Повелитель слонов

Наш мир стоит на аксиомах,

И суть они ему и соль.

И всё бы было б по-другому,

Рискни бы мы делить на ноль!

 

 

 

Повелитель слонов

 

Обидным было то, что никому и никогда это не было интересно по-настоящему. Доктор — запальчивая душа (тока-тока после мед. института) осознав необычность пациента, сделался вдруг серьёзней портрета Ивана Петровича Павлова. На самом же деле (и это было видно по его заблестевшим глазам), готов был выпрыгнуть из штанов от свалившейся на него удачи. Ну, подумайте сами, безвестный, лишь вчера испечённый эскулап, и вдруг такой случай, что если замереть в предвосхищении, то возможно явно ощутить близкое дыхание "кандидатской", а то и дуновение "докторской"!

Но осуществлению амбиций суетливого "пилюлькина" сбыться было не суждено, впрочем, также как и удовлетворению неспешной пытливости его многоопытного учителя.

Виктор это помнил хорошо, хоть с того времени и прошло уже много времени. Ему тогда было десять лет, когда его матушка всё же решилась на утоление всхлипов своей исстрадавшейся души — узнать о своём мальчике всю правду. Всю! Или до степени светлого понимания и спокойствия, или же до бездны чёрной безутешной тревоги. Но бесконечное "хождение по мукам" и кабинетам однозначного диагноза не выявило. От того времени у Виктора остались полузатёртые листки исписанные "вечными перьями" насупленных лекарей, которые разобрать было невозможно. И вовсе не от пробелов в овладении латынью, а от незнания алфавита, украденного древними врачами у пьяных японских моряков, небрежно выводящих свои каракули, при непрестанной океанической качке.

Конечно же, у него был дар! Дар, который отличал его сначала от школьных дружков — шалопаев, потом от институтских товарищей, ну а теперь от жителей города Москвы, а то может быть и от всего дорогого человечества. Но чей это был дар? Благовоспитанной ли добропорядочной сущности, или же напротив ехидной, глумящейся силы, ни ему самому, ни его незабвенной родительнице выяснить так и не удалось.

Всё это началось после того, как ему исполнилось семь лет. Его горячо любящая матушка, наслаждаясь тем возрастом своего сына, который мы привыкли называть беззаботным (хотя если немного призадуматься, то именно этот отрезок жизни и отличается разнообразием забот, скоротечностью событий и безудержной лавиной познания) начала замечать как её Витенька вдруг ни с того ни с сего стал на какие-то мгновения затихать, забывая о своих неотложных делах и ещё не разрешённых проблемах. В эти минуты он был глух к её беспокойству, и лишь выйдя из состояния пугающей недвижимой обособленности, отвечал на вопросы матери двумя — тремя словами. Либо — Огонь на горе, либо — Лес трясётся, или же — Вода до неба. Чёрная!

Уже гораздо позже сопоставляя эти состояния своего сына с происходящими событиями, она поняла, что он каким-то непостижимым образом знает о случившихся на земле катастрофах, будь то землетрясение, цунами, или же извержение вулкана, и может при желании достаточно детально описать место разрушительных бедствий.

Сам же Виктор начал оценивать свою необычную способность по достижению юношеских лет. При возникновении того или иного катаклизма в его голове происходил лёгкий безболезненный щелчок, как будто лопалась плёнка мыльного пузыря, застилавшая его внутреннее видение. И если после этого он закрывал глаза, то мог ясно увидеть или огненную лаву сицилийской Этны, или гигантский сокрушительный смерч, несущийся по просторам Техаса. Со временем он стал чувствовать более масштабные события. Например, как Земля замирала, еле дыша в часы Солнечных затмений, или как она содрогалась и холодела во время парада планет, чувствуя свою беззащитность.

Людям окружающим его было неуютно рядом с ним, когда он начинал описывать то или иное событие, которое вечером в новостях подтверждали телевизионные дикторы. Поэтому со временем Виктор перестал беспокоить сотоварищей и сослуживцев пугающими их повествованиями. И оставшись один на один со своей прозорливостью, старался бежать докучливых озарений, тем более что за все минувшие годы он так и не нашёл полезного применения своему странному таланту. В отличие от людей обладающих способностью предвидеть, а следовательно предупредить, а тем самым возможно и спасти потенциальных жертв от обезумевших стихий, Виктор мог только констатировать факт свершения того или иного события, пусть и мгновенно. И поэтому, окончательно убедившись в бестолковости своеобразного подарка судьбы, стал считать его отчасти жестокой, отчасти глупой шуткой.

***

А в сентябре, как всегда у Виктора случился День Рождения. День в жизни каждого человека довольно неординарный (учитывая нашу неуёмную гордыню). И ещё чувствуя прилив того юношеского оптимизма (который кстати иногда посещает людей и более тяжёлого возраста) именинник был занят с утра "парко-хозяйственными" и кулинарными хлопотами, под полунасвистывание полупение незабвенной "Отель Калифорния". Настроение у него было, как он его называл — кленово-краснолистное, то есть светлое и радужное, но с неизменной каплей осенней печали, которая полузапахом полупривкусом полыни уравновешивала невесть откуда выпрыгивающий беспричинный восторг.

Гостей ожидалось не менее двенадцати человек. Пять супружеских и полусупружеских пар и двое старинных друзей, которые, как и он сам с семейной жизнью не ассоциировались — Венька Мохов и Вадик Краюхин. Первый, напрочь ошалевший от своей астрономии, мог при обсуждении фильма с участием Мэла Гибсона спросить — А кто это такой? Второй же, будучи психиатром, общительностью в компаниях и вовсе не отличался, предпочитая слушать и быть себе на уме, а если уж говорил, то осмысленными и продуманными монологами.

Справляли шумно. Но с уже должными приличиями (всё ж таки тридцать семь это уже далеко не тридцать, тем более не осьмнадцать), с дружескими, для другого дня может быть и обидными, колкостями. За годы, притерпевшись, позволяли друг другу порой и небезобидный сарказм, цепляющий за нутро, но не оставляющий в душе ран и ссадин. Философическая тема бытия была затронута ровно настолько, что бы ни нарушилась праздничная атмосфера и желание, всё более и более прекрасных дам, изящно переставлять каблуки — шпильки в парах с захмелевшими философами под обаяние всё той же не стареющей "Калифорнии". Прощались с поцелуями и неизменным похлопыванием по плечу, с планами на скорые будущие встречи, салютуя с лестничной клетки сжатым кулаком и уже окончательно прощальным — Держись старик!

К полуночи остались втроём. Вадим на кухне мыл посуду, которую воспитанные девочки перетащили к раковине. Вениамин и Виктор сидели в креслах и курили подарочные заморские сигары с остатками настоящего "армянского". Мохов, заёрзав в кресле, пытаясь наиболее комфортно упокоить своё костлявое туловище, спросил

— Витюха! А как у тебя с твоими видениями? Ведь это ж ты меня тогда с их помощью к астрономии подвигнул. За что тебе я, кстати, крайне благодарен.

— Да, не за что. Ежели что — обращайся. А с видениями? Видятся! Куда ж мне от них. Да я с ними уж свыкся, за столько то лет.

В комнату с кружкой в руках вошёл Краюхин, и, увидев идиллическую картину улыбнувшись, спросил

— Об чём спич? Гурманы!

— Да всё об ём, об имениннике — ответил, попыхивая пахучим дымом, Вениамин, и, сморщив нос добавил

— Опять ты со своим какао. Я за свою жизнь столько воды не выпил, сколько ты этой гуаши потребил. Ты Вадя у нас "какаолик" какой-то. Смотри это ж не коньяк, такое не лечится.

— Какао, Веня…

— Всё, всё! Сдаюсь, "какавный" агитатор. Я эти призывы ещё с детства помню из уст твоей матушки, только у неё это получалось более убедительно, чем сейчас у тебя, хотя вот этот жест в поправлении очков тот же самый.

Краюхин сел на диван и закинув ногу на ногу, спросил

— А что у нас не так, или же так с именинником? Выглядит огурцом. Свеж, бодр и даже в меру трезв.

— Да это Веня о моих небезызвестных талантах справлялся.

— Ну, и как?

— Ммм… — неопределённо промычал Виктор, усмехнувшись. — Тайна с мраком, за семью замками, и при том ржавыми.

— Да, тайна штука непокладистая — кивнул Вадим, — хотя и занятная. А при нашей тараканьей жизни мало кто на эти тайны и вовсе обращает внимание. Не хватает ни времени, ни смелости наплевать на замороченные блага цивилизации, и сесть в царственном одиночестве с сигареткой, и просто мало — мало задуматься.

— Беготня, карьера, хлеб насущный — это всё понятно! — сказал Мохов. — Понятно и то, что великие тайны далеки и одолеть их ой как не просто, но с другой-то стороны — вот он друг Витька, рядом сидит, а разобраться в его непокладистой особенности ни он сам, ни мы не можем.

— Да не можем. Случай уж больно не ординарный. Исключительный случай. В него ж вглядываться нужно с пристальным вниманием, а мы у себя под носом то ни черта не видим.

— Дохтур, не будьте голословны! Мне как астроному, в некоторой степени оторванному от бренности человеческих загадок, желательно было бы услышать конкретные примеры.

— Конкретные, так конкретные! — Краюхин на минуту задумался, потирая правую дужку очков. — Ну, ну. Ну, вот возьмём, хотя бы простой школьный примерчик. И начнём делить, скажем "её величество единицу" на десятичные дроби, с каждым разом уменьшая делитель. Сначала разделим на одну десятую, затем на одну сотую, на одну тысячную и т.д. С каждым делением величина частного будет возрастать, и стремиться к бесконечности. Но только стремиться! Потому, как мы всегда найдём число для нашего делителя меньше предыдущего. Всегда! А сама тайна лежит там, где и как происходит превращение числа в ноль, а раздобревшего частного в бесконечность. И что это за сила, что способна истребить исчисляемое, и породить пустоту и беспредельность?!

— Да. Образ без сомнения выпуклый. Однако я уверен, что эта задачка давным-давно решена математиками.

— Вот-вот математиками! И правильно ты сказал — решена. Я же говорю не о решении задачи, а об её осмыслении. Верное решение, как правило, всегда одно, однако вариантов его понимания может быть множество. Меня же в силу моих профессиональных интересов более волнует ни однозначность конкретики, а осознание человеком загадочности мира и тайн мира, и как следствие эмоциональное и эстетическое воодушевление этого самого человека.

— Да, да! Я тебя Вадька понял. Но ведь этот вот индивид — Мохов кивнул в сторону Виктора, — он ведь ни чувствует никакого возбуждения, а тем более восторга, хоть сидит в этой своей тайне по самые уши!

Виктор фыркнул и проворчал

— У меня такое впечатление, господа препараторы, что речь сейчас идёт не обо мне, а о вон том двухстворчатом шкафе, а Вам невтерпёж допытаться увлечён ли он, этот вот шкаф загадкой благоухающего в нём нафталина, или же всё-таки нет!

— Да ты Витя не обижайся, — сказал Краюхин, — Мы же ведь все, как ты говоришь, эти самые шкафы, внутри с теменью глупости и серости. Я вот, например, коль уж речь зашла о математиках, смотрел недавно по телеку награждение великих умов орденами — званиями, за их выдающиеся работы, и поймал себя на том, что испытываю гордость и даже какое то торжество за их достижения. Хотя если немного подумать, то какой мне от всего этого прибыток? То в чём они добились успеха я не пойму в своей жизни ни–ког–да! И преспокойно проживу свой век при своей нехитрой арифметике. Однако, поняв это, чувство гордости, не пропало, и я понял почему.

— И почему же? — не утерпел Мохов.

— Потому что эта гордость была не только за них, а точнее совсем не за них, а за нас, за всех, за человеков! Во! Гляди, какие мы есть! Хотя перед кем, казалось бы, нос то задирать? Перед медведями что ли, или перед павианами? Или перед НИМ? Отче обрати взор свой на нас. Ты нас из Эдема турнул, а мы не разнюнились, и мало-помалу всё ж таки набираемся уму-разуму! А больше то вроде красоваться и не перед кем.

— А друг перед другом?

— Я же говорю не про зависть. Я говорю про гордость и про глупость, из которой эта гордость вылупилась! А что, Витя касаемо твоей патологии в кавычках, то представилась она мне на досуге в несколько ином свете.

— Ну — ну! — пробурчал Мохов. — Давай излагай, "какавник".

— Видишь ли, всему в нашем мире существует противоположность. Это закон всем известный и всеми почитаемый. Реверс — аверс, чёрное — белое, и т.п. Вот, например людям, которые могут заглядывать в будущее, можно противопоставить тех, кто видит события, так сказать, давно минувших дней. С тобой же ситуация совершенно иная. Если отбросить всех этих ясновидцев, то получается так, что твоей противоположностью выступает всё оставшееся человечество, которое к радости ли его, к печали ли, не способно так же как ты реагировать на глобальные скоротечные изменения. И отсюда по другому не менее почитаемому закону — закону равновесия следует, что твоя одарённость в данной конкретной проблеме крайне близка, всё к той же скажем вышеупомянутой "единице", и равна же суммарной бездарности всех ныне обитающих человеков! И вот здесь встаёт вопрос об уникальности человеческого существа. И коли уж мы утверждаем его наличие в каждом из нас, то должно присутствовать доказательство этой аксиомы, с таким же неизменным результатом. Ну, если сказать псевдо математическим языком "единица со знаком плюс" индивидуума должна равняться "суммарной отрицательной единице" всех остальных членов общества. И эволюция каждой личности должна быть направлена на как можно более близкое приближение к этой "положительной единице". Но беда в том, что человек ломая над этим голову, так чаще всего и не находит для себя ту точку стремления, в которой бы он стал ощущать себя цельной устойчивой величиной. Понятно, что на это можно возразить то, что как раз это то и является смыслом жизни — обрести свою целостность. Но у тебя же ведь это произошло без всех этих исканий, сомнений и, прошу прощения, метаний. Так, что как ни крути, ты, друг мой Витя счастливый уникум! Возблагодари и возрадуйся!

— Да проку то, проку с него, Вадя? Это как половое бессилие. Желания вагон, а потуги бесплодны.

— Не-е-е! — проворчал из своего угла Мохов — Всё же таки надобно переходить на какао. Оно на вид, правда, глина глиняная, однако полезность сей суспензии налицо! Хотя с другой стороны, касаемо твоего Вадька постулата, ты рассматриваешь сие событие в, как ни крути, замкнутой системе. А если предположить, что существует такой же не менее замкнутый мир, антипод. И в этом мире живёт вот такой же Витька, шоб он был здоров, с той лишь разницей, что он ни черта не ощущает коловращение стихий, в противоположность всё чувствующему населению. И в данном случае в отличие от нашего Витяя, тот Витяй имеет целостность "минус единица", а по нашим понятиям, пардон, полный дебил.

— Да, но это, как ты правильно сказал для нашего понимания. А в отрицательном мире отрицательная единица, как ты её не верти — величина уникальная.

Виктор сидел и слушал, как ему казалось совершенно беспричинный, но достаточно увлекательный диалог. Ему было покойно и уютно, и уже погружаясь в вязкую дрёму, он подумал — Слава Богу, завтра суббота. А значит впереди ещё целых два дня до нового витка общественно полезного труда. Два дня антисоциального времени! Аминь!

 

 

 

***

Виктор проснулся от запаха свежесваренного кофе. Накинув халат, он прошмыгал на кухню. У плиты стоял Мохов в трусах и в майке. Обернувшись, он сказал

— Веришь Вить? Если с утра кофе не выпью, весь день как пришибленный. Даже умываться стал после первой чашки.

— Так ты же вчера решил переходить на какао! — не удержался Виктор.

— Вчера я был пьян! — ответил Вениамин, — И поэтому имею право на некое снисхождение к своим скороспелым выводам, так как был одурманен хорошей компанией, коньяком и велеречивостью нашего дохтура. Кстати, гони его из ванной, он уже половину водопровода на себя вылил.

Позавтракав, Мохов и Краюхин подались восвояси, антисоциалить каждый у себя дома.

День прошёл лениво и неспешно. За окном на Москву опускался тихий сентябрьский вечер. Виктор лежал на диване, заложив руки за голову, и смотрел в потолок. Он вообще считал это занятие крайне полезным. Иногда с этого белого прямоугольника невидимыми эфирами на него нисходили интересные мысли, подтверждающие поговорку, что они порой всё ж таки посещают людей. Он знал, что там, в белых кристаллах мела содержится множество ответов на порой крайне трудные вопросы. Надо только придушить в себе суетливость и просто смотреть и слушать, смотреть и слушать.… Но сегодня, Виктору так и не удалось получить ни одной подсказки, ни одного намёка, касаемо его вопросов о вновь всплывшей загадке его непонятного таланта. Потолок был глух к нему, и общаться не желал.

А ночью Виктору приснился сон. Будто бы они с Моховым сидят за столом, и пьют кофе. Мохов по случаю ночного времени был в телогрейке и при телескопе — Будем "зырить", сказал он. — Здесь всегда прозрачно и высмотреть можно удивительные вещи!

— Веня, а мы где? — спросил Виктор.

— Мы в Апеннинах.

— Это в Италии что ли? Мы что за границей?

— Да нет Витя не в Италии, да и границ здесь никаких нет. Мы на Луне. Вот там справа Море Дождей, а там за горами Море Паров. Я всегда сюда прихожу, когда хочу побыть в тишине, и подглядеть за звёздами.

— На Луне? — изумился Виктор, — Но на луне же нет воздуха. Как же мы дышим?

— Да дышим Витя, дышим. Что ж здесь удивительного, если мы с тобой разговариваем, да ещё и кофе пьём?

— А где же тогда Земля?

Вениамин кивнул головой через плечо, раскуривая сигару,

— Там. У тебя за спиной.

Виктор обернулся и увидел голубой шар.

— Вот это да-а-а! — промолвил он, разворачивая стул на котором сидел.

— Венька! Дай мне на неё в телескоп посмотреть.

Мохов хмыкнув, встал, навёл трубу, посмотрел в окуляр и сказал

— Иди, смотри. Я выставил максимальное увеличение. Вот эту штучку будешь крутить, что бы его уменьшить. И от фрагментов не спеша перейдёшь к цельной картинке. Так тебе будет интересней.

Виктор прильнул к окуляру и увидел коричневый блестящий пятиугольник. Затем поднял голову и недоумённо поглядел на Мохова. Но тот только улыбнулся, окутывая себя табачным дымом, и проговорил

— Смотри, смотри!

Пожав плечами, Виктор вновь стал вглядываться в линзы.

— Не забывай крутить верньер, — наполнил Вениамин.

Виктор, не отрывая взгляда, стал понижать увеличение прибора. Сначала показались такие же лоснящиеся пятиугольники, окружающие первоначальный. А затем он чуть не задохнулся. Он увидел её целиком. Она парила в черноте космоса непостижимой чудовищной глыбой. Огромный панцирь, раскинутые в разные стороны лапы, и будто бы отполированная трапециевидная голова. Черепаха спала. Слоны, стоящие на её спине казались высеченными из камня. Неподвижные, с опущенными головами и упирающимися хоботами в коричневую окаменевшую твердь. А чуть выше на их серых спинах лежала Земля. Виктор с ошарашенным лицом оторвался от телескопа и посмотрел на Мохова.

— У тебя такой вид, — рассмеялся тот, — будто ты слизня съел, и не знаешь, что делать дальше!

— Но это ведь, это ведь невозможно! Это ведь ересь!

— Ну-у-у! Началось! — проворчал Мохов. — То не дышится ему, то не вериться. Вот поэтому-то я сюда и люблю приходить один. Как-то взял с собой нашего дохтура, так он мне тут всё истоптал, бегая вокруг стола, пылищу поднял, да всё за голову хватался. А потом ещё и попенял, что у меня здесь какавы нет!

— Вень! Но ведь это же не научно! Давно ж ведь доказано…

— Вон они Витя дремлют, и, слава Богу, что дремлют. И не надо орать, так ведь их и разбудить можно. А к чему?

Виктор постоял с минуту каменным истуканом, потом снова подошёл к телескопу и заглянул в окуляр. Черепаха чуть шевельнула лапой и открыла глаз. Повела зрачком из стороны в сторону, и видно убедившись, что происходящее или не происходящее вокруг не вызывает тревоги, вновь погрузилась в недвижимую дрёму.

Мохов пил вторую чашку кофе. Виктор сел на свой стул, пытаясь унять в себе внутреннюю дрожь, и спросил

— Венька, а ты что об этом думаешь?

— А я Витя не думаю. Как стоял мир на слонах и черепахе, так и стоит и дай Бог стоять будет. Да и потом, кто ж это лучше тебя знать то должен? Ты ведь сам говорил, что у тебя с ними какая-то магическая связь, и что ты чувствуешь все их движения, от которых на земле случаются всяческие неприятности.

— Я говорил? — удивился Виктор.

— Брось дурака то валять! — отрезал Мохов — Ну, не я же?

Виктор проснулся и открыл глаза. В комнате появились всполохи рассвета. Потерев ладонями щёки, он посмотрел на потолок, и прошептал

— Ну, ты, брат даёшь!

 

***

В понедельник антисоциальное время кончилось и началось социальное. Общество требовало вскакивать с кровати в неприличную рань и бежать в присутствие, двигать научно — технический прогресс, который упирался всеми своими рычагами — кривошипами, и к светлому будущему не спешил. Неделя пролетела незаметно, так же как и все предыдущие, что были посвящены усилиям подвижничества и карьерного роста. Дни протекали рутинно, лишь в среду Виктор ощутил серию небольших землетрясений на дне океана, довольно ординарных и угрозу собой не представляющих.

А в пятницу, после обеда позвонил Мохов и предложил встретиться в спорт баре. Как он сказал

— Для испития по кружечке пива, услаждая взор очаровательными гимнастками, скачущими, где-то в Европе на своём чемпионате. И полюбоваться этим зрелищем на большом экране.

Заслуживающего внимания футбола в этот день на планете не случилось, и публика за столиками адреналин не изрыгала, сочтя, что это дикость — орать и свистеть на хрупкую девочку, мечущуюся по бревну.

Поэтому атмосфера была лёгкой и приятной для тихого разговора. Виктор с Вениамином не торопясь пили пиво и болтали о всяких пустяках. Такие беседы Вадик Краюхин называл безинформационным общением. Так оно и было.

— Ну, а что-нибудь новенького произошло после именин? — спросил Мохов.

Виктор пожал плечами — Да вроде нет! — а потом, хмыкнув, взял да и рассказал, в качестве анекдота свой планетарный сон.

— Да, старик! Э как тебя плющит то! Насчёт телескопа это ты конечно маху дал. О таких приборах можно только мечтать, а в остальном даже забавно. Может тебе в литераторы податься? А то сидишь там у себе в НИИ, будто в болоте, весь в проводах как в водорослях. Солнышка не видишь. И всё ж вокруг жужжит!

— Ну, знаешь — кому в навозе, кому на морозе! Да и поздно что-то менять.

На этом и разошлись, наметив встретиться через недельку, когда дохтур Краюхин вернётся со своего симпозиума с новыми знаниями о психах.

 

***

Проникновение же (как его потом обозвал Вадим) произошло во вторник. Виктор сидел в кресле, вернувшись с работы, и смотрел по телеку новости. В дверь позвонили. Он недоумённо поднял брови, пытаясь угадать, кто бы это мог припереться без уведомления. Но так ничего и, не надумав пошёл открывать. За дверью стоял мужчина, хотя мужчиной назвать гостя было бы большим преувеличением. Мужичок — определил, стоящего на пороге Виктор. Полтора метра ростом, лысый, при усах и с глазами внимательными, но не заискивающими. Посетитель поздоровался и спросил

— Скажите, пожалуйста, Вы Виктор Петрович Истомин?

Виктор кивнул.

— Виктор Петрович, меня зовут Феликс Семёнович Берст. Вы извините за вторжение, но мне Вас рекомендовал Ваш друг — Вениамин Андреевич Мохов. Разрешите войти?!

Виктор разрешил.

Усадив гостя на диван, Виктор сел, напротив в кресло и приготовился слушать. Чаю решил не предлагать, так как посчитал визит этого самого Феликса бесцеремонным. Посетитель же по-видимому не чувствовал никакой неловкости, так как сразу же стал излагать.

— Виктор Петрович, во-первых я должен объясниться, как я про Вас узнал. Видите ли, у нас с Вениамином Андреевичем оказались общие знакомые, которые в минувшее воскресенье справляли свой семейный юбилей. И мы с Вашим другом были на него приглашены. Вот таким образом состоялось наше знакомство. Ну, а потом всё просто — посидев за столом, вышли на лестничную клетку выкурить по сигаретке. Завязался разговор, мы поделились друг с другом своими пристрастиями, в большинстве своём профессиональными, и я посетовал на некие затруднения, которые испытываю в последнее время в своей работе, при отсутствии в стране высококлассных специалистов. Вениамин же Андреевич был настолько любезен, что поспешил меня заверить в том, что такой профессионал есть, и что проживает он в Москве, и что самое удивительное является его другом детства, который непременно сможет мне помочь в моих трудностях. После чего он написал мне Ваш адрес, и сказал, что я могу посетить Вас в любое время, без ложных стеснений. И вот таким образом я оказался у Вас.

Виктор, слушая повествование непрошенного гостя, всё более и более удивлялся и его словам и поведению великодушного астронома. Пауза повисла и намерена была висеть ещё долго, если бы Виктор не взял себя в руки и, наконец, откашлявшись не сказал

— Ммм.… Ну, хорошо Феликс Семёнович, я готов Вам помочь по мере моих знаний и сил. Хотя, честно говоря, всё это как-то довольно странно. Но, тем не менее, я слушаю Вашу просьбу.

— Премного благодарен. Вы знаете, это такая тяжесть наблюдать за тем как они мучаются и не иметь возможности им помочь!

Виктора опять заклинило. Кому, он инженер электрик, может помочь в такой степени, что его считают чуть ли не магом — кудесником? И главное в чём? Может быть, у этого вот Феликса друзей — родственников током попришибало? Но и всё равно, при чём здесь он, Виктор?

— Феликс Семёнович! Я, конечно, крайне заинтригован, но помилуйте, кому же всё-таки, чёрт побери, я должен оказать помощь?

— Как кому? Конечно же, черепахам! Я, с Вашего позволения, являюсь заведующим террариумом Московского зоопарка, и у нас беда! Черепаший мор! А Ваш товарищ, Вениамин Андреевич, заверил меня, что Вы самый лучший специалист по гигантским черепахам, и не только у нас в стране, а вообще чуть ли не во всём мире!

Виктор обомлел. Он сидел и выпученными глазами смотрел на мужичка, пытаясь как-то разобраться в происходящем. Чуть позже, когда его отпустило, он зло подумал — Ну, Мохов! Ну, зараза! Пьянь! Словоблудина марсианская! Ну, ты у меня получишь за свои хохмы-шуточки! Сейчас вот только Феликса выпровожу, и я до тебя доберусь.

Посетитель сидел и внимательно, чуть сощурив глаза, наблюдал за его мимикой. Виктор, наконец, уняв свои гримасы, прочистив горло, сказал

— Уважаемый Феликс Семёнович! Произошла чудовищная ошибка. Видите ли, наш общий знакомый перепутал меня с другим человеком.

— Так Вы не специалист по черепахам?

— К сожалению нет.

— А по каким же животным Вы специалист?

— Скорее уж по слонам, — сквозь зубы процедил Виктор, — по гигантским! И всего по трём!

После этого странного объяснения гость сокрушённо качая головой и что— то бормоча себе под нос, направился к двери. На пороге же он внимательно посмотрел на Виктора и сказал

— Вы знаете, у меня такое глубокое убеждение, что мы с Вами очень скоро встретимся. — Затем кивнул головой и вышел. А как только щёлкнул дверной замок, Виктор рванул к телефону, жаждя мести и крови, пусть и виртуальной! Вениамин ответил только после седьмого звонка, и, проговорив в трубку — Да,— вынужден был в течение нескольких минут молчать и выслушивать истеричный монолог Виктора. Когда же тот умолк, в трубке раздался голос Мохова

— Витька, ты, что там с дуба рухнул? Или в своей конторе фазы перепутал? Какой к чёрту Берст? Не знаю я никаких Берстов! А в воскресенье я ездил за город, матушку с дачи вывозил! Октябрь — конец сезона!

Виктор стоял, опустив телефонную трубку, смотрел на себя в зеркало и думал

— Э-э-э, как оно всё не складно то. Это что ж за шутники такие завелись? И главное в чём смысл этой глупой шалости? А может это и не шалость вовсе? А тогда что?

 

***

В последующие дни Виктор ощутил на себе, что мог чувствовать незабвенный Александр Иванович Корейко, которого неутомимый Остап решил лишить душевного равновесия посредством нелогичных поступков и беспритязательных посланий. По вечерам в квартире раздавались какие-то непонятные телефонные звонки. Абоненты то ошибались номером, то включали какую-то заунывную восточную музыку, от которой у Виктора начинали ныть зубы, а то и просто молчали в трубку. За всем за этим Виктор ощущал патологическую энергичность своего нового знакомца. В понедельник же, неприлично ранним утром почтальон принёс квитанцию на получение ценной бандероли. Взяв на почте пакет и развернув серую бумагу, Виктор застыл посреди зала, уставившись на название присланного ему красочного буклета "Слоны — исполины Земли!" И пролистав лощёные страницы, подумал, — Во оно как! Очередная "берстятина"! Прыток, прыток мой гость незваный.

А в среду, как только Краюхин вернулся из Европы, отягощённый новыми познаниями о тёмной стороне человеческой души, Виктор и Вениамин приехали к нему. На спевку, как обзывал такие встречи Мохов. Вадим выглядел уставшим после перелёта, но сил терпеть у Виктора уже не было. Хотелось найти хоть какое-то вразумительное объяснение последним событиям и визиту загадочного Феликса, тем более что никаким заведующим террариумом тот не был, более того среди сотрудников зоопарка, как удалось выяснить Виктору, такой фамилии и вовсе не значилось.

Вадим внимательно выслушал "пациента", потирая дужку очков и прихлёбывая из кружки. Вопросов не задавал, лишь изредка поглядывал на Мохова, словно изучая и его реакцию на случившиеся события. Закончив свою исповедь Виктор, глядя то на дохтура, то на астронома, выждав минутную паузу, вопросил — Ну-у-у?!

— Ну что — ну?! — сказал Вадим. — Честно говоря, я не понимаю, почему это произошло сейчас, а не гораздо раньше.

— Что ты этим хочешь сказать? — спросил Виктор.

— Только то, что всю свою жизнь ты должен находиться под контролем, и они по логике должны были бы проявить себя уже давным-давно.

— Под контролем кого?

— Кого, кого? Я не знаю кого. КГБ, ЦРУ, Мосгаза, Гринписа.… Да мало ли кого! Только, по-видимому, раньше ты им был не нужен, потому что они не знали, что с тобой делать, а теперь по всему, нашли тебе какое — то применение. Вопрос вот только какое?

— Ну, прям шпионские страсти!

— Шпионские не шпионские, а другого разумного объяснения я не вижу. Ведь не думаешь же, ты, что этот вот самый "Берст указующий", решил таким вульгарным образом развлечься. Да и потом, это ж надо было расстараться, что бы узнать и твой адрес и про сон и про Веньку.

— Однако, беда-а-а! — протянул Виктор.

— Ладно, Истомин не дрейфь,— отрезал Мохов. — Бог не выдаст, а Берст не съест.

— Вот ведь ещё народная мудрость — хмыкнул Краюхин, — Никогда не мог понять здесь ни смысла, ни логики. Кому Бог не выдаст? Почему свинья должна съесть? Свинья — людоед! Мрак!

Виктор пристально посмотрел на Вадима,

— Какая ещё свинья? Ты давай с темы не сворачивай. Что мне делать то? Так ведь они меня до твоей клиники уходят! Будешь мне тогда каждый день апельсины таскать.

— Да ничего не делать, — устало ответил Вадим. — По большому счёту ведь ничего и не произошло. Ну, пришёл человек в гости, познакомиться, поболтать, на тебя поглядеть в домашней обстановке. Ни за горло не хватал, ни к измене родине не принуждал. Ну, звонки, ну посылка. Ну и что? В дом же к тебе никто не ломился.

— Да уж лучше пусть двери б ломали. Так хоть всё понятно.

— Не будут они Витя ни двери, ни копья ломать. Хлопотно это и шумно. Посмотрят на твою реакцию, дадут время, что б подёргался, а потом и на чай зайдут, да не с пустыми руками, а с "Птичьим молоком", и всё тебе растолкуют. Тем более ты всегда сам хотел понять смысл своей оригинальности, и прок от неё искал.

— Да! Искал! И понять хочу. Только без них. Без всех этих интриганов и ловкачей. Сам! А от них мне ничего не надо, ни пониманий, ни просветительств.

— По большому счёту, всё человечество делиться на тех кому "надо", и тех кому "не надо". И если тот кому "не надо" обладает какой-нибудь пусть и малой исключительностью (а она эта исключительность всегда несёт в себе возможность барыша), то те которым "надо" никогда не оставят его в покое, потому что им "НАДО". Они без этого просто не могут. Тем более что упорство такого вот звериного инстинкта всегда можно оправдать "светлым будущим" и "благом всего человечества". Так что куда ни кинь — везде клин! А поэтому лучший выход в твоей ситуации — принять это всё как своеобразную игру в "казаки — разбойники".

— Хорошо хоть, что ещё не в "дочки — матери". — Проворчал Виктор.

— Да. "Дочки — матери" это уже конечно перебор — согласился Вадим, и обращаясь к Мохову сказал

— Ну, а ты что молчишь?

— Да у Вас и без меня весело получается. Тем более что я тоже не вижу никаких причин для расстройства сна и желудка. Конечно, приятного в этом во всём не много, и мало кому понравиться, когда вот так нагло влезают в его жизнь и начинают лукавить, однако я бы расценил это скорее как некое неудобство, чем как трагедию.

— Бог с ней с оценкой — махнул рукой Виктор, — Ты скажи, как всё это прекратить?

— А никак! И придут! И беседовать пожелают! А что в беседе плохого? Из бесед рождается понимание! Или не понимание! В зависимости от интеллекта собеседников. Так что жди. Скоро будут! И хочешь ты этого или не хочешь, а за свою "единицу", как это называет наш уважаемый дохтур, придётся и претерпеть.

 

***

Как, оказалось, ждать пришлось не долго. Уже через пару дней Виктору позвонил Берст и предложил встретиться.

— Так как накопилось множество вопросов — сказал он. И поинтересовался, где и во сколько Виктору Петровичу будет угодно с ним встретиться и побеседовать.

— Виктору Петровичу будет угодно беседовать у себя дома, в семь вечера — ответил Виктор, решив, что если уж "казачить — разбойничать", то лучше на своём поле.

Звонок в дверь раздался ровно в семь. На пороге стоял Берст и приветливо улыбался.

— А где же "Птичье молоко"? — мрачно спросил Виктор, оглядев визитёра с головы до ног.

— Какое молоко? — не понял посетитель.

— Не обращайте внимания. Это я пошутил.

— Шутки — это замечательно. Я крайне рад, что у Вас хорошее настроение.

— Да, лучше не бывает.

В этот раз бесцеремонному гостю был предложен чай, от которого тот с удовольствием не отказался. Виктор же про себя позлорадствовал над Краюхиным, — "Птичье молоко"! Ага! Щас! Пряники, гад, мои будет лопать!

Отпив пару глотков из чашки и похвалив чай, Феликс Семёнович приступил к изложению. Он подтвердил, что да, действительно, за Виктором наблюдают с того самого первого посещения клиники, и что доктор "пилюлькин" в прошлом один из их сотрудников, и что весь этот ералаш со звонками и бандеролью их рук дело.

— Вы поймите Виктор Петрович, это не было хулиганством! Это своеобразный тест. Нам было необходимо проверить, как Вы себя поведёте в абсурдной ситуации.

— А кому это нам? Какую организацию Вы представляете? — спросил Виктор.

— Я бы пожелал пока не давать ответа на этот Ваш вопрос.

— А-а-а…. Понятно. Значит Мосгаз.

— Какой Мосгаз? Почему Мосгаз?

— Да это я так. Опять шучу.

— М-м-м…. Ну да, ну да. Так вот я перехожу к самому главному. Видите ли, Виктор Петрович, всё дело во времени. Нет, нет ни в том понятии времени, что оно деньги или же количество дней до отпуска. Нет. В Вашем случае время это основополагающая субстанция, которая определяет действительную суть Вашей особенности. И достоверное понимание величины временного отрезка, в котором Вы находитесь, воспринимая какие-либо катаклизмы, на самом деле и отвечают на вопрос — кто вы такой есть на самом деле.

Виктор поморщился и сказал, — Вы изъясняетесь крайне витиевато. Мне было бы приятней послушать о слонах и черепахах.

— Это само собой, само собой! Я сейчас же несколько о другом. Вопрос в том, в какое мгновение Вы начинаете чувствовать то же землетрясение или извержение вулкана. У всех событий, по крайней мере, на земле, существует начало. Точка отсчёта. Нулевая точка, с которой всё начинается. И если Вы ощущаете катастрофу за секунду до этой точки, то Вы, скажем так, — предсказатель, на секунду позже — регистратор. Понятно, что для окружающих и то и другое не имеет никакой ценности, если только в качестве своеобразного фокуса. Но вот если вы чувствуете событие в его нулевой, начальной точке, тогда ситуация меняется в корне!

Виктор взял пряник и спросил, — Интересно каким же образом?

— А Вы сами подумайте. Если Ваше озарение проходит по третьему сценарию, то из предсказателя или регистратора Вы превращаетесь в составную и неотъемлемую часть этого события. Вы и есть это событие!

Виктор поперхнулся пряником и закашлялся. Берст как старый и добрый знакомый начал колотить Виктора ладонью по спине, пока тот не отмахнулся и не крикнул

— Ну, хватит, хватит! Позвоночник сломаете! От Вас одни напасти! Вы ничего поумнее придумать не могли? В. П. Истомин — землетряс! Или землетрясун! Да Вы что ополоумели что ли? Я Вам, что Зевс громовержец? Вам надо к доктору Краюхину обратиться, это по его части!

— Виктор Петрович Вы всё поняли искажённо! Я же не утверждаю, что Вы хватаетесь за землю и начинаете её трясти! Если наши выводы верны, и Вы действительно являетесь сотворцом этих глобальных событий, то представьте себе, какие это для Вас открывает перспективы! Признайтесь, Вы же ведь даже и не думали о том, что можете влиять на все эти катаклизмы! И представьте, если это в Ваших силах, то, сколько Вы сможете принести пользы!

Виктор сидел, смотрел на раскрасневшегося оратора, и думал, — Всё! Считаю до пятидесяти и выгоняю этого говоруна к чёртовой матери! Что у меня здесь "Кащенко" что ли? А досчитав до установленного предела, поднялся и сказал,

— Вы, Феликс Семёнович, простите за прямоту, или фантазёр, каких мало, или же не в себе! Вам порошки принимать надобно, для психики. Всё что Вы сейчас мне наговорили — бред сивой кобылы! Так что в будущем, если у Вас будет желание побеседовать о слонах, черепахах или о тех же вышеупомянутых кобылах — милости прошу. А эту вот Вашу ахинею оставьте при себе, коль уж она вас возбуждает. За сим же попрошу Вас удалиться, и оставить меня в покое.

Посетитель нехотя встал, подошёл к двери и хотел что-то ещё втолковать напоследок, но передумал и уже прощаясь, сказал,

— Спасибо за чай!

— И за пряники, — пробурчал Виктор.

Берст посмотрел на Виктора и добавил, — Да, да. Конечно. И за пряники.

 

***

 

— Ну почему же — нет?! — не унимался Мохов. — Попробовать то всё равно надо! Да просто в качестве научного эксперимента. А вдруг ты Витька и впрямь демон, и серый кардинал?!

— Ты руками то не маши — спокойно сказал Вадим. — Люди оборачиваются. Не дай Бог подумают ещё, что ты с нами.

Сидели в маленьком уютном ресторанчике. Когда Виктор звонил с предложением проведения вечера душевной релаксации, Краюхин коротко спросил — А повод? На что Виктор ответил — Установление на земле покоя и благолепия.

Проглотив же первые пятьдесят грамм коньяку, он и рассказал про гипотезы небезызвестного возмутителя спокойствия, которые поначалу показались ему нестоящей чепухой, однако впоследствии стали причинять какое-то непонятное беспокойство, а то и тревогу.

— Понятно только одно — сказал Вадим, — что не попробовав нельзя утверждать присутствует ли эффект в действительности, или же это ошибочные выводы твоих кураторов. Хотя, судя по их терпению, люди они серьёзные. И не в свободе перемещений, и даже трёпа тебя не ограничили. Но ведь проведя такой опыт, вне зависимости от его исхода, для тебя, друг мой Витя, обратной дороги уже не будет! Ну, уж если решишься ….

— А если и решусь? То что? Я же ведь и понятия не имею, как это всё делать! Мне что при очередном сотрясении желания загадывать, или заклинания читать?

— Ага, — буркнул Вениамин, — и в дудку дуть!

Виктор с укором посмотрел на Мохова и тихо проворчал — Когда в тебя марсиане станут красными булыжниками кидать, за подглядывание, я и пальцем не пошевелю!

 

***

Виктор ощутил движение океана ранним утром. Он проснулся от того, что его сердце вдруг замерло и затаилось. Какое-то время он ещё прислушивался к себе, глядя в потолок, потом закрыл глаза и увидел, как вода уходит от берегов Острова, обнажая белый песок. Всё это происходило достаточно медленно, как бы нехотя, без какой-либо пугающей стремительности. Виктор уже хотел повернуться на бок, досыпать, когда увидел волну. Она была огромна и катилась к берегу неотвратимым бесстрастным роком. Виктор почти физически ощущал эту колоссальную безмерную мощь. Поверхность вала казалась стальной и такой же твёрдой. Только эта сталь была подвижна и текуча. С каждым мгновением волна всё ближе подбиралась к побережью, ни сколько не уменьшаясь, а даже наоборот набирая большую высоту. Виктор, что было сил, зажмурился, предвосхищая последующие события. И вдруг, ни с того ни с сего увидел… слона! От неожиданности Виктор охнул и невольно подпрыгнул на кровати. Сердце забилось быстро и гулко. Он какое-то время смотрел в потолок, тараща глаза и пытаясь отдышаться. Немного успокоившись, он вновь медленно и с тревогой сомкнул веки. Слон перебирал передними ногами и качал огромной головой из стороны в сторону. Его левый мраморно серый бок, как стая ос, жалили метеориты. Скорее всего, они причиняли ему не боль, но раздражение, как всякие назойливые существа. Черепаха косилась на слона краем глаза, и выглядела недовольной от прыти своего наездника. Виктор видел, что метеоритное облако совсем небольшое и уже стал успокаиваться, когда камень крупнее остальных ударил в серую кожу. Слон мотнул головой, поднял хобот вверх и открыл пасть. — Сейчас затрубит — подумал Виктор. — А если затрубит, то тогда всё! Труба!

И он, не раздумывая стал мысленно гладить встревоженного великана и петь колыбельную, которую ему пела его матушка в детстве. Слон замер удивясь неведомым звукам и ощущениям. Камнепад его больше не интересовал. Он опустил хобот, упёрся им в коричневый панцирь и притих прислушиваясь. Ещё несколько раз по его боку пробежала волна дрожи, но и она, в конце концов, затихла. А Виктор всё пел и пел, уже сбившись со счёта в который раз он начинает эту незатейливую песенку с начала, параллельно думая о диагнозе, который поставит ему дохтур Вадик. Он так и уснул, убаюкав себя своей же колыбельной.

Утром, собираясь на работу, Виктор включил телевизор просмотреть последние новости. Бодрый диктор сначала рассказал ему о гнусностях нехороших политиков, затем о порядочности хороших политиков, и когда уже Виктор дожёвывал второй бутерброд поведал о бедствии Острова. Телеведущий кратко рассказал о том, как огромная волна безжалостно ударила в маленький клочок суши, а так же о масштабах разрушений и количестве человеческих жертв. Однако отметил диктор, всё могло бы быть и гораздо хуже. По прогнозам учёных за первой волной должны были последовать и другие, более разрушительные, но по непонятным и крайне отрадным причинам этого не произошло. И уже в конце освещения трагического события комментатор поведал об удивительном явлении, произошедшем во время этой катастрофы. Сразу же после того как вода отхлынула из несчастных деревень, на помощь гибнущим людям пришли домашние слоны. — Эти величественные и умные животные — говорил восторженный оратор, — не бросили своих друзей в беде. Обладая большой массой и силой, они смогли лучше противостоять стихии, и спасли многие человеческие жизни!

Виктор так и остался сидеть с куском не разжёванного бутерброда во рту, глядя на экран. И когда зазвонил телефон, он с усилием проглотил застрявшую в горле корку хлеба, взял трубку и хрипло сказал

— Да. Вас слушают.

— Виктор Петрович! Здравствуйте! Это говорит Берст. Вы новости смотрите?

— Нет, — соврал Виктор.

— Ну, так полюбопытствуйте! Сейчас это идёт по всем каналам. С почином Вас Виктор Петрович!

— Да иди ты к чёртовой матери, — вспылил Виктор, кидая на стол телефонную трубку. — Террариумист доморощенный!

 

***

 

А через несколько дней Виктор сам позвонил Берсту. Мохов уехал в командировку в Крым, дохтур же Краюхин писал диссертацию на даче при отключенных телефонах. Так что обсудить произошедшие события Виктору было не с кем. Не с кем кроме Берста, как бы ни смешно это не выглядело. Встретиться договорились, как и в прошлый раз у Виктора. Дома и стены помогают, не говоря уж о потолке. Ближе к вечеру Виктор уже стал корить себя за проявленное малодушие, однако решил наплевать на гордыню, и подумал — Что я им институтка что ли? Пусть, в конце концов, расскажут, что они знают про меня, чего не знаю я сам! А там видно будет.

Берст и в этот вечер был крайне пунктуален. Ровно в семь вечера зазвенел звонок. Виктор открыл дверь и увидел улыбающегося гостя с тортом в руке. — Во! — подумал Виктор, — Наш ответ Чемберлену! Ну-ну!

А усадив посетителя за стол и налив чаю, спросил

— Феликс Семёнович! Вы можете мне, в конце концов, пояснить что происходит?

— Вы о чём, Виктор Петрович? О волне?

— О волне и обо мне.

— Ну, я же Вам уже объяснял, только Вы слушать не желали. А что ж Вы торт не едите? Не нравиться?

— Да ем я, ем. Вы сами-то знаете, что всё это означает?

— В некоей мере. Всё знать невозможно, Вы же понимаете. Частично это интуиция, частично предположения, ну и частично факты! Так что всего до кучи. Однако результат же Вам известен. И это самое главное.

— Это самое главное для Вас, а для меня главное в том чтобы разобраться во всей этой, как вы сказали, куче! Знаете крайне неприятно жить и не знать, чего можно ожидать от себя самого. Неуютно Феликс Семёнович. Зябко! А коли уж Вы приняли в этой истории не последнее участие, так и расскажите мне про свои догадки и выводы.

— Да, в общем, и рассказывать то особенно нечего. Вы же сами всё знаете, только не можете пока систематизировать все факты, да по полочкам разложить. Ваш талант, Виктор Петрович, скажем так, отличается от общепринятого значения этого понятия. Вы не великий музыкант, не знаменитый учёный, не известный политик.

— Упаси Бог! Ну, тогда кем же Вы определяете меня? Кто я в Вашем понимании по сути этого своего таланта?

— Вы? Вы — Повелитель слонов! Причём как Вы сами же и сказали, слонов гигантских, и всего трёх!

— О-о-о! Оставьте Вы Ваш сарказм!

— Да нет никакого сарказма, уважаемый Виктор Петрович. Просто…. Как бы это Вам объяснить? Ну, скажем так, Вы по каким-то причинам, ни мне, ни Вам не известным стали обладателем исключительных возможностей. Люди всю свою историю ищут, и иногда находят взаимодействующие друг с другом силы природы. Вы же способны взаимодействовать с силой людьми ещё не понятой, а то и вовсе не познанной. Как это происходит и почему — вопрос не существенный. Так как ответа на него нет. Но Ваш мозг не может мириться с таким положением вещей. И он начинает строить, так сказать, понятную для себя оболочку наблюдаемых им процессов. Он должен как-то объяснить то, что твориться вокруг. А самый безболезненный для него компромисс — выдумать очередную сказку, в которой Вам отведена почётная роль Повелителя слонов! Я бы сказал очень и очень престижная профессия. Есть же люди, которые искренно считают себя благодетелями человечества, или же непревзойдёнными хитрецами, или же недосягаемыми умниками, что само по себе та же иллюзия разума. Однако у них нет подтверждения реальности их амбиций. А если и есть, то они кратковременны и скоротечны, как торжество заблуждения. У Вас же есть, как говорит Ваш друг, Ваша "положительная единица"!

— И об этом Вы знаете?

— Знаю. Да и какие теперь между нами могут быть секреты?!

— Ну да, ну да!

— Конечно же, делить на ноль мы с Вами не способны, как говориться, кишка тонка, но ведь и "единицей" пренебрегать, согласитесь, кощунственно!

— А скажите, Феликс Семёнович, коль уж у нас с Вами такая откровенная беседа, какая Вам-то от всего этого выгода? Зачем Вам всё это нужно?

— А выгода очень простая, Виктор Петрович. Я разделю с Вами свои заботы.

— Это, каким же образом?

— Видите ли, у меня тоже крайне редкая профессия. Я — Попечитель Черепахи, и тоже гигантской, но, правда, всего одной! Так, что как Вы теперь понимаете, я особенно то и не лукавил в нашу первую с Вами встречу.

Виктор сидел и смотрел на Берста как на ископаемое существо, которое вдруг выпрыгнуло из небытия, и хочешь, не хочешь, ты не можешь не признать его существование. Существо это было непонятно, непредсказуемо, но реально. И пока у Виктора в голове крутились противоречивые мысли — Всё это бред! Да нет вот же факты! Да он просто глумится надо мной. Хотя… Берст молча сидел и следил за ним, чуть сощурив глаза, в которых притаилась лёгкая усмешка, а выждав какое-то время сказал

— Виктор Петрович! Я всё хотел Вас спросить про Вашего друга. Про доктора Краюхина. Скажите, пожалуйста, а он с Вами никогда не заговаривал под чашечку какао о том, что крайне уважительно и почитаемо, относится к китам? К гигантским?

У Виктора отвисла челюсть. Берст увидев реакцию собеседника, негромко рассмеялся и сказал

— Э-э-э! Как вы, однако, нервны! Это шутка. Просто шутка! Давайте-ка мы с Вами выпьем по рюмке коньяку, ежели он, конечно, наличествует в доме, под очарование всё той же незабвенной "Калифорнии"….