Жена Кейлера
Микроб гниения побрезговал человеком. Тела мертвецов более не подсудны тлению. Слово "мертвый" вообще изменило смысл — прежде это было нечто, требующее исчезновения, снисхождения к своей беззащитности и позору. Теперь же нетленные мертвецы пребывают в забытьи, словно бы в ожидании утра — в том положении, в каком смерть сняла их на черно-белую пленку. Памятники самим себе, они множатся числом и, не будучи сжигаемы в крематориях, заполнят весь мир, спрессовавшись в бледный окоченевший конгломерат, который обходят стороной насекомые и облетают стервятники. Принят закон, согласно которому родственники вправе оставить труп при себе, уплатив налоги. Многие этим воспользовались: богачи, спасшие тела близких от сожжения, поместившие в почетные мавзолеи. Они верили, что нетленные некогда оживут.
Жена моего знакомого, Александра Кейлера, умерла молодой, около 30 лет. Не знаю причины. К. наотрез отказался кремировать ее миловидное тело, не позволил вскрытия. Он оставил труп у себя, уплатив налог государству и откупившись от родственникам жены, притязавших на ее сожжение. Труп, ледяной и белый, но не издающий страшного запаха, был помещен им в одной из комнат квартиры, куда К. заходил нечасто. Комната была уставлена вазами с цветами, и молодая, красивая, но мертвая женщина покоилась в этом саду. Она полулежала в кресле, и черные волосы покрывали его спинку, а белые ее кисти были пристегнуты к ручкам тонкими цепочками. К. и сам не понимал, зачем помешал столь естественному и необходимому исходу. Знавшие о его горе и поступке соседи жалели К., но, наверное, им было не по себе — помнить, что за стенкой пребывает нечто неопределенное, человек в абсолютной, смертельной коме.
Так тикали месяцы, и тоска по жене, а вернее, по женщине, заставила К. пристальнее присмотреться к телу. Ему захотелось провести над ним некоторые эксперименты. Он не раз читал уже о любопытных явлениях, иногда сопутствующих мертвым телам. Набрав ванну теплой воды, он погрузил в нее обнаженное тело жены — лишь голова лежала на белой плитке, чтобы внутрь не натекла вода. И счастливое ожидание К. оправдалось — труп супруги обладал редким свойством "теплеть" в воде. Холод оставил его, члены обмякли, ослабли.Осторожно приподняв над водой тело, он покрыл его поцелуями. Чуть заметный парок восходил от него к потолку и члены вновь каменели, словно тепло истекало в воронку. К. опустил тело в воду и добавил кипятка. В воде плавали концы черных волос. Градусник показал, что ее тело нагрелось до 35 по Ц.. Ему не хватало ее румянца и блеска глаз. К. спрыснул лицо водой, потер щеки и губы, стараясь не повредить кожу, и ему показалось, что они покраснели. Он поднес к губам зеркальце, надеясь поймать оттиск дыхания, но лишь холодные капли, конденсат влаги стекал с зеркала.
Забота о теле жены стала главной задачей К.. Укутанный ворохом одеял, труп женщины пребывал в накаленной до зноя комнате. Но лишь вода, теплая ванна, и прикосновения К. вдохновляли в тело подобие оставившей его жизни.
Феномен нетленности показал новую грань. При демонтаже старого кладбища под некоторыми плитами были найдены трупы людей, умерших более сотни лет назад — они лежали, присыпанные тоннами земли и сгнившими останками одежды и гроба. Нетронутые распадом тела лежали лишь под теми камнями и крестами, что сохранили имена упокоенных. Все прочие могилы содержали почерневшие бесфамильные кости, и давно уже никто не приносил к ним цветов.
Церковь активно использовала для пиара феномен нетленности. Митрополит называл его прямым доказательством рая. Буддисты, напротив, говорили о том, что человек выброшен из круга кармы, обречен навеки пребывать в своем теле и времени, что нирвана отныне недоступна даже для святых.
Многие пожелали держать тела своих прародителей при себе. Теперь в каждом доме, в каждой квартире был уголок, где сидели или лежали мертвые предки возрастом в сто и более лет от кончины, — они стали чем-то вроде домашнего оберега. Совет ООН выступил с предложением о сохранении тел наиболее видных деятелей истории в особом мавзолее. Миллиардеры собирали личные коллекции знаменитостей. Предметами торга на аукционах становились то тело какого-нибудь полузабытого живописца, то короля.
К. активно читал все выходившие на эту тему статьи, тем более сам обладая объектом исследования. Ему удалось, например, выяснить, что слишком долгое пребывание в воде вредит телу. Так, после пяти часов нахождения в ванной, на нем проступали признаки разложения, оно внезапно и сразу теряло всякое подобие жизни, желтело и застывало в скрюченных позах, обретало удвоенную весомость.
Опасение, что тела мертвецов когда-нибудь сольются воедино, не было метафорой. Они действительно "тяготели" друг к другу. Оставленные без присмотра, разделенные подчас несколькими метрами, трупы, что зафиксировано было камерой, начинали совершать мелкие судорожные движения, в результате которых падали на пол, если лежали до того на койке или помещались на стуле, и постепенно сближались. Один из них всегда заваливался на другой труп, приникал к нему с ледяной силой и прилипал — так крепко, что их едва раздирали потом, нанося обоим телам ущерб. На основе этого факта появилась абстракция "от противного". Ее авторы предположили, что "темнота, ничто, сохранив закрепленный за ним массив личности, выпавший из сознающего поля Земли, составляющий ныне и вечно тела мертвецов, не будучи рассеиваемо в результате естественного разложения, а все более сращиваясь в пассивную мегамассу, не участвующую ни в одном биологическом процессе на Земле, неизбежно возрастет, обретя ОБЪЕМ, а затем и ВЕСОМОСТЬ. Одно неизбежно будет влиять на другое, деформируя и искажая его, обрекая "не материальное нечто" на поиск и реализацию в форме. Покинув ставшие тесными тела, темнота выльется в мир, абсолютно противопоставляя себя жизни и свету. Что произойдет далее? Победа частиц гаммы и альфы солнца — или постепенное схождение Земли в самодельную черную яму? ( из доклада Циммермана философскому общ-ву )" Посему тела мертвецов практически запретили держать частным лицам, налоги на эту роскошь каждый день поднимали, а прочих, знатных умерших, заключали в изолированные условия.
К. увлекся религией. Все свободное время, проводимое дома, он тратил на созерцание бесконечных богослужений, транслируемых из храма Спасителя. Иерархи церкви считали необходимым на этих спектаклях присутствие трупов: вытянутые и тонкие, как веревки, они возлежали на ступенях амвона, и батюшка неизменно кропил их святой водой. И прихожане, и телезрители, и, наверное, большинство священников ожидали их воскрешения в любое мгновение.
Осенними, особенно зимними вечерами, К. часто подолгу бродил по улицам города. Фонари транслировали на истоптанный снег тротуара лужи света, в каждой из которых угадывалось послание Божьего облика. Начертанная тоненькими, с волосок, разноцветными линиями, иконописная галерея тянулась на протяжении десятков улиц. Прохожие менее щепетильные наступали на лики Христа, апостолов и Марии, более — такие, как К. — перескакивали через них и обходили. Эта действенная реклама невероятно за последние годы подняла авторитет Церкви в глазах масс. Она имела, к тому же, сильнейшее психологическое воздействие. В России ожил и забродил средневековый дух, видевший в Церкви наместника божьей воли.
Возвращаясь домой, К. набирал теплую ванну и переносил в нее жену. К. заметил, что волосы жены отрасли почти на длину ладони. Часто теперь, уже поздним вечером, наигравшись с холодной куклой и усадив ее, обнаженную, на стул, К. подолгу всматривался в ее приподнятое к потолку лицо, в изгиб шеи, бездыханность груди. Ему казалось, что из своей ледяной крепости жена даст ему знак одобрения или осуждения совершаемых им деяний. Но ее голова, запрокинутая на спинку кресла, и струя волос были как окаменевший от мороза плод, давший черный и бессильный росток под искусственным светом ночных ламп. Насмотревшись на мертвое тело, К. запирал комнату и шел к себе. В его спальне стены были увешаны электроиконами, безостановочно пульсирующими, плачущими невидимыми слезами благоухания. В изголовье кровати стояла большая икона Серафима Саровского. К. ложился в полнейшей тишине и засыпал не сразу — мучительно, с оглядкой на реальность, выдергивая себя из дремы. Он оборачивался в тишину комнаты, как оборачивается спасающийся от погони беглец.
Не удивительно, что каждую субботу К. приглашал в дом священника, заливавшего стены и пол жилища святой водой. К. подолгу не отпускал его, уверенный, что священник обязан выслушать впечатления К. от якобы посещавших его регулярно христианских прозрений. Но к нему почему-то всегда присылали молодого попа, с трудом сохранявшего строгий вид в разговоре с К.
— Знаете, как у них там, в раю? — говорил К. — Я во сне видел. У них там слишком много всего, те же предметы и люди, но расстояния между ними исчезли. Тени такие плотные, что на них опираться можно. И проще гораздо срастить два предмета — камень и дерево, например, — чем нам порвать бумажку. Перед глазами так и крутится что-то, на миг обретает форму и цвет, и вновь распадается. Хорошо им в раю, но тесно…
Священник всегда приносил К. новую икону, святил ее и подключал к питанию. Пульсация новой иконы никогда не выпадала из общего, уже устоявшегося фона.
Вообще же К. жил довольно однообразно и замкнуто. На работе было известно о трепетном отношении К. к телу супруги, его жалели, но осторожно внушали меры по изменению быта. Тело, говорили ему, лучше хранить в мавзолее, навещать, приносить цветы, но жениться вновь и родить ребенка. С родственниками, и своими, и жены, К. почти перестал общаться.
Проведя ночь Рождества в храме, К. познал нирвану богослужений. Уже несколько месяцев его мучили тоска и тревога, но они опадали с его сознания, как лоскуты истлевшего в жару платья, стоило К. найти место в толпе прихожан. Нелепость и суета обычного людского скопища здесь оборачивались коллективным созерцанием времени. Часы, созданные единством обращенного к высям иконостаса, медленно проводили над головами собравшихся полупрозрачными стрелками. Эти часы указывали идеальное время, время небесной жизни. Дымки, поднимающиеся в церковном воздухе от кадила, и огоньки тысяч свечей следовали за ними, повторяя движение стрелок — К. не раз замечал эту странную, жутковатую пляску свечей. И на хорах пели и заклинали земное время поддаться высшему распорядку, влиться в него. Но зоркий ум дьявола, ум математика и статиста, направлял наше время всегда в разладе с верховным счетом. Все, кто шел мимо храмов, казалось К., помогали дьяволу в его деле. Лишь в церкви К. обретал ощущение, что стрелки обоих часов идут почти вровень, что миры неизбежно сойдутся. Это было тонкое эсхатологическое переживание, которым К. теперь дорожил. Грядущий конец света не предвещал катастроф или ужасов — созерцая, предугадывая его, К. осязал тепло и спокойное истечение дыма. В лучшие минуты богослужения К. и сам превращался в свечу, посылая куполу храма отслоившиеся частички души.
Но лишь выйдя в мир, К. вновь облекался в негреющую одежду тоски. Тело ныло, суставы болели и наполнялись ледяной весенней водой. Предметы казались идеальными, словно бы лежащими в прошлом, если он издалека созерцал их. Стоило подойти ближе, они становились частью его тоски, настоящего.
С той рождественской ночи К. запретил себе трогать жену, и исполнил это. Он убрал из ее комнаты цветы и старые, любимые при жизни журналы, и заложил пол иконами. Круглосуточно теперь в этой комнате с зашторенными окнами, прежде светлой, безличной, моргали электроиконы, и из динамиков звучал голос дьякона, отпевавшего грехи мира.
Наступил март, и откуда-то сверху, сквозь синее небо, на Землю вновь спустилось Обещание. Опять миру дали отсрочку. К. не понимал, не поддерживал этой милости. Он говорил об этом с отцом Всеволодом, но тот ничего не знал, лишь ссылался на Бога и цитировал Писания.
Выстаивая очередную ночную службу, К. второй раз ощутил дурноту. Первый раз был на работе, во время обеда. Как и днем, боль появилась в затылке и в горле, и шорох тоски, дотоле не посещавшей его в храме, обозначил поползновение ее черного тела. Но она стала нагло активна, заметалась, забилась о стены своей темницы и выбралась, нанеся К. удар изнутри его тела. Сознание отпустило, и К. повалился на стоящего перед ним человека.
Рассвет он встречал в больничной палате, в окружении хворей, пропитавших железные койки, и стены, и белые подоконники со свежими пятнами чая.
— У вас гепатит С, — в порядке очереди пояснил К. врач. Остальные пациенты палаты очень вдумчиво слушали доктора, и было заметно, что после выведенного диагноза их отношение к К. сразу же изменилось, на лицах появились согласие и спокойствие. — Ваша печень почти разрушена. Не понимаю, как это прежде не обнаружилось. Необходима операция, ваше имя уже включено в список ожидающих донора.
— Я мог бы принять эту смерть, но мой дух еще не нашел пути к Богу, он может еще заплутать, — сказал К. тем вдумчивым тоном, что он перенял у пастырей, постоянно имея с ними беседы. — К тому же, я не довершил упокоение тела жены. Без меня ее просто кремируют. Я обязательно должен ей обеспечить содержание в лучшем из мавзолеев.
Электричество мыслей озарило в его мозгу длинную галерею последовательных решений. Не прошло и минуты, как К. заявил:
— У меня есть донор, это моя жена. Да, она мертва, но я совершенно уверен в способности ее органов функционировать, если пересадить их в новую плоть.
— Ваша жена биопассивна? Она каким-то образом реагирует на воздействие внешних раздражителей?
— Да! Оттаивает в ванной, когда я купаю ее.
Медсестра, до того навязчиво и с неприятием смотревшая на К., отойдя к окну, засмеялась. Врач погрозил ей и подсел на постель К., не предлагая, но уже убеждая его следовать этому плану.
Возможно, он еще не верил, что явление биопассивности, встречавшееся крайне редко, попало в его распоряжение. Один труп на миллионы обладал качеством "воскрешать" отдельными органами, отделенными от мертвой массы путем вмешательства. Врач вдохновенно надеялся на успех и известность, и даже предполагал, что обладавшее редкими свойствами тело впоследствии станет принадлежать медицине для изысканий. К. оформил все полагавшиеся в этих случаях документы и дал разрешение на перевозку трупа жены. Он так же попросил доставить ему несколько любимых икон, и все дни до операции держал их прижатыми к телу, надеясь, видимо, заранее излечиться.
Операция прошла в первых числах апреля. За сутки до нее был произведен надрез на теле супруги К. и извлечена печень. Хирурги отнеслись ко всему скептически, работа напоминала им обычное вскрытие. Но помещенный в питательный раствор камень печени ожил. Это вновь была совершенно здоровая печень. Одному из хирургов, переживавшему не меньшее, чем остальные, восхищение, вспомнились слова известного ученого: "Если по отдельности органы мертвецов начинают работать вновь — значит, ошибка в самой композиции "человек".
— А что, не разобрать ли нам эту женщину по частям? — предложил хирург. — Разобрать — и попробовать собрать заново, но уже живой!
Все были "за", но требовалось согласие К.. Процесс послеоперационного воспаления проходил медленно, отторжение чужой, еще недавно мертвой плоти изматывало К.. Он не отнимал бесконечно пульсирующих икон от красного вздутого шва на боку, спрятанного под бинтами, и просил у жены прощения. Но ее месть за бесчисленные надругательства, думалось К., была теперь в нем, и спасение невозможно. Он уверился в то, что не выживет. На это же надеялись и врачи, устно всячески ободряя К..
К концу месяца ему стало лучше, его готовили уже к переводу в общую палату, когда отторжение с новой силой навалилось на К.. Чувствуя гибель, находя подтверждение этому в выцветающих красках мира, в ветре пятого времени года, дунувшего в приоткрытое окно реанимационной, К. взмолился привести к нему архиерея. Свершить обряд пострига.
В это же время молодая супруга К. ожила. Она стала первой из тех немногих, кто ожили. Остальные же трупы вскоре вновь начали разлагаться. Ее тело, как ценность, хранилось в отдельной палате, и доктора ожидали лишь смерти К., чтобы начать его резать. Держась за бок, прикрывшись простынею, она шла больничными коридорами, и многие стыдили ее за голые плечи и грудь, а незнакомые с ней доктора пытались остановить. Следуя какому-то наитию, она поднялась в реанимационную и набрела на палату К., застав его смерть. Он лежал на койке, уже полностью облаченный, как божий раб, в клобук, мантию и сандалии, держа в руках четки. К. тоже увидел жену, но принял ее за видение, прощающее его, открывшее направление к Богу.
После операции по возвращению печени на ее место госпожа К., уже известная повсеместно, давала пресс-конференцию.
— Что вы чувствовали, пребывая мертвой? — спрашивали ее.
— Я…нет, скорее мы, все умершие, оказались в далеком будущем. Вселенная страшно сжалась в эту эпоху, буквально до минимальных размеров, и население Земли, переполнившее планету, ожидало ее завершения. Нас было сто сорок семь миллиардов. Мы находились на некой равнине, и свободного места едва хватало, чтобы лечь плечом к плечу с соседом. Никто ни куда не ходил, но соседи мои каждый день были разные. Засыпать было страшно: в любую секунду могли раздавить. Кроме людей, на Земле больше ничего не осталось. Но с голоду мы не умирали, хотя и не ели, и не пили. Трение атомов достигло максимума, так что и вокруг, и внутри нас постоянно возникала и исчезала материя непонятного происхождения и состава. Я периодически чувствовала то крайнее истощение, то тяжелейшее пресыщение.
Ночью на небе светили искривленные, деформированные луна и звезды. Они были огромны, и я часто пугалась их шума. Как волна прибоя, он снова и снова накрывал нас, и среди ночи вдруг на мгновение становилось настолько светло, что я видела тела окружающих насквозь, а в небе, казалось, раздирали гигантские листы бумаги. Днем всходило лохматое, как взбесившийся лев, солнце. Его лучи буравили Землю и нас. Ни на мгновение не умолкал жуткий шум. Мы ждали и ждали… Иногда, правда, среди толпы проходили святые — их называли так за умение двигаться, никого не касаясь. Я видела их два раза, издалека. Говорят, они до секунды знали, как скоро мы сгинем. Но что значило время в том месте, где часов не было? Я не знаю, какая сила толкнула нас в будущее, и зачем это было нужно. Надеюсь, к тому времени, как я умру вновь, вселенная прекратится…
— А как вы поступите с телом мужа? Будете ли ожидать его оживления с той же надеждой, что и он ваше, уповая на Бога?
— Тело мужа будет кремировано в ближайшие дни. Он не раз выражал свою волю по этому вопросу.