Брауни

Станислав Бескаравайный,

Татьяна Адаменко

Полку над камином украшало самое красивое из того, что было на ферме: статуэтка белого фарфорового кролика с розовым носом, бронзовый кофейник, глиняный кувшин с торчащим из него страусовым пером ярко-синего цвета. И наверху несколько вырезанных из журналов картинок, которые старший Том оправил в рамки и гордо именовал "эстампами".

Вот на такой нравоучительный эстамп, с наказанным ребёнком и виселицей за окном его детской, насупившись, смотрел шестилетний Уилли. То было лучше, чем смотреть на бабушку или Аллана; ведь чем громче бабуля Бэйлег отчитывала самого Уилли, тем шире расползалась улыбка по довольной роже братца.

— Ты зачем коровью лепеху ему в постель ляпанул? Кто это все простирает, и кто из вас, лайдаков, новую рубаху сошьёт? — каждый вопрос сопровождался подзатыльником. — Что с тобой сделать, горячих всыпать или на холод выставить?

Старшие братья сидели вокруг стола и делали вид, что с ними такого в жизни никогда не случалось.

— Выпороть и брауни отдать! — Аллан был в восторге, но тут все вдруг круто переменилось: его ухо словно сдавило железными щипцами. От неожиданности восьмилетний Аллан горько расплакался.

Утихомирив его рев ещё одним подзатыльником, бабуля села за стол и скомандовала:

— Стойте оба здесь!

Понурившись, Аллан стал рядом с Уилли.

— Чтоб рот твой дурной таких слов не ронял, понял?! — раскипятилась Бэйлег. — Да вы хоть знаете, паршивцы, на какую чуму может жизнь в семье обернуться, если за своим языком черным не следить??! Эх, вы…

Уилли с Аланом тоскливо переглянулись. Они поняли, что ухитрились задеть у бабули самую чувствительную струну, струну семейного единства, и потому им самим сейчас житья сейчас не будет от поучений Бэйлег.

Но всё закончилось неожиданно мирно.

Бабуля задумалась, переводя дыхание, и ее взгляд упал на старшего из внуков, пятнадцатилетнего Тома, который всячески холил и лелеял свои едва пробившиеся усы.

— Том, это ж ты не уследил? Так вот ты и расскажи им историю про старого брауни и ферму Дугальдов! Давай, рассказывай, а я пока тут высижусь; горло пересохло, ноги болят, и устала я от вас, сил моих нету…

Уилли опасливо сел рядом с Алланом на край лавки. Брат, потирая рдеющее в полумраке ухо, неохотно подвинулся. Четверо старших братьев, которых на этот раз миновала словесная гроза вкупе с молниеносными бабулиными подзатыльниками, радостно приготовились слушать. Конечно, они-то уже выросли из сказок бабули Бэйлег, но никогда не отказывались услышать их снова и снова; да и Том в полной мере перенял от бабули дар рассказчика… а если сказка будет страшной, то что может быть лучше, чем малость испугаться зимним вечером у прогретого камина?

Бабуля Бэйлег, ворча себе под нос, вернулась к своим бумагам.

Подождав, когда все обратят лица к нему, Том неспешно начал:

— Так вот, озорники и бездельники, слушайте. Когда-то, — лет сто назад, а то и поболе, — на тех холмах за Козлиными Лужками молодой Грег Дугальд, наш пращур, начал строить свою ферму. Земля там была хорошая, почти без камней и глины, от дороги недалеко, и ветра слабые — душу не выдувают. Но, понятное дело, что само по себе такое удачное место долго бы пустым не стояло. Был там уже жилец.

С давних пор обосновался там сварливый брауни, которому ни молока, ни пряника не нужно было, лишь бы его никто не тревожил.

И вот, едва Дугальд начал на холме деревья корчевать, как брауни единственную лошадь ночью отвязал — хорошо, что не ушла. Гвозди погнул — целый день распрямлять пришлось. Сливки прямо в кувшине сквашивал, скон грязью мазал, из ухи рыбу вытаскивал и возвращал только косточки. Вредный был, ловкий и хитрый, как сотня лисиц.

Но Дугальд все-таки был хитрецом еще хлеще брауни. Когда он усмотрел, кто именно ему в сапог гвоздь сунул, он вот какую придумку сообразил: поставил на ночь в амбар глубокий таз с молоком, таким жирным и сытным, что оно само поверху в масло сбивалось. Брауни, как звезды зажглись, выгребся из своей норы, подошел к амбару и увидал лакомство, которого уже триста лет не пробовал. Так и запустил туда свой язык, и ну хлебать! Вот только не заметил, что на дне таза — капкан. Языком он в него и попался.

Капкан ему болтало не отхватил, потому что зубья Дугальд нарочно затупил; но от мучения брауни совсем ошалел и давай метаться по всему амбару, макушкой в потолок биться.

Услышал молодой Дугальд посреди ночи грохот, звон, лязг и вой… понял, что брауни ухвачен, и побежал в амбар. Думал он, что теперь уж заставит брауни выстроить ему каменный дом.

Да только тот брауни силен был на диво, и не будь у него капкана на языке, непременно удавил бы молодого Дугальда. Полночи они дрались, еще полночи договаривались — хоть и не простое дело говорить с нечистью, у которой язык распух — да под утро столковались. Брауни будет каждый вечер получать самолучшее молоко в плоском блюдце, чтоб можно было лакать без опаски. А взамен Дугальд получал подпору в хозяйстве и сторожа, который ни одного разбойника или кого похуже к ферме не подпустит ближе, чем на пять фарлонгов.

И много-много лет все хорошо было. Родилось у Дугальда семеро сыновей и трижды семеро внуков, распахали они Козлиные Лужки, и, бывало, полсотни человек выходило в поле враз на жатву. Только одно не под силу старому Дугальду оказалось: сделать так, что семья в мире жила. Долго жили на той ферме все, так долго, что младшие сыновья Дугальда в другие края подались, а старшие от старости умерли. Внуки меж собой все делили.

Тесно им стало в доме, оттого они глотку надрывали в крике да кулаками махали почитай каждый божий день. Хоть ферма и в достатке была, а многие из семьи от такой дикой руготни в город ушли, на заработки; ну а те, кто остался, только и думали, чтоб растащить дедовское наследство, да себе при этом урвать поболе.

А когда помер старый Дугальд, стал дом ходуном ходить, стало в том доме страшно жить, потому как брат стал брату хуже разбойника. И только Морна, младшая сестра старого Дугальда, наливала брауни молоко каждую ночь. Брауни терпел, потому что договор его держал крепко.

Только вот однажды ночью брат взял в руки нож и обернул его против брата. Брызги крови с того ножа упали в молоко алыми ягодами. И только хлебнул брауни молока с кровью, так сразу и понял, что семьи больше нет, а, значит, и договора, что держал его у Дугальдов в услужении, больше нет.

В единый миг брауни свои старые обиды припомнил, и заполыхало всё кругом.

И дом, и коровник, и амбар поджег, а сам плясал у огня на жабьих лапах, подпрыгивая выше горящих крыш.

Под утро те кто, из Дугальдов в живых остались, поняли, что теперь нет у них ни денег, ни дома, ни близких. Продали землю с пепелищем за гроши, да так и сгинули все невесть куда.

А теперь Козлиные Лужки уже и лесом стали.

— Понятно вам? Кто с братом воюет, тот завсегда в проигрыше! Будете еще драться, я вас к деду отведу, вот он вас и выдерет, мало не покажется! — Бабуля Бэйлег для ясности показала внукам на пучок розог. — А теперь спать! Быстро!

Уилли решил не идти в спальню. Все равно на полу лежать придется, в его постели сегодня Джон спать будет. Сел на лестнице так, чтобы его не видели со стола.

Том подождал, пока остальные, зевая, разойдутся, и, оставшись наедине с бабулей, вдруг спросил:

— Так они, Дугальды-то, продали все с бумагами? Или просто ушли, забросили?

— Думаешь, что-то взять с тех мест можно? — фыркнула бабуля.

— Взять не взять, но ухватиться-то можно попробовать? Дугальды родня ведь наша, я знаю! По крови и право… Чего уж там сказочек бояться, столько времени прошло… Подумать можно…. — голос Тома становился все тише, и Уилли, хоть и не видел лица бабули, понял, что слова Тома пришлись ей сильно не по нутру.

— Эх, внук, ну ты и подумал, как ножом на печку подсадил! — насмешливо начала Бэйлег. — Вот именно, что время прошло! С той яблоньки давно все яблоки обтрясли, и яблонька на дрова пошла, а наших прав там разве что на щепку наберется.

Тогда постарше и поближе по крови родня нашлась, все растащили и в другие руки продали. Проклятое там место, Томми, — вздохнула бабуля, — навсегда проклятое, и я свою родню бы туда не пустила, даже если бы там золото россыпью родилось.

— А что же там тогда на самом деле случилось, бабушка? Кто дом поджег? И почему ни один из Дугальдов не остался на своей земле? Неужели только из-за брауни? Что ж тогда святого отца не позвали?

— Брауни… — снова вздохнула Бэйлег. — Нет, внук. Просто никто не захотел остаться там, где под пеплом кости лежат. Хоть на это у них совести хватило.

— Кости? Чьи кости? — удивленно повторил Том и подбросил в камин еще одно поленце.

— Ох, долгая это история, — насупилась Бэйлег.

— Так давай я чайник пока на огонь поставлю? — предложил Том, зная, как бабуля любит рассказывать свои истории, прихлебывая потихоньку крепкий чай из щербатой кружки.

Чайник устроился на крюке, а Том сел поближе к бабуле и приготовился слушать.

— Не хочется мне об этом поминать… но и тебе будет на благо послушать, какие бывают семьи, чтоб в своей такое не вырастить. Страшная это история, Том, пострашней любой сказочки, что ты младшим пересказывать научился.

И от того, как сильно изменился голос бабули: стал глухим, тихим и словно надтреснутым, — Уилли стало не по себе, и он крепче вцепился рукой в перила

— Так вот, Томми... за год-два до смерти старого Дугальда, к нему в дом вернулась Морна, его младшая сестра. Пятнадцать лет назад он ее за Кирана Мэйхью замуж выдал, и жили они хорошо, только детей им Бог не дал. Как муж умер, она не захотела у его родни остаться, не срослось у них что-то. А Морна была крепкая, работящая и характером под стать брату — кремень, хоть и на четверть века его младше. И понемногу, чем хуже Грегу становилось, тем больше она власти в доме забирала. У старого Дугальда сыновья умерли, все трое, а внуки… те, хоть уже четвертый десяток поразменивали, а всё-таки силы им не хватало норовом с Морной тягаться. Они только и могли, что ждать, когда дед умрет, и тогда уж выселить Морну в какой-нибудь щелястый домишко на отшибе, чтобы не гоняла их и не понукала с утра до ночи.

Брин Дугальд, старший внук, давно мечтал на ферме хозяином стать; Финли Дугальд — чтоб ему никто не мешал в пабе накачиваться, а муж средней внучки, Уны хотел в семье королем жить, и чтобы никто ему слова поперек не говорил. Уна, бедняжка, до прихода Морны двух детей скинула из-за его кулаков, а под ее надзором он присмирел…

Том тоскливо вздохнул, опасаясь, что бабуля запутается в клубке воспоминаний, что в последнее время случалось в ней все чаще. Но голос Бэйлег снова окреп и позвончел.

— А когда старый Грег помер, оказалось, что Морна их всех вокруг пальца обвела: уговорила брата ферму на неё отписать, и стала полновластной хозяйкой. Священник всё подтвердил, бумага нашлась. Работать они стали втрое прежнего. Даже Финли из паба вытащила, не постеснялась! И затевать с ней ссору было бесполезно, всё равно что камни в болото кидать. Послушает минуту-другую, а потом глянет, как на пустое место, и мимо пройдет… только назавтра даст самую гадкую работенку из всех, что есть. Крепко она под себя семью подмяла, да… Обещала ферму и деньги оставить то, одному, то другому, так что перед ней они все выслуживались, а между собой грызлись страшно. Особенно Финли усердствовал, пьянь никчемная: однажды так довел Брина, что тот в него ведром для дойки швырнул. А Брину, который третий год вдовцом ходил, девушка отказала: не пожелала к Морне в невестки идти — она-де все соки выжмет и гроб загонит раньше срока. А муженек Уны однажды попросту сбежал в город. Бросил ее и троих ребятишек, и ни слуху, ни духу! Ей бы радоваться, что небитая ходит, а она вся слезами изошла. Так что ведьмино варево к той осени густо настоялось, да…

— Какой осени, бабушка? — нетерпеливо подтолкнул ее Том.

— Дождливой осени, такой, что все хляби небесные разверзлись и ну смывать урожай… Вот на уборке урожая Морна и простудилась.

Однажды вечером она просто упала на лестнице, и пришлось её к постели тащить, потому что ноги Морну больше не слушались, а в груди у нее словно церковный орган мехи раздувал. Глаза красные, щеки красные, и голос почти пропал, одно сипение и шипение. И все трое — Финли, Брин и Уна — собрались у ее постели, думать, что дальше делать. А Морна их просит: позовите матушку Соуни…

А знахарка, матушка Соуни, в тех краях была знатная! Не раз её отвары и заговоры людей с того света вытаскивали… И вот, представь себе, стоят те трое, слушают ее шепот и молча переглядываются поверх кровати.

— Да кто же в такую ночь поскачет за знахаркой? — наконец сказал Финли. — Самое время для брауни! Он лошадь так заплутает, что я буду бродить в холмах до скончания веков! Или лошадь ногу сломает, а я шею себе сверну.

— Да, страшно… — отозвалась Уна. — И гроза уже на подходе, слышите?

И гром пророкотал словно прямо над их головами.

— Знахарка уже немолода и пуглива к тому же…Побоится она грозы и нашего брауни… Ты к ней прискачешь, а она, как пить дать, не поедет! — вкрадчиво продолжила Уна.

— Вот рассвет придет, и я мигом знахарку привезу… — подхватил Финли.

— Ночи я не переживу, — просипела Морна, глядя прямо в глаза Брину, который до тех пор ни слова не сказал. И кто знает, что у него в душе творилось? Может, сначала он и собирался поступить по-божески, но потом вспомнил, как Морна его, старшего сына, гоняла, как понукала, как невесты лишила… И ровным голосом Брин повторил ее любимое присловье:

— У вас, матушка, здоровья на троих хватит с избытком. Так что не пугайте ни себя, ни нас. Утром знахарку дождетесь.

Сказал и вышел из спальни прочь, а за ним и Уна с Финли, переговариваясь нарочно громко, чтобы не слышать мольбы Морны.

— И они ее так и оставили? — ужаснулся Том, представив себе женщину, которая мечется по кровати и в бреду зовет на помощь умершего брата и мужа… А живые ждут за дверью…

— Они — да. А вот один из сыновей Брина, пострелёнок возрастом чуть постарше нашего Уилли, подслушал их разговор и решил, что если взрослые брауни боятся, то он сам знахарку приведет. Надел плащ-дождевик, вскарабкался коню на спину и поскакал. Ну не знаю, как ухитрился добраться до знахарки, и как он ее молил, как упрашивал, но поехала она с ним, и никакой брауни им по дороге не помешал. Когда они к дому приблизились, он попросил знахарку притвориться, будто ее в лесу дождь застал, и она сама на ферму укрыться от непогоды пришла. Пока Соуни стучала в дверь, он успел коня в стойло отвести, плащ повесить и пробраться в дом, словно он и не выходил никуда.

Ну вот, Соуни открыли, и больную от неё прятать не стали, хоть этого они постыдились. Зато наутро, когда знахарка ушла, а семья увидела, что Морна благодаря ей ночь пережила, и началось самое страшное. Финли нашел дождевик, который еще высохнуть не успел. Понял, кто привел к ним знахарку, схватил ребенка и так швырнул того об стену, что весь дух из него вышиб. Уна закричала, прибежал Брин, увидел, что сын его почти не дышит, и сам с кулаками на Финли пошел. Они сцепились, и Финли ему щёку прокусил до крови, а Брин всё ребра брату переломал и за порог вышвырнул.

А к вечеру дом запылал. Вот и вся история, — мрачно подытожила Бэйлег. — Морна там и осталась, в горящем доме. Уна клялась, что вечером Морна уже холодная была, что та лягушка, а на самом деле — кто знает? Может, ещё жива была, и видела, как огонь к ней подбирается, а сил с кровати встать не было…

Вот так бывает, если в семье мира нет! И начинается с сущей ерунды, а потом сгнивает всё до середины. Ну что, Том, как ты думаешь, нужны ли нам те земли, где Морна Дугальд умерла, и пепел ее по ветру развело?

— Боязно подступать, да только что от тех костей осталось? Сгнило все, по три раза истлеть успело, — Том упрямо выставил подбородок. — За такой кусок побороться надо, а то мы всё в городе будто нищие побираемся.

— Хватит тут сидеть, живо спать. Умник выискался. В городских делах всё равно мне приходится разбираться, — она показала на пару объявлений, что лежали у подсвечника, и нехорошо прищурилась.

Ячмень были готовы скупать многие лавки в городе, а самую выгодную цену выбрать никак не удавалось. Кто хитрил с процентами, кто платил с большой отсрочкой, кто жил слишком далеко, чтоб дорога окупилась.

У Тома было много мыслей по этому поводу, но излагать их бабушке он не рискнул, и честно отправился в спальню. На ступеньках он нашел Уилли, которого не удалось растолкать.

— Тащи сюда, вот на лавку.

Его укутали, оставили спать.

Бабушка Бэйлег снова разложила клочки бумаги на столе, прямо не хуже, чем старая цыганка раскладывает карты. Перекладывала несколько медных пенни то так, то эдак, прикидывая, рассчитывая.

Дом понемногу затих, и только тогда она провела узловатой ладонью по мягким вихрам на макушке Уилли.

— Хватит притворятся, все равно ты, как спишь, руки под голову прячешь. И чего это у тебя нос расквасился и слеза точится вовсю?

Уилли с опаской приоткрыл один глаз, и на разлепившихся ресницах и вправду блеснуло несколько капель.

— Да я просто… Как подумал, что брауни там ни сном, ни духом, — прерывисто вздохнул Уилли, стараясь остановить слезы, — что…что люди все сами сделали, мне так тошно стало…

— И страшно?

— Да, бабушка.

И тут чайник, который уже давно пыхтел и пофыркивал, решился засвистеть громким торжествующим свистом. Пока бабуля Бэйлег заваривала себе и внуку чай, на ее лице блуждала смутная улыбка.

— Знаешь, Уилли, ты сегодня уже две истории услышал, но, похоже, придется рассказать тебе третью.

— Зачем, бабуля? — тихо откликнулся Уилли, глядя вверх, в сгущающийся мрак, из которого выступали резкие тени потолочных балок.

— Да потому что на самом деле в этой истории без брауни не обошлось, ох, не обошлось! Так что хочешь узнать, как всё на самом деле было? Не побоишься?

Уилли помотал головой и сжал руки на кружке с чаем, которую ему придвинула Бэйлег.

— Ну тогда слушай, малой, как же всё на самом деле было.

Уилли слушал, понемногу засыпая от усталости и теплого чая. Ему казалось, что сидит он не возле камина, а на холме, прямо не его прогретой солнцем макушке, выдыхает острых запах трав и цветов, а бабушка… бабушка сидит рядом, и у нее тот же голос, но странное, слишком молодое и гладкое лицо… и рука, что взяла его ладошку, непохожа на бабушкину…

 

***

 

Ноябрьский вечер. Солнце скоро уйдет за скалы, тени в долине набухают, наливаются мраком. Кажется, что свет кто-то ворует, как золотые монеты из тайника, и с каждым днем золота все меньше....

— А т-точно с земли сгонять начали? — Финли Дугальд уже в который раз потянулся наполнить кружку, но под взглядом Брина, двоюродного старшего брата, испугано сжался.

— Да чтоб провалиться мне к черту под копыта, — Лоусон, муж покойной сестры Уны, только вернулся из лавки Гиббов с последними новостями. А новости были невесёлыми.

— Эта ведьма старая, Мэг, как аренду до небес задрала, чтоб ей так юбки свои задирать, так они без гроша и остались. Сегодня их из дома вытряхивали. Слышишь, десяток мундиров красных, лейтенант целый прискакал, еще каких-то сволочей в Глазго насобирали. Козу, что Лэчина для себя взяла, думала увести, в новом доме молоком детей кормить, первым делом отобрали. Все вещички их перетряхнули, серебро искали.

— Они к Мактавишам ушли? — Брин нахмурился еще больше.

— Куда там — чуть не под конвоем в город погнали. Две ручные тачки на семью, и весь сказ. Твари эти, которые из Глазго, ох не понравились мне. Из наших же, бывших. Дом разбирать стали.

— Чего это? Стены ломали? — Финли оглянулся на стену их родового гнезда. Серые, плоские, слежавшиеся вместе камни казались самой надежной вещью на свете.

— В зубы им копытом, какие стены. Кровлю в два счета снесли, всё перевернули, носы свои везде позасовывали. Если и были там деньги припрятаны, непременно выгребли. А уж с такими попутчиками в город идти — нет, лучше сразу их на ножи, а там будь, что будет…

— А Морна-то у нас совсем слегла, — невпопад брякнул Финли и отчего-то хихикнул.

— Занедужила или так… Отдохнуть захотела?

— Увидим, — тяжело обронил Брин, и так же безо всяких объяснений чуть не ткнул жилистым, тяжелым кулаком в физиономию Финли.

И не слабый совсем мужик, еще не разменявший четвертого десятка, сбледнул с лица.

Невидимый брауни, который за углом играл крошечными камешками в водосливе, как енот играет галькой на берегу, вздохнул. Он не умел по-настоящему горевать, и на свете его мало что радовало, но последние дни даже молоко в блюдце казалось ему горьковатым.

Он хитро просочился-пролез на кухню. Там командовала Уна: трое правнуков старого Дугальда суетились, поднося воду, поварёшки, пихая деревяшки в печь. Брауни прикинул, что ночью можно было бы дочистить тот большой котел, который почти наверняка достанется маленькому Грейму, и тот заснет за работой.

Но можно и не чистить.

Брауни тревожно пошевелил пальцами, просочился сквозь потолок, обошёл ларь с платьями — и увидел Морну.

Черные с серебром волосы разметались по подушкам. Тяжелое, свистящее дыхание наполняло спальню. Нарастающий жар окутывал постель, будто кто-то подкладывал и подкладывал бутылок с горячей водой.

Морне было холодно, но камин в спальне еле-еле горел.

Воду приносили последний раз два часа назад, и ковш давно опустел.

Брауни предчувствовал — он хорошо умел предчувствовать поступки людей — что скоро она приподнимется на локте, закричит, чтобы тащили ещё воды. Уна, конечно, всё расслышит, и принесет… на донышке, да ещё и плюнет в воду, приговаривая что-то злобным шепотом, в который она то и дело вплетала имя сбежавшего мужа.

Лечить людей брауни не умел.

Так что он просто раздул огонь в камине и ушел на конюшню.

С лошадьми ему было спокойнее. Все они, кроме на той неделе родившегося жеребенка, знали брауни и не боялись его; давались расчёсывать и заплетать гриву в аккуратные тугие косички; а по ночам, в те летние дни, когда лошадей оставляли на выпасе, можно было здорово поиграть.

Так что брауни чесал гриву Звёздочке, пока не расслышал стук тарелок в доме и оживленные голоса.

Старый Грэг строил дом, чтобы в нем большая семья жить могла. Чтобы внуки-правнуки за столом собирались…

Вот они и собрались.

На место Морны, которое до того Грэг занимал, теперь сел Брин Дугальд. Его тётка просто не смогла выйти к ужину, но этого оказалось достаточно.

К нему подвинулся Том Лоусон. Финли пока не осмелился, да и его больше занимал кувшин с элем, который Брин отчего-то разрешил сегодня достать.

Уна Каллаген смотрела на всех исподлобья тяжелым медленным взглядом. Жена Финли Магда, и так обычно бессловесная, делала вид, что её вообще здесь нет. Дети, — а их набиралось уже почти полная дюжина, от подросшего Марка до новорожденной Греты, — притихли.

Поначалу разговор шел ровный, и невидимый брауни смотрел из своего угла.

— Я вот слышал, что за землю — с выпасами, лесом и прудом — целых двести сорок фунтов дадут, — вдруг мечтательно завел Финли.

— Лавка, в которой можно масло продавать, или там молоко — меньше сотни фунтов. А даже если трактирчик, поплоше, на окраине. Так и в двести фунтов уложиться можно, — он плеснул в кружку еще эля.

— Ты не купишь трактир, — Брин мрачно усмехнулся, — всё по дороге пропьешь.

— Красных мундиров дожидаться тоже не с руки, — Том Лоусон отодвинул тарелку с перловой кашей.

— Мы на нашей земле… — набычился Брин.

— Пока это земля Морны, — Том широко улыбнулся шурину, — как начнем оформлять, полезут крючки, закавыки всякие…

— Делить поля не дам, — Брин похрустел сцепленными пальцами.

— На троих? Или на пятерых? Или подождем ещё пару лет, а, Брин? — Том Лоусон знал, что злить родственничка дело опасное. Но слишком много требовалось сказать прямо сейчас.

— А, может, ты спокойненько вещички соберешь, да и поедешь? Как Джеф в Индию уехал?

— Ты мне сыновей тоже в Индию взять предложишь?

— Да чего вы ссоритесь, — влез Финли, — все ведь просто. Ферму продаем, трактир покупаем, а в трактире всем места хватит.

Он пьяненько улыбнулся.

— Даже вот им всем…

Кит, ему зимой должно было десять сравняться, слышал молча, опустив глаза. Как же можно взять и продать дом? Дом, земля — это навсегда. А деньги просочатся у дядьки сквозь пальцы, и прощай. Только перегар останется и долги. А если и купят они трактир, разве смогут там ужиться, если здесь не уживаются? Хорошо сестренке, свадьба через два месяца, и она уйдет в дом к Брайану… Бедно живут, но дружно… Кит вздохнул, и ему показалось, что он слышит над ухом еще чей-то вздох.

Он оглянулся, и на мгновение ему показалось, что в углу шевелиться собака, но нет, там было пусто.

— Продаем землю, и вся недолга.

— Не дам продавать!! — орал Брин. — На деда сколько лет спину гнул, на тетку гнул, а теперь собираться и в город?!

— Думаешь, мы тут на тебя горбатиться будем? Ждать, когда красные мундиры придут, вышвырнут нас вверх тормашками? Да эта старуха Мэг сунет кому надо взятку, нас тут пожгут вместе с домом! Не понимаешь, что творится вокруг?

— Это все арендаторов выгоняют! А земля наша! Моя земля!!

За собаку приняли. Ах, если бы это было самым большим несчастьем. Собаки в дом так просто не заходили — его боялись. Невидимый, брауни больно щипал их за носы.

Старшие внуки Грэга ругались ещё долго, и только когда прогорели оба полена в очаге, безнадежно остыл чайник и доели все сушеные яблоки, семьи стали расходиться по своим каморкам.

Уна поднялась к больной тетке. Той становилось все хуже — жар не спадал, дышала она с трудом. Уна обтерла лицо тряпицей с холодной водой, дала напиться воды, даже наболтала в кружку меду. Одеяло у старой Морны было самое лучшее, только сейчас она его постоянно сбрасывала, а сквозняки так и дули в камин.

— Уна! Спустись! — её звал Лоусон.

Внизу он без лишних затей ухватил её за руки.

— В эту ночь к ней больше заходить не будешь.

— Как можно? Она же…

— Молчи, — он зашипел и сильнее сжал её запястья. — На все воля божья. Выживет, все будет как раньше, а нет, так и разберем всё.

— И что…

Но Том уже вел её по коридору к их комнате. Несильно, даже аккуратно втолкнул внутрь и замер на пороге.

— Ты поняла? На все воля Божья! — внушительно повторил он и закрыл дверь. Впрочем, снаружи она не запиралась.

Уна сама задвинула засов изнутри и упала на кровать.

Лоусон ушел на кухню; обнаружив, что Финли исхитрился-таки прикончить кувшин с элем, выругался и полез в шкафчик за бутылью виски. Хорошее виски, Морна купила его месяц назад и собиралась раскупорить к новому году.

Брин и его жена молились у распятья. Ничего не просили, просто молились.

Финли был мертвецки пьян.

Брауни моргнул раз, другой — и всё решил.

Перво-наперво — оружие. В доме было с дюжину ножей, но единственный пистолет прятал в своем тайнике старый Грэг. Этот храбрый человек боялся оружия. Ещё пять лет назад опасался, что если показать — кто-то из внуков непременно захочет убежать в армию молодого претендента, драться с англичанами. Потом стало страшно от наказаний за разбой — если бы нашли пистолет, особо разбираться не стали. Потом пошли свары и дрязги.

Словом, даже сестре Морне не сказал Грэг, что дома пистолет есть.

Брауни чуть сдвинул сундук в старой грэговой спальне, вытащил из стены один камень, второй — вот и тряпица с пистолетом.

Совсем недавно смазывал его, начищал.

Брауни льстило, что в доме есть вещь, о которой знает и заботится лишь он…

Вторым делом — плащ.

Брауни провел маленькими ладонями по своему косому, всему в бородавках, лицу, но решил, что Кит Дугальд, которому сейчас почти десять лет, не испугается его.

Пистолет сквозь стены не проходил, пришлось невидимкой бегать по коридорам, огибать углы.

— Шшшш… — он "проявился" в каморке у мальчика.

Пистолет с трудом пролез в единственную дыру, что была в двери, и мальчишка смотрел на него во все глаза.

— Ты… ты это… молоко у двери, оно всегда там…

Всего-то три или четыре раза за всю жизнь видел Кит домашнего брауни. Да и то сказать, "видел"… когда лапа мелькнет в темноте, когда шишковатая голова покажется. Маленьким он страшно его боялся.

— Не молоко, нет… Мне до утра нушен твой плащш… — просвистел брауни, стараясь совладать с неприятной горлу человеческой речью.

— У меня только один, мне нельзя его терять, — Кит схватился за башмаки, они тоже были старые, изношенные, великоватые для него.

— Утром верну.

— Не врёшь?

— Обещщаю, утром плащщ шдешш.

Тим не осмелился отказать брауни.

Кобыла Звёздочка только тихонько, удивленно заржала, когда брауни явился оседлывать ее. Затем брауни открыл ворота и верхом выехал в ночной дождь.

Ездить на лошади его обучил старый Грэг, тогда еще совсем молодой — в обмен пришлось выведать все о Кристи Мактэвиш, и следить за ней, пока они с Грэгом не обвенчались.

Это ведь почти что вчера было — а Грэг уже в земле, и его единственная ещё живая сестра умирает без кружки воды.

К домику бабули Соуни он подъехал через час. Брауни принюхался — она сама, её дочь, что приехала погостить от своей семьи, совсем старый муж, в котором и жизнь-то теплилась только благодаря отварам знахарки, а больше никого. Все уже спали, когда он заколотил в дверь.

— Да!

Брауни знал, что голос выдает его, потому крепче завернулся в плащ и продолжал колотить.

— Да кто ж там такой!? У кого чиряк на заднице вскочил, что он сюда посреди ночи примчался!? Я ж так любимой кочергой подлечу, что обратно вдвое быстрей поскачешь.

Бабуля Соуни не отличалась ласковым обращением. Да еще времена были разбойные, тяжелые, потому дверь открыла с топором в руках.

Но в лоб ей смотрело дуло пистолета, а пистолет этот держал…

Она только охнула и перекрестилась. Хорошо хоть топором себе палец на ноге не отрубила.

— Шейшас сссо мной. Морна Мейххью… больна.

Бабуля Соуни потянулась за сумкой — когда роды принимать, роженицу ведь к себе не потребуешь — в сумке всё готовое было.

Брауни принюхался.

— Шшшш… Бери это… Большше ничего не бери.

Так что пришлось бабуле Соуни садиться в седло как была — в халате.

Брауни отдал ей плащ, и все обратную дорогу простоял на крупе кобылы, упирая ствол пистолета в затылок лекарке.

В сером предрассветном сумраке ещё никто не заметил, что ворота открыты. Звездочка остановилась у самого крыльца, и тут брауни сдернул плащ со знахарки и спрыгнул вниз. И вот уже не разглядеть его в ночной темноте.

— Отворяйте, сволочи!! Чтобы вам всем пузо поперек себя шире раздуло, чтоб ноги отнялись, чтобы зубы повыпадали!!

Бабуле Суони было холодно, и она грелась, изо всех сил колотя в дверь.

После короткой суматохи, дверь открыл Брин Дугальд, за ним стояла Уна.

— Что ж вы, лежебоки, сам никуда не ездите, уже брауни за лекаркой посылаете!?

— Какой брауни?

— Морна где? Или здоровенькая?

Уна пожевала губами.

— Проходи, она наверху, — наконец выдавила она, и, схватив знахарку за руку, потащила в спальню к умирающей.

Тут всем пришлось побегать. Знахарка потребовала больше воды, чтобы горячей, достала из сумки холщовые мешочки с травами и запечатанные воском крошечные глиняные горшочки.

— Грелку почему до сих пор не согрели? — громыхала знахарка. — К ногам приложите, да побыстрее! Иди, завари малину! — сунула знахарка один из горшочков в руки Уне, чьи глаза теперь горели таким же ярким болезненным блеском, как у полубеспамятной Морны. Уна неохотно сжала пальцы на хрупкой глине и неуклюже побрела на кухню.

Расшнуровав ворот рубашки, Соуни бесцеременно приложила ухо к плоской груди Морны.

— Э, да у тебя там шарманка вовсю играет, — неодобрительно каркнула Соуни. — Будем слизь из тебя выводить! И сахару насыпь в малину, слышишь? — крикнула она вслед шаркающим шагам Уны. — Не жалея сыпь! И таз сюда тащи, быстро!

Сильными руками она осторожно помогла Морне улечься на живот и устроила на кровати так, так что голова с растрепанными волосами, плечи и грудь свисали с края.

— Давай, Морна, выводи из себя мокротуху, — скомандовала Соуни и принялась ребром ладони лупить Морну по спине.

— Чтоб-чтоб-чтоб-чтоб все выходило, — яростно приговаривала она.

— И ты, Брин, — старший племянник как раз оперся о косяк двери и застыл на пороге, — ты не стой, запоминай. — Надо её вот так бить по спине каждые два часа, чтобы гной из груди выходил.

Морна зашлась в мучительном приступе кашля — вначале сухом, свистящем, а затем послышался влажный клекот.

— Плохо, ой как плохо, — нахмурилась Соуни. — Это ж все не один день у тебя в горле стояло, прежде чем вниз двинулось! Что ж ты меня раньше не позвала, а?

Брин не пошевелился, но словно превратился в камень и перестал дышать.

— Думала, сама выберусь, — сипло отозвалась Морна.

— Семья упрямцев, — почти ласково отозвалась Соуни. — Дугальды все-все-все-все такие, — продолжала она колотить по спине. — Ты кашляй, ты сильнее кашляй, а я тебя потом разотру своей крапивной мазью, будешь как у черта на решетке греться! Прекращай кашлять, только если кровь в мокроте покажется. Где моя малина?!

— Несу. Несу! — отозвалась Уна с лестницы.

— Вооот, надо чтобы ты пропотела как следует и прокашлялась, тогда и выздоровеешь, — улыбнулась знахарка, и улыбка преобразила ее сморщенное, точно печеное яблоко, лицо. — Ты пока малины выпей, а я пойду на кухню тебе отвар сделаю… — и Соуни удалилась, бурча под нос:

— Багун душистый… зверобой…лакричника чуток…

Когда она вернулась, Морна уже допила кружку малины, а у ног лежала грелка; но на раскаленном от жара лбу не проступило ни единой росинки пота.

— Пей больше! — знахарка налила из маленького закопченного чайника из ее собственных запасов еще одну кружку. — Тебе нельзя насухую гореть!

Кое-как Морна допила кружку, и каждый ее глоток и вдох отзывался в груди присвистом. Брови Соуни сошлись в одну линию, пока она слушала дыхание Морны.

— А теперь я тебя разотру как следует, давай, подставляй спинку…

Сразу после растирания измученная Морна уснула. Ее грудь тяжело, неритмично поднималась под теплым пуховым одеялом, а лоб оставался сухим и горячим.

— Шумит, шумит, — покачала головой Суони, прислушиваясь к натужным вдохам и выдохам больной. — К утру, часа через два, я ее разбужу и снова поколочу, а вы принесите мне сюда кресло поудобней!

Брин молча притащил ей кресло отца, в которое три года назад уселась Морна.

— И мне плед принеси и платье какое! А то старая кровь плохо греет, — проворчала Соуни и поудобней устроилась в кресле. Глядя на Морну, она под нос приговаривала что-то напевное, ритмичное, и вязала узлы на разноцветных, порядком истрепанных лентах. Затем встала и положила этот узел Морне под подушку.

Знахарка вернулась в кресло, чувствуя, как ноют все её кости и жилы от безумной ночной скачки. Скоро её дыхание, в отличие от мечущейся на кровати Морны, стало ровным и глубоким. Знахарка уснула.

 

На следующий день ферма Дугальдов жила так, будто ничего не случилось.

Прикидывалась, если честно.

Разжигали камины, задавали корм, доили коров и коз, чистили курятник, сгребали навоз, чинили упряжь. Но в воздухе только искры не проскакивали — все понимали, что совсем без последствий Морна такие дела не оставит. И что-то "потом" обязательно случится. Как она на ноги поднимется.

Так что как с утра каша подгоревшей вышла, так весь день у всех из рук инструмент валился. Том Лоусон вообще палец шилом проколол.

Дети чуяли настроение взрослых, прятались, чтобы лишний подзатыльник не схлопотать.

Суони проснулась чуть ли не к полудню. Как узнала, что до сих пор никого не послали к ней в дом, рассказать, где она — ругалась. Брин сказал, что пошлёт Финли, но как-то так вышло, что тот лишь к вечеру освободился.

Как стемнело, и дождь начинался, Уна отловила мальчишку постарше — вот как раз Кита и отловила — сказала, чтобы выставил брауни на крыльцо плошку с молоком. Тот убегать не стал, в охотку всё сделал.

— Брауни? — Кит шепотом позвал его с крыльца, — брауни? Ты еще чего делать будешь?

— Нет его здесь, — Финли сидел сбоку от крыльца, привалившись спиной к холодным камням. — Выдумщик ты…

Кит замер.

— Я тебя, паршивец, тут с заката дожидаюсь, — Финли потрусил в руках бутылку, допил последнее и, кряхтя, поднялся. — Про брауни ты мне не рассказывай. Про него уже все твоя одежка рассказала, которая с утра мокрой была.

— Он попросил, — Кит с перепугу ответил чистую правду.

— Угу-угу. Вот так зашел к тебе и говорит, холодно, дай вот погреться… Ты на лошади уже умеешь, ночью обернулся, решил двоюродную бабку спасти…

Финли подошел к племяннику, взял того за плечи. Пахнуло джином.

— Недоумок. Тварь. Идиот. Ты, что, не понимаешь — ферму или сейчас делить надо, пока на троих, или через пять лет уже поздно будет? На восьмерых тут ничего не поделишь. И перепишет Морна все хозяйство только на одного, а остальным придется на заработки с пустым карманом идти.

Финли толкнул мальчишку на стену, но Кит уже и так упирался лопатками в камни.

— Что ты наделал? — ещё толчок, почти удар. — Или, думаешь, Морна тебе всё отпишет?

Затылок приложился о камни, щелкнули зубы.

— Тебе, внучку любимому?

— Пустите, больно!

— Тебе всё?? — Финли вдруг понял, что этот паршивец должен замолчать, схватил за горло.

— Тебе всё? Тебе?

Кит уже хрипел, воздух не проходил в горло, в глазах мельтешились болотные огоньки…

И тут, как сквозь воду до него донеслось:

— Погань пьяная, ты что… что ты…

Его отцу не хватало слов, но руками он действовал быстро: оторвал Финли от сына и затряс, как терьер трясет крысу.

Финли болтался у него в руках, как тряпичное чучело, но вдруг изогнулся, оскалился, скользнул рукой к сапогу… щёку Брина под самым глазом перечеркнула красная полоса. Финли махнул ножом ещё раз, но теперь Брин сумел перехватить руку. Хотя кончик ножа уже вошел ему в правый бок. Темное пятно увеличилось еще больше, когда Брин вырвал из рук Финли нож и швырнул его на стену так же, как тот швырял Кита. Только Финли налетел затылком на гвоздь, торчащий из стены. На этот гвоздь обычно вешали упряжь: крепкий, надёжный, с чуть сдвинутой набок шляпкой. Финли задергался на нём, как повешенный в петле.

И он мычал, словно опять, нализавшись, пытался спеть "Что будем делать с пьяным матросом?"

Затем пальцы Финли разжались, и он сполз вниз. Попытался сползти, потому что ещё несколько секунд гвоздь удерживал его.

Кит ловил ртом воздух, и уже ничего не понимал.

— Сынок, ты как? Живой? — на ожесточившемся лице Брина промелькнула нежность, когда он обнял сына. Кит продолжал оцепенело стоять у стены.

— Беги к себе. Давай. Давай. Ну же, малой, вперёд.

Кит посмотрел на тело у стены, затем на отца.

— Иди. А я щас эту тварь спрячу.

Его отец воровато оглянулся, и, пыхтя, потащил тело брата в подвал.

Он уже точно решил, кто будет здесь следующим хозяином. Только надо удержаться, не заснуть, в самое глухое время вытащить тело, набить карманы камнями и бросить в озеро.

Кит пулей проскочил к выходу и заплакал. Он столько раз слышал слова о наследстве, но еще совершенно не понимал, что можно вот так убить — и дядя Финли чуть не задушил его, а папа…

 

Брауни долго кусал себя за губы, переминался с ноги на ногу. Вдруг выражение удивления проскочило даже на его физиономии, где заметить гримасу было трудновато.

В уголке глаза появилась слеза, она стекла по щеке в подставленную ладонь.

Брауни смотрел на каплю соленой воды, потом дунул и её не стало.

Надо было действовать.

Он просочился-пролез в спальню к старой Морне. Бабуля Суони дремала на стуле, клевала носом наподобие цапли, и брауни совсем легко удалось зачаровать её, чтобы та как следует заснула.

— Морна… шшшш.. Морна… — немного подёргал одеяло.

— Ты? — хозяйка фермы смотрела на уродливого, нескладного человечка, который сел в ногах кровати. Последний раз он видела его, ещё когда Патрик был жив.

— Плоххо дело, Морна… Беда…

— Что? — она попыталась приподняться на кровати.

— Брин убил Финли… Тот Кита чуть на шшадушил…

— Да я им всем сейчас, — Морна схватилась за спинку кровати и ещё раз попыталась подняться, но почти сразу, хватая ртом воздух, рухнула на подушки. Ей казалось, что если сейчас спуститься вниз, поднять крик, пригрозить всем чем угодно, чтобы только снова начали слушаться — всё можно будет вернуть.

— Не помошет… Крик не помошшет. Бить поштно. У Финли шин, он не проштит. Никохда не проштит. Резать будет. И Брин шнает.

Морна сдалась не сразу. Дыхание сбивалось, тяжёлый кашель то и дело душил, будто в горло паклю совали. Руки не слушались, а в глазах двоилось. Ей удалось сесть, но она поняла, что даже на крик сил не осталось.

Бабуля Суони спала, временами трубно всхрапывая.

— Зачем пришёл?

— Ты выбрать долшна. Я договор помню… Что Грегу обещщал, то будет… Но шейчаш или дом, или шемья. Вмешште я их не удершшшууу. Выбирай, Морна, шшшш… Выбирай.

Морна заплакала.

— Я ж их всех люблю, а чужой дом не пойду, брауни, как же я выбрать-то могу? Сил никаких нет.

— Ты будешь жить. Выход ешть.

И тут брауни будто из пустоты вытащил речную гальку. Пёстрый голыш с половину детского кулака величиной. Длинные зеленые пальцы разломили камень, будто сняли верхушку с куриного яйца.

— Выпей… Как выпьешшшь, вшшше пройдет, дочиста. Но отшшуда уйдёшшшь в холмы…

Морна недоверием посмотрела на брауни. Тряхнула головой, протерла глаза — нет, она не спала.

— Я Грега помню шшш… Довор шшшвят. Не убью тебя. Но прежжжде, чем выпьешшшь — скажи мне. Что выбираешшшь?

Морна вдруг стала старше — будто можно было еще больше морщин вырезать на её обветренном лице. Не потянула она хозяйскую роль, хоть всех в кулаке зажимала, да вот, стоило ей слабину дать, как рассыпалось всё. Что Грег Дугальд всю жизнь строил, на что столько сил положил, столько хитрости и отваги…

— Новый дом они и сами построить могут, а если тут только одна семья со своими детьми останется, то род прервется. Однажды ты не спасёшь их, брауни. Пусть выживет побольше.

Брани протянул ей камень, и Морна одним глотком выпила холодную, аж последние зубы заныли, воду.

Жар тотчас ушел. В глазах прояснилось. Пальцы обрели ловкость, а потом телу стало легко-легко. Она сбросила одеяло и как была, в старой ночной рубашке, прошлась по спальне. Не болели даже косточки в ступнях, которые уж сколько лет ей житья не давали.

— Не кричччи, не ломишшшь в дверь. И не буди лекарку. Тебе вон туда…

Одна сторона камина будто треснула, камни разошлись. Но пыль не посыпалась, и скрипов не слышно было. Получился лаз или даже проход небольшой. Брауни в самый раз, хоть с поднятыми руками идти, а человеку согнуться придется.

— Туда иди. Бышшштреее….

Морна оглянулась на спальню, взяла из ящика обручальное кольцо, что от покойного мужа осталось, и спокойно пошла в холмы…

Брауни подождал, пока закроется ход, взял пустую скорлупу, бросил в огонь.

Подошел к бабуле Суони, посмотрел ей в закрытые глаза — наведенный сон её отпустил, но не проснулась она. Просто устала, и никто её пока не будил.

Оставалось ещё сколько-то дел, а потом он будет свободен… Очень надолго — свободен.

Брауни просочился на крыльцо, аккуратно вылил молоко из блюдца в траву, а блюдце разбил о ступени. Если кто и услышал звук в доме, то не понял, откуда. Потом брауни двинул на кухню. По ночному времени там никого не было. Взял с полки кувшин с молоком, взболтнул — он теперь всегда взбалтывал кувшины — до дна выпил, капая себе на живот. Он даже чуть раздулся. Изо всех сил запустил кувшином в стену, где тарелки стояли.

Звону было…

Схватил котелок чугунный, поварешку, начал барабанить.

Чтобы еще громче.

Тут уж все услыхали.

Но разве можно людей из дома простым звоном выкурить? Тут огонь нужен. Метнулся брауни в сарай, где фонарь стоял, маслица подлил, фитиль затеплил. И на чердак.

Ногой выбил первую дверь, там, где дети спали.

— Вон!! Вшшем вон!! Бежжать!! — прыгнул на потолок, ухватился ногами за балку, раздулся, страшно завыл, как воет в трубе зимний ветер.

Дети с плачем и криком побежали из спальни.

Брауни плеснул масла в уголок, поджег.

Вот и следующая дверь — кладовая, тут никого, можно сразу и маслицем плеснуть.

— Что ж ты, нечисть, делаешь? — Брин Дугальд уже шел на него по коридору с ножом в руке.

— Кроффь ш молоком! Кроффь ш молоком!! — он бросился на старшего внука Грега Дугальда. Вырвал нож из рук, согнул, в окно выкинул.

Как его руками ловить пытались, по потолку убежал. Снова завыл. В спальне, где Брин с женой спали, первым делом перину поджег.

— Кроффь ш молоком!!

— Пожар! — закричал Том Лоусон. — Пожар! Пожар!!

Проснулась лекарка. Постель пуста, Морны Мейхью нигде нет.

— Пожар!! — что за вой, мало кто разобрался, а вот про пожар все поняли.

— Её вынесли, а меня даже не разбудили? Ну я им устрою! — она подхватила сумку, бросилась на выход.

Младший сынишка Финли плакал на лестнице. Брауни его схватил, в окно спустил, почти выкинул. Ну да снизу соломенный скат конюшни, не расшибется.

А мальчишка Кит уже отворил ворота конюшни и еле успел отскочить, а то бы лошади затоптали.

Снаружи завыли собаки.

Вой брауни все больше походил на крик, на визг. Так визжит пила, если под зубья ей гвоздь попадется.

Крыша уже занялась, и даже ночной дождь ничего не мог сделать.

Брауни швырялся табуретами и ночными горшками. Бил все плошки, какие видел. Выламывал петли и щеколды.

Лишь когда последний человек под дождь выбежал, он замер.

Вздохнул.

Последнее дело.

Вытащил их ухоронки пистолет Грега, и вот так, видимый, на крыльцо вышел.

— Не жжить здещщь вам больше. Прогоняю. Всеххх…

Ненавидящие глаза. Удивленные глаза. Просто заспанные и ничего не понимающие глаза. Ничего, они ещё всё поймут.

Брауни разглядел лекарку, которая секунду назад что-то выспрашивала у заплаканной Уны. Кинул ей пистолет.

— Твоё теперь. Плата ссса хлопоты.

Посильнее оттолкнулся ногами от крыльца, перепрыгнул маленькую толпу. Попал прямо в ворота. Сломал их, и, прыгая на манер речной жабы, оставил людей.

Его ждали реки и утёсы.

И прежде, чем семейство Дугальдов что-то сообразило, раздался стук копыт.

С полдюжины всадников, первый из которых носил красный мундир, въехали на двор.

— Именем закона! Где украденная лекарка Суони?

Та проворно спрятала пистолет в сумку, и вышла вперед.

 

***

Было уже глубоко за полночь.

Маленький Уилли всё никак не мог заснуть до конца; в носу засел пряный запах трав, а плечо еще хранило ощущение мягкого поглаживания чужой руки — теплой и нежной ладони…

Бабушка Бэйлег смотрела на последние тлеющие угольки в камине.

— Семья с тех пор ни разу не собиралась. По миру разбежались, сейчас и не вспомнят, кто откуда родом. Сыновья Уны в Глазго осели, внуки их уже и не здороваются, за родню не признают — вон Гароль Каллаган по старой цене отказался нашу баранину брать, от картошки нос воротит. Мы вот остались, живём, как можем. Дед твой, Кит, столько лет мечтал с брауни снова договориться… Не вышло. И у братьев твоих не выйдет, уже сейчас видно. А тебе, может быть, повезет.

— Я постараюсь, бабуля, — в полутьме лицо Уилли было лицом беззаботного мечтателя с на удивление ясными глазами.

— Бабушка… — окликнул он ее спустя несколько минут, когда Бэйлег решила, что внук уже заснул.

— Что, малой?

— Брауни ведь добрый, а добрым скучно ходить одним… — он говорил сквозь сон. -У других живет…

Бэйлег замерла, ожидая, скажет ли внук ещё что-нибудь, но тот уже спал.

— Может быть, Уилли, может быть, — тихо прошептала она.

Подоткнула плед, которым был укрыт внук, и, бормоча под нос городские цены, пошла к себе.