Руконожка
Цветок же этот — кровь партизана,
О, белла чао! белла чао! белла чао,
чао, чао!
Цветок же этот — кровь партизана,
Что за свободу храбро пал!
Народная итальянская песня
Нет, не верьте тому, кто будет травить байки про последние мгновения до катастрофы. Воспоминания, образы, мечты да надежды — вся жизнь проносится перед глазами… Ничего этого нет! А вместо красивых сказок лишь единственное слово, заканчивающееся на краткое «ать». Всего одно, но настолько весомое, что продувает мозги не хуже самолётной турбины.
…ать! И ботинок плющит по тормозам. ...ать! И побелевшие руки, словно окостенев, вгрызаются в руль. …ать! И столбики дорожного ограждения хрустящими зубьями рассыпаются по сторонам. …ать! …ать! …ать!!! Жаль, что всё бесполезно.
Обрыв. Тишина. Две секунды полёта… Тупое, тугое безмолвие, безвозвратно-пронзительное до звона в ушах.
И ничего. Ни удара, ни боли.
Ночные кошмары — и это туфта. Во снах всё как прежде: цветочки, ромашки… Но что от них проку, если воспоминания… теперь навсегда. И они вписаны, словно зубилом — уверенный росчерк поверх всей оставшейся жизни.
— Верочка, дочурка, родная, живая… Два месяца в коме и вот… ты воскресла. Спасибо всевышнему, спасибо за чудо.
Спасибо-спасибо. Ему-то конечно. Он вообще ещё тот добродетель. Шутник-расчудесник — ни рук, ни ног не оставил. А сам всё кустами — в глаза не взглянуть.
— Малышка, красавица, ты не волнуйся.
Малышка… Точняк! Порубали всё лишнее. Красавица… Ну так! Венера и есть. Идеальна донельзя — хоть сегодня в музей.
— Ах, золотце, детка, всё будет как прежде.
Остальное в тумане и так день за днём. Просыпаюсь, дышу, разлепляю глаза… Тела не чувствую и проверять не хочу. Один раз взглянула — спасибо, довольно.
Истерики нет — обострённая ненависть. Но быстро проходит, сменяясь блаженством. Нирвана, услада, вселенская радость. Наверно чего-то вкололи. Пытаюсь не спать, но наслажденье сильнее.
— Уже всё закончилось. Уже позади. Врачи говорят, ты была молодцом.
Закончилось что? Разве было ещё? Оглушённой рыбёшкой таращусь на белые стены. Дышать… как огнём, но не могу даже вскрикнуть. Обжигающий воздух клокочет в трахее… хрипение, сопли и боль во всём теле. Реальность… Зачем? Мне не надо, постойте. Куда делся праздник?! Верните! Не троньте!!! Опять вырубаюсь, но уже не от счастья.
*
Армен Вирабович Гибарян хоть и был одним из лучших нейрохирургов современности, но Веронике никогда не нравился. Бесцеремонный и улыбчивый, он каждое утро без колебаний заваливался в её жизнь словно в свой родной дом, да и вёл себя там соответственно.
— Вот вы зря не гуляете, а отсюда бессонница и пессимизмы, — разглагольствовал Армен Вирабович, стремясь максимально расшторить и без того распахнутое окно. — Сегодня денёк, я скажу… загляденье. Пройтись, поразмяться, а вы всё в палате. Нехорошо.
Отвечать смысла не было — они оба знали, что имплантанты не подключились. Но Гибарян неизвестно почему продолжал верить каким-то своим вариантам, в то время как девушка, стиснув зубы, ворочала обвисшими неживыми конечностями. Вот и сейчас Вероника лишь мрачно выругалась и, неуклюже заёрзав, попыталась уткнуться подальше в подушку.
— Эх, вашу бы радость да в нужное русло, — не унимался доктор, подсаживаясь рядом. — Зарядка для тела — она и для духа, а значит обратное тоже возможно.
Говоря это, он подхватил обвисшую пластмассовую руку и уверенным движением развернул девушку к себе. Сопротивляться было бессмысленно… сопротивляться было нечем. Вступать в словесную перепалку тем более не хотелось и, скорчив гримасу презрения, Вера впялила принципиально-рассерженный взгляд в глаза напротив.
— Давай, сосредоточься на кончиках пальцев и пробуй ими пошевелить, — нашёптывал Гибарян, непроизвольно переходя на «ты». — Представляй, как сжимаешь мою ладонь. Маленькими шажочками, но, в конце концов, импульсы мозга обязательно наведут мостки и пробьются к нервным окончаниям. Тут главное не сдаваться.
Ох, с каким наслаждением, она бы съездила по этим бормочущим губам. Ох, с какой радостью выдрала бы подёргивающийся угловатый кадык. Но, реабилитация, увы, не работала и, всё что оставалось Веронике, — это грозно таращиться, да…
— Ну, чего, козёл, зенки вылупил? Веселишься, да? Развлекаешься… А я ведь знаю, на кой вам вся эта лажа, — процедила она, шмыгая носом. — Ещё бы! Четыре импланта за один раз… Уникальная шняга, ага, без вопросов. Лабораторные мышки и те подыхают, а тут, глядь, такая удача. Небось, целая нобелевка на горизонте? Обломись! Не работает. Ни хрена не коннектится.
Врач едва заметно поморщился, но руки не выпустил. Тем временем девушка продолжала:
— Телевизор нельзя, музыкалку отняли, даже компьютер… Ну разве не суки? Посетителей можно… А не хочу! Слышь меня? Ни-ко-го! Пусть утрутся своим безмозглым сочувствием.
— Да, кстати о сочувствии, — оживился Гибарян. — У меня для тебя небольшой презент.
— Ну ё… апельсины? Мать приезжала? Дура старая, деньги выкидывает. Сколько раз ей талдычила — терпеть не могу. Не возьму. Ничего. Знать её не хочу.
— Тёплые у вас отношения. Но на этот раз... вот, держи.
Говоря это, доктор вынул из своего саквояжика и положил рядом с Вероникой пушистого котёнка. У бедняги отсутствовали передние лапки, вернее, их заменяли два миниатюрных нейропротеза. Сам же зверёк блаженно посапывал, не обращая внимания на манипуляции.
— Лабораторная мышка. Его-то за что? Значит, вот на ком эксперименты проводите, — ухмыльнулась девушка. — Развлекаетесь, да? Живодёрствуете…
— Можно и так сказать. Но лапы ему вчера в подземке отрезало, а мы да… развлекаемся понемногу. Пусть побудет пока у тебя. Во всяком случае… сочувствием он уж точно докучать не станет.
*
Короткий торопливый вдох и сразу же выдох — крохотный шерстяной клубочек продолжал беззаботно посапывать рядом с подушкой. Иногда его дыхание замедлялось и даже на мгновения замирало, — тогда Веронике казалось, что врачи переборщили с наркозом, что вот-вот случится необратимое. Она даже успела нафантазировать, как будет злорадствовать над самоуверенным докторишкой, но каждый раз всё обходилось.
«Живучий гадёныш. Я буду звать тебя — Черныш, — размышляла девушка, любуясь белоснежной стерильной после операции шёрсткой. — Все будут думать, что ты — Снежок, а ты, опа-на, и Черныш. Так им! Чтобы не расслаблялись. Хотя… А если ты — девочка? Скукожилась, падла, не разглядеть. Тогда будешь Чушкой или Чу… Чушоткой… Чушиндрой… Чушиздрой».
В подобных размышлениях прошло несколько часов, но кошак всё не просыпался. Непринуждённо сам собой миновал завтрак, за ним обед; бодрящая утренняя прохлада сменилась полуденной истомой. Убаюканная непривычными мыслями Вероника не заметила, как и сама сомкнула веки, всего на мгновение… но на мгновение ли?
Вот, только что котёнок был здесь, и вот его уже нет.
— Черныш, — осторожно позвала девушка.
Ответа не последовало.
— Гадёныш мелкий, ты где?
Опять ничего.
Тогда Вероника пробежалась глазами по датчикам бесконтактного интерфейса и приподняла спинку кровати. Теперь её взгляду открывалась почти вся поверхность пола, но зверька по-прежнему нигде не было.
— Ну ладно, а если так? — хмыкнула она, приказывая своей койке двигаться к окну.
Кровать поползла, но успела проехать всего несколько сантиметров, когда под ней что-то хрустнуло и зашипело.
— Вот и попался! — захихикала Вероника, направляя ложе в противоположную сторону. — Недалеко же ты ушлёпал на своих ходулях.
Котёнок лежал на боку, вцепившись зубами в передние искусственные лапы. Контакт с кроватью, казалось, не произвёл на зверька никакого впечатления, и теперь тот был увлечён куда более важной проблемой — протезами. Раз за разом его маленькие зубки жамкали по звонкому пластику, силясь оторвать ненавистные придатки. Иногда процесс сопровождался гневным рычанием, иногда почти щенячьим повизгиванием.
Девушка знала, что навредить себе он не сможет, но всё равно с интересом наблюдала за потешной вознёй. В конце концов, она сама находилась в схожем положении, а возможность поиздеваться над товарищем по несчастью её всегда успокаивала.
Сразу вспомнилось далёкое детство: ай-поды, е-буки, ненавистная скул… Они с Наташкой тогда украли ключи от конфетного автомата, а когда взломали — подрались из-за сладостей. В итоге почти всё досталось подруге вместе с пищевым отравлением. Их из-за него и поймали. Но Вероника всё равно млела от счастья, зная, что позеленевшая дрянь подыхает в туалете.
Тем временем Черныш сменил тактику. Видимо, рассудив, что отгрызть безжизненные протезы не получится, он приподнялся, оттопырив хвост, и стал пятиться, шустро переступая задними лапами. Откляченный зад пронёсся через всю палату, затем вдоль стены и тоскливо подвывая замер в дальнем углу.
— И у тебя ни хрена не работает, — улыбалась девушка, наблюдая за безнадёжной вознёй. — Как говорится, добро пожаловать в наш дерьмовый мир обратно!
Но уже на следующий день бедолага начал осваиваться с новыми лапами. Сперва недоверчиво огрызался на любые их движения как на врага, но агрессия постепенно прошла. Теперь спонтанные выходки собственного тела уже не злили, а скорее забавляли. Чуть шевельнётся, чуть царапнёт, и котёнок сломя голову бросался играть со своим же механическим призраком.
Нельзя сказать, что подобный прогресс утешал Веронику — девушка по-прежнему оставалась недвижима и радоваться чужим успехам не планировала. Но и грустить по поводу новой «игрушки» не собиралась.
Больше всего её забавлял процесс кормления. «Сейчас мы тебя вылечим», — приговаривала Вероника и, ловко манипулируя дистанционно-управляемым роботом, заставляла зверёнка изрядно побегать, прежде чем заполучить очередную порцию. «Будешь у меня как новенький», — и когда обессиленный всё ещё неуклюжий котёнок утыкался в тарелку, поднимала её на запредельную высоту, вынуждая беднягу буквально вытягиваться столбиком, слизывая едва достижимые крохи.
Неизвестно что думал о подобных выходках сам Черныш, но каждый раз ближе к ночи он старательно карабкался вверх по одеялу, чтобы заснуть на груди своей новой хозяйки.
— Тебе бы столько энергии и давно б всё наладилось, — посмеивался Гибарян на очередном обходе. — Погляди ж на него, сам с блоху, а жизненных сил через край.
Но Вероника на подначки не реагировала. То ли неверие в собственные силы было столь велико, то ли девушка вовсе не желала выздоравливать, но каждый раз она лишь терпеливо отмалчивалась, прикрываясь непробиваемой ухмылкой.
*
— Да, я не врач! Да, у меня иной профиль! Но порядочность, она знакома и мне. Что вы там обещали? Через неделю всё будет? Через месяц уже побежит? И где? А я… чёрт, я как дура… Нет сразу бы отказаться. Только девочку мою искромсали. А шанс. Он ведь был. Попытаться спасти… пусть не всё, но хоть что-нибудь. Хотя бы правую руку.
— Елизавета Сергеевна, не порите горячку! — чувствуя, что вот-вот сорвётся, Гибарян стиснул подлокотники своего кресла. — Операция прошла успешно, имплантанты прижились — отторжения нет, нервные связи… вопрос времени. Чего ещё вы от меня хотите?
— Я?! Чего хочу я?! — женщина вскинула взгляд, и доктор пожалел о своём вопросе. — Я хочу, чтобы моя дочка смогла держать ложку, а не жрать из этих трубочек. Чтобы перестала срать в подгузники, а могла дойти до сортира. И сама подтереться. Чтобы у неё была нормальная… нормальная человеческая жизнь. Которую ВЫ! так легко обещали.
— Так вот в чём для вас заключается жизнь. Это не сло...
— Вы не передёргивайте! Вы отлично всё понимаете.
— Тогда и вы меня поймите. Елизавета Сергеевна. Услышьте меня, наконец! Мы не волшебники. Не чудотворцы. Каждый пациент уникален и стопроцентную гарантию никто не даёт. Никогда! Понимаете это? Случается… Случается, люди и от обычной простуды умирают.
— Но вы же… Вы… Вы обещали. Она же у меня одна… На всём свете, — не в силах продолжать разговор женщина закрыла лицо руками. — Неужели больше ничего нельзя? Сделать.
*
Веронике снилось море: песчаный ослепительно-белый пляж, тёплое бархатное солнце, солоноватый на губах ветерок перебирает растрепавшиеся волосы. И эта мелодия… мелодия молчаливой утренней неги, для которой не нужно слов.
Купаться совсем не хотелось. Вместо этого девушка скинула купальник и, пройдясь по самой кромке воды, плюхнулась на топчан.
Да, это был сон, и Вероника точно знала, что море не настоящее. С недавних пор она научилась безошибочно отделять грёзы от реальности. Совсем несложно, просто, в сновидениях девушка всегда оставалась полноценным здоровым человеком.
Впрочем, главным образом её радовало не собственное тело, а бескрайнее одиночество, недоступное наяву. Всю свою жизнь Вероника мечтала лишь об одном — остаться свободной. Бежала сломя голову: от материнской опеки, от общественных нравоучений, от правил и бесконечных людей. Одной. Так чтоб без никого. А её называли больной и лечили заботой.
Зато после аварии мечты неожиданно обрели воплощение. Без никого… Пусть в сновидениях, пусть нереальность… Всяко лучше, чем раньше. Раз иначе нельзя.
Черныш тоже был рядом — вылизывался среди кокосов. Во снах он соответствовал своему имени — являлся по-настоящему чёрным и гораздо пушистее. Только протезы выдавали истинную сущность зверёнка, хотя, чтобы разобраться в своём собственном сновидении Веронике подсказки не требовались.
Странно, но присутствие котёнка вовсе не беспокоило девушку. Тот существовал как бы сам по себе, ничего не требуя и не навязываясь. Шаловливая икебана с лохматыми ушками. Если б ещё…
Но закончить мысль Вероника не успела. Особо резвая волна окатила её с ног до головы и к изумлению девушки это оказались не просто брызги, — это был крутой кипяток. Молочно-белые капли скворчали и пенились, словно масло на сковородке, а боль была совсем как настоящая. Или действительно настоящая?
Не осознавая происходящего, она рванулась назад и только теперь поняла, что не может пошевелиться. Руки, ноги… всё её тело словно приросло к лежаку.
— Это неправда, это лишь сон! — взвизгнула девушка, силясь хоть как-то уклониться от очередной порции брызг, но проснуться не получалось.
Чернышу, похоже, доставалось не меньше. Взъерошенный он шарахался в поисках хоть какого-нибудь убежища и в итоге нашел его как всегда на груди Вероники.
Тем временем разгорячённый океан подступал всё ближе. Его покрасневшие дышащие жаром воды, словно пласты лавы вываливали на песок, а на смену брызгам пришли тучи крупных, словно семечки, искр. При каждом вздохе надвигающегося ада они стайками озабоченных светлячков рассыпались по пляжу, неся пламя даже туда, где и гореть было нечему.
Не понимая, что происходит, Вероника кое-как перевалилась через край топчана и, стиснув котёнка, поползла прочь от берега. Всего несколько метров до тенистой прохлады тропического леса, но этот путь казался самой бесконечностью. По счастью в какой-то момент получилось подняться на четвереньки, но скорости это почти не прибавило.
«…ать! Ну не может этого быть! — стучались мысли в голове запыхавшейся девушки. — Ещё один сон. Просто кошмар. Я проснусь и пройдёт… А если не сон?!»
И тут она уткнулась в лес. Уткнулась как в стену, словно джунгли никогда и не были настоящими. Рука скользнула по гладкой преграде, но выхода не нашла — перед Вероникой действительно был всего лишь рисунок, нанесённый на твёрдую непроницаемую перегородку.
Ощупывая препятствие, она поднималась всё выше, пока внезапно не обнаружила что-то знакомое. Обычная дверная ручка! Дорога к спасению! Шанс уцелеть! Изо всех сил навалившись на то, что должно было быть дверью, девушка провалилась в неожиданно образовавшийся проём… и проснулась.
— А ты говорила ничего не коннектится, — улыбался Гибарян, почёсывая небритый, но счастливый подбородок. — Немного желания и всего-то делов.
— Доченька! Доченька… Господи, всё получилось, — всхлипывала невесть откуда выпорхнувшая мать. — Солнышко, золотце, цветочек мой аленький…
Вероника смотрела на них как на инопланетных пришельцев. Только что спасалась от огненного океана и вот стоит на выходе из своей же палаты, тяжело опираясь на дверной косяк.
Стоит? Сама? Без чьей-либо помощи?!
Ещё сомневаясь в реальности происходящего, она поднесла к глазам свободный кистевой протез, затем перевела взгляд на свои ноги…
— Всё позади, всё прошло лучше некуда, — продолжал сиять Гибарян. — Мы верили, что ты справишься, и вот… заработало.
Во второй руке девушка продолжала сжимать котёнка. Белоснежный и не такой пушистый как во сне… Заглянув в его потускневшие остывающие глаза Вероника с трудом заставила непослушные пальцы разжаться.
— …ать! Зачем вы всё это? — прошептала она, наблюдая, как бездыханное тельце падает на пол. — Я же просила… просила — не надо.
— Девочка моя, ненаглядная моя, ты просто устала. Сейчас отдохнёшь и жизнь как по-новому. Послушай, ты…
— Нет, мама, это ты меня слушай! Дура старая, когда же оставишь? Из-за тебя всё. Из-за тебя. Дурацкий побег и эта авария… Уехать, сбежать не получилось — лады, помереть не свезло — ну пускай. Давайте, капец, благодетели сраные, в черепушку ко мне залезли. Уроды! За что? Я ни о чём не просила!
— Доч, ну не надо… мы тебя вылечим. Ты просто устала. Устала… Мы вылечим… — продолжала, как мантру повторять Елизавета Сергеевна.
— А Я НЕ ХОЧУ!!! — взвизгнула Вероника, отступая обратно в палату. — Слышишь меня? Не…
Но договорить она не успела, — в следующее мгновение её правая нога подломилась, и девушка, как стояла, рухнула на пол. Врачи пытались поправить… пытались остановить, но через минуту перестали функционировать и остальные протезы.
Один лишь безудержный девичий смех вдоль пустых коридоров… Вероника знала — всё так и должно быть. Получите, н-на! Белла чао! Наконец-то хоть что-то решила сама.