 

Он стоял на площади перед ратушей, сунув руки в карманы, и покачивался с пятки на носок. Смотрел в другую сторону, но почему-то сразу стало понятно, что он знает о моём присутствии. Да что там присутствие — он знает обо всех на свете, и если сейчас старушка на другом конце города прихлопнет во сне комара, севшего ей на нос — он это узнает!

Остановилась, не зная, то ли бежать к нему с обличительными криками, то ли постараться проскользнуть тихонечко мимо и поскорее спрятаться в башне. Участившийся пульс отдавался в ушах глухими ударами; по спине пробежал холодок.

Он сам повернулся ко мне. Увидев, улыбнулся широко и радостно, и протянул руки навстречу.

Я не двинулась с места. Смотрела на него в упор, и на короткий миг показалось, что на месте Карла стоит дряхлый длиннобородый старик в длиннополой тоге. Просторную лысину покрывали коричневые пятна, кустистые седые брови сошлись к переносице, разделённые глубокой поперечной морщиной. Тонкие губы сжаты в нитку. Узловатые руки, похожие на ветки старого дуба, перекрещены на груди, пальцы унизаны перстнями.

И только глаза — яркие, чёрные, пронзительные.

Старик внушал ужас и отвращение.

Миг — и передо мной прежний парень-путешественник, нахальный и улыбчивый, с полупустым рюкзаком за плечом. Светлые глаза смотрели с иронией.

— Так ты и есть Мастер?

Иронии во взгляде стало больше, на губах появилась кривая усмешка.

— Как ты догадалась?

— Я видела тебя вчера на закате. Там, на берегу. Не понимаю, зачем…

— Зачем вернулся? Зачем выгляжу для всех по-разному? Зачем познакомился с тобой? Зачем сегодня не пущу тебя в ратуше? Майя, что именно ты хочешь узнать?

Ответа не последовало — у меня перехватило горло — и он продолжил:

— Я создал этот город не так давно, как ты думаешь. Тогда мир был на краю гибели, и требовалось то, что удержит пространство и время в равновесии. Всё это место стало именно той гирей на весах, какой не хватало для баланса, а часы стали исходной точкой для восстановления изначального ритма. В тот момент это было необходимо. И вас — тех, кто должен был одним своим присутствием поддерживать гармонию во всех других мирах, я наделил силой управлять временем. Способностью влиять на него. Свободой, которой никто из вас так ни разу и не воспользовался. Из стражей Часов вы превратились сначала в его пленников, а потом — в рабов.

Осмотрись вокруг, посмотри внимательно. Вы не развиваетесь, застыли на месте. Ты не замечала этого? Не видела, что если пустить по реке бумажный кораблик, он будет плавать по кругу, но никогда не уплывёт прочь? Не видела, что уже очень давно здесь царит бесконечный июнь? Не замечала, что проходят годы — а тебе всё ещё шестнадцать? В вашем мире время постепенно замедляло ход, пока не остановилось на месте, проживаете один день с одними и теми же закатами, и вы крутитесь в этом колесе. Поэтому никто не может войти и выйти. Вы могли бы стать передовым городом, но погрязли в пыльной старине. Я не думал, что так случится, и теперь понимаю свою ошибку. Нельзя было давать вам сил, следовало пустить город по тем же рельсам, что и все остальные. Тогда мне казалось, что я поступил правильно, но ваш выбор оказался не совсем таким, как ожидалось. И это тоже следовало предвидеть.

Сейчас мой дар сохранился всего у двух человек — у твоего деда и у тебя. Я не ошибся, Майя, когда назвал тебя самой живой. Ты сейчас единственная, у кого может хватить сил и таланта всё изменить. И я бы дал тебе такой шанс, но не могу. Парадоксально, но на это не хватит времени.

— Не понимаю.

— Ты не желаешь понимать. Но как прежде город часовщиков сохранял равновесие, так сейчас он нарушает его. Он монолитен, неподвижен, он — камень под колесом, и с каждым часом дело принимает всё более печальный оборот. Материи трещат по швам, потому что в одном месте они пришпилены, как гвоздём к стене, ко времени. С проблемой надо что-то делать, и немедленно.

Я кивнула. Голова кружилась — или это мир, потеряв опору, раскачивался вокруг меня? Всё вдруг стало зыбким, слепленным из тумана и солнечного света. Голоса птиц напомнили скрипучие звуки старой шарманки, цвет неба — выцветшие занавески на окнах давно заброшенного дома. В памяти всплывали эпизоды из недавнего прошлого, такие разные, и в то же время схожие между собой.

— И ты хочешь остановить часы, правильно? Так ты решишь проблему?

— У нас нет другого выхода.

— Неправда! Ты Мастер, ты можешь всё изменить! Ты можешь!

Усмешка стала сардонической, и от неё мне стало совсем дурно. Он стоял такой расслабленный, руки в карманах, словно не вёл речь о нашей жизни. И смерти…

— Наверное, мог бы, но не теперь. Можно перенести город в другое место, но ведь от этого он не перестанет быть камнем под колесом. Он останется камнем везде, где очутится. Его надо убрать совсем, понимаешь?

Когда я остановлю часы, они начнут бить. Двенадцать ударов, неурочных, но последних. Я дал тебе кинжал. С его помощью ты сможешь ускользнуть отсюда прежде, чем прозвучит последний, если разрежешь путы. Свою связь с этим городом. Я помогу, вынесу тебя отсюда, если сил совсем не останется. Ты будешь жить.

— А остальные?

— Это не люди, Майя, это лишь слепки людей, их бледные тени. Тех настоящих людей давно уже нет.

— Но… как же… ты сказал, что я могла бы…

На глаза навернулись слёзы.

— Я не пущу тебя в ратушу, не позволю завести часы. Ты не сможешь двинуться с места. Да, теоретически ты можешь вывести город из этого кольца, но на практике твоих сил для этого недостаточно. Нужно много больше. И много времени для постепенного, ровного разгона, иначе это самоубийство, куда более мучительное, чем предлагаю я.

Действительно, я стояла на месте, словно подошвы вросли в булыжник, и не было сил сделать ни единого шага. Уходили последние секунды жизни города, я ничего не могла с этим поделать. Мой дедушка… я даже не успела с ним проститься. А ведь он знал, что говорил, когда запретил мне видеться с чужаком!

Прижав кулаки к груди, я тихо, горестно расплакалась.

— Тихо, тихо. Всё будет хорошо. В этой вселенной много миров, и один из них станет твоим домом. Любой, какой только понравится.

Бом…

Первый удар сотряс, казалось, само основание города. Я обессилено опустилась на колени, взвыв уже в голос. Всё тело будто стянуло жгутами, в животе образовался тугой, пульсирующий ком боли.

— Режь путы, — говорил Мастер, подойдя ближе. Теперь он нависал надо мной подобно убийце.

Дрожащей рукой я достала кинжал из ножен. Его рукоять удобно легла в ладонь, мелькнуло серебряное лезвие — гравировка налилась мерцающим алым сиянием. Резать… что? Как?

Бом…

Путы сжались туже, выдавив из груди сдавленный стон.

— Режь. Ты можешь.

"Не могу!"

Бом…

— Майя, скорее!

Мастер присел рядом и, подняв меня за подбородок, заглянул в глаза. Его лицо оставалось бесстрастным, даже насмешливым. Ему не было жаль маленький мир, ставший вдруг помехой на пути течения времени. Ему не было жаль никого. Он лишь исправлял старую ошибку — за наш счёт.

Бом…

Разрезать путы, конечно. Я постараюсь.

Потребовался лишь один удар. Он сидел слишком близко, чтобы уклониться, когда тонкое лезвие прошло между рёбрами. Лишь на лице появилось по-мальчишески обиженное выражение: за что?

Потом он тихо повалился на бок. На майке проступило небольшое тёмное пятно.

Бом…

Я смогла подняться на ноги, направилась к ратуше. О том, как далеко идти, старалась не думать. Должна, обязана успеть до последнего удара. Перед глазами плыла серая муть, извращая очертания предметов.

Или это предметы вокруг меня менялись, затягивались предсмертными саванами?

Бом…

Вот и вход. Как же тяжела дверь!

Бом…

Бесконечные коридоры, тусклый свет сквозь пыльные оконные стёкла. Дорога по памяти, на ощупь. Выворачивающая суставы боль, тьма вокруг.

Надо идти.

Бом…

Лестница, бесконечной спиралью уходящая к самым звёздам. Миллионы непреодолимых ступеней.

"Майя, тебе шестнадцать лет!"

А сколько лет тебе шестнадцать? Не можешь сказать? То-то же.

Колени ударились о выщербленный камень ступеней. Лёгкие хрипели, не в силах справиться с всё возрастающим давлением пут. Хотелось прикрыть глаза, хоть на миг. Может, всё окажется сном?

Бом…

"Беги! Сейчас!"

Я ползла, но казалось — бегу.

Бом… бом…

Площадка. Я уже протянула руку, но за миг до двенадцатого удара поняла, что не успею. Мне хватит всего пары секунд. Снова всё дело оказалось во времени и, как предсказывал Мастер, мне его не хватило.

Бом…

Вот и всё. Я закрыла глаза, чувствую, как уходит боль.

 

— Что же ты натворила, девочка?

Мастер стоял надо мной, поигрывая кинжалом. В память о ране ему осталось пятнышко крови на майке.

Я смотрела на него и понимала, что жива.

— Пролила кровь Мастера. Знаешь ли ты, что нет преступления страшнее? Не смотри на меня так, я не собираюсь отвечать тем же. Более того, меня уже здесь вовсе нет. Когда-нибудь, наверное, вернусь, но… Хорошо, что я дал тебе этот кинжал, верно? Я знал, что ты найдёшь ему правильное применение. А город отныне — твой, ты накрепко привязала его к себе. Глупая, храбрая девочка. Это не спасёт его от гибели.

— Но ведь отсрочит? — спросил я сиплым, как после долгого сна, голосом.

— Не знаю, возможно. — Он провёл пальцами мне по щеке и улыбнулся. Вложил в опущенную руку запятнанный кровью кинжал. — Я действительно не знаю. Но шанс — это ведь тоже неплохо, правда? Пока стоят часы, возможно всё. Да, кстати, вот ещё: передай своему деду, что моё имя на самом деле Карл.

— Передам, — пообещала я.