Книги Миранды
Городской Механизм сегодня работал тяжело, с натугой, хрипя и подвывая. Еле различимое в сером тумане, Колесо Большой Шестерни проворачивалось медленно, нехотя, словно его сдерживало какое-то невидимое препятствие. Зацепившись за зубцы, колыхались темные клочья, похожие на рваные тряпки — будто Шестерня с каждым поворотом вгрызалась в окружающее Ничто и вырывала из него куски. Хотя бывают ли у Ничто куски?
Миранда поежилась и прижалась к дверному косяку — ветер сегодня шел с океана, поэтому город обволакивали сырость и мелкий дождь.
— Я в третьем круге, там, где, дождь струится,
Проклятый, вечный, грузный, ледяной;
Всегда такой же, он все так же длится.
Тяжелый град, и снег, и мокрый гной
Пронизывают воздух непроглядный;
Земля смердит под жидкой пеленой. [1]
— зачем-то пробормотала она.
Старая привычка, ставшая уже не второй, а первой, первейшей натурой — но а как иначе? Если ты лектриса и наполнена цитатами, как кувшин талой водой, — то рано или поздно твои слова начинают растворяться в словах чужих. Миранда с этим боролась — как ей казалось, успешно — но все равно, иногда те цитаты, которые заставляли себя произнести, ставили ее в тупик.
Третий круг Ада? Обжоры и гурманы? Но она — она сама — совсем не так видит Город — Золотой Квартал всего лишь малая его часть, как можно по нему оценивать всех жителей? Или дело в том, что в городе прожирают и выгаживают свою жизнь — какая кому досталась? Возможно, но с чем сравнивать? Где то, что можно назвать хуже? Где найти то, что окажется лучше? И что брать за точку отсчета? Что делать, когда для тебя существует только этот город?
На Окраине что-то засвистело — наверное, Ременная Передача отсырела, и техники пытались просушить ее. Колесо натужно заскрипело, со стороны Малого Механизма донесся хруст, что-то защелкало, разнося гулкое эхо по извилистым кварталам трущоб — потом раздался хлопок, и Шестерня, ускорив на пару минут свой шаг, пошла резво и чисто.
Миранда снова поежилась — то ли от холода, то ли от сырости, то ли от неприятного предчувствия, которое крепло с каждой минутой.
Когда свинцовый свод давящим гнетом склепа
На землю нагнетет, и тягу нам невмочь
Тянуть постылую, — а день сочится слепо
Сквозь тьму сплошных завес, мрачней, чем злая ночь… [2]
— кажется, она произнесла это вслух?
Миранда мотнула головой, словно отгоняя муху — на самом же деле прогоняя слова и липкие мысли. Да, когда-то ей нравилось то, что книги начинают жить своей жизнью, но сейчас это уже больше похоже на безумие. Вкрадчивое, огоньками чудесных звонких афоризмов заманивающее в болото черной безнадеги верлибров.
В последнее время цитаты приходили злые, колючие — Бодлер, источающий горький яд, Шекспир в своем мрачном величии — они пугали ее, ввергали в оцепенение, но они были мыслями, единственными мыслями, доступными в этом городе — и она принимала их обратно. Потому что без них становилось совсем одиноко.
Что вы читаете, мой принц?
Слова, слова, слова… [3]
Кто говорит вами, принцесса? Слова, слова, слова…
Она вздохнула, вошла в дом и, держа в голове расположение прогнивших досок, поднялась в темноте по скрипучим лестницам к себе на чердак.
Из маленького окошка под самой крышей можно было видеть Шестеренку на фоне сегодня свинцово-серого Ничто и краешек океана между домами — единственная причина, почему Миранда не переезжала. В других домах окна слепо таращились на соседние стены, груды отработанного металла, хибары Песолюдей — и поэтому нередко заколачивались. Не так уж и много света поступало через них в этих кварталах, не жаль было его и потерять.
Интересно, на что отсюда был вид раньше? До… эксперимента? Если, конечно, тот не является всего лишь байками, сказками для глупых детей и не менее глупых взрослых. Никого из современников — возможных современников — эксперимента уже давно нет в живых. И лишь бродят по городу, так, крупицы, обрывки, ошметки сплетен и домыслов, которых недостаточно, чтобы собрать целое полотно — слишком огромны будут в нем прорехи смысла. В незапамятные времена были город, совсем не похожий на этот, мир, в котором нет Ничто, холм где-то там, куда мы уже не можем взглянуть — и лаборатория на холме. Эксперимент и что-то, выпущенное в мир. Завязка неплохой истории, да. Но кто поведает продолжение? И самое главное — кто скажет, каким будет финал?
Она снова вздохнула — кажется, туман сгущается, дышать становится все тяжелее и тяжелее — и отошла от окна.
В керамическом подсвечнике на столе тлела свеча. Миранда так и не погасила ее, когда выходила на улицу. Сотни раз ругала себя за эту забывчивость — не рановато ли терять память в тридцать с небольшим? — и так же сотни раз оправдывала себя, что все равно тут сгореть нечему.
Последние годы выдались особо урожайными на сырость. Шутка местных «в районе Странных Рож есть только два вида погоды — грязь сухая и грязь мокрая» потеряла свою актуальность — сухой грязи уже давно не водилось не только в районе Странных Рож. Крыша дома, в котором снимала комнату Миранда, перманентно текла — и если она когда-то пыталась спасти пол и подставляла под капли, а то и струи, воды тазы и плошки, то теперь махнула на это рукой. Сырость ползла не только сверху, но и со всех сторон — и иногда, по ночам, ей даже казалось, что эта сырость рождается в ней, где-то под ребрами, и только потом медленно и тягуче, неумолимо и вкрадчиво обволакивает все вокруг.
Но как бы то ни было, свою главную победу вода уже одержала — час за часом, день за днем, она атаковала, медленно, вкрадчиво, самое ценное в этой комнатушке — самое ценное для Миранды во всем городе.
********
Она взяла свечку и подошла к шкафу. В полумраке тот напоминал какое-то диковинное животное, вставшее на дыбы, забившееся в угол — да так и замершее там.
Тихо зашуршала мокрыми петлями дверца.
Миранда провела пальцами по склизким форзацам. Не стоит и открывать книги — если только лишь для того, чтобы увидеть плесень и мох. Книги уже ничего не стоят здесь — как не стоят слова, мысли и образы. Так, забавная безделушка — такая же, как и театральные представления. Никто не заметит, если они исчезнут. Никто не заметит, если исчезнет что-либо — или кто-либо. Как можно заботиться о таких пустяках, если ты живешь в городе, окруженным Ничто?
Она полюбила книги в тот самый момент, когда к ней в руки попала первая — сборник стихов безымянного автора, точнее, полсборника, с напрочь оторванной обложкой. Россыпь черного на пожелтевшем зачаровала ее — она возжелала узнать, что же это такое. Старый билетер из Циркового Квартала по этой книге и научил ее читать. А потом подарил еще несколько — выменянных у какого-то опустившегося аристократа на три хронометра. Откуда у билетера занюханного балаганчика оказалась такая ценность как хронометр, да еще и целых три, Миранда до сих пор не могла понять — Цирковой Квартал надежно хранил тайны своих жителей.
А потом она стала лектрисой. И стала читать другим.
Год за годом книги скапливались в ее руках — случайно найденные в канаве, небрежно отданные клиентами, купленные, выменянные — и с каждым годом они встречались все реже и реже. Пока она не поняла, что владеет всеми книгами в городе.
Поначалу она испугалась — что же делать с этим богатством, как справиться с такой ответственностью. А потом поняла — богатство это лишь в ее глазах, всему городу на книги плевать. Правда, что делать с ними, она все равно не знала.
А затем начали приходить цитаты.
Сначала робко, вкрадчиво, приучая к себе, приручая — и вот теперь уже нагло, по-хозяйски, вламываясь в разум, распоряжаясь чувствами.
Пока Миранда не поняла, что уже она сама является книгами.
В углу под шкафом что-то зашуршало. Крыса, что ж еще. Частый гость в этих трущобах.
— Крыса, мышь, лисица, кролик следят за корнями; лев, тигр, конь, слон — за плодами, [4] — шепнула Миранда чуть слышно.
Шуршание стихло.
— Ну так что, за какими там корнями ты следишь там, малыш? — собственные слова вышли из горла хриплым бульканьем.
Она присела на корточки и поднесла свечу к углу.
Подвижная мордочка высунулась на мгновение, спряталась, послышались повизгивание и скрежет — и крыса вышла на свет.
Миранда вскочила и отшатнулась, чуть не загасив свечу.
Из спины крысы росла другая — полутуловише, выходящее под прямым углом из позвоночника товарки. Такая же вострая мордочка — и такие же цепкие лапки, которые, мелко суча, пытались ухватиться за что-то — или кого-то схватить.
Миранда уже видела подобных этой крысе. Людей. Карликов, горбунов, скрученных и изуродованных. Тех, кто когда-то за провинности и преступления — кражу, дуэли, мошенничество — были сосланы к Дальним Механизмам. Туда, где совсем рядом царило Ничто.
Город по периметру окружала изгородь — не стена, нет, разве стена может сдержать Ничто? — просто изгородь, как знак, как символ того, где заканчивается жизнь. Осужденные и местные жители — отщепенцы, нищие, которых не пускали даже на улицы, хотя и так там болтался всякий сброд — избегали приближаться к изгороди. О нет, из Ничто не выходили никакие чудовища, не полз яд — просто от долгого соприкосновения с ним человек менялся. Во всяком случае, так говорили — во всяком случае, именно от Дальних Механизмов привозили в город тех, кто потом населял Цирковой Квартал.
Может быть, конечно, крыса попала сюда случайно. Может быть, та как-то пробралась в телегу, в которой в город отправляли новых сиамских близнецов, говорящих голов, людей-червей и прочих существ без имени и подчас без памяти.
Крыса пискнула — Миранда не успела понять, какой именно из голов — и начала обнюхивать шкаф. Полутуловище вцепилось когтями в отсыревшее дерево и начало медленно подтягиваться — и подтягивать свою товарку.
Нет, вряд ли. Нет, не может быть. Такую крысу бы заметили в тесной телеге. Она не могла появиться здесь таким образом. Сама. Только если пришла сама. А это значит, что Окраина заинтересовалась Городом…
В этом не было ничего страшного — обитатели Окраины не представляли для Города сколь-либо серьезной угрозы. Они были разрозненны, слабы, голодны — и городская стража легко бы справилась с ними, реши те напасть даже и всем скопом. Но то, что кто-то с Окраины мог так вот запросто прийти в Город, так легко пробраться в дом — на минуточку, на третий этаж! — и так нагло вести себя тут… Это было не к добру. Это означало только одно — с Механизмами что-то происходит.
На губы не шла никакая цитата, поэтому она просто пнула крысу. Слабые лапки не удержали полуторный вес, чудовище шлепнулось на пол, злобно пискнуло — и потрусило прочь, к двери. Полукрыса на спине дергала лапками и шипела. Миранде даже показалось, что она слышит в этом шипении что-то членораздельное.
Но я на сите вплавь пущусь,
Бесхвостой крысой обернусь
И буду грызть, и грызть, и грызть, [5]
— всплыло откуда-то из глубин памяти мутным комом.
Резко заболела голова. Наверное, к перемене погоды. Ветер с океана, со дня на день может прийти шторм — и тогда из пучин вод и Ничто в изобилии принесет осколки прошлого. Истлевшие куски ткани, обломки металла, стекло, странные детали не менее странных механизмов — если это можно назвать механизмами — останки того, что кануло в небытие в день эксперимента. Или… в небытие канул сам Город?
— Кровь застыла, пальцы — лед,
Что-то страшное грядет, [6]
— всплыл еще один комок.
В висках грызло, стучало и ворочалось — к перемене погоды, пусть это будет всего лишь к перемене погоды! Это всего лишь цитата, всего лишь цитата!
За окном снова сипло простонал Механизм — неужели на него так влияет сырость? Неужели десятки техников не могут постоянно поддерживать пар в обогревающих цилиндрах? Говорят, что раньше вообще использовали жаровни с углями!
«Куда еще не опускался лот», — вдруг пришла мысль.
Миранда мотнула головой.
«Куда еще не опускался лот», — мысль была неумолима в своей настойчивости.
Миранда закрыла глаза.
Крыса. Крыса не к добру. Такая крыса — не к добру.
«Куда еще не опускался лот», — не отступала мысль.
Миранда открыла глаза.
Крыса не к добру.
«Лот!» — приказала мысль.
Миранда сдалась.
Крыса ее убедила.
Она протянула руку к шкафу и вытащила одну из книг наугад — по тому, каким был корешок за секунду до того, как потерял форму и оплыл жижей, она догадалась, что это «Отелло». Потом еще — на этот раз угадать не успела.
Еще и еще.
Еще и еще.
Она выгребла книги — всю полку, все, что могли взять руки.
Большая часть слиплась в вонючую черно-желтую кашу. Но это было не столь уж и важно — все равно все они, все, вот тут, в ее памяти.
Она держала их в охапке — а страницы протекали между пальцами и с чвяканьем ложились на пол. Наконец она разжала руки. Водопад — грязепад — слизепад — книгопад обрушился ей под ноги.
И тогда она взяла сумку.
********
Рассказывали, что Механизмы удерживают Ничто за пределами города и пока те работают, городу ничего не грозит. Правда, другие говорили — шепотом и оглядываясь — что именно Механизмы и создают это Ничто, и третьи добавляли: пусть так и будет, потому что на самом деле за пределами Города есть нечто похуже. Рассказывали о смельчаках, которые выходили в Ничто — да так и не возвращались. А веревки, которыми они были обвязаны, тянулись и тянулись, тянулись и тянулись — как не могла сделать ни одна веревка. Говорили, что их концы так и валяются там, у изгороди, уходя в Ничто, оставаясь в Городе.
Миранда не особо вслушивалась во все эти истории. Что бы в них ни говорилось, все равно суть оставалась одна — Город и Ничто были, есть и будут. И над всеми ними царствуют Механизмы. Так и никак иначе. А мелочи уже не столь и важны.
В любом случае, тот мир, о котором она читает в книгах, — для них потерян. Точнее, даже никогда и не существовал. Может быть, он есть где-то там — за Ничто — но никому нет в него хода. Да и каков он, тот мир? Как в «Гамлете»? «Войне и мире»? «Доме в 1000 этажей»? Подчас она не понимала половины из того, о чем повествует текст — непонятные слова, неизвестные названия, странное поведение персонажей. Вряд ли это понимали и те, кому она читала, — они слушали слова, мелодию, фразы, но никак не мысли. Ей даже казалось, что мысли давно уже умерли здесь, запутались как те тряпки в зубцах шестеренок, и весь город влачит жалкое, бессмысленное, растянутое во времени и ограниченное в пространстве существование — путь в никуда, дорога ниоткуда.
Выйдя на улицу, она подняла воротник и покрепче прижала к себе сумку. Кратчайший путь к океану требовал на себя около получаса — но ничего, в данном случае время не имеет значения. Перед лицом вечности мало что имеет значение.
Ее влекло к океану, тащило туда со страшной силой, словно что-то гнало, заставляло, торопило.
Иной и впрямь решит, что в этом скрыт
Хоть и неясный, но зловещий разум... [7]
— пробормотала она, сжимая виски руками.
Над городом парил цеппелин — много-много лет назад пойманный в тиски Ничто, не могущий ни опуститься вниз, ни уйти вдаль, Увязший Голландец, вечное напоминание о том, что из Города нет выхода. Одни говорили, что вся команда и пассажиры давно мертвы, другие — что они превратились в существ, описать которых не хватит слов, а третьи шептали, что на Голландце и время течет по-другому, и мир вывернут наизнанку, так что сказать, что он мертв — так же сложно, как и сказать, что он жив.
Когда-то Миранда, как и другие самоуверенные и наглые юнцы, пыталась добраться до Голландца, и своими глазами увидеть то, о чем перешептывались на углах. Но Голландец не поддался никому — попутно забрав жизни нескольких десятков самоуверенных и наглых юнцов. Он так и парил над городом — огромный, бесстрастный, потерявший выход, не нашедший вход.
Шахматный автомат на углу — грубо собранная из металла и дерева модель человека, сидящего за столом, — поднял руку, словно приглашая Миранду присоединиться к партии. Он всегда так делал, когда мимо проходили люди — или с периодичностью в полминуты, когда собиралась толпа. Наверное, в него был вмонтирован какой-то механизм, который распознает шаги, — подумалось ей. Ведь не может же он в самом деле обладать интеллектом. Хотя, надо признаться, партии он обычно выигрывал.
Иногда ей казалось, что в глазницах деревянной головы мерцают настоящие, живые зрачки — но она отметала сомнения. Вряд ли в этой фигуре мог сидеть человек — в таком случае он должен быть великолепным гимнастом. И еще более великолепным жуликом.
— С завтрашнего дня я больше не буду Деревянным Человечком, а стану настоящим мальчиком, как ты и все другие, [8] — тихо сказала она, погладив его по плечу.
Ей показалось, что внутри автомата что-то забулькало.
От стены напротив отделилась тень.
— Не надо, — серьезно сказал небритый здоровяк, поигрывая мускулами. — Убери руку. Или играй — или иди своей дорогой.
Она кивнула и поспешила прочь — шахматы никогда не были ее сильной стороной. Собственно, как и вообще какой-либо стороной.
Сворачивая в проулок, она оглянулась на автомат. На мгновение ей показалось, что тот поднял руку — и вращал кистью так, как мог только человек. Но охранник, поймав ее взгляд, загородил автомат — и ей послышался смех. Двух людей.
На Площади — как обычно, за два часа до спектакля — с тихим щелканьем сам собой собирался театр «Конструкто». Зеваки уже обступили площадку и делали ставки, на что в этот раз будет похоже здание. Ровно в полночь — через час после окончания спектакля — театр сложится и уйдет под землю. Золушка-золушка, это похуже, чем карета, превращенная в тыкву. Рассказывали, что в высшем обществе один из способов избавиться от врага — пригласить его в театр, а потом оглушить или связать и спрятать в каком-нибудь углу. Шептали, что тогда в следующую сборку «Конструкто» подернут чуть розоватой пленкой. Глупо, конечно — «кто бы мог подумать, что в старике столько крови?» [9]
Архитектор — он сильно поседел за тот месяц, что его не видела Миранда, неужели говорят правду, что за каждый новый проект Театра он платит днями своей жизни? — жестами просил зевак отойти как можно дальше. Видимо, на этот раз театр раскинется по ширине — а не уйдет ввысь. Увидев Миранду, архитектор приветственно махнул рукой — когда-то она начитала ему несколько пьес, с которых и началась слава театра. Потом показал три пальца и провел ребром ладони над головой — есть свободные три места на одном из верхних ярусов. Миранда благодарно кивнула. Она успеет. Осталось совсем немного — она успеет к спектаклю.
Океан слегка морщинился.
Буйки обозначали, где начинается Ничто.
На берегу было пусто, за исключением Смерти, которая, аккуратно свернув из газеты кораблик, пускала в последнее плаванье чью-то прядь волос. Смерть сегодня была мужчиной — твидовый клетчатый костюм выгодно оттенял белоснежность черепа. Завидев Миранду, он махнул ей рукой — вряд ли признав, скорее всего, просто запомнив, что «в человеческой коммуникации жесты играют немаловажную роль». Бобби Тодд, журналист и биограф Смерти, сидел тут же на камне и наблюдал за манипуляциями компаньона. Бобби импонировал Миранде — как, впрочем, и многим в городе — то ли потому, что неплохо владел пером, то ли потому, что был молодым и симпатичным, то ли потому, что знался с самой Смертью. Некоторые говорили, что с тех пор, как стал биографом Ее Костейшества, Бобби несколько озанудился — наверное, этого и следовало ожидать. На пороге смерти многие меняются — неужели не изменится тот, кто живет у нее в квартире?
Кораблик скрылся в Ничто, Смерть встал, тщательно отряхнул и без того чистые брюки и отправился прочь от берега. Бобби лениво потянулся, бросил на Миранду задумчивый взгляд, словно спрашивающий: «Ах, ты еще жива?» — и вальяжно пошел вслед за Смертью.
Миранда поежилась.
— Вода была мокра насквозь, песок насквозь был сух… [10] — как в трансе пробормотала она, медленно расстегивая сумку.
На самом деле, давно это нужно было сделать, давно. Останавливала какая-то странная жалость. А может, и страх. Страх взять на себя ответственность — похоронить последние книги в городе. И пусть от книг там осталось всего лишь одно воспоминание — но именно на воспоминание тяжелее всего поднять руку.
Крыса ее убедила. Пора.
Ничто приходит в город. Пора.
Она достала из сумки газету и сложила из нее кораблик — настолько большой, насколько могла. Неуклюжий, кособокий — все-таки она не была ни кораблестроителем, ни Смертью — он закачался на воде, то и дело зачерпывая бортом.
— А книги
Я утоплю на дне морской пучины,
Куда еще не опускался лот [11], — пробормотала она, открывая сумку.
Как она и боялась — часть страниц уже протекла через ткань и, наверное, пленкой желтоватой жижи устилают улицы города. «Наконец-то он наполнится мыслями» — подумалось ей. К утру они смешаются с грязью, разнесутся на подошвах ботинок — мысли расползутся по городу как зараза, незаметная и — увы — совершенно безопасная.
Она зачерпывала книги обеими гостями и выливала в кораблик. Под грузом — разве можно это было уже назвать книгами? мыслей, чистых мыслей — тот кренился, дрожал, словно вот-вот развалится, но пока еще стоически держался.
Казалось, что она поступает неправильно. Что нельзя это делать так. Что нельзя просто брать и хоронить. Мысли должны жить. Нужно верить в них. Но крыса ее убедила.
Она оттолкнула кораблик от берега и отвернулась, чтобы не видеть, как тот уходит в Ничто.
И увидела пристально смотрящего на нее Смерть.
И вздох — полушепот-полушорох — остановившихся Механизмов окутал город.
И наступила тишина.
— Но если мыслить
И значит — быть,
А кончив мыслить… — спросила Миранда, когда Ничто коснулось ее пальцев — так же, как она касалась книг. И все стало для нее ясным.
Не она возглавляла похоронную процессию книг — те сами хотели покинуть город, пусть даже и таким путем. Долгими месяцами их цитаты подчиняли ее себе, обволакивали сознание, травили сначала сладким, а потом и горьким ядом — пока она не потеряла волю, не лишилась себя, и не пошла на поводу у них. Крыса была ни при чем.
Как Морж и Плотник устриц, книги обаяли ее, очаровали, уговорили — и так же, как Морж и Плотник, использовали в своих целях.
Крыса совершенно случайна.
Неясный разум последних в городе книг совершил последний в жизни рывок.
И освободился.
Крыса не имела никакого значения.
Она не похоронила книги — те бросили город. Бросили город, который бросил их.
Сбежали.
Забрав с собой слова и мысли.
Прихватив чувства и воспоминания.
И оставив городу только ничего. Младшего брата Ничто.
— А кончив мыслить..., — ей безумно хотелось, чтобы хотя бы в этот раз цитата осталась просто цитатой. Не отражением реальности, не предсказанием на будущее — не мыслями, даже не мыслями! — а просто цитатой, набором старых слов. Пусть в этот раз это будет просто цитата — первый раз в жизни просто цитата.
Ничто погладило ее волосы. Словно говоря «спасибо».
— Кончаем жить, [12] — ответил Смерть.
********
Примечания:
1. Данте Алигьери, «Божественная комедия. Ад».
2. Ш. Бодлер «Цветы зла».
3. У. Шекспир, «Гамлет»
4. У. Блейк, «Пословицы Ада»
5. У. Шекспир, «Макбет»
6. Там же
7. У. Шекспир, «Гамлет»
8. К. Коллоди, «Пиноккио»
9. У. Шекспир, «Макбет»
10. Л. Кэрролл, «Алиса в стране Чудес»
11 У. Шекспир, «Буря»
12. У. Блейк, «Мотылек»