Грусть волшебника

Солнце клонилось к закату. Самое благое время для проращивания. Когда мир затихает, лёгкий ветерок веет над землёй, расслабившей своё натруженное тело, будто рыночный грузчик, натаскавшийся за долгий рабочий день тяжёлых мешков. Косые солнечные лучи гладят листья и стебли трав, словно детские пальчики — вот когда можно начинать проращивание.

Отличное время, нужно только точно соблюдать правила. Постоянно слушать направление энергетических потоков, чувствовать свет и ветер, и дотошно выполнять ритуал. Всё здесь важно — в работе растильщика нет мелочей.

Гор присел с самого краешка своего маленького ухоженного поля. Почву он подбирал специально: песок завозил с берега Нианги, красную глину — из-под горы Кронт, чернозём — с полей Абалузии. Смешивал, просеивал, метр за метром создавал плодородный слой, который потом удобрял помётом лесных куропаток и порошком из сушёных хвостов ящериц биму. Только на этот порошок потратил двадцать серебряных талеров!

Зато вышло на славу. Среди буйства дикого чертополоха — чёткий квадрат десять на десять сажён, — а ему больше и не надо! — чудесной землицы, принявшей в себя семена нужных растений. Посеянных, между прочим, тоже не просто так, а по магнетическим линиям.

Гор закрыл глаза, потянул воздух длинным носом. Прислушался. В этот дивный час открывалась ему через нагретую землю, ветер, напоённый пряным запахом трав, и ласковое закатное солнце другая сторона мироздания. Мириады иных миров, сущих во вселенной — таких разных, многоликих, сияющих ослепительными бриллиантами в драгоценном ожерелье бытия.

Лишь некоторым дано знать о многообразии Универсума. Ещё реже удаётся кому-либо соприкоснуться с этой его ипостасью. И уж совсем единицам — избранным — позволено использовать силу других миров, ощущать биение иной жизни, пить сказочный потусторонний нектар.

Растильщикам — позволено.

Гор сидел на краешке поля. Был он бос, с непокрытой головой и одет только в накидку. Так требуют правила. Ещё миг, и через стопы в тело пролилась лёгкая дрожь земли, животворящие токи, энергия, без которой невозможно волшебство появления ростка из семени. Лёгкое покалывание пробежало под кожей, уверенные упругие толчки теплом отозвались в пояснице, груди, затылке…

И где-то на границе слуха, — или сразу за этой границей, — послышалась песня. Едва различимая, словно далёкое эхо в горах:

«Тихо, как в раю,

Звезды над местечком высоки и ярки,

Я себе пою…»

Пел мужской резковатый голос с хрипотцой. На незнакомом языке, под аккомпанемент незнакомого музыкального инструмента. Гор разобрал только струнный перезвон. Когда-то он слышал во дворце короля лютни, скрипки, арфы, даже клавесин, но этот инструмент не был похож ни на один из них. Звук такой же резкий и будто бы чуть хрипловатый, как и голос. Они дополняли друг друга как стебель и лепесток.

«Было время, были силы, да уже не то,

Годы волосы скосили, вытерли мое пальто.

Был один еврей, так он сказал, что все проходит…»

Гор не знал этого языка, не ведал, что такое «пальто» и кто такие «евреи», но очень хорошо понимал одиночество, о котором рассказывает певец далёкого неизвестного мира. Может, потому что слушал сердцем?

Он встал и пошёл вдоль грядки мелким шагом, пританцовывая, подчиняясь внутренней гармонии музыки. Останавливался, когда того требовал ритм, переходил на приставной шаг, приседал, а то и выдавал вдруг замысловатые па. Поворот — несколько шажков назад — вновь поворот — прыжок на месте. Так — семеня, крутясь и подпрыгивая, — Гор обходил своё поле по периметру.

Поглядеть со стороны — высокий сутулый старик с развевающимися седыми патлами, прикрыв глаза, танцует на краю взрыхлённой площадки странный, первобытный, но притягивающий взгляд танец. Под шелест вечернего ветра, в косых лучах заходящего солнца. Полы накидки хлопают, словно крылья фантастической птицы.

Но в ответ на танец меняют своё направление энергетические потоки земли: смещаются, смешиваются, усиливаются. Порождают поля напряжения. Покорные незримым этим силам прорастают в земле семена трав. Бродит в них живительный сок, ростки наливаются влагой и вырываются наружу — к ветру и солнцу, а свойства соков подвластны танцующей походке растильщика.

Скорость движения, длина шага, количество остановок, притопов, прыжков и поворотов — это всё будущие лекарства: от падучей и от лихорадки, от избытка слизи и от чёрной желчи, от бессонницы и для благополучного зачатия. Аптекари из трав сотворят самые разные целебные настои и порошки. Только лекарства от горя и от тоски не существует.

Солнце успело подняться в зенит, когда Гор подошёл к невысокому строению с вывеской «Аптека дядюшки Томаса». Растильщики никогда не селились в городе. Выбирали уединённые места за городской стеной, где холили и лелеяли свои поля и делянки. Искусство взращивания не терпит шума и суеты.

Растильщик обходится маленьким домиком, откуда может постоянно слушать землю и ветер, чувствовать, как струи дождя пропитывают почву. Различать потоки энергии и их превращения, чтобы точно определять нужный день и час для проращивания. И слышать мелодии чужих миров.

Лишь зимой, — а в Олонии она короткая, но снежная, — Гор перебирался к дочери, на улицу Роз. К непутёвой Сессиль, жить с которой было сущей пыткой. Дочь всё делала не так, неправильно, и — Гор не мог отделаться от ощущения — наперекор отцу. Быть может, она считала, что он не уделяет ей достаточно внимания, но скорее — даёт слишком мало денег. Сама Сессиль не умела заработать и гроша и не могла, или не хотела понять, что растильщик счастлив не деньгами. Не роскошью и не хоромами, но своим великим искусством, доступным лишь единицам.

Радовала только внучка Соня. Умница, ласковая и доверчивая, чуткая и ранимая, какими только и бывают семнадцатилетние, неиспорченные ещё жизнью девушки. Нежный цветок, как те, что взращивал он порой на своём участке для знатных дам. Как бутон цетелии: фиолетовый, с розовым венчиком, символ гильдии растильщиков. Радовала старика, но сейчас сердце сжалось болезненной судорогой от мысли о ней.

Гор остановился, чтобы переждать спазм. Вчера он прыгнул выше головы, добился такого мощного и ценного пророста, какой не удавался ещё никому и никогда, но этого могло оказаться недостаточно. Более того, он был уверен — мало! ростков, что лежат в сумке слишком мало! Ах, Соня, Соня! Как же это могло случиться?! Неожиданно всплыла в памяти вчерашняя нездешняя мелодия:

«Девочка моя,

Завтра утром ты ко мне вернешься,

Милая моя, фейгалэ моя.

Грустноглазая…»

Что такое «фейгалэ»? Наверняка, что-то очень нежное и хрупкое. Можно не знать языка, но чувство, звучавшее в хрипловатом голосе певца — оно обмануть не могло.

Предместье давно проснулось. Зеленщики и мясники открыли свои лавки и зазывали покупателей громкими, визгливыми голосами. Тянулись дымы из труб: гончары протопили печи для обжига кувшинов и чаш, и кузнец по прозвищу Молот, тот, что держит кузню наискосок от аптеки, раздул свой горн. По узким улочкам шныряли босоногие мальчишки и бродячие собаки.

Гор толкнул дверь и шагнул внутрь, одновременно снимая шляпу. Мелодично звякнул колокольчик.

— Доброго дня тебе, Томас-аптекарь, — поприветствовал он коротышку за стойкой.

Лысый человечек, с лицом в лучиках морщин и вечно удивлёнными глазами за выпуклыми линзами стареньких очков, перевязанных бечевой, в поношенном сюртуке, пропахшем травами и помнившим, наверное, ещё правление деда нынешнего короля Августа, улыбнулся.

Томас смешивал снадобья столько, сколько знал его Гор. Состоял некогда младшим королевским аптекарем, и растильщик в те заветные времена проращивал травы для двора его величества. Давно знали они друг друга и давно дружили.

— Приветствую и я тебя, Гор-растильщик, — улыбнулся аптекарь, но улыбка получилась невесёлой. Жалкой получилась улыбка, вот в чём штука.

— Я принёс всё, что обещал, — сказал Гор и поставил сумку на прилавок.

— Да-да, конечно, — засуетился Томас и принялся доставать содержимое. — Так, астурия губчатая, орландар солнечный… отлично… — бурчал он себе под нос. — А это, надо полагать, трилистник восточный! Браво, старина, раньше тебе не удавалась вырастить эту травку! О, бурицвет! — дружище, да ты настоящий волшебник!

Он полюбовался пучками трав и выложил рядом с сумкой ровный столбик серебряных монет.

— Старина… — замялся было Гор, но пересилил себя, — мог бы ты сегодня выплатить немного больше обычного? Ты ведь знаешь моё положение…

— Я бы и рад, дружище, но гильдия аптекарей установила именно такие цены на травы. — Томас развёл руками. — Даже на трилистник. Даже на бурицвет. Ты ведь понимаешь, я не могу дать больше положенного. Иначе меня исключат из гильдии. А знаешь что, я мог бы ссудить тебе некоторую сумму. Немного, конечно, но сколько-то…

— Нет, Томас, в долг я не беру. Задолжавших растильщиков просто не бывает.

Сказал, и тоска сдавила грудь.

«Девочка моя, завтра утром ты ко мне вернешься…» Ах, кабы так!

А всё Сессиль! Все беды и неурядицы от родной дочери — за что караешь, Господи?! Это ей пришло в голову отвести Соню в художественную студию. Видите ли, девочке нравится рисовать. Нет бы, поместить дочь в хорошую гимназию, или частный пансионат с классическим воспитанием. А во всех этих студиях, там же сплошь вольнодумцы! Неужели Сессиль этого не знала? Юнцы бредят легкомысленными прожектами, мечтают переделать мир. Блажь, глупость, фантазии, — но опасные фантазии!

По незнанию, по наивности своей впуталась в какой-то кружок, запрещённый, конечно. К счастью, была там совсем недолго, и когда прибрали всех этих горе-бунтарей чиновники тайной полиции, предъявить ничего серьёзного внучке не смогли. Но и сам факт участия — уже нарушение закона.

Королевский суд вынес вердикт — штраф. Да такой, что даже если продать домик Сессиль, и его лачугу, и все его травы, и его самого вместе с Сессиль в придачу, то всё равно нужно будет ещё столько же и вдвое. А сбережений нет. Ни у дочери, по причине ветрености натуры, ни у него, потому что не богатством славен растильщик. Но пока не внесёт он штраф в казну, будут держать его девочку, его нежный цветочек в страшном замке Ош, в кандалах, на цепи, как последнюю каторжанку.

За горькими мыслями не заметил Гор, что аптекарь смотрит на него некоторым особенным взглядом. И в себя пришёл, только когда Томас тронул его за рукав:

— Послушай, дружище, быть может, я смогу помочь твоему горю. Вчера вечером приезжал человек. Весь в чёрном, лицо прячет под маской. Сказал, мол, некая знатная особа ищет растильщика, да не абы какого, а лучшего. Для специального заказа. И вознаграждение, дескать, превзойдёт все ожидания. Я стразу подумал о тебе. А кто не знает — Гор-растильщик лучший в своём деле! Истинный волшебник! Этот, в чёрном, велел подойти вечером, к шестому удару колокола на Королевской башне. Мол, они с хозяином прибудут…

— Ты ведь знаешь, старина, что частенько скрывается за особыми заказами.

— А ты знаешь другой выход, дружище?

На шестом ударе колокола, того, что слышен в каждом уголке столицы, Гор вновь переступил порог аптеки. Томас ждал его. Лицо старого друга было бледным, не лучились морщинки, не играла на губах всегдашняя улыбка. Аптекарь был испуган, Гор чувствовал это на расстоянии, как ощущают жар от огня в камине. На миг мелькнула мысль, что зря он ввязался в это предприятие, но тут же откинул сомнения. Обратного пути нет.

— Они ждут тебя в задней комнате, — прошептал Томас. — Ты знаешь, куда пройти.

Гор кивнул, успокаивающе похлопал друга по плечу. Поправил бутон цетелии в петлице и шагнул к двери за стойкой.

Один сидел за столом, с которого аптекарь заблаговременно убрал свои колбы и реторты. Ни роста, ни сложения сидевшего человека разобрать было невозможно, виднелся только черный плащ, укрывающий тело. На лице шёлковая маска с прорезями для глаз, низко надвинута на лоб шляпа.

Второй стоял чуть в стороне и сзади, словно тень первого. Высокий, плечистый, тоже в маске и плаще до пят, в такой же нахлобученной шляпе. Он скрестил руки на груди и смотрел как бы в сторону, но почему-то было ясно — замечает вокруг всё до мельчайших подробностей.

— Ты Гор-растильщик, — более утвердил, чем спросил сидящий глухим голосом.

— Да, высокородный господин, — поклонился Гор.

— Я слышал о тебе. И слухи эти сплошь хвалебные. Говорят, ты умеешь проращивать любые травы?

— Людская молва склонна преувеличивать, высокородный господин. Но мне действительно удаётся многое.

— И даже проращивать паучью траву?

Гор застыл. Вопрос повис в воздухе.

Паучья трава содержит страшный яд, от которого нет спасения. Действует он и будучи принятым с питьём или едой, и через кожу. Но самое главное, коль скоро дело дойдёт до расследования, королевские алхимики, сведущие в своём деле и умеющие определять в жидкостях мёртвого тела многие яды, будут бессильны. Отрава эта распадается и улетучивается очень быстро. Бьёт наповал и не оставляет следов.

Страшный яд. Идеальный яд.

Гор поклонился ещё ниже:

— Если неизвестно высокородному господину, проращивание паучьей травы строжайше запрещено эдиктом ещё его величества короля Николаса Величественного, и гильдия растильщиков с тех пор неустанно следит за соблюдением высочайшего повеления.

— Я знаю, — раздражённо ответил незнакомец. — Я всё знаю и про гильдию, и про запрет. Но ты хочешь увидеть свою внучку, Гор-растильщик?

Это было ударом в самое сердце.

«Милая моя… фэйгале моя… грустноглазая…» Как она сейчас там — в сыром, тёмном, затхлом каземате? На цепи?!

— Да, — чуть слышно проговорил старик.

— В моей воле отпустить неразумное дитя, — продолжал человек в чёрном. — Мне известно — она не бунтарка, а просто глупышка. На твоём месте, растильщик, я бы хорошенько поучил её розгами. Не какими-то особенными, с твоих волшебных полей, а обычными, ивовыми. Или из орешника, на твой вкус.

Шёлковая маска скрывала лицо собеседника, но Гору показалось, что тот усмехнулся. Правда, глаза в прорезях не улыбались, взгляд оставался холодным и пронзительным, будто клинок кинжала.

— Розги ты выберешь сам, а траву вырастишь для меня. Но это не всё. Я не хочу привлекать к делу лишних людей, поэтому ты сделаешь выжимку из травы и нанесёшь её на некий предмет, который я тебе дам. Ни одна живая душа не должна узнать об этом. Ты понял меня, растильщик? Иначе внучка твоя сгниёт в замке Ош, будь она хоть трижды невиновна.

Гор продолжал стоять склонённым, не издавая ни звука. Не смел поднять глаз, боялся лишний раз вздохнуть. Он догадался, кто говорит сейчас с ним столь властным тоном. И от этого становилось ещё страшнее.

Тем временем второй, тот, что стоял в течение разговора безмолвно, вытащил из-за отворота плаща шкатулку и подал её Гору. Растильщик открыл: на розовом сафьяне лежал мундштук курительной трубки. Из слоновой кости, покрытый искусной, тончайшей резьбой.

Всё окончательно стало на свои места. О коллекции курительных трубок короля Августа Гор знал ещё с тех времён, когда поставлял его величеству травы. И о привычке короля выкуривать трубку перед сном тоже знал. Об этом многие знали.

Паучью траву, благодаря её удивительным свойствам, издавна применяли для устранения коронованных особ. Излюбленный яд древних династий. После запрета, утверждённого высочайшим указом более двух веков назад, рецепты проращивания и изготовления яда забылись, ушли в небытие. Лишь такие старики-растильщики как Гор ещё могли хранить в памяти опасные знания. Но сколько их осталось, таких стариков? Да и традиция цареубийства канула в лету. Так думал Гор, но, как видно, ошибался.

Будто услышав его мысли, вельможа наклонился вперёд, налегая грудью на стол, и уставил в него палец, затянутый в перчатку:

— И не вздумай обмануть меня, растильщик. Я читал древние трактаты и знаю, как умирают от яда паучьей травы. За обман поплатишься головой!

— Пусть освободят мою девочку, — сдавленно пробормотал Гор.

«Завтра утром ты ко мне вернёшься…»

— Я тебе пообещал, моё слово верное, — откликнулся вельможа.

— Нет, пусть её отпустят прямо сейчас, — задыхаясь от собственной дерзости, выговорил растильщик.

«…Люди разные, и песни разные…» — звучало в голове. Растильщика невозможно заставить проращивать, это известно и королю, и нищему с рынка. С ним можно только договориться. Или убить, но не заставить.

— Я не стану с тобой торговаться, будь по-твоему, — согласился господин в чёрном. В голосе явно послышалась ядовитая, как паучья трава, нотка призрение. Он вынул из широкого рукава плаща свиток и швырнул его по столу. — На, забирай свою сопливку. Но не думай, что можешь обхитрить меня, забрать девицу и не выполнить обещание. Вы оба полностью в моей власти. Один взмах перчатки, и твоя внучка вновь окажется там, где была. И ты вместе с ней. Иди, сроку тебе два дня. Шкатулку отдашь моему помощнику здесь же, в это же время, ровно через двое суток.

Гор пятился от стола к двери, не поднимая глаз. Шкатулка покоилась в кармане сюртука, и казалось, жгла тело через плотную ткань. Правая рука сжимал заветный свиток, левая теребила фиолетовый бутон в петлице — Господи помоги!

У начальника стражи замка Ош глаза полезли на лоб от вида печати на документе. Соню вывели через пять минут, только что не раскланиваясь. Гор обнял любимую внучку, прижал к груди — плачущую, бледную, совершенно обессиленную. Укрыл плащом. С какой радостью он укрыл бы её от всех жизненных бед и невзгод! Если б только умел… Если б мог плащ…

Отвёз на извозчике к Сессиль, а сам устремился в свою хижину. Пора было заняться высоким искусством проращивания.

Через два дня, на шестом ударе большого королевского колокола Гор передал плечистому помощнику в тёмном плаще шкатулку.

— Осторожно, — предупредил он, — брать мундштук можно только в перчатках. Для безопасности я покрыл его плёнками из листьев придорожника. Вначале нужно аккуратно снять эти плёнки, и сразу использовать мундштук, яд выветривается за пять-шесть часов…

— Да понятно, цветочник, — фыркнул плечистый. — Ты своё дело сделал. Я тебя не задерживаю.

Гор лишь поклонился в ответ.

Минуло ещё два дня. Всё это время растильщик не покидал своего домика. Маленького и уютного, но добротного и прочного домика. Он не топтал поле, позволяя расти тому, что родит сама земля. Он ждал.

Принц, наследный принц Эдуард — вот кто сделал заказ. А был при нём верный телохранитель Стилет. Этого мрачного человека мало кто знает, но растильщик встречался на днях с королевским садовником — для клумб его величества понадобились редкие цветы, — а тот крайне не сдержан на язык.

Принца Гор помнил ещё ребёнком. Довелось встречаться в те славные времена, когда поставлял он травы для младшего королевского аптекаря Томаса. Правда, потом всё изменилось. Интриги! — при дворе сплошные интриги! Старый король умер — да здравствует король! — и завистники очернили Томаса в глазах занявшего трон Августа. Вместе с опальным аптекарем прекратил свои визиты во дворец и Гор. Его тоже не обошли дурной молвой. Их место заняли другие — новый аптекарь, новый растильщик.

Гор не обижался, нет. Ему всегда хватало своего искусства. И в искусстве этом всегда нуждались люди.

«Солнце тоже, вей, садится на закате дня, но оно еще родится, жаль, что не в пример меня…» Так пел тот странный певец незнакомого мира. Очень верно пел — есть вещи вечные, независимые от королей, эдиктов и вердиктов, козней и казней. Любовь и верность, например…

А принц обожал командовать. Ещё с детства — маленький, но крепенький мальчонка гонял прислугу по дворцу с утра до вечера. Пререканий не терпел и всё норовил сделать сам. Всё — сам. С характером был…

Впрочем, характер при нём остался. Поэтому Гор ждал и не волновался о судьбе внучки, дочери, Томаса. Нет, сиятельный принц приедет сюда. Уверенный в себе, в своей безграничной власти, он первым делом приедет именно сюда. Шпионы наверняка заранее нашлия домик растильщика. Да не такая уж это и тайна.

Вообще, его светлость всё продумал заранее. Гор был выбран не зря, и обратились к нему через Томаса тоже. Два обиженных человека, незаслуженно изгнанных Августом. Хотя, это на всякий случай. Страховка, если бы вдруг королевские дознаватели что-нибудь заподозрили. Получись у заговорщиков как задумано, они бы все просто умерли: Гор, его старый друг, Сессиль и Соня. А кому интересна смерть каких-то жалких простолюдинов: аптекаря и растильщика, горожанки и её дочери? Тем более, если в это же время умрёт король — да здравствует король!

Книги он древние читал… Трактаты, да и летописи, наверное. Уж не из пожелтевших ли пергаментов пришла в голову принца светлая идея заговора? А тактика заговорщиков во все времена была одна — после достижения цели убить сообщников. Со смертью Августа принц наследует трон по закону, но любимый папенька ещё крепок здоровьем и силён, жить будет долго, а у наследника не хватает терпения следовать естественному ходу событий.

В одном принц прав — сбежать, скрыться действительно не удалось бы. Руки тайной полиции длинны, везде есть её глаза и уши. И покинуть королевство ему бы не позволили. Ни ему, ни его близким.

Послышался стук копыт. Едут!

Гор поёрзал на стуле, усаживаясь удобнее, выпрямил спину, расправил плечи. На него неожиданно снизошло удивительное спокойствие, когда жизнь представляется такой ясной и прозрачной, как вода в горном ручье — не остаётся ни вопросов, ни сомнений, ни колебаний. А смерть кажется неотвратимой и нестрашной, как приход осени после лета.

«Будет день, и будет пища, жить не торопись,

Иногда богаче нищий, тот, что не успел скопить,

Тот, кого уже никто нигде ничем не держит…»

Печальная улыбка расцвела на старческих сухих губах.

Они ввалились. Принц оказался ниже ростом и плотнее своего телохранителя, и Гор почувствовал, как гнев распирает его, словно перегретый пар в кипящем котле. Второй же был полон ледяной готовностью убивать.

— Вонючий клоп! — выкрикнул с порога принц. — Мерзкая смрадная тварь — как! — как ты посмел обмануть меня?!

— Присаживайтесь, ваша светлость, — спокойно и благожелательно указал Гор на стул, стоящий напротив. — Ваш помощник может постоять, ему не впервой.

Это тебе за цветочника, мстительно подумал он. Но господам было не до колкостей растильщика. Принц одним движением сорвал шёлковую маску с лица.

— Действительно, что теперь скрываться, — он плюхнулся на стул и как будто даже немного успокоился. — Ты меня узнал, и, наверное, обо всём догадался. Но и узнавание, и догадки твои будут очень недолгими. За предательство поплатишься смертью. Ты. Твоя никчёмная дочь. Твоя глупая внучка. Я вырезал бы всех твоих родственников! всех! — до седьмого колена! — если б только они у тебя были!..

— О вспыльчивости вашей светлости ходят легенды, — проронил Гор, не теряя самообладания. С его уст не сходила улыбка.

— Смеёшься?! Ладно, скоро тебе будет не до смеха. Ответь только на один вопрос — как тебе это удалось? Ведь я сам видел, слуга, набивавший королевскую трубку — умер! Умер через два часа, со всеми признаками отравления паучьей травой! Но трубка уже лежала в курительной — я всё рассчитал. Так какого же дьявола отец взял её и курил — курил — курил! — и ничего с ним не делалось?! — принц сорвался на крик, но тут же взял себя в руки. — Я читал трактаты, я знаю — от этого яда не существует противоядия. Такого просто не могло произойти!

— Но произошло, — негромко сказал Гор, и принц Эдуард невольно затих. Холёное лицо с аристократичными чертами затвердело. — Я очень хороший растильщик, ваша светлость, — продолжал Гор. — Может быть даже — гениальный. За два дня я взрастил не только паучью траву, но и составил противоядие. Из бурицвета и трилистника восточного. Уверяю вас, до меня никому этого не удавалось. Потом я обработал мундштук ядом, но дымный канал — противоядием. При набивании трубки табаком человек плотно удерживает её, неминуемо касаясь мундштука в верхней части. Курильщик же чаще держит трубку за чубук. Конечно, яд попадает на губы, и этого было бы достаточно для смертельного отравления. Однако при прохождении горячего дыма через мундштук, в дымном канале обязательно образуется влага. Она смывает противоядие, которое попадает в рот, и убивает яд. Более того, если бы король пососал незажженную трубку, слюна смыла бы противоядие с загубника, и этого тоже было бы достаточно для спасения. Но наш король, он ведь заядлый курильщик. Так что я был уверен в успехе своего замысла абсолютно.

— Может быть… — протянул поражённый принц. — Может быть, ты действительно гений. Но гений опасный. И мой враг. Потому ты не выйдешь из этой комнаты.

— Боюсь, ваша светлость, мы все не выйдем из этой комнаты. — И не давая собеседнику опомниться, вникнуть в смысл сказанного, потянул из петлицы бутон. — Вы знаете, что это?

— Цветок? Какой-то ваш символ, по-моему. Какое это имеет значение?!

— Вы правы. Цетелия. Символ гильдии растильщиков. Каждый из нас носит такой в петлице. Но сейчас это не цетелия, мой принц, это хризампия. Они очень похожи, эти два цветка, различить их может только знаток. Редкое растение, на равнине вообще не встречается, растёт на альпийских лугах. Но мне удалось взрастить его здесь, на моём поле — за те два дня, что вы мне так великодушно подарили. — Гор говорил ровным голосом, будто читал лекцию. — Да, цветок редкий и крайне любопытный. В сухом виде совершенно безвредный, но упаси вас Господь пройти по лужайке хризампий утром, когда выпала роса. Или сразу после дождя. При попадании влаги на лепестки, например, вот так… — с этими словами растильщик макнул пальцы в стакан с водой, стоящий рядом, и побрызгал на бутон, — те начинают источать аромат, смертельно опасный для всего живого. Горные козы во время дождя обходят такие места далеко стороной. Животные, они мудрее людей, инстинкт подсказывает им, где таится опасность.

— Ты лжёшь! — выкрикнул принц, с ужасом наблюдая за действиями Гора. — Выдумываешь страшные сказки, хочешь обмануть меня ещё раз?!

Голос его сорвался.

— Нет, мой принц, не лгу. К тому же, испарение значительно усиливается, если потереть лепестки таким вот образом… — и Гор принялся разминать бутон длинными, сильными пальцами.

— Стилет! — выкрикнул его светлость в панике.

Из-за спины выступил молчаливый страж, плавным и точным движением выхватил из широко рукава плаща кинжал. Клинок сверкнул холодно и пронзительно, как взгляд наследного принца.

Но удушливый цветочный запах уже заполнял небольшую комнату.

В тот же миг Гор сдвинул ногой под столом спрятанный от взоров рычаг. Повинуясь системе потаённых блоков и передач, засов на двери с железным лязгом упал в проушину. И тут же клацнул — словно капкан — специальный пружинный захват.

Теперь без особого ключа отомкнуть запор было невозможно. Окна Гор забил гвоздями заранее, прочные дубовые ставни тоже. Проломить такую преграду не смог бы даже Стилет.

Люди оказались запечатанными в комнате.

— Стилет, снаружи шпики из тайной полиции! Позови!.. Сделай что-нибудь!.. — уже не кричал, а сипел принц.

Телохранитель двинулся было к двери, потом к окну. Движения его стали дёрганными, как у марионетки, нелепо размахивала рука с кинжалом. В следующий миг ноги громилы подкосились, и он рухнул ничком с неприятным костяным звуком. Слетела с головы и откатилась в угол широкополая шляпа…

— Шпики! — натужно рассмеялся Гор. В глазах его темнело, грудь стиснуло, будто клещами, но он говорил из последних сил: — Они наверняка ничего не знают!.. Ни о заговоре… Ни о цели вашего визита, мой принц… Вы всегда всё делали сами, не посвящая посторонних…

По тому, как исказилось лицо венценосной особы, растильщик понял, что прав.

— Ты!.. — силился выдавить из себя наследник трона, и тянул в сторону Гора скрюченный палец в перчатке. — Ты-ы-ы!..

Тут черты лица его поплыли, принц всхрапнул. Рука бессильно упала на колени, подбородок безвольно упал на грудь. Из краешка рта потянулась скользкая ниточка слюны.

Но и Гор чувствовал, что сердце его отбивает последние такты. Жизни оставалось всего на один глоток, мертвеющим губами он прошептал: «Тот, кого уже никто нигде ничем не держит…»

Девочка моя… Грустноглазая… Фейгалэ моя… Какое странное слово… Щемящее…

В высоком темнеющем небе парила птица. Зорким глазом искала она внизу, среди лугов и выкошенных полей вкусного поклёва. Но всё бурьян, дикие кусты, опять бурьян…

Наконец приметила возделанный квадрат земли с прорастающими побегами. Коротким своим, птичьим умом она знала, что на таких вот ровных, небольших квадратах пашни произрастают особенно вкусные, просто чудесные травы, полакомиться которыми — редкое счастье. Если только нет рядом человека, который может сжечь неосторожную воровку одним своим взглядом прямо в воздухе.

Но сейчас такого человека не было. Птицу не смущала избушка невдалеке, чувствовала — избушка сейчас может быть опасной для кого угодно, но не для неё. Не пугали обитательницу небес и застывшие, напряжённы фигурки людей возле избушки — у людей явно свои заботы.

Совсем уже было начала птица снижаться, но тут вздрогнул воздух! Среда, не просто привычная — родная для птичьего племени — на миг перестала держать крылья! И в этот краткий звонкий миг поняла она своим куцым, птичьим умом, что нельзя больше клевать побеги с этого тёмного квадрата земли. Никогда и никому.

Птица широко распахнула крылья, развернулась, сделала мощный мах и полетела на заход солнца.

___________

В рассказе использованы слова из песни А.Розенбаума «Песня старого портного».