Облачно

Облачно. Наверное, пожалуй… да, это даже хорошо. Старый Лу при свете солнца вселяет надежду. Надежду, от которой никак не можешь избавиться. Хотя уже и непонятно, на что надеяться. На будущее? Ни черта. Будущее уже наступило. Лучше не стало. Да и не станет. Где угодно, но только не здесь. Может, граждане Трубы еще и порадуются теплым лучикам солнца, мягко и нежно проникающим сквозь раскрытые занавески, ползущим по коже, вызывающим мурашки и временную слепоту, но… только не житель старого света. Холодного, мерзкого, крысиного, бетонного, обгоревшего, развалившегося и одинокого старого света.

Светло. Невероятно светло! Странно… я нигде не вижу солнца. Мама говорила, что светло бывает только днем. Только когда в небе светит раскаленный огненный диск. А здесь нет…

 — Удивлена?

Я повернула голову направо, еще раз окидывая своего спутника взглядом. Голос у него был хриплый. А еще невыносимо скрипел. Самодовольство и присущая всем Гражданам Мира излишняя гордость за свою родину выводила из себя, злила и искажала картину реальности: он смотрел на город с чрезмерной любовью, я — с преувеличенной ненавистью, вызванной его же хвалебными одами.

 — Зеркала, — довольным голосом протянул он, когда я уже и не надеялась на объяснение. — Они помогают обеспечивать город солнечным светом в независимости от погодных условий, — он ухмыльнулся еще шире, так, что было видно выбеленные до состояния перламутра зубы. Отвратительно. — У вас, наверное, о таком даже не слышали.

 — …Нет, конечно же, нет…

Поворачиваю голову и вижу старые, обвалившиеся, сырые купола. Не знаю, от чего они остались. Огромный, заплесневелый, насквозь прогнивший приют для бездомных держал их на себе. Кажется, кто-то говорил, что раньше здесь был музей. Смешно. Музеи… Кому они сейчас нужны?

Прогуливаясь по улицам, пропахшим крысами и пылью, замечаю на себе тяжелые ненавидящие взгляды людей и жалею об отсутствии капюшона. Хочется сбежать куда-нибудь. Куда-нибудь, где не станут смотреть как на пришельца, чужого, но… Старый свет не принимает, а Новый не понимает. И так всегда. Так всегда происходит с теми, кого "пригласили". А потом вежливо выпроводили, сказав на прощанье "Удачи в сотворении новой жизни".

Ловя на себе взгляды людей, думаю о том, как быстро распространяются слухи, и невесомо вздыхаю. Я чувствую себя виноватой и не понимаю, почему. Никогда до этого я не видела большей злости и презрения, чем в глазах затравленных жителей Лу.

 — Девушка, вы ведь не здешняя? — приятный голос со странными шипящими нотками. Чувство, будто у его обладателя раздвоенный у конца язык. А еще рук нет и ног. И передвигается он ползком.

 — Так сильно выделяюсь?

 — Нет, я бы сказал наоборот — слишком обычная.

Верно… быть выделяющимся в Трубе уже приелось.

 — Из Лу. Старого Лу. Слышал о таком?

 — Так, значит, по программе?

–…Да. Что-то еще?

 — Зря приехала.

Уйдя в свои мысли, не замечаю расколовшегося куска асфальта и, споткнувшись, лечу на землю. В попытках удержать равновесие и не лечь вовсе, сдираю кожу на ладонях, но все-таки падаю, шипя от боли и до крови прикусывая губу. Всхлипываю от осознания собственной слабости и переворачиваюсь на спину, не чувствуя ног от усталости. Сжимаю руки в кулаки и смотрю на отвратительно серое, грязное и холодно-далекое небо.

Содрогаюсь, услышав вороний грай неподалеку, и истошно кричу, увидев одну из ворон сидящей на моей груди. Она внимательно смотрит на меня, в то время как я, не помня себя от ужаса и омерзения, тяжело дышу, широко раскрыв глаза. Ее глаза белые и мутные, будто бельмо красуется на каждом из них; они слезятся и придают ей совершенно больной вид, добавляя еще большей гадливости ее облику. Перья блестят, сальные и грязные, отделившиеся друг от друга и растрепанные настолько, что можно усомниться в ее способности к полету.

Она неспешно переступает с ноги на ногу, цепляясь коготками за ткань куртки, смотрит внимательно, и чуть наклонив голову влево. Осторожно приблизившись к моему лицу, она громко каркает, разверзнув пасть и дыхнув на меня свеже-съеденной мертвечиной. Исчадие ада, ворона тошнотворна и мерзостна. Кроме того, она пугает. До дрожи в коленях и онемения конечностей. До невозможности ощущать и неспособности видеть. Отвратительная и гнусная, она тяжело взлетает, оттолкнувшись когтистыми кривыми лапами от моей груди. Не чувствуя в себе сил оставаться на месте, я медленно поднимаюсь и иду дальше на шатающихся и подкашивающихся от пережитого потрясения ногах.

Город оказался светлым, но отнюдь не ярким. Серые редкие бетонные многоэтажки ближе к центру сменялись высокими небоскребами, полностью прозрачными и почти невесомыми. Кары курсировали по воздуху и волочились по земле, на улицах я не заметила ни одного пешехода, а в воздухе то и дело загорались непонятные зелено-голубые огоньки. Казалось, здесь существовало только два цвета: зеленый и серебристый. Природа и наука.

"Исправляем ошибки прошлого"

 — Есть вопросы? — поинтересовалась экскурсовод, сопровождавшая меня на специально оборудованном механизме, названия которого я даже не попыталась запомнить. Это средство передвижения чем-то напоминало диск. Кажется, она говорила, что подобная форма нужна для улучшения сопротивления воздуху или чего-то в этом духе.

 — Дома. Почему прозрачные стены?

Судя по всему, своим вопросом я попала в точку. Женщина тут же нахохлилась и вздернула нос в горделивом жесте.

 — Наш, — она сделала особенно сильный акцент на этом слове, — город направляет все свои ресурсы и усилия на улучшения комфорта и уровня жизни населения. Строя дома с прозрачными стенами, изготовленными из прочного стекла, мы лишаем людей с клаустрофобией их основного страха, — рыжая кура говорила это так, будто сама получала патент на эту идею.

 — А что делать людям с боязнью высоты?

Вопрос ей не понравился. Брови сдвинулись к переносице, а губы сжались в тонкую нить.

 — Хм, это… невозможно, — выглядит так, будто я разрушила по меньшей мере ее мировоззрение, основанное на идеальности ее маленького мирка, дальше которого она ни черта не видела. Да и не хотела никогда. — В любом случае, это уже не наши проб… — она запнулась и строго посмотрела на меня, совершенно серьезно считая меня виноватой в ее "ошибке".

 — Это невозможно, я поняла вас, — я отвернулась к окну, не выдержав ее взгляда.

"Зря приехала"

Постепенно расколотый асфальт сменяется еще более древней, ухабистой и перекопанной брусчаткой, изрытой окопами и подорванной самодельными минами — главная арена сражений последней гражданской войны. Мне рассказывали, что когда-то давно люди жили, разделившись на народы и страны, говорили на разных языках и, кажется, даже верили они в "кого-то сверху". А потом случилось нечто страшное, о чем запрещали писать и говорить, но… после этого страны решили объединиться. До сих пор не могу понять, на что они надеялись, решаясь на столь рискованный и, пожалуй, бессмысленный поступок. Естественно, закончилось все войной. Никто не хотел терять свою культуру и язык в угоду другому… А ведь долго они воевали — лет семь точно.

Старый Лу тогда был центром "Единой Нации". Радикальных мер при проведении военных действий никто не принимал — понимали, что после жить тоже где-то надо. Что дальше? Надоело им. Подумали, что эту землю восстанавливать будет дороговато — ею займутся потом, а вот переехать куда подальше, абстрагироваться от прошлого и построить совершенно новое общество в совершенно новом месте легче легкого.

Случилось это лет семьдесят назад. Труба, так назвали столицу Нового Света (по случайно найденной на месте табличке), росла и развивалась, увеличивала "научный потенциал" и "создавала комфортные условия для общества". В Лу, наоборот, время будто остановилось: те же ямы, лужи, выбоины, те же голодные люди с исступленными взорами и безумными дрожащими губами. Ныне Лу величают не иначе как Старый. Центр Старого Света. Отупевшего, заторможенного, покрывшегося ржавчиной и засохшей плесенью, Света. Света, к которому принадлежу и я.

Наступаю на что-то мягкое и слышу истошный, дребезжащий писк, неприятно отдающийся в мозгу и отзывающийся болью в зубах. Резко отскакиваю, еле удержавшись в равновесии, и смотрю на место, где только что была нога. Там лежит грязная, уродливая крыса без хвоста, с раздавленным, расплющенным животом и столь же сильно смятой… головой. Единственный ее глаз, казалось, скоро вытечет за пределы глазницы; размозженная правая задняя лапа не добавляла ей особого шарма; мокрая, серо-коричневая шерсть лежала во всех возможных направлениях, а во рту, который она не сочла нужным закрыть перед смертью, виднелся переломленный клык, подгнивший у основания.

Долго упиваюсь ее жалким видом, жалкой смертью и, наверняка, жалким последним словом, то и дело прокручивая его в мозгу. Ничтожное мелкое существо под ногами царя природы разбилось о землю, в попытках услужить государю. И господин принимает его бесполезный дар с улыбкой на лице. Вот истинный правитель и властелин.

Хрипло смеюсь и даже не пытаюсь сдерживать рвотные позывы, примостившись у удачно подвернувшейся рядом канавы. Медленно поднимаюсь и, в последний раз сдавленно хохотнув, удаляюсь прочь.

— Проходи, устраивайся. Здесь тебе предстоит прожить месяц, затем ты вернешься домой. Все, что видишь, — в твоем распоряжении. За территорию не выходить. Я зайду вечером, перед ужином. Вопросы есть?

— Да… Зачем я здесь?

— Исправляем ошибки прошлого. Приятно провести время.

***

— Ты, наверное, уже думала об этом.

— И даже спрашивала.

— Бесполезно, — усмешка, — персонал осведомлен не больше твоего.

— А я не должна знать?

— Ну почему же, если ты хочешь, могу рассказать.

Я посмотрела на него с надеждой, полной благодарного презрения. В конце концов, он первый человек, который может мне хоть что-то объяснить.

— Хорошо. Скажем так, пришло время…

— Исправлять ошибки? — как часто за прошедшие два дня я слышала эту фразу. Я почти успела ее возненавидеть.

— Именно, — он широко улыбнулся. — Каждый год мы выбираем — с помощью лотереи — одного человека, который поедет в Трубу. Здесь он проходит краткий курс обучения, знакомится с устройством общества и так далее. После этого мы отправляем его обратно, с тем чтобы он смог изменить ваш мир изнутри, призвать его к научной революции и подорвать наконец век застоя Старого Света. Конечно же, это пока только эксперимент, но мы стремимся к успеху, — в его глазах горели забавные искорки, которых я еще никогда ни у кого не видела. Порой казалось, что они выпрыгивают из его темных очей, словно маленькие фейерверки, и продолжают самостоятельное существование в пространстве.

Только… неужели они и правда думают, что все так просто? Да даже если у них и пройдет номер с превращением Старого Света в модернизированную, технически и научно подкованную страну, что дальше? Разве они не понимают, что Старый Свет не станет поддерживать Новый после всего, что случилось за прошедшие семьдесят с лишним лет? Эпидемии, голод, геноциды — они думают, это так легко забыть? Пожалуй, они не сильно уверены в успехе эксперимента. Я на их месте вообще прикрыла бы его как убыточный.

Но… никогда не поверю, что фейерверк в глазах можно подделать.

Постепенно приближаюсь к знакомой с детства улочке. На ней стоит пять или семь небольших частных покосившихся, обветшалых домишек. В одном из них живем и мы. Дом достался еще от бабушки, и с того времени ремонт делать никто даже не планировал.

Замечаю изменения в привычном пейзаже и срываюсь на бег, который вскоре приходится прекратить — ноги болят невыносимо. Не припомню, когда я в последний раз так много ходила. Дышать тяжело, каждый вдох проносится ощутимой болью в горле; легкие будто сдавило — дышать глубоко совсем не получается.

Пустырь. Земля. Оголенная, сухая, покрытая трещинами, земля. И ничего. И нет больше дома. Вот так просто.

Ноги подкашиваются. Падаю назад, успевая подставить руки. Опершись ими о землю позади себя, жадно и шумно глотаю воздух. О чем думаю? Ни о чем. Смотрю и дышу. Как рыба. Странно, до этого я не видела, как рыбы рыдают…

— То есть вам абсолютно все равно, кем окажется выбранный человек?

— В общем, да.

От внезапно осенившей мысли перехватывает дыхание. Поднимаюсь на ноги, кривясь от боли, вытираю слезы запястьем и срываюсь с места, успокаивая себя мыслями: "Здесь недалеко, можно, да, можно и добежать… можно и потерпеть"

Да, она… она должна хоть что-то знать!

Миную два стареньких домишка и аккуратно огибаю покосившийся, местами обвалившийся, прогнивший, деревянный забор. Подхожу к двери и опираюсь руками на колени в попытке восстановить дыхание. Разгибаюсь и начинаю долбить в дверь — не знаю, зачем нужно бить по старой трухлявой деревяшке с такой силой, но продолжаю ломиться в дом.

— Лои! Умоляю, Лои, открой! — разум так некстати и не вовремя охватывает паника. — Лои!

— Кто там? — тихий и мягкий голос.

— Лои? Лои! Это… это я, Рейка! Там, там дома моего нет, представляешь?! Может, ты знаешь, — я закашлялась, из глаз покатились соленые ручейки, — знаешь, что случилось? — сдавленно и сипло. — Лои?! Лои, да открой же ты наконец!

— Простите, боюсь, мы незнакомы, — донеслось до меня из-за двери под звук удаляющихся шагов и ухающего не хуже барабана сердца.

Кричу и бью ногами стену рядом с дверью. На лице серо-коричневые разводы из грязи и слез. К ногам подключаются еще и руки. Пытаюсь вынести дверь, но, встретив упорное сопротивление, сползаю по ней в низ, тихо всхлипывая. Опускаюсь на корточки и смотрю на дверь. Зарываюсь руками в волосы на затылке и оттягиваю голову немного назад, с тем чтобы в следующее мгновение ударить ею о прочную, надежную деревяшку, защищающую скромный домик с милейшим садом на заднем дворе от грязных ног, желающих туда вторгнуться.

Мир вокруг кружится и до безобразия громко гудит. Сквозь гул постепенно пробирается одинокий и еле слышимый всхлип. Не мой.

— Лои? — поднимаю голову и прислушиваюсь к звукам за дверью. Голос хриплый и сильно севший — Лои, ты ведь меня помнишь? Лои, открой дверь, пожалуйста, — постепенно во мне загоралась слепая ярость, — Лои, открой дверь, — не прошу, требую.

И вновь в ответ мне лишь звуки удаляющихся шагов. В этот раз они гораздо громче и различимей. Кажется, она убегает. Глухая боль затапливает сознание и покрывается корочкой злости, подогреваемой на костре жгучей ярости. Я вскакиваю на ноги и пинаю бедную деревяшку, выплескивая на нее всю свою ненависть.

— Да и пожалуйста! — кричу так, чтоб слышно было наверняка и из всех углов плесневелой развалюхи. — Хочешь, чтоб я свалила?! А я так и сделаю! Счастливо оставаться! — отвешиваю двери поклон в пол и ухожу.

Осознание накатывает чуть позже, на пару с отчаянием, — некуда мне уходить…

В Трубе было по-настоящему красиво. Город из детских сказок, где всегда светит солнце, люди и животные живут в мире, а население абсолютно беззлобно и аполитично. С некоторыми поправками, правда: не было в Трубе ни птиц, ни зверей, равно как и добрых людей, солнца и растений. Вместо растений — "сложноустроенные приборы для синтеза кислорода", а вместо солнца — зеркальце, "которое является куда более выгодным вложением капитала". На своих двоих здесь не передвигался никто; любовь всей жизни искали в специальных установках, содержащих информацию о физическом и химическом строении каждого жителя; питались овощами и фруктами, особым образом выращенными из очистков. Даже людей научились так восстанавливать. Жаль только быстро это дело запретили.

— Почему мы не можем просто пройтись пешком?

— Ходьба — пережиток прошлого.

— Но настоящее в месте, где я живу.

Мужчина гадко улыбнулся.

— Да, там, где ты живешь… — он произнес эту фразу настолько слащаво и презрительно одновременно, что захотелось уйти куда-нибудь подальше. Но на высоте в несколько тысяч метров выход — верная смерть.

Только сейчас заметила, что небо над нами отнюдь не голубое. Темно-коричневое с примесями фиолетового. Спросив об этом сопровождающего, получила в ответ насмешливый взгляд и дерзкую ухмылку.

Как странно…

Бесцельно брожу по разрушенным улицам, с трудом перескакивая с одного края трещин, раздирающих дорогу, на другой. Начинает накрапывать дождик. Мерзкий, дрянной, моросящий и странно пахнущий. На языке появляется привкус чеснока, а воздух, ощутимо потяжелевший, приобретает запах паленого.

Участки кожи, на которые попадают капли, слегка обжигает, но поначалу я этого даже не замечаю, с головой погрузившись в свои мысли.

Что-то я все же упустила…

— Нам наконец удалось добиться устойчивости модификации. Это успех!

— А как Корд хорошо выдумал с лотереей!

— Да мне и придумывать ничего не пришлось: мы ее так и выбрали, разве нет?

— Глупыш, в науке ничто не случайно. Подобная неразборчивость была бы, по меньшей мере, расточительной.

Оглядываюсь по сторонам — никого. Ни души. Бежать становится невозможно из-за сдавливающего, раздирающего легкие воздуха. Меня не покидает чувство, будто они просто обугливаются изнутри, пронзая все тело непереносимой болью.

— Как думаете, пройдет этот трюк второй раз?

— А почему нет? Были бы кирпичи — построить можно все, что угодно.

— Но кирпичики-то дважды б/у.

— Да хоть сотню, доктор!

— Не думаю, что это хорошая идея.

— Кто заговорил! Что тебе до нее, дурачок? Она труп, при том уже дважды как.

— … Даже мертвые не заслуживают такого!

— О великие! Не смеши меня, слабоумный!

Не в силах больше держаться на ногах, падаю на землю. Пытаюсь опереться на руки, встав на колени, но ничего не получается — руки подкашиваются и я заваливаюсь вперед, ударяясь щекой об остатки асфальта и, кажется, сдираю кожу на правой щеке. Губа, прикушенная зубами во время недолгого полета, зверски болит и кровоточит; внутренности будто залили расплавленным железом и перемешали; глаза практически ничего не видят, но сухость и пронизывающая каждую клеточку боль от текущих соленых слез ощущается сполна.

— Может, оживим еще и Гонда какого-нибудь? Будет у нас сладкая парочка мертвецов, — комнату заполнил громкий скабрезный хохот.

— Да вы издеваетесь!

— Ох! А я и не знал, что птичка наша настолько ранима! — смех усилился.

— Так давайте мы Корда к ней запустим! Зачем зря время тратить? Да и он, судя по всему, не сильно против — вон как ее защищает.

— Почему бы и нет! Ну, Корд, ты как? Не хочешь к своей благоверной подняться, а? — люди в белом без умолку хохотали, временами утирая выступившие от смеха слезы.

*Хлопок двери*

— Смори-ка, обиделся!

— Может, к ненаглядной полетел?

Горло заполняется вязкой жидкостью, вкус которой уже не распознается. Глаза — засыпаны песком, не закрываются. В попытке вдохнуть лишь еще больше заполняю легкие кровью.

Едва различая цвета, замечаю нечто белое, внезапно появившееся передо мной. Может, ангелы, о которых говорила мама, действительно существуют? А я… я ведь достаточно заплатила, да? Я могу теперь попасть на небеса? Я могу теперь отдохнуть, ангелочек?

Сквозь агонию лихорадки пробивается жуткая боль в руке. Кажется, в мизинце. Не вижу больше ничего, кроме постылой темноты. Ангел? Это ты меня так схватил за пальчик? Ангел, держи, пожалуйста, не так крепко… Ангелочек, мне больно, так… больно… А, впрочем, проводи меня к маме… Неважно, как сильно будет болеть...

Ангелочек, пожалуйста!

— Корд? Ты свихнулся! Какого черта тебе нужно было на поверхности?!

— Теперь у нас есть миллиард кирпичиков…

— Корд, это… превосходно! Друзья, у нас вновь есть стройматериал! Приступаем к работе немедленно. Беру свои слова назад, доктор Мойри. Вы вполне созрели для научной работы.

— Приятно слышать, доктор Кри.

***

— Ну что, Рейка Майн, рад тебя снова увидеть.

— Мы знакомы? Зачем я здесь?

— Да так, исправляем ошибки прошлого. Готов поспорить, ты это уже не раз слышала.

Поворачиваюсь, чтобы увидеть лицо молодого мужчины, сопровождающего меня. Его тонкие губы скривились в злорадной ухмылке, а глаза поблескивали тусклыми искорками потухшего фейерверка, кажущегося мне до странности знакомым.

Ему хочется доверять… Необычное чувство…

— По правде говоря, — внимательно смотрю на мужчину, — вы первый, кто это говорит.