Синяя Змея
1.
На третий день проводника нашли мёртвым.
Игрок при этом не присутствовал, а помогал Тати готовить завтрак. Бестолковая панночка расцарапала вчера руки о кустарник и теперь не могла ни овощи порезать, ни воды в котел налить без стонов. Не была бы она такой хорошенькой, давно бы дал ей пару крепких затрещин, но во имя румяных щёчек и возможной близости приходилось помалкивать.
— Игрок, поди-ко сюда! — раздался голос Петре из-за скалы.
— А я? А мне? — пискнула Тати, бросая нож.
— Панна пусть остаётся на месте! — крикнул Петре, словно услышав. — Не для женских глаз.
Проводник лежал на краю обрыва, на животе, раскинув руки. Скрюченные пальцы, обгоревшие до костей, впились в землю, голова повернута набок, в ней — зияющие пропасти пустых глазниц. Не человек — головешка.
…Ночь трещала костром, искры взметались в небо, молчали равнодушные скалы…
Игрок пошевелил тело ногой, и оно оказалось на удивление мягким, даже размякшим, словно неведомое пламя опалило его только что.
— Не окоченел ни маленько, — сказал Петре, подтверждая его мысли. — А проснулись мы ещё до рассвета.
— Значит, это случилось утром? — спросил бесшумно подошедший Эмиль.
— Навряд ли, — Петре помотал головой. — Услышали бы вопли.
— Если ему не перерезали горло до этого, — возразил Игрок. — Сейчас ничего не поймёшь, один чёрт — всё сгорело.
Никто не произносил это вслух, но каждый задавался одним вопросом. Узкая горная тропа да ущелья вокруг — не то место, где могут затеряться случайные убийцы. Кто убил Иона? Он, Игрок, — мошенник, картёжник, скрывающийся в этих горах от всех и вся, или камнерез Петре, горбун с мозолистыми ладонями, или мольфар Эмиль, лунолицый и сладкоголосый, или панна Тати, учительница из польской деревушки? Игрок не был так наивен, чтобы списывать девушку со счетов, он всего понавидался в жизни. Однако никого из них, включая мужчин, за этим делом представить не мог, хоть и знал их всех без малого неделю.
— Не услышь мы его, — сказал Эмиль, — разбудил бы нас огонь, да и запах человечины палёной — неприятная вещь.
…Ночь пахла костром, пахла жареным мясом, трещала искрами, исходила безмолвными криками…
— Не людских рук это дело, — покачал Петре головой. — Не мог бы человек такое сотворить.
Человек может и не такое, подумал Игрок, а вслух сказал:
— Тати нельзя это видеть. Надо избавиться от тела.
До ближайшего леса, где можно было бы выкопать могилу, было далеко, поэтому решили сбросить труп в ущелье. Дотрагиваться до чёрного, мягкого тела руками было неприятно, и мужчины, не сговариваясь, ногами допинали его до края скалы. Потом замерли. Никто не решался завершить начатое. Вчера вечером молодой, сильный парень, что лежал сейчас обугленным бревном на земле, ещё разговаривал и шутил, распугивая птиц трубным смехом.
— Дай-ко я, — Петре шагнул вперед. — В лагерь идите, скажите Тати — одни теперь пойдём.
Панночки у костра не было, но в её палатке шебуршало и звенело, на что ослик камнереза, привязанный неподалеку, тревожно шевелил ушами. Эмиль сел на землю и принялся чистить картофель. Игрок без слов присоединился к нему, хотя с удовольствием бы собрал вещи и пошёл дальше — картина на краю обрыва стояла перед глазами, и меньше всего сейчас хотелось есть.
— Неспокойно моему духу, — сказал Эмиль, не поднимая глаз. — Тревожно ему.
Игрок усмехнулся. Чёртов колдун, духу его неспокойно... С проводником — единственным, кто хорошо знает эти места — жестоко расправились, а его духу неспокойно.
— Петре один был знаком с Ионом до похода, из того же места родом… — продолжил чёртов колдун. — Почему он так невозмутим? Неужто здешние мастера видят сгоревшие трупы каждый день?
— Не ходи вокруг да около. Ты подозреваешь, что он — убийца?
Эмиль пожал плечами.
— Не знаю, — сказал Игрок, подумав. — Это ведь не просто убил, а сжёг. Неужто здешние мастера запросто поджаривают людей?
— Тогда что и думать? Я не убивал, ты тоже…
Игрок поймал его вопросительный взгляд, будто уточняющий, мол, ты же правда не убивал? Однако ответить не успел — из палатки показалась Тати, свеженькая, что весеннее утро, и такая же радостная.
— Вы уже вернулись! — всплеснула она руками. — А я только причесаться успела…
— Говори ты, — скорбно сказал Эмиль.
— Что он скажет? — с любопытством спросила она, присаживаясь на поваленное дерево. Поваленное вчера, ещё живым Ионом.
…Ночь сочилась огненной кровью, исходила криками…
— Панна, — сказал Игрок как можно нежнее и попытался взять её за руки, но она отдёрнула пальцы. Чёртова недотрога, даже в такой момент…
— Панна, — повторил он, — случилось несчастье. Наш проводник погиб. Дальше идём сами.
Она не вскрикнула, не побледнела, не зарыдала. Даже в обморок не упала. Какая-то неправильная попалась панночка.
— Погиб? — она продолжала улыбаться. — Но как он мог погибнуть? Он же ведёт нас к Синей Змее.
— Это не помешало ему погибнуть, — терпеливо ответил Игрок.
— Сгореть до головешек, — добавил Эмиль. — Вы знаете что-нибудь об этом, панна?
Панна ничего об этом не знала. Более того, панна сказала, что видела Иона рано утром, на рассвете, когда она совершала утреннюю молитву, а он пошёл проверять тропу. Панна даже переспросила, уверены ли добрые паны, что сгорел именно проводник, а не случайный охотник.
— Я тоже тропу проверял, — сказал Петре, подошедший сзади, — и нашёл тело. Иона узнал по сапогам.
До Тати начало доходить. Губы задрожали, по щеке поползла мокрая дорожка.
— Сгорел… — всхлипнула она. — Такой молодой, такой красивый, сгорел…
2.
Когда панночка всласть нарыдалась, солнце уже стояло высоко в небе, и пора было идти. Благодаря болтливости Иона, путники примерно представляли дорогу, но каждый понимал, что они лишились самого важного члена их компании. Куда они в этих горах без зорких глаз и чутких ушей местного?
— Если окажется, что проводника убил кто-то из вас, — сказал Игрок, когда они час спустя заплутали в колючих кустах, — я лично отрежу этому человеку яйца.
Тати ахнула.
— Вам, панна, я отрежу уши, — любезно добавил он.
— Слышь-ко, ты, не дури, раздурился тут… — буркнул Петре. — Нам всем надо к Синей Змее, какой дурак будет убивать того, кто путь ведает? Сказал же, не людских рук дело, не хочет она к себе пускать…
Какое-то время шли молча. Ползучие травы цеплялись за штанины, нестерпимо хотелось пить, но привал можно было сделать, только вернувшись обратно на тропу.
— А почему эти горы называют Спящими? — спросила Тати, которая шагала с завидной лёгкостью, несмотря на все юбки. — Это ведь не вулкан?
Чёрт возьми, она умилительна, а ещё учительница.
— Всяко говорят, — сказал Петре, не оборачиваясь. — Что раньше в горах спали драконы, что горы сами и есть — заснувшие и окаменевшие драконы… Что ещё до начала времён жили здесь духи земли Карпатской, и питались они истовой верой людей, жизнью питались и смертью, ибо, чтобы один жил, другой должен сгинуть… Местные приносили духам жертвы кровью, и те благословляли их, и земля цвела, урожаи богаты были, войны кратки, а дети — здоровы... А потом пришли другие и запретили жертвоприношения, и без веры, без крови духи заснули до той поры, пока…
— Смотрите! — вскрикнула вдруг Тати, показывая влево.
Петре остановился, не договорив.
— Что там? — спросил Эмиль, щурясь.
Вдоль зарослей бежала тропка, густо присыпанная иголками, хотя леса вблизи видно не было.
— Еловая тропа, — сказал Петре. — Как и говорил Ион. Она приведёт нас к Синей Змее.
Все заметно воспряли духом. Игрок уже было думал, что придётся повернуть назад и искать другого проводника, но кто бы согласился после известия о страшной гибели Иона Скороходца? Теперь у них снова есть шанс попасть туда, куда ведёт их… А чёрт знает, что их всех ведёт: кого нужда, кого вера в чудо, а Игрока — возможность отсидеться в тени и дождаться приезда генеральши, волоокой Ольги, на местные воды. В последнем своём письме она клялась ему в вечной любви, значит, будет особенно горяча при встрече. После стервы Николь, французской графини, генеральша была самое то.
К вечеру, когда солнце начало спускаться за горбатую гору, и правда напоминающую очертаниями спящего дракона, когда воздух начал зябко покусывать за щеки, а панночка закуталась в шаль, они наконец добрались до леса. Ночевать решили на опушке. Памятуя о событиях прошлой ночи, Игрок был совсем не против разбить лагерь прямо на дороге, привязав осла у леса, — всё просматривается на версту на четыре стороны, ни один убийца не проберётся незамеченным, — однако его идею не одобрили. Тати даже имела глупость сказать, что она готова умереть во сне, но в приличном виде и в палатке, а не свернувшись клубком на холодном камне.
После скромного ужина Петре с Игроком раскурили трубки. Панна несколько раз деликатно кашлянула, но мужчины не обратили на это внимания, и она, поджав губы, пересела подальше, под буковое дерево, и принялась расчесывать волосы. Игрок вполуха слушал, как Петре рассказывает про свою деревню, но сам рассматривал ладную фигурку у кромки леса. До чего хороша чертовка!
— Приезжают иногда иллюзионисты, что из города, огнем плюются, — говорил Петре. — Раз за полгода, не чаще.
Рыжеватые волосы струились между пальцев, золотились в отсветах костра, спадали на покатые плечи. Откуда берутся такие сельские учительницы? Ей бы на балах в Петербурге вальсировать, а не прозябать в этой глуши.
— Цыгане проходят иногда, и тогда гибнет и пропадает скот, дети болеют… — Петре выпустил кольцо дыма и закончил меланхолично. — Скучно мы живем, не то что вы, в столицах…
Тати расчесала волосы до гладкого блеска и принялась заплетать их в косу. Склонила голову набок, открыв взгляду белую кожу на шее, почти прозрачную у ключицы, прикрыла глаза, словно прислушиваясь к чему-то…
— Игрок, слышь-ко, — тихонько окликнул его Петре. — Сожжёшь ведь взглядом, остынь.
— Её не мешало бы подогреть, — Игрок вытряхнул остатки табака, убрал трубку в карман и откинулся прямо на землю. Когда он сделал так в прошлый раз, Тати заахала и предложила ему свою шаль. Если в этот раз промолчит, что-то где-то он прошляпил.
— Панна холодна, — улыбнулся Эмиль тонкими губами. — Духу моему спокойно рядом с ней, значит, сердце её не тронул тлен страсти.
— Тлен страсти, тьфу, — Петре сплюнул, чем заслужил негодующий взгляд из-под бука. — Нелюди вы, мольфары, раз не признаете любовь людскую. Вокруг семьи все вертится, знай-ко. Баба да с лаской, дети по лавкам, помыслы чистые...
— К чёрту чистые помыслы, давайте в карты, — лениво сказал Игрок, не отводя глаз от порхающих рук с тонкими запястьями, колдующих над сложносплетённой косой.
— В карты? — улыбка Эмиля стала презрительной.
— Чай, не в дурака вам предлагаю, а что-то поинтереснее. Сыграем? — Игрок потянулся к сумке, брошенной рядом. Там, в кармане, лежала пачка потрёпанных, но чистых карт. Они прошли с ним уже два континента и подарили немало побед. За партией-другой можно было бы скоротать вечера, а если ещё уломать Тати присоединиться, есть шанс получить от неё поцелуй, а то и два, а то и не только поцелуй…
— Не стоит, — остановил его Эмиль. — Не за азартом мы отправились в путь.
— Я сыграл бы, — сказал Петре, — да на что играть? На баней пригоршню?
— Я не играю на деньги, — возразил Игрок. — Я выигрываю желания.
— Желания? — Тати, подвязав косу платком, подошла к ним, бросила наземь около мольфара свою шаль и присела. Значит, что-то он пропустил...
— Желания, — кивнул он. — Что мне деньги? А желаниями я и кров получаю, и хлеб с солью.
…И табак, и женщину в постель, и придворные секреты, и жизнь свою я желаниями сохраняю, и смерти других потворствую, только вам, милая панночка, об этом знать совсем не стоит.
Милая панночка вздохнула, потеребила край юбки:
— Могла бы я желание вот так загадать, только чтобы сбылось оно непременно…
— О чём бы ты загадала, панна? — спросил Петре. — Про татко своего?
— Про татко, — Тати совсем понурила голову, голос дрогнул. — Чтобы прочь ушёл сглаз.
— А что с ним? — спросил Игрок, всем лицом изображая сочувствие.
— Гниль какая-то ест его изнутри… Давно уже ест, с год. Чахнет, свету белому не рад, волю к жизни потерял, а раньше был крепким. Говорит, пришел его час, а мы с мамой думаем, сглазили его. Год назад проходила деревней странница — лица из-за морщин не видать, глазки только бегают. Он ей воды и подал. С того дня как подменили его, отощал совсем, запах душной такой от него идёт… Мы его всё травами отпаиваем.
Игрок с трудом удержался от гримасы. Видал он таких, с гнилью внутри да с душком, тут никакие травы не спасут.
— Коли правду толкуют о Синей Змее, — сказал Петре, задумчиво сковыривая мозоль на ладони, — поможет она тебе. Был у нас один лесоруб, слышь-ко, хворь его страшная взяла, ума от боли решился. Два сына его пошли за водой живящей к Змее. Не сразу она им показалась, долгие дни бродили вокруг, а потом вдруг разверзлась скала — и хлынула оттуда лазурь, и потекла змейкой по камням да по голым. Старший брат, дурак маленько, хотел в воду эту вступить, вечностью омыться, а младший брат-то закричал, мол, совсем голову потерял, воду священную осквернять ногами своими…
Он замолчал и подкинул в огонь сухих веток. Костер выбросил в воздух сноп искр, встрещал весело и утих, словно рукой его прикрыли, и от этого звука особенно заметно стало, какая тишина царила на опушке. Ни птиц, ни сверчков, ни ветерка не слышно.
— А что дальше-то было? — спросила Тати тихонечко.
— Сцепились они не на жизнь, а на смерть. Старший-то, дурак, хотел всё в воду ступить, затуманила его Змея, а младший его оттаскивал за вихры… Ну, он младшего и стукнул о скалу, что кровью залило всё вокруг, вода покраснела, воздух почернел, птицы замолчали…Опомнился старший, да поздно. Порыдал, похоронил брата, набрал воды и вернулся в деревню…
— Так вот и вернулся? — панна прижала ладошку ко рту, замотала головой.
— Куда же ему деваться. Вернулся, покаялся, в ноги татко бросился. Тот глоток воды сделал, и как рукой сняло поганую, ожил, сам пошёл, только зубов так и не осталось… А младший брат лежит там, в землице, подле Змеи проклятой.
— Это и есть твой мёртвый друг, чью могилу идёшь проведать? — мягким голосом, неподобающе елейным для этой ситуации, спросил Эмиль.
Петре только кивнул и отвернулся к лесу. И снова тишиной, как саваном, укутало сидящих у костра.
…Ночь молчала, ночь кричала огнём, ночь плевалась кровяными сгустками…
Игрок помотал головой, сбрасывая с себя дремотный, парализующий страх перед неведомым. Сколько неведомого он встречал в своей жизни, не счесть, подумаешь, духи гор… Пора было спать, вот только как же панночка сможет спать одна после таких-то ночных событий? А ну как и за ней придет страшное пламя местных драконов. Надо предложить ей компанию, решено.
— Значит, можно помочь татко, — прошептала Тати, кутаясь в шаль.
Игрок и хотел бы утешить её, но что-то — может, вредность врождённая, может, подспудная уверенность, что панночка выгонит взашей своего защитника из палатки, — что-то подтолкнуло его сказать:
— Если вода живящая от всех хворей спасает, от смерти защищает, что ж не ходят сюда толпами паломники?
— Может, и ходят, — пожал плечами Эмиль. — Не всем Синяя Змея открывается, и нам может не показаться.
— Может, и ходят, — эхом вторил ему Петре, — да не все доходят. Не пускают горы, не спят духи. Видел же, что сталось с Ионом.
Тати ойкнула и вскочила, путаясь в шали. Игрок с Петре схватились за кобуры, но панна замахала на них руками:
— Полно вам, полно! Зачем на ночь покойника вспоминать? Зачем покой тревожить? Пусть почит, где оставили его!
…На дне ущелья, распавшимся на угли, с размозженными о камни остатками черепа…
— Спать пора, — сказал Игрок. — Завтра отправляемся, как рассветёт. Если расчёты Иона были верными, к вечеру доберёмся до Синей Змеи. Убирайте тут все, костер только пока оставьте, я осмотрю окрестности.
— Пошто? — удивился Петре. — Зверья в этих горах не водится, мрёт, говорят, как от голодухи, так пошто?
— По то, чтобы не застали нас врасплох, как Иона, — отрезал Игрок, вставая. — Надо пройтись, может, что выгляжу.
— Духов не выглядишь, — покачал камнерез головой. — Не людских рук дело.
— Составлю тебе компанию, — Эмиль поднялся неожиданно легко для его грузного, колышущегося складками тела. Впрочем, он всё делал легко, ненароком — говорил, ходил, подкрадывался… Если бы Игроку дали выбор, кого вместо Иона принести в жертву неведомому огню, он бы с радостью избавился от Эмиля. Мало того, что колдун, или, как они себя кличут по-местному, — мольфар, заклинатель духов, так и просто скользкий и липкий, как разлитый мёд. Не просто так ведь вызвался идти с ним — он не Петре, никому не доверяет.
— Неужели до сих пор считаешь, что я убил Скороходца? — спросил Игрок, когда они отошли от кострища на порядочное расстояние.
Помолчав, Эмиль ответил:
— Из всех нас ты лучше всего подходишь на роль убийцы — тёмное прошлое, кличка вместо имени, не единожды держанный в руках револьвер… Но в этот раз я склонен согласиться с Петре. Иона убил не человек.
Игрок скривился:
— Брось, колдун, ты веришь в местные сказки о спящих драконах?
— Ты тоже в них веришь, — сказал Эмиль. — Чем громче говоришь, что не веришь, тем страшнее тебе, разве не прав я? Не забывай, Игрок, я — мольфар. Драконов нет и не было никогда, но духами земля полнится, я слышу их…
— Ну, коли слышишь, — сказал Игрок насмешливо, — передай им, пусть не мешают нам до Змеи идти. Не со злой душой, чай, в путь отправились. Тати отца надо спасать, Петре — друга помянуть.
— Зачем же ты идешь с нами? — вкрадчиво спросил Эмиль. — Не со злой ли душой?
— Время убить надо, да и сам говоришь — прошлое тёмное, кличка вместо имени, револьвер потрёпанный… — Игрок усмехнулся. — Мне не помешал бы глоток воды лазурной, жизнь продлевающей. Думаю, ты сам идешь за тем же, колдун. Хоть и веришь ты в силы нечеловеческие, жить-то приходится в бренном теле, на хворь падком, так?
Эмиль ничего не ответил, и обход они завершили в молчании. Только когда уже возвращались обратно, он дотронулся до рукава Игрока и сказал:
— Видишь вон там цветок?
Игрок вгляделся — в кромешной тьме действительно белело несколько пятен, похожих на цветы.
— Горный дурман, он же — ясколка звёздчатая. Сорванный в новую луну, в полночь, приобретает сильные приворотные свойства. Прожевать лепесток, поцеловать хоть даже ручку возлюбленной — и душа её воспылает.
— Чушь ведь городишь, — Игрок рассмеялся. — Какой дурак поверит в привороты?
— Тот дурак, чья страсть безутешная не находит отклика в холодном теле юной панны, — ответил Эмиль со всепонимающей улыбкой.
Чёрт бы его побрал, этого медоголосого искусителя. Пусть и не желал Игрок обращаться в дурость языческую, но перспектива провести ещё неделю, пялясь на белую шею панночки, как вампир какой-то, тоже не прельщала. Генеральша приедет только через месяц, а в деревне на две дюжины домов ему не развернуться — все девки либо страшны, как ведьмы, либо… Либо страшны, как ведьмы. Не повезло Карпатам с красивыми девушками. Тати была слишком хороша, чтобы хотя бы не попытаться.
— Слышь, колдун, — окликнул он Эмиля, когда они вернулись в лагерь, — покажешь мне тот цветок, хорошо?
Тот молча кивнул.
— Тогда жди меня на тропе без пяти полночь.
— Что за цветок? — спросил Петре, тут же рядом забрасывающий костер землей.
— Приворотный, — ухмыльнулся Игрок. — Глядишь, и меня проберёт любовь людская.
3.
Когда Петре с Эмилем разошлись по своим палаткам, Игрок ещё какое-то время сидел у погасшего костра и курил. Тишина тяготила. Где это видано, чтобы в горах была такая тишь? Куда делись птицы, почему молчит ветер? Много горных троп прошёл он, и все они были полны звуков, а здесь — и правда что, словно духи душат, держат за глотку.
Он плюнул, погасил трубку и поднялся. Все одно — до полуночи не спать, но сидеть на этом кладбище не хочется.
— Пан Игрок, — раздался тихий голос, когда он уже задёргивал полог.
Из своей палатки выглядывала Тати — вся мрамор и мёд, и волосы, не сдерживаемые платком, и глаза — бог мой, какие глаза! Уже утром эти глаза будут смотреть на него со страстью.
— Пан Игрок, мне страшно неловко…
— Что такое? — спросил он тоже шёпотом.
Она молчала, кусая губы.
— Говорите, поздно уже.
— Не могу я спать! — вырвалось у неё отчаянное. — Ион, как живой, встаёт перед глазами и огнём объят с ног до головы! Сердце болит от страха, не могу, останьтесь со мной сегодня, умоляю!
Он едва сдержал улыбку. Вон оно как обернулось. И напрашиваться не пришлось, голубка сама идет в руки.
— Панна, вы уверены? — спросил он нарочито строго.
Панна была уверена. Панна даже сама распахнула полог, приглашая его в святая святых, где сладко пахло пудрой. Прежде чем нырнуть внутрь, Игрок оглянулся — по другую сторону от кострища вырисовывались очертания палатки Эмиля. Он будет ждать его на тропе без пяти полночь… А, к чёрту. Сказочный цветок против настоящего, горячего женского тела, самого бросающегося в объятия… К чёрту Эмиля, подождёт, подождёт, да спать пойдёт.
В палатке Тати был мрак, хоть глаз выколи, но ясно виднелась фигурка в белой рубашке, съежившаяся у стены, полузакутанная в одеяло. Игрок опустился на колени рядом, плохо соображая от близости, от горячего её дыхания, от нежного запаха волос… Он протянул к ней руки, обхватил за плечи, привлёк к себе, готовый забыть всех мёртвых Ионов, всех духов и генеральш, всех чудовищ этого мира в её объятиях, зарыться лицом меж податливых грудей, поцеловать осторожно родинку под ключицей, сжать руками широкие, мягкие бёдра…
— Ах вы наглец! — пискнула Тати и с силой пихнула его в грудь.
— Твою же!.. — шёпотом выругался Игрок. — Какого чёрта?
— Какого чёрта?! — панночка задыхалась от ярости. От ярости, а должна была бы задыхаться от страсти, глупая коза. Снова просчёт, что за напасть…
— Вы что же думаете, я позвала вас за этим? — её голос сорвался. — Татко при смерти, только Змея его спасти может, Иона сожгли, сожгли, понимаете вы? Сердце рвётся, всё болит… — она уже рыдала. — Вы набрасываетесь, точно… бандит какой, точно разбойник! А я ж вам одному доверяла, вы же такой... такой... такой хороший!..
Да я уже святой, а ты, коза, не видела настоящих разбойников.
— Тише, тише… — сказал он, осторожно придвигаясь к ней. — Хватит плакать, не дрожите вы так. Не трону я вас, не насильник. Ну, тише…
Она позволила себя обнять и уложить на толстое одеяло, но когда его рука поползла к бедру, снова попыталась оттолкнуть, слабо, но ощутимо. Придётся повозиться... Рыдания утихли, в тишине раздавались только хлюпающие, прерывистые вздохи. Постепенно прекратились и они, панна задышала мерно, покойно. Игрок лежал, смотрел в чёрное небо палатки и проклинал себя последними словами. Потом закончились все слова, даже последние, и он просто лежал с открытыми глазами. От сладкого запаха мутило, и надо было спать, но сон ускользал. Глубокое дыхание Тати будто мешало дышать ему самому, кровь стучала в висках. Ион, объятый пламенем, не вставал перед глазами, но из головы не шли слова Петре: "Не людских рук дело". Чушь, конечно, но если чушь, то чьих рук дело?
Ночь проснулась, завыл высоко в горах ветер. Игрок прислушался — точно ли ветер? Панна шевельнулась в его объятиях, приоткрыла сонные глаза.
— Ш-ш, — прошептал он, убаюкивая её, словно ребёнка, — это ветер поднялся, спите.
Она пробормотала что-то невнятно, уткнулась носом в его шею и уже через минуту снова спала.
До самого утра стонал ветер, качал деревья, и то ли от песни его, то ли от тела горячего рядом Игрок так и не заснул. Иногда находил какой-то морок, когда земля начинала кружиться, всё вокруг светлело, и шёл он по длинной, извилистой тропе, а по обочинам стояли каменные драконы. Потом он дёргался, и панна дёргалась вместе с ним, распахивала испуганно глаза. Он успокаивал её, не в силах успокоить сам себя, и снова тонул в тягостной дрёме. …И драконы обступали его со всех сторон, и рубиновые глаза следили за ним, не отрываясь, а впереди — там, где тропа поднималась в прозрачную высь, — клубился чёрный туман и не давал больше сделать ни шагу…
…Ночь кричала, ночь глохла одиноким эхом в чёрных скалах, сочилась лазурной кровью, ночь повторяла его имя снова и снова…
— Игрок! Игрок, проснись!
Розоватый свет струился в палатку, и, открыв глаза, он не сразу понял, где находится. В распахнутом пологе стоял Эмиль.
-Вставай, — шёпотом сказал он. — Дело есть.
— Дело? — переспросил Игрок хриплым от бессонной ночи голосом, щурясь на жемчужное сияние, будто ореолом окутывающее тучное тело мольфара.
— А? Что? — вскинула голову Тати и тоже подслеповато заморгала на утренний свет. Проморгавшись, правда, вскрикнула:
— Пан Эмиль! Да как вы смеете!.. Вы, и ко мне в палатку!...
Эмиль мгновенно ретировался за полог и повторил оттуда:
— Игрок, вставай, жду тебя здесь.
Мерзкое предчувствие стиснуло грудь. Отводя глаза от панны, он поднялся, заправил рубаху и вышел из палатки. Эмиль стоял у опушки, а у ног его лежало что-то бурое и продолговатое. Сначала грешным делом мелькнула мысль, что это всё тот же обгоревший труп Иона, взялся здесь невесть откуда, но нутро, нутро-то поняло сразу. "Не людских рук это дело", сказало нутро голосом Петре, и захотелось перекреститься.
Игрок молча подошёл к накрытому мешковиной телу, носком сапога откинул край. Открывшуюся взгляду руку туго обвивал тонкий колючий побег. Те места, где он вонзился в кожу, отливали синевой и припухли.
— Я нашёл его здесь. С места не сдвигал, только прикрыл, — сказал Эмиль негромко. Из его голоса пропала сладость, пухлые щёки были бледны.
…Каменные драконы следили за ним рубиновыми глазами — не пройдёшь, не пропустим… Ночь корчилась в агонии, скребла землю ногтями, захлёбывалась кровью…
Игрок с силой протёр глаза и спросил Эмиля, лишь бы что-то спросить:
— Что за растение?
Тот указал подбородком на раскидистый куст рядом с телом. Если не присматриваться, то куст ничем не выделялся из десятка рядом стоящих. Однако внимательный взгляд мог заметить, что, в отличие от остальных, этот был усыпан мельчайшими иголками, да и листья у него были крупнее и толще.
— Так что за растение? — повторил Игрок с растущим раздражением. Чёртов колдун, видимо, считал, что все разбираются в травах так же хорошо, как он.
— В книгах его называют Слепая лещина.
— В книгах… А как называешь его ты?
— Никак, — на губах Эмиля скользнула странная улыбка. — Дело в том, что это растение вымерло лет триста тому назад. По крайней мере, так говорят книги. Смотри.
Он дотронулся до одного из листьев — легонько, кончиком пальца.
— Лист характерно широкий, плотный, гораздо плотнее, чем у простой лещины, и на обратной стороне — синие прожилки. И колючки, да. Иглы смерти…
Рука Игрока потянулась к тому месту, где должна была быть голова Петре, но он успел увидеть только пол-лица — сизый побег, впившийся в одутловатую щёку, разинутая пропасть рта и глаза, ослепшие от запёкшейся то ли грязи, то ли гнили, когда сзади раздались лёгкие шаги, и он быстро накинул мешковину обратно.
— Что вы там такое рассматриваете? — спросил любопытный голосок панны из-за спины.
— Вам нельзя это видеть, — сказал Игрок, разворачиваясь к ней.
— Что это? — повторила она и вдруг ахнула, прижала ладошку ко рту. — Кто это? Нет, нет, не говорите, не может быть…
— Пойдёмте, Тати, — он попытался взять её под локоть, но она вырвалась и упала на колени рядом с телом.
— Biedny Petre, moj biedny Petre, kto ci to zrobil? — залепетала она, порываясь сдёрнуть ткань, и пришлось оттащить её и крепко держать, пока не успокоится.
— Да отпустите меня, больно же, — сказала она наконец дрожащим голосом, глотая слёзы. — Там очень страшно?
— Там очень страшно, — ответил Эмиль.
— Но кто, как?...
— Судя по всему, никто и никак, — мрачно сказал Игрок. — Эмиль, я правильно тебя понял? Этот куст смертельно ядовит?
— Да.
— И о нём ни слуху ни духу не было вот уже три столетия?
— Около того.
— Что за куст? — обеспокоенно встряла панна, оглядываясь.
— Вот этот… — начал Игрок, показывая за Эмиля, и тут же крикнул: — Осторожно!
Глупая панночка снова заверещала, не поняв даже, что происходит, и мольфар отпрыгнул в сторону. Вовремя — никем не замеченная тонкая ветка змеёй тянулась от куста к нему и уже начала обвиваться вокруг лодыжки. Он затряс ногой что есть силы, и побег, хоть и цеплялся колючками за кожу сапога, упал на землю.
— Яд, — выдохнул он, втаптывая ветку в землю. — Смертельный яд. Сначала ослепляет, потом парализует.
— Но кто мог сотворить такое с бедным Петре? — воскликнула Тати в ужасе.
— Да никто, — сквозь зубы сказал Игрок. — Не людских рук дело. Петре дело говорил. Не пускает к себе Синяя Змея.
— Змея? Не пускает?
— Может, и не Змея, может, духи эти местные, чёрт их разберёт…
— Д-духи? — запнулась панна. — Вы разве верите в это, пан Игрок? Разве не мог кто подослать убийцу? Я же не говорю, что кто-то из вас… В самом деле, пан Эмиль не смог бы, нет, как же, ведь святой человек… И вы не могли бы, вы ж всю ночь были…
Тут голосок ее затух, и она бросила на них совсем затравленный взгляд. Эмиль деликатно кашлянул, делая вид, что не слышал последних слов, а Игрок с трудом подавил рвущийся наружу хохот, так не приличествующий ситуации. Он не знал, что было смешнее — то, что язычника Эмиля, колдуна деревенского, назвали святым человеком, или то, как панночка густо залилась румянцем при упоминании прошедшей ночи. И ведь это он до нее и дотронуться толком не сумел…
— Нет здесь никаких убийц, Тати, — твёрдо сказал он. — Ко мне несколько раз подсылали наёмников, и, поверьте мне, ни один из них не стал бы использовать ядовитое растение, чтобы лишить кого жизни. Револьвер, нож, удавка, в крайнем случае, яд — вот весь арсенал. Такие штуки, — он кивнул в сторону куста, — удел маньяков. Можете себе представить, чтобы кто-то попёрся в эти проклятые всеми богами горы, чтобы вырезать нашу славную компанию?
Она не могла себе этого представить и закивала часто-часто, словно дитя.
— Вот что, — сказал Игрок, помолчав. — Либо мы поворачиваем назад и молимся, что дойдём живыми, либо быстро собираем манатки и ищем чёртов родник. Глядишь, глоток живящей воды спасёт нас от участи Иона и Петре.
Панна заломила руки:
— Никак нельзя обратно! Не найду Змею, сама сброшусь с обрыва. Нельзя мне без воды обратно, помрёт татко…
Плевал, если честно, Игрок на её татко, но и возвращаться по этим узким тропам, даже не глотнув водицы, не желал. Когда слишком быстро подбиралась к нему костлявая, он привык доверяться нутру, и нутро говорило идти дальше. Духи хотели крови, духи её получали, но Синяя Змея может их обмануть, если поторопиться.
— Тогда, пожалуй, стоит выдвигаться, — сказал Эмиль. — К вечеру доберёмся до места. Удастся найти Змею до ночи — глядишь, переживём и саму ночь.
4.
За полчаса убрали палатки, навьючили ослика и были готовы. Оставалось последнее дело. Без слов, не обмениваясь даже взглядами, Игрок с Эмилем подошли к трупу и скинули его со скалы — ногами, как и Иона. Когда глухо ухнуло внизу, осёл жалобно закричал и дёрнулся, натягивая верёвку, панна его едва удержала. После отправились в дорогу.
Тоскливо было идти по каменистой тропе, одиноко, втроём-то. Четыре дня, сотни вёрст и два тела остались где-то внизу, в голубоватой дымке, и, хоть дорога взбиралась в гору и идти было нелегко, страх — животный, скручивающий кишки в узел — гнал их вперёд, не давая передохнуть ни на мгновение. Солнце сегодня милостиво скрывалось за серой пеленой, и вершина горы, нависающей над ними, куталась в рваную, кудрявую тучу, словно в тулуп. Один за другим они проходили ориентиры, оставленные Ионом — расщеплённое молнией дерево, камень, похожий формой на идола, куст диких роз… Эмиль всё скрупулёзно отмечал по списку. Большую часть времени шли молча, хотя Тати и порывалась завязать разговор.
— Вас правда пытались убить, пан Игрок? — спросила она, когда они прошли каменного идола. — Утром сказали, помните?
— Предположим, помню, — сказал Игрок, пытаясь показать тоном, что не заинтересован в продолжении беседы.
— А за что? Неужто за карты?
— За карты в наше время много кого убивают.
— Я слышал, что бьют много кого, — сказал Эмиль. — Но чтобы убивать…
Эх вы, хотел ответить Игрок, наивные вы, непорченные деревенские души. Но вслух сказал:
— За карты как таковые никто не убивает. Но я же на желания играю. У кого пуд сахара выиграю, у кого гардероб осенний, из Парижа… А у кого и что поважнее — секрет какой, например.
Эмиль, который вёл осла впереди, даже обернулся — на круглом лице читалось любопытство. Игрок поспешил добавить:
— Небольшой секрет, конечно. Кто с кем спит в этом сезоне, кто сколько на скачках ставит…
Последним крупным выигрышем была информация о грядущих перестановках в московской жандармерии, но об этом распространяться Игрок не собирался. Собственно, от этого он и бежал в Румынию — пересидеть, переждать непосредственно перестановки, да и просто подальше от гнева тех, чей секрет так легко выдал пьяненький штаб-офицер, проигравшись в хлам.
— Кто с кем… — панна смутилась. — Да, за такое, наверное, и убить могут.
Больше эту тему она не поднимала, но попробовала ещё разговорить Эмиля, полюбопытствовав, зачем он идёт к Змее. Тот сначала всё отшучивался, но потом обронил нехотя:
— Все хотят жить вечно, панна. Затем и иду. В вечность не верю, но хоть здоровья напьюсь на долгие годы вперёд.
— Если дойдёшь, — не удержался Игрок.
— Уже, — спокойно ответил Эмиль и простёр руку. — Видишь расселину?
Расселина зияла над тропой, меж двух высоких мшистых скал, сужаясь книзу, и посередине торчал длинный, узкий, заострённый обломок — будто великан начал пилить гору, да лезвие застряло. "Две скалы, значит, а посерёдке — как молния каменная торчит, там и найдём Синюю Змею", — сказал Ион в первый вечер.
— Неплохо, — медленно сказал Игрок. — Очень неплохо. Но где же сам источник?
Источника не было, но слева от скалы застыло, подёрнувшись маслянистой плёнкой, крохотное озерцо — сажень квадратная, не больше. Не озеро даже, лужица. Никакой лазури, омывающей мёртвые камни, только стальные разводы на неподвижной воде да чахлые кустики по берегу.
— Я не буду отсюда пить, — сказала Тати с отвращением, бросая сумку. — И татко ни глотка не дам. Не Змея это.
— Сам вижу, что не Змея, — сказал Игрок. Бессонная ночь будто навалилась на плечи, больше всего хотелось сесть на землю и не думать. Так он и сделал. Эмиль с удивлением оглянулся на спутников.
— Здесь останетесь? Что ж тогда сразу обратно не повернёте? Не помните разве рассказ Петре? Если не врал он, то несколько дней сыновья лесоруба вокруг скалы ходили, пока не показалась им Змея.
— И мы ходить будем? — жалобно спросила Тати. — Вы же мольфар, пан Эмиль, может, призовёте как-нибудь Змею, приворожите?
Ничего не ответил на это Эмиль, просто ухватился покрепче за верёвку и повёл ослика дальше. Когда он исчез за поворотом, Игрок со вздохом поднялся, подхватил заплечный мешок и последовал за ним. Панна пофырчала что-то себе под нос, попыхтела, но деваться было некуда.
Полверсты спустя нашли они хорошее ровное место под горой, после которого дорога снова бежала вверх. Эмиль хотел было пройти глубже в горы, но его убедили остановиться и разбить лагерь здесь. С бездонного серого неба начал моросить дождь — не дождь даже, а влажная поволока, бисеринками оседающая на волосах, коже и одежде. Но дело было не только в дожде. Каждый шаг, отделявший их от тухлого озерка, Тати воспринимала ужасно болезненно — оборачивалась, ломала руки, бормотала что-то по-польски, а под конец вообще начала ныть. Игрок не терпел женского нытья, поэтому за остановку был обеими руками.
Когда поставили палатки и перекусили галетами и копчёным мясом, день только начал клониться к вечеру. Ни разу ещё не заканчивали они свой путь так рано, до этого, едва успевали место найти для ночлега, как на горы стремительно падала ночь. Игрок раздумывал о том, чтобы предложить партию-другую, но что-то остановило его руку, и карты так и остались лежать в непромокаемом кармане сумки, рядом со спичками, солью и табаком. И снова, как на утро, когда нашли тело Иона, одна мысль витала над тремя путниками.
— Что, если Змея так и не покажется нам? — спросил Игрок наконец, не в силах больше молчать. — Что будем делать тогда?
— Не тот вопрос задаёшь, — сказал Эмиль. — Что, если Змея уже показалась нам, да мы не желаем её узнать?
— Эта лужа? — Игрок с недоверием взглянул в ту сторону, в которой осталось озеро.
— Она синяя, эта лужа, — задумчиво сказал Эмиль. — Много слухов люди распускают, лишь бы приврать что. Один сказал — вода застойная, другой пошёл болтать про лазурный родник, третий подхватил…
— Так что же мы сидим? — Тати вскочила. — Пойдёмте туда, наберём воды полные фляги и скорее домой!
— Сядьте, панна, — неожиданно сурово сказал Эмиль. — Змея не терпит недоверчивых, но и торопливых тоже. Куда нам спешить?
— Ах, куда нам спешить? — взвилась Тати. — Вам, может, и некуда, да и пан Игрок не торопится, шкуру свою бережёт, а у меня дома отец умирает, страшно, долго умирает, и мне есть куда торопиться, мне дорога каждая минутка!
Она даже не думала садиться, а нависла над мужчинами, подбоченившись и сверкая глазами. Игроку аж не по себе стало — не панночка, а кошка разъярённая.
— Тихо, тихо, — сказал он, пытаясь усадить её обратно, а когда не получилось, прикрикнул: — Да сядьте вы наконец! Эмиль верно говорит, мы просто не имеем права торопиться. Желаете спасти отца, значит ждите. Хотите — идите и наберите воды во флягу, кто знает, может, завтра она вообще пропадёт. Да хоть искупайтесь в этом болоте, проверьте на себе. Живы останетесь — значит, и татко ваш не помрёт.
— А и пойду, — она сорвала платок с волос, встряхнула золотой гривой. — Пойду и искупаюсь. Коли вы, паны, трусите и ждать изволите, я попытаю удачу.
Эмиль закатил глаза.
— Глядите только, чтобы удача вас не попытала, — сказал Игрок сумрачно. — Не лезьте сразу в воду, походите вокруг, может, услышит настоящая Змея и покажется вам.
Панна окинула его взглядом — медленным, льдистым, — подхватила свой мешок и пошла к тропе, покачивая бёдрами. Игрок проводил её взглядом. Нехорошо будет, если такая красота пропадёт, как пропали Ион и Петре.
— Погодите! — крикнул он, тоже поднимаясь на ноги. — Погодите, пойду с вами.
— Что?! — она круто развернулась. — Куда вы пойдёте? Со мной? К озеру?
Стукнуть бы её посильнее, чтобы вопить перестала. Даже осёл заволновался на привязи, запереступал ногами, скосил глаз.
— Я не могу отпустить вас одну, это опасно, — сказал он, приближаясь к ней. Как только расстояние между ними сократилось до длины вытянутой руки, она начала пятиться.
— Не подходите ко мне, — выкрикнула она звонко. — Если вы последуете за мной, клянусь Девой Марией, утоплюсь в озере! Нет, сначала утоплю вас, потом со скалы брошусь! Я вас знаю, всё в ваших глазах вижу, вам бы только тела урвать!
— Да идите вы к чёрту, — искренне возмутился Игрок. — Думаете, мало женщин видел? Я же за жизнь вашу беспокоюсь. Хотя, знаете… Ступайте. Купайтесь в этой гнилой луже, плескайтесь, сколько душе угодно, но если вдруг на дно начнёт вас тянуть, не жалуйтесь и не кричите. Хотите сдохнуть — держать не буду.
Её губы задрожали, но она проглотила обиду, повернулась и бросилась прочь. Игрок прислонился к дереву и начал выжидать. Можно было достать трубку и закурить, но он остался стоять.
— Отпустишь одну? — спросил Эмиль, нанизывая краюшку хлеба на ветку и протягивая её к костру.
Игрок ответил встречным вопросом:
— Ты давно не видел хорошо прожаренную панночку? Конечно, не отпущу. Пойду за ней через… три… два… одну… ноль секунд, — он криво улыбнулся. — Если что, ори.
— Ты тоже, — Эмиль сжал тонкие губы. Он вообще помрачнел после смерти Петре.
Поколебавшись, Игрок достал из кобуры револьвер и положил его на землю рядом с костром.
— На всякий случай. Пользоваться умеешь?
— Случалось. Иди уже, тревожно моему духу.
— Утихомирь свой дух, а? Здесь своих хватает…
5.
Шаг у панночки был лёгкий, быстрый, поэтому пришлось поспешить. Вряд ли, конечно, духи проснутся при белом свете дня, но кто их знает. Он понимал нетерпение Тати — сам уже был готов нырнуть в маслянистую водицу, сделать пару глотков через силу и рвануть обратно в деревню, ждать волоокую генеральшу и играть на безобидные желания с местными пьяницами. Он не понимал, однако, её порывистой рискованности, мол, авось, обойдёт беда стороной. Ведь не обойдёт же. Иона не обошла, Петре не обошла, и их, оставшихся в живых, рано или поздно настигнет. То самое нутро, которое гнало Игрока к Змее, сейчас криком исходило, что они здесь не одни, что каждое мгновение за ними, тремя одинокими глупцами, следят холодные, равнодушные рубиновые глаза, и вот-вот рухнет белёсое небо и случится страшное.
К самому озеру, понятно, он не приближался, иначе и правда мог бы оказаться на дне ущелья. Однако за расколотой надвое скалой обнаружилось очень удобное место, будто сидушка, и с него открывался прекрасный вид на озеро. Туда можно было пробраться незамеченным и усесться прямо за каменным обломком, что Игрок и сделал. И, боги, как вовремя он это сделал! Панночка закончила расстёгивать жакет, положила его, аккуратно свернув, на плоский камень на берегу и сняла юбку, а затем и рубашку, оставшись в одном нательном белье. Деликатная, почти прозрачная ткань ничего не скрывала. Игрок бесшумно наклонился, чтобы лучше видеть, и Тати оглянулась, будто чувствуя взгляд. До чего хороша! Генеральша ей в подмётки не годится — она и покостлявее, и волосы не так густы, да и старовата будет, в прошлом месяце ей исполнилось уже двадцать пять. А эта — кровь с молоком, мёд со сливками, юна и строптива, что дикая лошадка.
Солнце так и скрывалось за облаками, но сам свет изменился, стал вечерним, мягким. Озеро теперь выглядело ещё мутнее и противнее. Панночка долго не решалась снять с себя бельё, но под конец, бросив последний отчаянный взгляд на тропу, быстро сдёрнула с плеч тонкие лямки сорочки и стянула панталоны. Если бы в этот момент кто-то захотел подкрасться к Игроку сзади и воткнуть нож ему меж рёбер, он бы не услышал ни звука и умер счастливым.
Ёжась, морщась и брезгливо переступая ногами, Тати начала спускаться в воду. Озеро, несмотря на свои размеры, оказалось глубоким. Когда вода дошла ей до груди, она вскинула руки, засмеялась радостно, присела по самую шею и ахнула, будто обжёгшись холодом. Вода пошла переливчатыми кругами — голубыми, зеленоватыми, розовыми, снова голубыми… Тати хватала ртом воздух, разноцветная муть колыхалась вокруг её тела…
Что розовое — это кровь, Игрок понял слишком поздно, когда из раскрытых губ панны вырвался булькающий хрип и она ушла под воду. Время застыло на мгновение, а потом резко, рывком пустилось вскачь. Игрок вскочил, обогнул скалу, бросился к озеру, вытащил безжизненное тело. На всё про всё ушло не больше минуты, но он уже знал — без толку, поздно, не успел. Она не дышала, волосы от шеи и ниже пропитались кровью. Отодвинув мокрую копну, он увидел над ключицей аккуратную дырку — словно прутиком проткнули. Неправ был Петре, ох, неправ. Нет на свете духов, владеющих огнестрельным оружием.
— Она умерла быстро, — раздался мягкий голос. — Самая щадящая смерть, посуди сам — полминуты, и всё кончено.
Эмиль стоял у расселины и держал в одной руке револьвер Игрока, в другой — крохотный браунинг. Тонкие губы его снова улыбались.
— Красавица была, да? — спросил он, указывая револьвером на Тати, и Игрок подобрал с камня рубашку и прикрыл её тело от мерзкого взгляда.
— Зачем? — устало спросил он.
— Затем, что ты жив. Не понимаешь?
— Не понимаю. Не хочешь отвечать — лучше убей меня сразу.
Эмиль тихонько засмеялся и покачал головой.
— Что ты, я не могу лишить тебя удовольствия знать… Знаменитый Игрок, скромница Тати, горбун Петре, колдун Эмиль и Ион Скороходец… Представь себе, кто-то писал бы о нас книгу. Вот так вот сел, взял перо и написал: "На третий день проводника нашли мёртвым…" В каждой истории есть злодей и добряк. Знаешь, кто из нас добряк?
Игрок молчал. Он не собирался принимать участия в фарсе.
— Правильно — никто. Это в сказках всегда есть добряк. В жизни все злодеи, просто в конце кто-то выживает, а кто-то умирает. Я выживу. Вы все уже умерли.
— Зачем? — повторил Игрок.
Эмиль поморщился.
— Какой ты нетерпеливый. Взгляни на свою полюбовницу. Что, не полюбовница, не успел? Всё равно взгляни.
Взгляд обратился к Тати против воли. Белая кожа уже начала сереть, широко раскрытые глаза подёрнулись тенью, приоткрытый рот ввалился. Странно и отвратительно, как люди стареют в смерти. Пропитавшаяся кровью рубашка едва прикрывала грудь. Игрок протянул руку и взял двумя пальцами панталоны. Откуда у сельской учительницы такое бельё? Шёлк, кружево... Он-то видал панталоны такого качества, и не раз — на графине Николь, например, или на генеральше. Но на Тати?.. Именно для этого Эмиль попросил его взглянуть на труп, но нельзя показывать слишком быстро, что что-то понял. Если выиграть время, если отвлечь, ошарашить…
— Хорошо, — сказал он наконец. — Понятно, почему убил её, но Петре-то зачем?
— Ничего тебе не понятно, — Эмиль почти смеялся. Он ликовал, его лунное лицо сияло. — Ни почему панну, ни почему Петре… Слышал про Варшавского Горбуна?
— Слышал, что его не существует, что это выдумки польских жандармов.
— Что ж, гордись, ведь ты успел увидеть его вживую и даже разделить с ним трапезу.
— Петре?! — всё-таки не удалось сдержать изумление. — Что здесь делать наёмному убийце, которого не удалось поймать ни одной…
Он осёкся.
— Вот теперь ты понял, — ласково сказал Эмиль. — Петре наняли в Москве. Говорят, ты украл там некий секрет. Предполагаю, что поэтому ты здесь и прячешься. Петре, Тати, я — мы все оказались здесь из-за тебя, дорогой мой. Только заплатили нам за это из разных кошельков.
Действительно какой-то фарс. Один раз в него стреляли на улице — задели плечо, убийца скрылся. Потом напали в ресторане, там подоспела полиция. Но чтобы три наёмника в одном месте, и всё ради него? Никаких тебе духов, Игрок, даже не надейся, где духам тягаться с золотыми монетами и пулями? Рубиновые глаза закрыты, горы спят вечным сном. Тьфу тебе, а не неведомое.
— Как ты убил Петре?
— Яд.
— А Слепая?
— Миф. Те колючки — просто местный ползучий кустарник. Ох, и намучился я с побегами. Да и не собирался я убивать Петре, он, видимо, сам вышел на ночную охоту, тебя подстеречь...
— Ты сам-то хоть мольфар?
Эмиль только улыбнулся. Бред, какой бред… Игрок прикрыл глаза.
— Тебе не интересно, кто нанял Тати? С ней получилась презабавнейшая история. Помнишь графиню Бельмер? Николь Бельмер, урождённая Монтрё? Она, видимо, была очень расстроена прошлой весной, когда ты ушёл от неё к жене генерала. Заданием Тати было оскопить тебя и только после этого убить. Считай, я спас тебя от настоящей пытки.
"Клянусь, я убью тебя", — сказала графиня при их последней встрече. Пора уже начинать верить женскому слову. В ту ночь, когда панночка позвала его в палатку, она планировала выполнить своё задание, да только он, сволочь такая, всё никак не засыпал. Сколько, наверное, проклятий вертелось у неё на язычке…
— Политика, оскорблённая женщина… Что досталось на твою долю?
— Как что? — Эмиль нарисовал револьвером в воздухе круг, а потом проткнул его сверху. Щит и копьё. Игрок приподнял брови:
— Оскорблённый мужчина?
— Он самый. Генерал-то, думаешь, дурак? Думаешь, не читает ваши письма? А ведь такой большой человек скор на расправу и ничего не прощает.
Солнце выглянуло краешком из-за туч и осветило озеро и скалу косым лучом. Игрок увидел в этом знак. У него есть шанс спастись.
— Вот что, колдун. Ты ведь не просто так избавился от всех остальных. Ты не хотел лишиться заказа, а следовательно, и денег. Только зачем тебе меня убивать? Мы одни. Трупы молчат, никто не выдаст нашу тайну. Отпусти меня. Я пропаду, скроюсь, куда угодно — в Сибирь, на Аляску, и генерал никогда больше не услышит моё имя. Не бери ещё один грех на душу.
— Красиво поёшь, — усмехнулся Эмиль. — Но зря. Я должен привезти твою руку в качестве доказательства. Правую кисть, если быть точным.
Игрок поднял руку, повертел ею перед глазами.
— Я отдам тебе руку, — сказал он решительно. — Перебьюсь без неё. Тебе не обязательно меня убивать.
— Тут ещё такое дело… — Эмиль продолжал улыбаться. — Синяя Змея. Понимаешь?
Нет. Он отказывался понимать. Какая, к чёрту, Змея, когда на тебя смотрят два дула?
— Ведь она не выдумка. И эта лужица — не Змея, конечно. Помнишь историю Петре? Он соврал, что здесь погиб его друг, соврал, что вообще погиб один человек, но в остальном его рассказ — истинная правда. Братьев было четверо. Старший убил троих, и Синяя Змея показала ему своё лицо. Три жертвы — так гласят легенды. Три кровавые жертвы, и Змея появится…
Его лихорадило, голос звенел.
— Мне осталось убить тебя, и я обрету шанс на вечную жизнь. Вечную, Игрок! Я одержу победу над самой смертью! Один шаг — и мир перевернётся!
Что-то не складывалось. Игрок прищурился.
— А ты ведь врёшь, колдун. Три жертвы у тебя уже есть — Ион, Петре и Тати. Зачем тебе я?
Эмиль удивился, потом его лицо просветлело.
— Нет-нет. Иона убил не я. Думаю, это сделала Тати — не представляю, каким образом, всё-таки спалила человека, считай, вживую, но женские руки способны на многое.
Видимо, на лице Игрока отразилось разочарование, потому что Эмиль захохотал.
— А ты ведь правда верил в эти сказки! Верил в спящих драконов, в духов, да? Духи этих гор мертвы! Мертвы!
Эхо подхватило его крик и пошло гулять между чёрных гор. Игрок невольно оглянулся. Ну давайте, духи, просыпайтесь! Я же знаю, что вы есть, я смотрел в ваши рубиновые глаза, слышал ваше зловонное дыхание... Вдалеке послышался глухой шум, будто в невидимом лесу начиналась буря. Эмиль тоже занервничал, завертел головой, но он не видел того, что видел Игрок. Духи проснулись. Расселина в скале задрожала, загудела, и в тот момент, когда мольфар всё же вскинул голову, зазубренный обломок с жутким треском отвалился от основания и рухнул прямо на него.
Игрок вскочил, готовый бежать, спасаться от обвала, но больше камни не падали, да и шум изменился — уже не деревья стонали, а клокотал поток в глубине гор.
— Змея… — прошептал Игрок одними губами, и из того места, откуда только что торчал камень, с грохотом вырвался поток. Озерцо мгновенно переполнилось, Змея хлынула в низину и потекла дальше, вниз, в ущелье. Кристально чистая, лазурная, живая вода бурлила в футе от него, а он будто врос в камень и не в силах был сделать ни шагу. Эмиль погиб, это было ясно как день. Тати остывала рядом. Синяя Змея получила три жертвы и открылась ему, хоть он и не просил. Всего шаг, всего глоток, и, если колдун не врал, его ждёт бессмертие или, по крайней мере, долгие годы жизни. Всего шаг…
Он взглянул на тело панны. Белокожая убийца, рыжая кошка, ведь ты хотела меня убить, а я желал тебя так, как не желал, пожалуй, ещё ни одну женщину… Тьфу. К чёрту панну, к чёрту генеральшу, к чёрту вечную жизнь, купленную чужой смертью. Не для него эти забавы, оставьте ему только одну игру, в которой он знает толк. Рвануть, что ли, и правда на Аляску? Говорят, там чудные залы и чудный коньяк и наверняка никто не слышал ни о каком Игроке. Решено. К чёрту Синюю Змею.