Могила во льдах

Из состояния отупляющей полудрёмы, так знакомой всем, кому по долгу службы приходится колесить по дорогам империи, меня вывела внезапная остановка. Обеспокоенно я глянул на расположившегося напротив меня Агапа Картавого. Ознакомившись в полумраке с выражением его заспанной физиономии, я решил, что это не он скомандовал остановиться.

— В чём дело? Почему не движемся? — не совсем твёрдо, но всё же достаточно громко, чтобы быть услышанным, поинтересовался я у сидевшего снаружи кучера.

— Господин, посол, выгляньте! Будьте добры, — раздался грубоватый, приглушённый плотными стенами кареты мужицкий голос.

Доски экипажа, в котором вот уже третью неделю мы скользили по этому заснеженному морю, скрипнули, когда я подвинулся в угол скамьи. Отбросив шторку, и приоткрыв небольшое оконце, размещённое за моей спиной на уровне головы, я поморщился от тусклого, но всё равно ослепляющего света. Первое, на что упал взгляд — раскрасневшееся от мороза и быстрой езды лицо нашего кучера по прозвищу Ходок, которое полностью закрыло обзор. От покрытой инеем спутанной бороды разило кислым вином, селёдкой и чесноком. Весь этот букет мешался с чистым, морозным воздухом. Глаза у кучера слезились, скорее всего — от быстрой езды.

Убедившись, что я весь во внимании, Ходок подвинул свою голову в сторону и указал пальцем куда-то в сторону горизонта.

— Видите вон тааам маленькую белую тучку, господин посол?

— Тучи, как тучи. Что с ними не так?

— Нехорошее у меня предчувствие на счёт той беленькой, господин посол, — тут же последовал ответ. — Снегопад будет. Метель. Думаю, воротиться нужно, пока в пути не скрутило. Мы всего в двенадцати километрах от деревни Сосенки, а до пункта назначения нашего — вдвое больше.

Судя по выражению его лица, кучер действительно опасался ехать дальше. Возможно, он был прав на счёт снежной бури. Ходок — уроженец местный и в здешней погоде, наверняка, толк знает. Метель в пути, особенно так далеко от густонаселённых центральных областей Аскидианской империи нередко приводила к фатальным последствиям. Сколько раз случалось, когда при густом снеге путники сбивались с пути, терялись в белых равнинах и замерзали насмерть. Одни из них пропадали навсегда, а обглоданные дикими зверьми останки других иногда отыскивались по весне всего в нескольких метрах от большака. К сожалению, в моём случае риск был оправдан.

— Ты человек опытный, Ходок. Как мне сказали на последнем постоялом дворе, ты тридцать зим своим делом на этом участке пути промышляешь. Наверняка, на твоём веку опасности и покрепче снега попадались.

— Едем значит? — неуверенно вздохнул кучер.

— Да. Езжай, заплатим тебе втрое больше, чем обещали: за опыт твой, и что о нашем здоровье беспокоишься. Всё, в дорогу, — махнул я ему рукой и захлопнул окошко.

Пока мы с Ходоком вели нашу небольшую беседу, внутреннее пространство кареты заполнил терпкий морозный дух. Я поёжился, подул тёплым дыханием на руки и спрятал их под накинутой поверх тёплого сюртука шубой.

Агап Картавый бросил на меня пристальный взгляд, а затем, когда повозка зашуршала по твёрдому насту, откинул шторку у двери и принялся задумчиво смотреть в окно. Как будто, там действительно можно было увидеть что-то, что мы не смогли усмотреть за последние несколько дней этого однообразного пути: снаружи мелькали холмистые снежные равнины — пустые, как морская гладь. В последнее время даже леса исчезли. Только какое покорёженное суровой жизнью деревце проносилось за окном, да дорожные столбы, исправно отмеряющие каждый километр, очерчивали своим расположением линию дороги. Думаю, что если бы не эти метки, то отличить нашу трассу от окружающего пейзажа было бы просто невозможно.

Картавый всегда вёл себя немногословно. Возможно, это качество пришло к нему из-за его речевого дефекта, которым кудесник страдал, как мне рассказывали старые слуги, по крайней мере, — первые сто лет своей жизни. Теперь, когда старому магу стукнуло вдвое больше, а его усы и редкие волосы на голове совершенно побелели, картавить Агап перестал. Однако привычку не изменишь. "Разговоры ради разговоров он не говаривает", — однажды отметил мой дворецкий в столичном имении. Возможно, именно такая сдержанность в словах делало его, по крайней мере, в моих глазах, — идеальным спутником. Человек, в отличие от него, я, конечно, общительный, но именно в дороге предпочитаю предаваться собственным размышлениям.

Некоторое время снаружи доносилось только шелест полозьев о снег и нечастые покрикивания Ходока. Звуки копыт нашей единственной запряжённой лошади глушила смёрзшаяся земля. Несмотря на свою силу и высоту — в холке до двух с половиной метров — эти упряжные северные животные достаточно грациозны и легки на шаг.

Мы гнали нашу санную карету сквозь северные пустоши и снега Аскидианской империи около шести недель кряду. Подходил к концу первый месяц зимы, и в ближайшие несколько часов нашему экипажу, наконец, предстояло достичь конечного пункта всего путешествия — равнины Милтай. Здесь, в царском шатре мне предстояло встретиться с правителем новой имперской провинции — Земли Ианоха, чтобы обсудить с ним пути дальнейшего встраивания северных территорий в структуру империи, вопросы налоговых выплат, торговых связей и рекрутской повинности. Последняя, кстати, должна была стать серьёзным прорывом в отношениях Центр-провинция, так как ранее ни о чём подобном речи при аналогичных посольствах даже не заходило.

Не вдаваясь в подробности, отмечу, что Министерство иностранных дел, выждав три поколения с момента официального присоединения северных земель к телу империи, решило, наконец, что северяне уже в достаточной степени приспособились к условиям жизни в масштабах единого государства. Что они больше не бегают от наших чиновников, купцов и сборщиков налогов, и потому вполне готовы к дальнейшему закабалению. Ну, или — "дальнейшему интегрированию", если вы предпочитаете политически корректные выражения.

Время для солдатской повинности действительно назрело, тем более что купленные богатыми дарами местные царьки и представители элиты настроены были к имперским властям весьма благосклонно и шли на любые уступки. Рекруты, которых решено было собирать в Землях Ианоха поначалу по тысяче человек в год, должны были не просто укрепить нашу армию (северяне не случайно считаются непревзойдёнными стрелками), но завершить в голосах коренных народов формирование идеи, что отныне они — не просто затерянные в снегах племена, но — подданные империи. Что подразумевает и несение новых обязанностей, и совершенно иное мышление.

— Знаешь, Дианехт, а ведь лучше бы ты послушался советов кучера, — вдруг подал голос Агап и указал в окно.

Я проследил за его жестом и едва сдержал ругательства: снаружи кабины резко стемнело, и очень некстати пошёл снег — густой и крупный.

— Может, попросим развернуться?

— Думаю, уже поздно, — отметил Агап, разглаживая свои густые седые усы. — Мы сейчас находимся точно посреди пути.

— По крайней мере, обратно мы можем вернуться по собственному следу.

— В такой буран? Следы, если они ещё сохранились, через несколько минут заметёт. Самый лучший вариант действий — уповать на нашего кучера и везение.

Хладнокровию Агапа могла бы позавидовать даже змея. Что и говорить, его выдержку ковала непростая и долгая — даже по меркам кудесников — жизнь на службе у моего семейства. С моими прадедами он помогал расширять империю на восток, а затем и на север. Бился у подошвы горы Кранмер против вождя повстанцев Александра Школьника и защищал вместе с мои отцом-адмиралом имперские воды от пиратов. Иными словами, повидал он на своём веку много, умереть не боялся. Я же только в текущем году отпраздновал своё тридцатилетие и потому о собственной жизни пёкся в гораздо больше степени.

Ещё раз распахнув окошко за своей спиной, и запустив, тем самым, внутрь кареты пробирающую до гостей вьюгу, я бесцеремонно толкнул Ходока в спину. В ходе последующей короткой консультации я выяснил, что кучер полностью согласен с Картавым в том плане, что поворачивать назад нет никакого смысла, а единственное наше спасение в том, чтобы он не потерял ориентацию в этом снежном урагане.

— Пока я с лёгкостью узнаю места, господин посол, все изгибы земли и кустики мне знакомы! — прокричал сквозь посвистывание метели Ходок. — Будем надеяться, что солнца хватит, чтобы освещать нам путь! Это единственная проблема. Если совсем стемнеет, то тут пиши пропало!

Захлопнув окно, я поинтересовался у Агапа — много ли дневного времени у нас в запасе. От Картавого разило пессимизмом также забористо, как от нашего кучера чесноком. По его словам, рассчитывать мы можем в лучшем случае часа на три, да и то — в нормальный солнечный день. В такой же буран ночь может наступить гораздо быстрее.

— Если уже не наступила, — больше для себя добавил он, поглядывая в окно.

Картина снаружи действительно не радовала. Небо хмурилось всё больше, а снегопад усиливался. Думаю, что если бы не мастерство нашего кучера, то мы давно бы увязли в снегу. Но наш экипаж продолжал нестись сквозь густую метель, как нож сквозь масло — напрямик к выбранной цели. Полчаса прошло, час, полтора. Погода за окном совершенно испортилась, "белая тучка", о которой меняя заранее предупредил Ходок, превратилась в самую настоящую чёрную бездну над головой. Снег пошёл такой густой, что не иначе, как только по наитию и благодаря шестому чувству из такой передряги не выберешься.

Стоит признать, что прежде, чем мы завязли в снегах, мы израсходовали все мыслимые и немыслимые реверансы богини удачи, и, в конце концов, злой рок нас настиг.

Тьму снежной бури взрезал жалобный лошадиный крик, затем мы во что-то въехали и остановились. Удар оказался не сильным, но Агап всё-таки слетел со своей скамьи — мне едва удалось вовремя выставить руки и удержать его. В противном случае он вдавил бы меня в стенку. Затем до моего уха донеслась заглушаемая метелью брань.

Окошко для общения с кучером ситуацию и не прояснило. Ничего толком сквозь него не рассмотрев, я поплотнее закутался в шубу, затянул наглухо шарф и, распахнув широко дверь, спрыгнул в сугробы. Ветер тут же переворошил мои волосы, а снег залепил в лицо. Щурясь и прикрывая глаза рукой, я постарался оценить серьёзность инцидента.

Ходок стоял в нескольких метрах от меня, склонившись над лежащей в снегу лошадью. Животное временами подрагивало в конвульсиях и, изредка тяжело приподнимая голову, то оглядывало нас, то таращилось сквозь вьюгу во тьму — огромными, широко раскрытыми от боли и страха глазами. В тихом и редком ржании покалеченной лошади слышалась щемящая душу тоска.

Я уловил, что именно произошло, но всё равно поинтересовался у возничего.

— Ногу подвернула, — подтвердил мои опасения Ходок, успокаивающе поглаживая потеющий и вываленный в снегу мощный круп животного. — Тише, тише, миленькая, успокойся, — продолжил приговаривать он. — Всё будет хорошо...

Позади меня Картавый тяжело спрыгнул снег.

— Ты чем-то можешь помочь? — спросил я у него.

Кудесник угрюмо покачал головой. Но он всё равно подошёл к лошади, опустился перед ней на колени и, положив обе руки на тело: одну на морду, а другую — на шею, — прочитал какое-то заклинание. Дрожать животное перестало, и, судя по всему, осталось в сознании: его выпученные глаза словно следили за мной. Неминуемая смерть лошади, вне всякого сомнения, была на моей совести.

У Агапа Картавого в арсенале имелось множество трюков на все случаи жизни, но, увы, талант его, как целителя, оставлял желать лучшего. Помню, когда мне было лет пять и моя любимая борзая, подцепив какую-то заразу, стала стремительно терять шерсть, покрываясь красными пятнами, кудесник несколько дней, по моей настоятельной просьбе возился с ней, пытаясь отсрочить прогрессирование болезни и гибель животного. Собака скончалась через несколько месяцев после начала его колдовских "процедур".

— Я сделал всё, что в моих силах — унял боль, — отметил подошедший ко мне кудесник.

— Я знаю. Какие есть предложения?

Агап пристально посмотрел на меня: он знал, насколько я неравнодушен к страданиям животных, но всё равно сказал:

— Я могу заставить её подняться и продолжить путь. Сломанная кость, конечно, не срастётся, но кобыла об этом знать не будет. Плюсы такой "терапии" в том, что, несмотря ни на что, мы продолжим путь. Минусы — животное может прямо в дороге погибнуть от, скажем так, — болевого шока. Пусть оно не будет сознавать перелом, однако поступающие в мозг болевые импульсы будут колоссальны.

Решение в духе Агапа: очень практичное, наверняка — эффективное, но не совсем гуманное. К сожалению, какими-либо альтернативами мы не располагали.

Подойдя к Ходоку, я обрисовал ему план действий. Будучи человеком простым, к волшбе он, судя по всему, относился с определённой долей опаски: это читалось не только по выражению лица его, когда он поглядывал на Картавого, но даже — в позе, в которой он стоял. Однако высказал своё "нет" кучер совсем по иной причине.

— Господин, посол, стыдно сознаться, но мы заплутали. С дороги сбились. Если бы мы по-прежнему находились на дороге, то моя лошадка ни за что не сломила бы себе ножку. Если же вы её почините и прикажете куда идти, то, оно, быть может, с вашим волшебником мы и выйдем на людей. Но я пути не знаю. На месте лучше бурю переждать.

Агап предложил организовать для кучера иллюминацию в воздухе — освещающий путь огненный шар или что-то в этом духе, но сам же зарубил свою идею — в такую погоду любой источник света будет полностью бесполезен. Волны снега его просто "проглотят".

Идея кучера казалась единственной рациональной. От нас требовалось схорониться и переждать бурю. Любые попытки продолжить двигаться пешком — путь к верной гибели. Другое дело, когда снег угомониться и станет светлее, то можно будет и на местности попытаться сориентироваться, и, возможно — попросить у других проезжих помощи. Последнее актуально, правда, только в том случае, если мы не слишком далеко от дороги ушли.

Вся наша троица забилась в карету, плотно затворив за собой дверь и окна. Не дело, конечно, мужика внутри держать, но, в конце концов, — не оставлять же его в метель на верную смерть.

Признаюсь, что ощущение некоторой неловкости висело в воздухе не больше получаса. Усаженный на скамью с Агапом кучер тревожно почёсывался, заламывал руки, и всякий раз чихнув, — начинал запальчиво просить извинений у "господина посла". В конце концов, и он привык к нашему обществу, и мы к его. Даже запахи мужицкие перестали меня беспокоить. Это, конечно, произошло совсем не потому, что я вдруг осознал его равенство моей персоне, как человеческого существа или что-то в этом духе. Подобные революционные идеи, так популярные среди молодёжи в столице, я всё-таки не разделял, хоть и слыл человеком весьма восприимчивым к новым идеям. Просто, когда тебя медленно, но неумолимо, накрывает саван смерти, а костлявая буквально дышит в шею своим морозным дыханием — тут не до социальных предрассудков и разницы в образовании.

Спустя два часа такого сидения я поймал себя на том, что моё тело начинает трясти от холода. Шмотки, различные платья и дорожные одеяла, которыми мы попытались укрыться (кучер для себя притащил лошадиную попону), очевидно, никого уже не спасали. Весь мой оптимизм практически растаял, а в голову стали пробираться разные нехорошие мысли. Я даже перестал высовываться на улицу или выглядывать в окно, чтобы оценить масштаб катаклизма и узнать — идёт снег или уже перестал. Свист вьюги снаружи хоронил любые надежды.

— Дианехт, не мог бы ты напомнить, какие дары мы везём с собой?

Я с интересом посмотрел на Агапа. С чего бы это он вдруг этим вопросом озаботился именно сейчас? Впрочем, я без труда перечислил всё, что предполагалось вручить лидеру кочевников Дориату по достижении равнины Милтай.

— Шкатулка с камнями, собачьи упряжки лично от императора, бочонок Галийского красного, ну и оружие для самого царя и трёх его малолетних детей.

— Насколько я помню, для главы семейства мы заготовили меч, а его детям — затупленные кинжалы и щиты. Эти последние мы разве не потеряли на подходе к Хорсемишу?

— Нет, разбойники в основном бочки со спиртным забрали.

— Скажи кучеру принести эти щиты. Все не нужно — двух будет вполне достаточно.

Дав Ходоку указание, я подождал, пока кучер нехотя выберется в буран и прикроет за собой дверь, а затем спросил у Агапа, что, собственно, он задумал. Тот пожал плечами и сказал что-то вроде того, что он "собирается попробовать немного походной магии". Больше из него выжать ничего не удалось. Настаивать на ответе я не стал. Только бы время потратил. Несмотря на то, что в реальности Картавый являлся моим слугой, подобающего обхождения от него добиться было невозможно. Обращался он всегда напрямую по имени и без всяких титулов, чем неоднократно вгонял в краску не только меня, но и всех моих предков. Может быть именно из-за "панибратского" отношения Агапа к властям предержащим наш род всегда старались держать подальше от двора — отправляя во всякие важные, но далёкие от столицы миссии, будь то посольства, военные компании, охота на заговорщиков или выбивание дани из упрямой и позабывшей страх местной элиты в разных частях империи.

Я уже начал испытывать лёгкое беспокойство по поводу долгого отсутствия Ходока, как он всё-таки вернулся. Непросто, видимо, в такую вьюгу открывать закоченевшими пальцами замок на сундуке в задней части кареты, копаться во всех этих свёртках — дарах и наших пожитках, пытаясь только по весу и форме определить, где именно среди всей эти кучи прячется то, что нужно "господину послу".

— Вот, — Ходок протянул мне два щита.

Когда кучер собрался присесть на уже остывшее из-за долгого отсутствия место рядом с Агапом, кудесник жестом остановил его и, бесцеремонно усевшись посреди скамьи, дал указания Ходоку расположиться на моей половине.

Возничий так опешил, что послушно плюхнулся, куда ему указывали. Признаюсь, я также немного удивился такой выходке. Тем временем, как ни в чём не бывало, Агап вынул щиты из моих рук и расположил их по обеим сторонам от захваченной в своё пользование скамьи, прислонив один к стенке, а второй — к каретной двери. Не успел я и слова сказать, как Картавый расставил в обе стороны руки, положив по два пальца на поверхности щитов, и что-то быстро-быстро заговорил.

Поначалу я не понимал, что, собственно, старина Агап задумал. Но когда в местах, где он касался щитов, стальная обивка начала, накаляясь, постепенно краснеть — до меня дошла истинная цель его действий. Создать из детской боевой игрушки жаровню — даже две — оказалось весьма неплохой идеей. Бормотание Агапа не прекращалось ни на минуту, а красноватые пятна под его пальцами расползались по всей поверхности щита, накаляя смёрзшийся воздух.

Чтобы упростить доступ к своему телу блаженного тепла, я скинул с себя покрывала и халаты, и даже расстегнул шубу.

Стоит признать, что наш кучер, человек далёкий от всякой волшбы и чародейства, несмотря на пожирающие его душу сомнения и природный страх, достаточно неплохо справлялся с собой. Он, конечно, ещё долго подрагивал всем телом, таращась на раскалённые "жаровни" в двух концах кареты, но, в конце концов, всё образумилось. Холод вскоре оставил внутренние пространства кареты, а жажда жизни одолела осторожность и ужас Ходока перед необъяснимым. Кучер вплотную подвинулся к одному из щитов, выставив над его матовой алой поверхностью худые руки. Со своей половины скамьи я последовал его примеру.

Это невероятное везение — что нам удалось сохранить оббитые металлическими полосами щиты до конца нашего путешествия. Их, как и большую часть подарков мы потеряли вблизи Хорсемиша, всего в двух неделях пути от столицы. Для пущей безопасности посольство решено было встроить в купеческий караван из двух сотен повозок. Вполне логично, если учесть, что в путешествие к равнине Милтай выехали имперские карета и шесть крытых тележек с дарами и конной охраной их десяти человек.

Не знаю, как это произошло — случайно или по наводке, но разбойники атаковали караван прямо посреди бела дня, ударив именно по тому месту, где размещались члены посольства и их имущество. Половина приставленной ко мне охраны полегла под стрелами и кривыми саблями атакующих, другая же решила, что жизнь дороже и исчезла в суматохе. Пока охранники каравана подсуетились и организовали оборону, нападающих и след простыл. Вместе с ними исчезли в местных путаных лесах половина даров посольства.

Однако судьба, видимо, всё-таки нас пожалела. Когда мы с Агапом и уцелевшими извозчиками достигли-таки Хорсемиша, то в обратную дорогу собираться не стали. Выяснилось, что прямо перед нашим приездом здешним военным удалось напасть на след ограбивших караван разбойников и по большей части — отбить унесённое добро. Бочонки с дорогим вином, благодаря которому, к слову, нам в своё время удалось сломить непокорные северные народы и мотивировать их вступить в империю, конечно, исчезли, а вот многие, так сказать "менее жидкие ценности" вернуть удалось, в том числе — и холодное оружие со щитами для царя Дориата и его потомства. Посовещавшись с наместниками империи в Хорсемише, мы приняли решение продолжить путешествие — и в гораздо более скромном составе — только я и Агап на перекладных. Если бы мы в тот момент повернули назад, то переговоры с кочевниками пришлось бы отложить на год, в лучшем случае — на девять месяцев. Зимой найти этот бродячий народ просто невозможно. От нас требовалась спешка, чтобы поспеть к равнине Милтай, богатой на питательный для оленей и северных лошадок лишайник и мох, пока кочевники не вздумали тронуться дальше в Ледяные пустоши.

Самые ценные дары мы уместили в одну запряжённую тройкой, непритязательную с виду повозку, а сами расположились в потёртой карете. Любой встретивший нас мог бы подумать, что я и Агап — не очень богатые, спешащие по своим делам чиновники. Так что не удивительно, что вся оставшаяся дорога прошла для нас без приключений.

Но приключения о нас не забыли. Они весело поприветствовали нас, когда мы увязли в этом снежном болоте — всего в нескольких километрах от пункта нашего назначения.

Заметив, что сидевший слева от меня Ходок умудрился заснуть прямо с выставленными перед магической "жаровней" ладонями, я решил тоже немного расслабиться. Тем более, что монотонное бормотание Агапа расслабляло и даже убаюкивало. Перед тем, как раствориться в накатывающем без сновидений сне, откинувшись на стенку кареты, я несколько мгновение смотрел на старого кудесника. По его вискам струился пот, глаза казались крепко зажмуренными — нелёгкое это дело колдовать, тем более — несколько часов подряд…

Сколько времени длился сон — сказать не могу. Проснулся я глубоко ночью, и как мне показалось — от волчьего воя. Внутри кареты царили непроглядна тьма и холод, буквально пронизывающий до костей. В следующий момент я осознал, что на моих ногах кто-то лежит. Меня охватила паника, сползшее на пол тело, скорее всего, принадлежало кудеснику. Я тут же постарался убедиться в том, что он жив. Мои члены, словно заржавели. Кое-как, я наклонился и, вцепившись в одежду распростёртого под ногами человека, немного его приподнял и, как следует, встряхнул.

Спать на холоде — верная смерть, но, судя по всему, волшебника она обошла стороной. Кряхтя, Агап с невероятным усилием воли пошевелился и постарался сам принять сидячее положение. Неуклюже, словно громадный младенец, он, как мне показалось, добился своего и тут стены кареты на время осветились неверным голубоватым светом — ещё один трюк незаменимого кудесника. Растрясти кучера оказалось куда проще. Тот чувствовал себя живее всех живых. Пусть двигался он тоже не очень уверенно, но охал, ахал и причитал — за всех нас вместе взятых.

Слегка оклемавшись, Агап приложил руки к нашим спасительными щитам и, и спустя какое-то время они снова согрели карету. Синеватое сияние исчезло, ему на смену пришло красное свечение раскалённого металла. Его тихого мерцания оказалось вполне достаточно, чтобы видеть друг друга.

— Я долго не продержусь, — севшим голосом признался кудесник.

— До рассвета дотянуть сможешь? — спросил я.

— Солнце встанет часов через шесть, если не больше. Меня от силы часа на два хватит. Огненная магия слишком много энергии требует. Впрочем, даже если до утра доживём, я не думаю, что нам это сильно поможет. Мне кажется, этот буран — из тех, что на севере неделю длиться могут. Но даже, если нам повезёт, и метель прекратится, то опять же — вряд ли кто прямиком по тракту броситься нам на помощь сугробы расчищать.

— Какие есть варианты?

В ответ Агап только угрюмо покачал головой. Передохнув несколько минут, он снова приложился пальцами к тёмной металлической поверхности щитов.

Кудесник старался грамотно использовать и экономить свои силы. Щиты теперь только едва поддерживали удобоваримую температуру, а отдыхал от колдовства старик всё чаще и, кажется, — совсем сдал — в зловещем бардовом свете наших искусственных "жаровен" он походил больше на высохший труп, даже усы его как-то безжизненно обвисли.

С улицы послышался волчий вой — едва различимый из-за силы ветра, но вполне узнаваемый. "Волки нас разбудили, подарив жизни, волки же её отберут", — невесело подумалось мне. Судя по паникёрским настроям кучера, "серых" он тоже услышал. Мужик стал делать какие-то пасы, наверное, здесь, на севере — отгоняющие и отпугивающие злых духов.

— Ваши волки охотятся стаями? — спросил кудесник, обращаясь к Ходоку.

— А как же ещё? Целые стаи! Летом они десятками местность обыскивают, а зимой…, — сглотнул кучер, — зимой их до сотни порой сбиться может. Чуют, чуют, твари, живое мясо. Сожрёт нас с потрохами зверьё — даже костей потом не найдут! Эх, пропадём теперь…

— Не сожрут, если будем вежливы, — вставил Агап, и устало улыбнувшись, начал приводить в порядок одежду.

— Ты собираешься наружу? Зачем? — спросил я его.

— Волков накормить, — ответил он, а затем, проверив хорошо ли на поясе сидит кинжал, распахнул дверь и выпрыгнул в снег.

Силуэт кудесника тут же скрыла ночная мгла, а к двери тут же подбежал Ходок и с треском её захлопнул.

— Спятил ваш волшебник, господин посол, смерти искать пошёл. Думает, наверное, что лучше в клыках зверя, чем от холода.., — затараторил кучер. — Такие мысли иногда в башку молодым лезут, этот же седой весь…

— Не думаю, Ходок. Агап не из тех, кто легко сдаётся, — ответил я, хотя, признаюсь, внезапные и совершенно ничем не мотивированные действия кудесника и меня встревожили не на шутку.

— Вы-то куда, господин посол, собрались? — вдруг выпалил Ходок.

— Не беспокойся, я ненадолго. Посмотрю просто, что мой друг учудить вздумал.

Несмотря на все причитания и встревоженный лепет кучера, я распахнул двери кареты и мигом оказался во власти снежной стихии. Ветер атаковал с такой силой, словно намеренно собирался сдуть меня с глаз долой, да и снежные каскады меня не жалели — если остановишься, то, кажется, — в считанные минуты тебя белым саваном окутают.

Небо над головой представлялось чёрной дырой, а снег даже не думал редеть, но ночь снаружи кареты оказалась совсем не такой непроглядной, как мне казалось изначально. Разглядев неподалёку от себя скрюченную фигуру Агапа, я сделал несколько шагов в его сторону. Кудесник стоял на коленях, склонившись над бедной лошадью. Судя по тому, что снег не превратил её в едва различимый холмик, она продолжала бороться за жизнь, сбрасывая с себя его успокаивающие ладони. Точнее сказать,— раньше лошадь боролась за жизнь. Агап прикончил её — это я прочитал не только по зажатому в руке кинжалу, которым он орудовал в районе её живота, но и в мертвецкой недвижности самой жертвы.

— Если в тебе проснулась крупица жалости, то, может, стоило бы покончить с её страданиями более традиционным способом?! — очень громко спросил я, так как, в противном случае, ветер заглушил бы мой голос.

— Вначале я перерезал ей глотку, а выпотрошил уже потом! — прокричал мне в ответ Агап, и, догадавшись, что меня такой ответ вряд ли устроит, добавил. — Теперь волки нас скорее учуют!

— А ты уверен, что нам это особенно надо? Не лучше ли было, чтобы они вообще нас не нашли?! Во имя трижды проклятых древних богов, давай выкладывай, что ты задумал!

— Задумал, чтобы и волки были сыты, и овцы целы! — ответствовал старый кудесник и вдруг расхохотался с неподдельным весельем в голосе.

Ветер тут же взъерошил его волосы, и старик на миг показался мне совершенно безумным, хотя я точно знал, что это не так. Какие бы странные выходки он не совершал за свои 200 лет жизни, безумных среди них не числилось. По крайней мере, в их полной разумности убеждались сами очевидцы спустя какое-то время после инцидента.

— Ладно, слушай! — прокричал вставший с колен Агап. — Я специально не стал говорить о своём плане там, в карете, так как наш друг кучер мог бы запаниковать и дать дёру! Народ местный весьма нестойкий на потрясения, а его помощь нам ещё пригодится!

Вкратце, кудесник обрисовал мне свой замысел. Признаюсь, даже меня, человека многое повидавшего, в немалой степени напугала затея моего товарища. Так что ,если даже меня, пусть и на какое-то мгновение посетила паникёрская мыслишка бросить всё и припустить сквозь буран наудачу — авось к человеческому жилью выйду, — то что уж тут говорить о нашем кучере! Я искренне пожелал ему удачи — страхов бедняге придётся до конца ночи натерпеться таких, что потом ещё его внуки своих внуков этой историей у камина пугать будут.

Как только мы с Картавым вернулись в карету, Ходок так искренне воссиял от радости, что я чуть было не предупредил его о грядущих испытаниях, но вовремя сдержался. Как только все расселись — я и Ходок напротив Агапа — кудесник снова "включил" печь.

Карета согрелась. Я очень рассчитывал на скорый приход волков и удачу плана Агапа, но время шло, и глядя на осунувшееся лицо кудесника, я буквально видел, как вместе с его силой утекают наши шансы выбраться целыми и невредимыми из этой весьма неприятной истории.

Спустя, наверное, минут тридцать ожидания произошло то, чего я с Агапом с таким нетерпения ждали, и чего так панически страшился наш кучер — где-то совсем близко раздался волчий вой. Ему вторила вторая глотка, затем — третья.

— Священный Иеронимус, они нашли нас, — пискнул кучер.

Если раньше ещё можно было сказать, что пусть с трудом, но Ходок всё же держит себя в руках, то теперь на его лице читался звериный ужас. В таком состоянии человек способен на любые по шкале идиотизма поступки. К счастью, окружённый волками в бега он не пустился.

— Пора? — спросил я.

Кудесник кивнул, распахнул двери кареты и вытолкнул наружу обомлевшего от ужаса кучера. Выйдя следом за ними, я наглухо запер дверь, а когда повернулся в сторону Агапа, ночь буквально вскипела от волчьего воя. Первый голос пришёл откуда-то слева от меня, второй — сзади, затем, кажется — волки завыли со всех сторон. Жутковатый хор словно пел нашу похоронную песню. За хлопьями снега мне померещилось несколько пар глаз, низко приставленных к снегу и готовых к прыжку.

Понимая, что успех операции всецело зависит от мастерства кудесника и степени его усталости, я придвинулся к нему как можно ближе.

И сделал это, наверное, в самое время. Волчьи глаза вспыхнули кругом нас, словно по сигналу. Глаза это находились в постоянном движении — как светлячки, путешествующие парами, они в беспорядке кружили вокруг нас.

Смотреть на Ходока без боли я просто не мог. Мне казалось, что сердце бедолаги не выдержит и разорвётся. На всякий случай рядом с кучером, крепко держа его за левую руку, стоял Агап. Он что-то быстро говорил на своём колдовском языке. Как всегда, я не мог разобрать ни слова, что вовсе не удивительно. Только кудесники и те, кто способен их ремеслу обучиться, могут понимать эти дикие для слуха речи. Обычному человеку они кажутся настолько чужеродными, что запомнить их мы просто не в состоянии. За свою жизнь я тысячи раз присутствовал при Агапе в моменты, когда он творил свои заклятья, однако вряд ли по памяти сумею воспроизвести даже слог из того, что он говорил.

В какой-то момент волчьи глаза перестали мельтешить, и вой прекратился. Волки замерли, словно в ожидании чего-то очень важного. Затем в полной тишине, из пелены вьюги выступила огромная волчья фигура. Несмотря на то, что зверь едва достигал мордой моего пояса, он казался действительно огромным, от него буквально разило мощью. Гибкие мускулистые лапы уверенно вывели вожака стаи к нашей троице. Зверь замер всего в двух шагах от Агапа. Немигающие взгляды человека и волка на долгую минуту скрестились.

Пока длился этот поединок в гляделки, несколько раз мне казалось, словно губы волка начинали приподниматься в оскале, но это, наверное, просто моё же воображение играло со мной злые игры.

Тишину нарушил Агап. Сказав несколько колдовских слов, он указал свободной рукой в сторону мёртвой лошади. Правой кудеснику всё ещё приходилось стискивать кучера.

Волк ещё несколько секунд не отпускал взглядом Картавого, а затем, внезапно утратив к нему всякий интерес, развернувшись, подбежал к мёртвой лошади. Пока он насыщался, прочие члены стаи молча стояли поодаль. Как только вожак отошёл от трупа на несколько метров — клубок белой шерсти устроил громкую возню над останками животного.

Кобылу обглодали в считанные мгновения.

Как только трапеза завершилась, и последняя оглоданная кость упала из волчьей пасти в снег, взоры стаи снова опутали людей. Агап, слова которого заглушила метель, что-то сказал на ухо кучеру, затем прикрикнул на него, и мужичек, наконец, должным образом среагировав, метнулся к задней части нашего транспортного средства. Ему наперерез бросились два волчьих силуэта, Ходок жалобно крикнул и упал в снег. Однако никто на него не набросился. Дорогу волкам, которым, предположительно, не удалось, как следует насытиться лошадью, перекрыл вожак. Этой здоровенной твари, которая оказалась крупнее обоих противников вместе взятых, даже не пришлось на них рычать. Поджав хвост, словно какие дворняги, незадачливые охотники скрылись в ночи.

Провозился Ходок совсем недолго. Очевидно, он чувствовал, что от этого зависит его жизнь.

— Вот, господин волшебник, — сказал он, вернувшись к нам и бросив к ногам кудесника переплетённые ремни собачьей упряжки из крокодиловой кожи, украшенной драгоценными камнями из сокровищницы самого императора. — Только больше не надо просить меня …

Картавый бесцеремонно оборвал бунтовщика:

— Больше не буду, как только ты закончишь то, на что подбивался — "со свистом и с комфортом", как ты сам нам говорил, доставишь нас на равнины Милтай. Ни я, ни "господин посол" такими умениями, как езда в собачьей упряжке, — не обладаем. Ты же в этом деле, насколько помню, — эксперт. Память у меня хорошая, а трактирщик на постоялом дворе про тебя всё рассказал. Потому, быстро взял эти ремни и пошёл впрягать наших добрых помощников, пока они не передумали помогать нам!

"Добрые помощники" уставились немигающими глазами на несчастного кучера. Не знаю, как бедняга сумел найти в себе силы, но он поднял замаранные в снегу ремни и поплёлся в сторону самого неказистого с виду волчонка.

— Вожака первого впрягай, если не хочешь, чтобы тебя сожрали! Его впряжёшь — все остальные смирно последуют его примеру! — прикрикнул Агап.

Словно подвластные чужой воле, ноги кучера потащили его в сторону наиболее опасного зверя всей этой мёртвой равнины. Я искренне восхитился мужеством этого простого человека. Его жизнь в одночасье перевернулась верх тормашками, он чуть не замёрз в снежной пустыне, несколько часов наблюдал, как самый настоящий кудесник у него под носом творит своё чёрное колдовство, и вот такой страшный финал.

Когда Ходок приблизился к вожаку стаи вплотную, зверь смерил его внимательным взглядом и, как мне показалось, сам просунул голову в петлю. Руки кучера работали как на автомате: вот одна могучая лапа втиснулась в лямку, вот — другая. Вскоре вожака волчьей стаи должным образом экипировали. Однако его отношение к людям, казалось, не поменялось. Он по-прежнему продолжал смотреть на кучера, словно прикидывая, а не сожрать ли его лучше с потрохами, забыв про условия заключённой с кудесником сделки. Тем не менее, в самом Ходоке что-то, как мне кажется, стало другим. Руки его практически перестали трястись. В результате, с прочими волками он управился ещё сноровистее, чем с вожаком.

Вскоре передо мной стояли в два ряда тридцать диких волков, запряжённых мастером этого дела в ремни из крокодиловой кожи. В отличие от своих домашних сородичей, они не тявкали и не виляли хвостами. Их взгляды красноречиво говорили нам, что они жаждут поскорее покончить с их частью соглашения и вернуться в родную степь.

Отпрячь кобылу и приладить собачью упряжку к полозьям кареты много времени не заняло. Вскоре мы уже летели, опережая метель.

Скорость, с которой неслись наши "ездовые", представлялась мне просто невероятной. Изначально, пока мы разгонялись, животные увязали в снегу чуть ли не по грудь, но потом, как вытащили нас на дорогу, также порядком засыпанную метелью, — тут дело пошло быстрее. Самое поразительное: волки знали, куда нам требовалось попасть. Как позже рассказал мне Агап, в сознании вожака, равнины Милтай представлялись примерно так: "много зелени, много двуногих, много глупых и вкусных с опасными рогами, пока не ушли". В задачу корректирующего бег запряжённой стаи Ходока входило лишь не позволять слишком увлёкшимся бегом волкам возможности на опасных поворотах завалить карету на бок.

Я глянул в окно. Ещё около двух десятков зверей, которых мы просто физически не смогли впрячь вместе с их сородичами, устроили нашему экипажу почётный эскорт. Иногда у самых колёс кареты проносились их сливавшиеся со снегом могучие спины, а иногда — вспыхивали жёлтым огнём и тут же пропадали фонарики глаз.

— Ты уверен, что твоя помощь нашему кучеру не понадобится? Может, тебе стоило бы вместе с ним — на козлах разместиться?— спросил я у Картавого.

— Я просто старый кудесник. Мне здоровье беречь нужно. К тому же, я верю, что он справиться. Помнишь, что он сказал, перед тем, как мы тронулись в путь?

— "Я довезу, как и обещал — со вистом и комфортом, только с вас, господин посол, не в три раза больше запрошу, а в десять!" — вспомнил я.

— Ты собираешься выполнить его требование, — с любопытством спросил меня кудесник.

— Да. Кроме всего прочего, я возмещу ему утраченную кобылу в том же отношении: один к десяти.

— Очень щедро с твоей стороны. Лет десять назад ты бы этому мужику приказал выдать не десять лошадей, а двадцать ударов кнутом за неуважительное отношение.

— Может быть, — честно признался я. — Время меняет всех нас. Кстати, — вдруг вспомнилось мне, — может ты тоже изменился, не знаю только — в лучшую сторону или нет. Обычно впустую гоготать ты не начинаешь, из тебя даже улыбку выжать — целое событие.

— О чём ты?

— Помнишь, когда я на тебя надавил и потребовал, чтобы ты объяснил свой план действий? Ты ответил, что жаждешь, чтобы "и волки были сыты, и овцы целы", а потом расхохотался, как будто умом тронулся. Можешь ли разъяснить, что тебя тогда так сильно развеселило?

— Я просто подумал о том, как, в случае удачно заключённого с волками договора, завершится наша лихая гонка.

— И как же?

— А ты нарисуй в своём воображении такую картину, которую увидят сегодня перед самым рассветом кочевники. Сквозь снежную бурю, подстрекаемая волчьим воем, влетит на их главную площадь и остановится у царского шатра имперская повозка. Дикие звери, запряжённые в собачью упряжку, грызут ремни и рычат, желая поскорее освободиться. Кто-то, задрав морду к небу, оглушает окрестности леденящим душу воем. Затем мы освобождаем этих животных, и они растворяются в ночи, приводя в ужас домашних оленей, которых в лагере кочевников будет несколько тысяч. Свидетелей нашего появления будет масса. А если учесть, что волк — священное для северян животное, то, думается, свою миссию "господин посол" выполнит и даже перевыполнит. Местный царёк согласится на любые поборы и обязанности, которые ты собираешься наложить на него. И даже будет рад этому.

Я представил всю эту картину у себя в голове и не сдержал улыбки. Умом старый кудесник точно не тронулся, и чувство юмора у него развито превосходно.