Звериный голод

Шуба надета была наизнанку, так как Встрин собрался в люди и очень боялся, чтобы его не сглазили. Собачий бог любил Встрина и давал ему возможность торговать на рынке, как человеку. А вот люди не любили Встрина, потому что он был собаком и говорил по-человечески с подвываниями. В новолуние, в полдень , посреди села он мог стать псом и покусать кого угодно. Покусанный шёл к знахарю и платил пять монет за кровопускание и примочку из трав на укушенное место. Затем пациент три дня бегал сам не свой, всё у него болело. А нервов сколько? Вы думаете, никто не боялся, что снадобье лекаря не сработает? Ещё как боялись.

В общем, недолюбливали люди Встрина Лайку, хотя так-то у него обычный был вид — только ботинки справа налево надетые и одёжа наизнанку. А так всё нормально: русый волос, светло-карие глаза, длинный нос и большой рот. Уши собачьи торчком скрыты под ушанкой. А хвост собак в прорезь не высовывал. На одних штанах и вовсе прорезь зашил, чтобы не мёрзнуть. Хотя в этих вот дыра была. Вдруг проверять станут? Зверолюд не имеет права скрывать своего происхождения. Положено усы, лапы и хвост показывать — будешь показывать. Усов, правда, у Встрина не водилось. Был он мосластый и малость нескладный, потому что в родне водились у него сплошь дворняги, а породистых собаков не водилось.

На рынке собак выложил на прилавок свежую шкуру лося, а поверх неё мясо. Добытое в лесу, не в городе. Что он — дурак в городе мясо добывать? Там и лошадь не укусишь без штрафа. Нет: он из лесу вышел и принёс на себе мешок с лосятиной и олениной. От тяжести хрустели кости и шуба собака пропиталась неприятным запахом пота и псины. Ну, ничего. Заработав деньги, можно уйти обратно в лес и там сидеть в землянке, пока не кончится крупа и молоко. Кашу Встрин любил. Мясо тоже любил, но не больше, чем люди. А кашу ел с зайчатиной или молоком. Только не овощи. От них Встрина тошнило уж очень сильно и до слёз.

И вот он в город пришёл, а ярмарка в разгаре… Какого только зверья там не появилось! Вот были зайцелюди с радвоенной губой, на которых хотелось сделать охотничью стойку, лисолюды с узкими мордочками, верблюди горбатые, голенастые, медвелюды и другие. Человеки смотрели на них по-разному, кто с любопытством, а кто с отвращением. Были и те, кто снисходительно мог по плечу похлопать и спросить что-то такое… «Ну как, брат, тебе в лесу твоём живётся?!» Вроде как они с тобой, зверем, свои. А сами потом платочком руку-то вытирают, а платочек брезгливо отдают слуге или выбрасывают.

Встрин сглатывал слюни, чтобы не смотреть на человеческих барышень в чистеньких платочках. Такие барышни только для людей. Собак может смотреть под хвост любой белке или лиске, может и красотке-кобелине заплатить, только барышни всё ж милее.

Встрин как-то тайком обнюхал одну, когда мясо покупала. Барышня пахла куда как лучше каши, а рука тёпленькая. Вот бы облизать все ей пальцы, роняя слюну. И дальше смелые мысли затмевали разум собака, делая его сродни простым диким псам, готовым за сучками бежать хоть лесом, а хоть горами. Это был голод, но не простой человеческий, а звериный. От него Встрин долго был сам не свой.

Сегодня Встрин с трудом нашёл место за дощатым прилавком и вот он разложил мясо на шкуре и стал ждать, когда кто появится, но было ещё рано и довольно пусто — продавцов много, покупателей мало. Но вскоре дело пошло на лад, и собак знай свой товар нахваливал, хотя голос с подвыванием людям и не нравился, но мясо было им по вкусу. И Встрин даже получал от них деньги, он был учёный и мог сосчитать деньги не по пальцам.

По пальцам ему тяжело было считать, так как на одной руке пальцев было только три. Один палец ему откусила Урща при случке, так получилось, второй Встрин отморозил той зимой, когда охотиться приходилось по сильному морозу, а третий ему отрезали лекари после драки. Ему не повезло повстречаться с пьяными охотниками-браконьерами, и тогда собаку руку покалечили сильно, до сих пор отрезанный палец болел в сырость.

Продав всё мясо, Встрин пересчитал выручку и немного подумал над тем, куда ему направится на весёлой ярмарке, потому что денег оказалось немало, и хватило бы на мешок крупы и много молока. Конечно, без волокуши ему много с собой не утащить, но на пару баклажек силёнок бы хватило. И всё равно по подсчетам оставалось тоже много, потому что мяса он на этот раз добыл хорошо. Собачий бог благоволил к таким дворнягам, как он: честным и правильным. Он мог послать испытание, но следом всегда давал что-то в награду. Поэтому в честь собачьего бога Встрин всегда закапывал часть добычи в мягкую лесную землю.

Тогда Встрин пошёл к палатке с кобелинами, которые призывно разинули пасти и уставились на собака, виляя короткими хвостами в юбочных прорезях. Прорези были для того, чтобы все знали, кто такие эти женщины с вытянутыми лицами и серыми торчащими на голове волосами. Одна кобелина была Встрину знакомая, она взяла деньги, ни о чём не спрашивая, и повела его к себе. В её палатке было тепло и хорошо пахло, там собак наконец-то расслабился с сучкой и облизал её всю перед тем, как спариться. Ему очень хотелось спариватся с нею не так, как это собаки делают, а как люди делают с барышнями, но это было бы странно. Немного помучившись сомнениями, Встрин просто заплатил кобелине побольше за то, чтобы она ничего не спрашивала, и опрокинул ее навзничь. У неё были вытянутые мягкие сосцы, похожие немного на человеческие груди… и Встрин облизал их.

Но когда он закончил, у входа в палатку стоял человек и целился в собака из арбалета. Чтобы убить собака, не надо, оказывается, быть охотником — просто поймать в неловком положении. Собак зарычал, неудобная поза над самкой заставила его напрячься, а кобелина не видела охотника и повизгивала, что бы он продолжал. Но арбалет не выстрелил. Охотник осклабился и кивнул Встрину.

— Дело есть, — сказал он. — Нужна какая-нибудь дикая псина из таких, как ты. Если, конечно, ты еще с зубами.

У собака только отсутствовали пальцы на правой руке, и то не все. А зубы на месте, так он и сказал, покинув палатку. Застегнув штаны уже посреди ярмарки, он огляделся. И понял, что, несмотря на неудобную вывернутую шубу и ботинки не на ту ногу, он тут стал как бы своим. Он ведь теперь шёл не сам по себе, а с охотником, при человеке, у которого было оружие на плече и паспорт в кармане.

— Слушай так, — охотник закинул арбалет на ремне за плечо. — Сейчас уходим в лес, и там я тебе расскажу, всё как есть. У меня до тебя дело.

— Скоу-лько? — Зная, что люди за всё дают свою цену, Встрин встревожился. Не продешевить бы. Ух, как бы не продешевить. А вот если взять столько, чтобы на зиму запасов хватило и осталось на позабавиться с самками? Не с дикими. Которые пальцы там откусывают в лесу. А с такими, как давешняя кобелина. Да пёс бы с ними, самками, а вот если купить хороший нож и ещё, может, хороший топор, и селитру для солонины…

Собак против воли завилял хвостом. Картины тревожные и радостные пронеслись пред ним в один миг в своей привлекательной и безобразной яркости. Голод затмил разум, и он был готов на любое.

— Все разговоры не тут.

Охотник бдительно бросил свой взгляд по сторонам.

— Не хватало ещё, чтобы нас подслушали, — таинственно сказал он.

Лес был недалеко. Там некому подслушать. Только дикие. Даже зверолюды тут не особенно селились. Слишком дикие места. Страшно тут. Собаки и те злые. Встрин Лайка например. Кусается и может на мясо зарубить. Тут ведь не город. Нет человеческих правил. Встрин хорошо знал людское «нельзя» — в городе нельзя, а где-то можно. У людей всегда так: если собак или какой другой зверолюд, то ему нужны особые правила. Собаку на пролётке ездить нельзя и на лошадь садиться нельзя, и с оружием в поселке-городе появляться нельзя, а люди пожалуйста, всё им можно. А в лесу у зверолюда может быть оружие и даже лошадь, только лошадь зверолюду в лесу незачем. Лайка был хорошим собаком, он знал правила. В лесу всё не так, в лесу нет правил людей, а есть звериные правила.

И когда в лес они пришли, охотник всё равно озирался. Боялся, видать. А кого в самом деле бояться надо, и не знал. Собак заранее придумал. Если что — сразу он этого люда загрызёт или убьёт. Потому что охотник может или обмануть, или даже убить. Или цену предложит за свои сомнительные дела совсем маленькую. Тогда всё, тогда Встрин его скушает. Хотя нет. Он не ест человечину, он правила знает: человека дурно кушать.

— Гоу-вау-ри, — провыл Встрин. Терпеть было не возможно. Собачьего акцента в речи стало тут же больше. Слишком одолевал звериный голод.

— Короче так. Велено найти кого посильней да посмышлёней для важного дела. Что ты сильный — понятно: в лесу живёшь, мясо ловишь на продажу. И смышлёный, раз считать умеешь. Так что считай, что нанят.

— Чтоу делать?

— Один большой человек тут будет охотиться. Егеря для него дичь загонят. А надо что бы случайно на этого большого человека кто-то напал и убил, да так, чтобы понятно было, что не свои. Может, зверь дикий. Или зверолюд какой. Ясно?

— А потоум меня, — Встрин оскалил блестящие зубы, — пристрелят за такое?

— Ты умён, не попадёшься.

Охотник говорил уверенно. И собак поверил. Но ему хотелось знать кое-что.

— Скоулько?

— Цена хорошая, — сказал охотник. — Вот задаток.

Он положил перед Встрином кошелёк. Не очень тугой. И не очень большой. Встрину стало скучно.

— Оооу? — выразил он свое сомнение такому скупердяйству.

— Любую из жён убитого выберешь, — добавил охотник. — Есть у него грешок — любит сладенькое. А вам, псам подзаборным, только того и надо. Вечно вы на людок слюной исходите.

«Откуда он знает? — встревожился Лайка. — Откууууда?»

А его проклятый язык уже высунулся между зубов, и правда истекая слюнями.

— Помоложе и погрудастее, — пролаял он.

— У него все молодые и с титьками, — покровительственно сказал охотник. — Будем считать, что сговорились. Сделаешь — приведу тебе девчонку такую, что будешь доволен.

— А оуна не ууубежит? — заволновался Встрин.

— Если ей мало покажется, — подмигнул человек, — то обязательно убежит. Им, бабам, знаешь как надо? Чтоб после случки они и встать не могли!

Это Встрин сомневался. Ему наоборот казалось: барышни, они не такие. Нежные. Если ему такую дадут, он решил её не обижать и случками не докучать. Только бы хоть разок попробовать — и хватит. Может, ему и не понравится она даже. Ну а если понравится? Тогда он как-нибудь её уговорит на ещё разок. А потом они уж заживут вместе, и он, Встрин, её научит зайцев ловить и мясо продавать. Только вряд ли она захочет шубу навыворот надевать и ботинки не на ту ногу…

Лайка вздохнул и сказал, что согласен на убийство «большого человека». Очень ему хотелось в своей берлоге увидеть барышню, да что там увидеть — обнюхать всю целиком, облизать языком от ножек до макушки…

И через два дня как раз в полдень министр торговли в охотничьей куртке с галунами и шапке из гремучей лисицы бежал по кустам за косулей и попал в зубы бешеного пса, который разодрал министру горло. Никакой лекарь со своими припарками бы не мог помочь бы такой ране, а кровопускание бы точно не помогло, ибо кровь из большого человека вся ушла в осеннюю влажную землю. Сырой лес плакал над телом листьями и дождём, а Встрин скрывался за густыми деревьями в выкопанной им яме. Он думал об убитом. Тот охотился как человек: не рвал зубами, наслаждаясь вкусом крови, и не клал добычу бережно на траву, чтобы продать и потратить на съедобные вещи деньги, вырученные от мяса. Люди всегда так. И женщин имеют даже так — не потому, что без случки уже хочется выть и в груди непонятная тоска. А просто: у соседа две жены — у меня будет три. Подавись, сосед. У друга жена с большими титьками — а у меня будет с огромными… умри от зависти, друг хороший. У людей так. А звери терпят голод. Он, Встрин, и человека этого убил от голода. И ещё у Встрина была забота, как бы собачий бог не обиделся на него, приняв кровь богатого человека за жертву. Человечьей крови бог не просил никогда, запретного не пил и не ел, и велел того же правила придерживаться всем зверолюдам. И козий бог, и заячий — все вели себя так же. Убитый «большой человек» никаких таких правил не соблюдал, и Лайка его не жалел, но жалел себя: собачий бог очень мог на него оскорбиться.

Про себя Лайка решил найти охотника и тоже убить, если наврёт. Пусть попробует только жену оставить себе. Тогда его собак искусает до смерти. Только уж не в лесу, а где-то в городе, на каменной мостовой, чтобы кровь досталась камню и бетону, а не богам леса.

Он три дня прятался, чтобы не видел никто. Но людям , видать, того и надо было чтобы этот человек умер. Наверное, завидовали что у него три жены и четыре дома и много других богатств.

Никто убийцу не искал. Спустя три дня охотник привёл к берлоге заплаканную девушку со связанными руками, и передал Встрину.

Она пахла ещё лучше, чем та, которую он встретил как-то на рынке.

Встрин завёл её в свою хижину, где прибрался и везде расстелил звериных шкур. Тут были медвежьи шубы и одеяла из темного бобрового меха.

Но барышня плакала, и Встрин осторожно спросил:

— Тебе руки боульно? Можно я развяжууу? Не убежишь?

— Тебя бы так скрутили, — довольно зло ответила барышня. — Развяжи. Некуда мне бежать.

— Как так? А в гоурод? — удивился Встрин. Ножиком для снятия шкур он разрезал верёвки и взял в свои лапы руки девушки. Пальцы шершавые, на ладони порез… А пахнет от девушки едой.

— Хорошо тебе было в гоуроде?

Она отняла у него свои руки. И стояла перед ним, такая красивая. Охотник привёл её, несмотря на холод, в одном платье с короткими круглыми рукавами. Платье открывало ноги до почти колена, и видно было, что девушка без чулков — только в тонких носках и туфлях до щиколотки. Шнуровка платья раздалась на груди и показывала много белой плоти. Не то, что сосцы у кобелин. Этой плотью девушка напирала на Встрина решительно и сердито.

— Делай то, что тебе хочется, а потом убей меня, — требовала она.

Встрин не знал, почему она так сказала, но решил, что она разрешила ему. И осторожно взял ее за плечи, уткнулся лицом ей в шею, вдохнул сладкий запах. Язык достал до мочки и нежно пощекотал её, а затем девушка вскрикнула, забилась и отбежала к стенке.

— Не могу, не могу, — пробормотала она.

— Но…

— Постылый, — заговорила девушка, — противный зверь, людоед! Так и знала, что жизнь моя так кончится.

— Чтоу? — Встрин подошёл к ней, взял на руки, сел с нею на шкуры и стал баюкать, хотя девушка брыкалась. Потом она по новой зарыдала у него на груди.

И рассказала, что к ней пришёл человек и за деньги предложил пойти в лес к зверолюду, которому он обещал одну из женщин министра, а жёны министра откупились от него большими деньгами. Так он ей вот часть этих денег принёс, а она сама кухарка в трактире, а её отец за долги в тюрьме сидит, и она взяла деньги, и пошла в лес за тем человеком…

— Оуставайся сколько хочешь, — великодушно предложил Встрин. — Я не бууууду тебя обижать.

Ему очень хотелось, что бы она осталась у него, и он бы попробовал на вкус её всю. От запаха кружилась голова и руки сами протискивались в те местечки которые были у кобелин самыми сладкими. Барышня кухарка не противилась, но и не радовалась. Встрин понял это потому, что сучка бы уже повизгивала и просила бы её вылизать, а эта только сжималась всё сильнее, и Встрин стал искать, где её разжать. Но тогда девушка снова заплакала.

И Встрин стряхнул её с колен.

-Иди к тому человеку, — велел он. — И скажи, что я доволен и считаю долг уплаченным. Всё, иди.

Кажется, девушка удивилась.

— А как же…

— Я всё-таки честный зверь.

Встрин Лайка был горд собой. Любой человек бы так и сделал — он же сам слышал от охотника, что бы только делать с людками всякое, от чего те бы и встать не смогли бы.

А он не такой, нет. Он честный собак.

Он лучше на охоту пойдёт, убьет лося и продаст много мяса. И на ярмарке в шубу одетый появится снова… А голод? На то он и зверь, чтобы голод терпеть.

Барышня обрадовалась и убежала домой. Встрин шёл за ней тайно до самого города, чтобы её не съели дикие зверолюды, а когда она до окраины добежала, жадно втянул воздух ноздрями и пошёл в лес. Ему хотелось найти ту самку, что откусывает пальцы. Они с нею одной крови.

Сделает с нею, что ему хочется — и загрызёт. Как настоящий дикий зверолюд. Не место ему среди людей, вот что. Встрин шёл себе и шёл, и в карих глазах светилась нечеловеческая тоска.

Собачий бог завыл вдалеке сотнями голосами, и Встрин отозвался коротким лаем, першившим горло. Осенний гон шёл по лесу.